История Юхана Крэилла, риттара из Алиски. Часть 2

СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ

Питкко Микко с нескрываемым изумлением оглядывал жилище старого друга, в котором прежде бывал он еще во времена «Долгой вражды», возвращаясь как-то из дальнего рейда-ratsia по тылам веналайстен.

Тогда это еще была всего лишь тихая и малоприметная  деревушка из двух-трех курных домиков-пертти в лесной глуши Карьялы. Теперь же  его взору открылась самая настоящая кнаапская усадьба со множеством надворных построек.

Поглядеть действительно было на что.

Посреди просторного двора среди загонов для скота, птицы и прочей домашней живности, хлева,  конюшни, амбаров  для кормов,  всевозможных клетей,  подклетей и кладовых-aitta на высоких столбах для хранения вяленого мяса, сушеной рыбы и шкур, а также стоящих в некотором отдалении сауны и риги с гумном, возвышался добротный, не менее шести, а то и семи сюли* в ширину, обшитый тёсом бревенчатый дом с тремя или четырьмя внутренними теплыми жилыми помещениями-каморами, не считая холодных сеней-porstua.

____________________________________
*Один сюли соответствовал расстоянию между кончиками пальцев обеих рук взрослого мужчины, горизонтально раскинутых в стороны.

Да еще и с невероятной для своего времени и здешних мест Карьялы редкостью – самыми настоящими дымоходами, сложенными из камней, выступавшими по обеим сторонам пологой двускатной крыши, крытой клинчатыми плашками-laatat (которые вены называют «лемехом» или «дранкой»).

Жилища-пертти крестьянской бедноты в Карьяле чаще всего состояли лишь из одной или двух комнатушек с единственной глухой печью, дым от которой выходил прямо через топку. Так, что приходилось постоянно открывать двери для проветривания или переходить из одной части жилища в другое, покуда протапливалась, наполняясь дымом,  первая.

Лишь деревенские пасторы да зажиточные крестьяне - кнаапы и рустгальтеры, позволяли себе роскошь в виде устройства дымоходов и даже каминов. Не говоря, разумеется, о жителях Гельсингфорса-Хельсинки, которым строительство курных домов по указу короля строго-настрого воспрещалось сразу с момента основания в 1550 году. Или о шведском населении западного побережья, где о курных печах и вообще никогда не слыхивали.

В центре двора уютно разместился  маленький, почти сказочный домишко для живущей по обыкновению отдельно от остальных многочисленных домочадцев бабушки, старейшины рода.

- Гляди-ка, Ииван, - смеясь, хлопнул Микко по плечу стоявшего рядом и державшего лошадь под узцы коренастого чернобородого мужчину мрачного вида с ужасающим багровым шрамом поперек лба. – Вот это обосновался наш херра капрал, так обосновался! И все это, покуда мы по тылам рюссалайстен, будто ужи-рантакяармейта, на брюхе ползали!

- Кто ползал, а кто и водою ходил, - уклончиво буркнул в ответ чернобородый.

- Ну, уж, тебе-то самому, Микко, грех прибедняться, - широко раскинув руки для дружеских объятий, с улыбкой вышел навстречу гостям Юхан Тахвонпойка. – Помню-помню! Немалую долю добычи взял ты при Нарве, когда командующий наш Понтусс нам город на целые сутки для разграбления отдал. Да несколько тюков шкур королевским жалованьем получил. Или все так и спустил в Виипури после войны в винном доме?!

- Куда мне за тобой с твоими-то седельными ящиками, набитыми добром доверху, было угнаться! Недаром же шкоты тебя «Крэиллом» прозвали. Прозвище, оно ведь о любом человеке больше его имени скажет, известное дело. Вот я, к примеру, Саволайнен от того, что отец мой из Саво был родом, а «Питкко» - просто «Долговязый» значит, а все потому, что худой и длинный! А Иивана, - показал Микко сложенной вдвое плетью на стоявшего рядом бородача, - «Рюсса» прозывают, потому что он же и есть рюсса! Из венов-рюссалайстен, проклятье, чтоб мне провалиться! Hittolainen, voi jukra!

Довольный своим каламбуром, Микко расхохотался.

- Но о таком хозяйстве, как твое, Юсси Тахвонпойка, честно признаюсь, у меня дома, в Ряйсяля, и мечтать не приходится! Завидую  тебе! Справного фермера-кнаапа и за целую шведскую вирсту видно!

Вот, мы - даром, что сами все рялсси и королевское освобождение от налогов имеем… А всего заработанного нынче только и хватает, чтоб худо-бедно  семью прокормить. С пропитанием в наших-то краях совсем стало бедово. То неурожай год за годом, то лесные разбойники, karjalan sissit*, налетят да пожгут все сызнова! Как ты тут на самом пограничье так окреп, можно только диву даваться.

_____________________________________
*Корельские партизаны (финск.)


- Да сунулись пару раз и к нам незваные гости, - смущенно почесал затылок Тахвонпойка. – Так я ведь всех мужчин в округе риттарским премудростям обучил. По окрестным лесам волчьи ямы с кольями да засеки на тропах устроены. Встретили бандитов-«сиссиен», как подобает настоящим финнам бандитов встречать…  Надолго запомнят. Это, кому ноги свезло унести.


ИИВАН РЮССА

Чернобородый спутник Микко, Ииван Рюсса, прибыл в Виипури, пройдя на своём рыбацком ботике из самой Невы мимо «Берёзовых островов» Бьёркё и пристани в Койвисто до мыса Катапяа с крепостью.

Причалив к длинному пирсу в Торговой гавани, от которой брала начало  Южная улица, Этелякату, через Портовые ворота Хааконинпортти, мимо собора и рынка перед ним, раскинувшего ряды на Сууритори - Главной площади, направился он прямиком к городской ратуше. 

Торговые люди и разномастные пройдохи из Московского царства постоянно и с давних пор обретались в шведском Выборге, являясь  настоящей головной болью здешних правителей.

Купцы из Руссланда беспрестанно ссорились меж собой, затевали свары, драки и вели бесконечные судебные тяжбы. Выборгский наместник  Клас Кристерссон Хорн в 1560 году даже жаловался на них самому королю   Швеции.

«Шведы и немцы, которые имеют  дела с ними, прекрасно знают, как паскудно и лукаво они действуют» -  писал наместник Его милости королю Густаву.

Кауппиасам-венам по всей Финляндии строго-настрого запрещалось расхаживать со своими коробами по городским улицам, продавая сомнительный товарец и сбивая цену прочим торговцам. Нарушение запрета разносной торговли сурово наказывалось, и в Похъянмаа дело даже закончилось однажды массовой казнью решивших пренебречь этими правилами руссландских ослушников-офеней.

Взамен же купчикам-рюссам предлагалось арендовать несколько домов в Выборге, где они могли бы вполне пристойно устроить свои лавки, как и прочие добропорядочные торговые гости.

Совет ратманов уже готов был целую улицу выделить торговцам из Руссланда. При том, что еще и таможенный сбор сии ловчилы-сутяжники уплачивали почти вдвое меньший, чем остальные иноземцы.

Потому к явлению Иивана пред очи шведских морских властей  те поначалу отнеслись весьма настороженно. Но хорошие моряки в Швеции всегда в чести были, а этот рыбак оказался не какой-то там залетный kaupustelija-лотошник.

Вдобавок, всеобщее одобрение вызвала отвага угрюмого рюсса, который без обычного сопровождения шведских военных кораблей в одиночку провел свой бот мимо острова Туппурансаари под самым носом у ревельских пиратов, так и кишевших в здешних водах, подобно отвратительным морским миногам или морским котам-хвостоколам с датских и шведских берегов.

Рыбак выправил себе и тут же звонкой монетой оплатил королевский патент на право ловли трески и торговли ею, выложив на стол перед изумленным шведским чиновником вместо обычной связки беличьих шкурок увесистый кошель серебряных «ефимков с признаком». Подписав заодно и обязательство поступления своего на военную службу по зову наместника, чем избавил себя и от уплаты налогов в дальнейшем, и заслужил определенное расположение властей к своей персоне.

После чего, с учетом военного времени, немедля откомандирован был на один из шведских каперских кораблей, бороздивших воды Итямери - Восточного моря, Остерсъёна по-шведски. Где вовсю кипели еще морские сражения с нанятыми московским царем Иваном датскими пиратами.

Во времена перемирий, будучи опытным лоцманом, знавшем все мели и подводные камни, водил он потом суда от Виипури до Инкери и самых островов эстляндских, добывая заодно сведения о передвижениях войск и состоянии дел в Московском царстве, получая за то жалованье зерном и солью.

Отличился капер Ииван и во время  сражения при острове Мюкериккю, когда  в мае 1581 года войска шведские предприняли попытку похода на судах через Лаатокку из Кякисалми-Кексгольма на Олонец-Аунуслинну.

Присоединившись к  флоту Сииварта Якобсона в Куркийокском заливе вместе с местными ополченцами-рыбаками, Ииван Рюсса первым при абордаже ворвался на борт корабля веналайстен и немало стрелецких голов порубил саблей.

Многие суда рюссалайстен потоплены были в той битве, а другие на всех парусах и веслах поспешно прочь уходили к олонецкому берегу.

Так близка казалась победа! Но  сухопутный десант на побережье у Олонца-Аунуса к востоку от Лаатокки, потерпел неудачу - и был разбит наголову успевшими собраться с силами рюссами. А сам командующий озерным флотом Якобсон еще к ним и в плен угодил.

Иивана с разрубленной бердышом головой из боя на себе рыбак-карьялайнен из Килполансаари, что к югу от Куркийоки, Паавали Ретукапала  вызволил.

У самого этого Паавали – Павла по-венски, который кормчим на шведском судне служил, было два зятя – один в Москве, а другой в Олонце-Аунусе.  За те сведения, что через них узнавал он и передавал шведам, получал рыбак жалованье - так же зерном, солью и шкурами.


НА СЛУЖБЕ ШВЕЦИИ

В службе  рюсса Иивана и карьялайнена Паавали шведам ничего необычного по тому времени не было.

Немалое число и тех, кто оказался в результате военных действий на перешедших под власть Швеции землях, присягнуло на верность королю Юхану III.

Шведские суда по Лаатокке водили лоцманами такие же, как Паавали, рыбаки-карьялайсет.

Иных несчастных из оных схватили потом и предали смерти олонецкие партизаны-сисситы, что нападали на рыболовные промыслы в Асила.

Многих жителей Лаатоккской Карьялы и Инкери упоминают военные отчеты Виипури, Кякисалми и Олавинлинны: рыбаков, крестьян, мастерового люда как тех, кто верой и правдой шведскому королю служил!

Даже священник прихода греческой церкви в Куркийоки Илия и с ним  куркийокские рыбаки и крестьяне, а также староста Сордавалы Тахти Теппанен были среди них.

Напрасно было бы думать, будто в те времена, когда даже знатные дворяне в просвещенной Европе с легкостью переходили от одного сюзерена к другому, руководствуясь одними соображениями выгоды, а слова и клятвы верности служили лишь девизами для украшения гербов рыцарских, простые земледельцы вдруг стали бы поступать иначе. 

«Свои»-то ведь господа, порою, еще и похуже, чем пришлые были. Тем паче, когда речь не о выгоде шла, а о жизни и смерти.

Хотя всем, кто  лазутчиками на шведской службе состоял, жалованье платили исправно! В первое время разведчики и проводники шкуры и ткани получали в награду, но по окончании перемирия зерно и соль стали более всего цениться.

Одних только именитых бояр,  перешедших на шведскую службу, которых именовали «байорами» - или rysse-baijorer,  самых знатных родов боярских Московского царства, было  пятнадцать!

Спустя чуть более сотни лет, потомки тех байоров Бутурлиных, Розладиных, Головачевых, Лобановых и прочих составят цвет офицерства шведской армии Карла XII, сражаясь в Северной войне против войска петровского.

Пустеющие же  погосты Лаатоккской Карьялы  начали заселять финские крестьяне из ближних и дальних приходов-сокенов в Яаски, Эуряпяа, Муола и прочих в Виипурском лаане и Саво, которые на три года получали за то от короля освобождение от налогов.

Ни следа не осталось от былой руссландской Корелы, ставшей теперь Кексгольмом – «кукушкиным островом» по-шведски.

Последние защитники крепости, уцелевшие при штурме, бежали в пределы Московского царства. Дома их, как и деревянные укрепления, сгорели дотла, когда Понтусс Делагарди повелел город зажигательными снарядами бомбардировать. Что уже новых хозяев сподвигло на возведение каменных построек.

Переселялись в Кексгольм из Финляндии кузнецы и каменщики, столяры и колесники, мельники, пивовары и торговые люди. Кипела новая жизнь, строился город, и начинало уже казаться, что так оно все было от века и так всегда будет.

Оставшиеся на стороне шведов веналайсет - мастеровые из Инкеринмаа, военнопленные и бояре с семьями да челядью, отправлены были на проживание в Або.

Многих бояр вознаградили за службу королю Швеции землями в Эстляндии. Были средь прочих также известны имена служилых дворян Афанасия Семьякина и Афанасия Бельского, что в Иван-городе до этого в царском остроге томился. Семь лет спустя довелось ему снова в Кексгольм вернуться, чтобы своими глазами суд и казнь схваченных «карьялан сиссиен» увидеть…


КИРИЛА РОГОЗИН И КЛАС ХЕРМАНССОН ФЛЕМИНГ

Кто знает! Кабы не бесчеловечная жестокость шведских командующих с их наёмниками, отца и сына Флемингов, против мирных крестьян-карьялайсет да «еретиков» - исповедников веры греческой, то может и вовсе не бежал бы народ в Беломорье, заонежские погосты и глухие места Замосковного края. А может статься, что и sissien никаких  вовсе не было.

Но как сотрешь из памяти потомков  монастыри да деревни, сожженные «немцами», и загубленные невинные жизни людские?

Даже знаменитый самый и грозный  вождь sissien - «сиссипяалликко» Кирила Рогозин, а и тот поначалу новой шведской власти присягнул на верность.

Рогозиным-то это он не по фамилии опричников царских прозывался! А оттого, что за стеной из зарослей камыша - «руокосеин», со своими людьми прятался.

Заручившись «охранной грамотой» взамен обязательства преданной службы своей королю Юхану, так и жил бы себе да поживал и дальше наш Кирила в деревне своей Мийнала на берегу речки Тулемайоки в Салминском погосте.

Да на беду, посреди ночи нагрянули как-то в деревню разорявшие округу наёмники-maanihti из вторгшегося через Китее, Пялкъярви, Суйстамо и Тулемаярви на Олонецкий перешеек в месяц тухукуу, как по-карьяльски февраль-helmikuu зовётся, двухтысячного шведского войска.

Командовал экспедицией молодой и амбициозный офицер, новоиспеченный комендант Олавинлинны - Клас Херманпойка Флеминг. Того самого Хермана  сын, что девятью годами до этого уж залил кровью всю землю Лаатоккской Карьялы - от Куркийоки до Кякисалми. Мстил так за разорительные набеги казаков и татар на Финляндию.

Обозленный полной неудачей своей при штурме Олонца-Аунуса, повелел молодой Флеминг  своему войску - как в те времена водилось, набранному из самых отъявленных головорезов со всей Европы - немецких, голландских, французских, британских и прочих наёмников, дотла выжечь окрестности вдоль берега Лаатокки.

Пытающимся спастись несчастным не удалось найти прибежища даже за стенами Свято-Троицкой обители -  месте упокоения святого старца Александра Свирского, также разоренной вояками Флеминга.

Сын словно наверстывал то зло, что отцом его было недоделано. Бессмысленные зверства коего в землях Руссланда вызвали недовольство и раздражение даже самого короля Юхана. В году 1577 Его милость лишил Германа Флеминга должности командующего, передав войска под начало француза Понтусса Делагарди.

Шведская грамота не помогла Кириле  – опьяневшие от вина и крови кнехты-наёмники ни бельмеса не понимали ни по-фински, ни по-карьяльски. И как не кричал он им, что и сам состоит на королевской службе, все имущество его разграбили, бумагу за подписью коменданта Кексгольма, хохоча, порвали надвое и к ногам бросили, а самого карьялайнена  избили нещадно.

Едва оправился Кирила от побоев, как, втуне надеясь еще по наивности своей на управу от обидчиков, вскочил  на лыжи и устремился прямиком вдогонку за отступающим шведским войском, дабы истребовать аудиенции самого командующего.

Адъютанты последнего уже собирались было просто зарубить назойливого мужлана-пунакаула в порванной, и перепачканной сажей и кровью одежде, но тут на шум из походной кибитки соизволил выглянуть сам молодой  Флеминг в наброшенном на плечи плаще с меховой подкладкой.

Смерив плечистого рыбака, которого с двух сторон цепко держали за руки его офицеры, изумленным взглядом, он лишь пожал плечами:

- Солдаты те действовали согласно моему приказу. Странно весьма, что ты вообще еще жив остался и даже смеешь что-то требовать у нашей милости. Что ж, видимо, чрезмерное добросердие не чуждо даже моим суровым рыцарям! С них я еще спрошу за неисполнение… Что до твоего дела, полагаю, что тебе следует подать жалобу теперешним властям Кексгольма, ведь вопрос касается утраты имущества. А значит, не в компетенции моих профосов. Впрочем, мы можем спросить у самого ротмистра того роте из флага-фанике, что послан был твою деревню от царских прихвостней  зачищать. Пусть поведает нам, как обстояло всё истинно…

Предводитель отряда наемников, сухощавый угрюмый кнехт с большим ртом и длинными, цвета грязной соломы волосами, что неряшливыми космами ниспадали на плечи из-под украшенного замызганным  плюмажем бургонета, скривив губы и нахмурившись, хрипло прокаркал по-шведски:

- Было слишком темно, херр бефёльхаваре*, чтобы разобрать написанное на том клочке бумаги, фердамтер шпигель!**

_______________________________
*Господин командующий (шведс.)
**Spіegel – устар. средневерхнегерманское «задница». «Фердамтер шпигель» – «хренова задница».


- Вот, видишь, карэльска*, - развел  Флеминг руками. – Вины моих солдат в твоем несчастье нет!..

______________________________
*Карел (шведск.)


Обернувшись к своему казначею, тут же скорчившему кислую мину, Флеминг приказал всё же выдать Кириле серебряный далер в возмещение убытков.

Но, мгновение помолчав, приподнл брови и сделал останавливающий жест рукой:

- Впрочем… Ничего ему не давайте! Пусть здешняя чернь-пунакаула привыкает к смиренному повиновению. Всем платить - никакой казны не хватит. Хотя нет, все-таки… дайте! Господин профос! С десяток ударов плетью этому еретику – за его непомерную дерзость, ему, полагаю, вполне достаточно... Если же он опять останется недоволен, можете его просто вздернуть.

Свидетели этой сцены, офицеры Флеминга, одобрительно посмеялись остроумию и находчивости своего молодого предводителя. Даже мрачный немецкий ротмистр скривил рот в подобии усмешки.

…Вне себя от ярости, жестоко униженный и избитый, швырнул Кирила в костер клочки разорванной шведской грамоты, в гневе раскидав тлеющие головни и растоптав даже сам пепел от королевской бумаги.

В верных Московскому царству карьяльских переварах близ озера Туломдъярви нашел он не только приют и убежище, но и сотни готовых драться вчерашних крестьян-карьялайсет.

Со всех сторон, подобно  разъяренным диким пчелам, сбивающимся в рой, начали прибиваться к Кириле такие же, как он сам, обозленные разгулом солдатни Флеминга и обездоленные войной охотники, рыбаки и крестьяне.

Во главе со своим «сиссипяалликко» небольшими отрядами совершали «karjalan sissit» далекие рейды в глубь Лаатоккской Карьялы, доходя порой даже до Инкери, Саво, Саймаа и окрестностей Виипури.

На юрких и быстроходных челнах - от Салми и Олонца-Аунуса на востоке до Кексгольма-Корелы на западе, а Куркийоки на севере атаковали они суда шведов и перевары покорившихся шведской короне рыбаков по всей Лаатокке.

Более всего гнев этих мстителей на головы тех несчастных пал, что не покинули родные места и  остались жить на отошедших Швеции землях.

В который раз объятые горем и ужасом крестьяне, уходя от невзгод войны, целыми деревнями снимались с места, ища прибежища на чужбине.

На финские деревни к юго-западу от Симпелеярви налетал, подобно снежному вихрю, отряд Микко Ялкинена из Куркийоки.

Даже тамошних миролюбивых крестьян и рыболовов, поначалу  гостеприимно принявших шведов, разозлил достойный сын своего отца из рода Флемингов на кровавом пути своем от Олонца-Аунуса!


КУРКИЙОКИ

Кто только не жёг, не разорял несчастные Куркийоки!

Место это, что новгородские летописцы Кюрьясом называли, а по-фински «Журавлиной рекою» звалось -  с его шхерами, церквушками да рыболовецкими деревеньками-переварами легендами с незапамятных времен овеяно.

Древнее поверье гласит, что журавли, с юга на север летящие, на каждой стоянке одного из сотоварищей оставляют дозорным, что в лапке поджатой камень держит, чтоб на посту не заснуть. Вот и Куркийоки к северу от Лаатокки, как тот журавль, извека на страже стояли.

Сказывали, что жил здесь некогда  народ великанов-метелилайненов. Название их от финского слова «meteli» - «громкий шум» происходило. От того, что великаны большой тарарам производили, когда пробирались по лесу.

Из исполинских валунов, которые простому человеку и с места не сдвинуть, строили они свои святилища и неприступные крепости.

Широкие груды камней тех так и высятся вдоль берега Лаатокки в Риеккала.

На пологом склоне холма Лапинмяки по сей день стоит каменный стол в окружении каменных стульев. В Руммунсуо возлежат два исполинских валуна Вахакивет, которые, по преданию, вывернул из земли великан Йяттилайнен в поисках клада.

А в Осиппала, что на окраине деревни Харви, длинными грядами протянулись оборонительные валы прежних таинственных обитателей. Недаром  шведы через сто лет нарекут Куркийоки «Кроноборгом» – «королевской крепостью».

Но когда  людей стало приходить все больше и больше, ушли из этих мест метелилайнены. Говорят, куда-то на Север.

В год 1570, покуда грозный царь рюсса Ииван Василюнпойка планы по взятию шведского Ревеля в Ливонии строил, в Куркийоки большим отрядом на государев правёж опричники  его нагрянули.

Как за два года до того боярский сын Басарга Леонтьев в Беломорье  Варзугу, дворы поморские и побережье Карьялы  разорил, так и в Кюрьяском погосте треть домов в округе пожгли опричные, а два десятка разграбили.

Тринадцать несчастных лютым пыткам  подвергли царёвы прислужники. Выведывали всё, где сокровища покинутого насельницами монастыря женского на острове Каннансаари спрятаны. А тридцать невинных душ и вовсе убили.

Едва оправились кюрьясцы от одной беды, как тут же нагрянула следом другая.

Вышедший из Выборга, чтоб за татарский набег прошлой зимою на финские земли отомстить, командующий  Херман Флеминг во главе шведского войска  явился теперь с запада в Куркийоки и Отсаланлахти.

И снова людей, кто спрятаться не успел, погубил немеряно, и жилища пожёг их, ибо после царских опричников грабить в них уже было нечего.

Найдя две церквушки заброшенных и пустой монастырь на Каннансаари, и те огню предать повелел. А в донесении своем королю Юхану бахвалился, что рюссам «кровавое Рождество устроил».

По всему побережью запада Лаатокки прошлись тогда войска Флеминга. Кровавый след стелился позади них да тлели дымящиеся развалины и пепелища. Покуда в Систербеке* не подписано было новое перемирие на два года.

____________________________
*Сестрорецк


В скалах окрестных у тутошних  обитателей уж и расселина была одна заветная, куда все они спешно прятались, едва прослышав о приближении всякой новой военной напасти.

Потому, когда после взятия Кякисалми войском Делагарди финские ополченцы из Виипури, добровольцы из Саво и рыбаки-корабелы в Куркийоки вступили, во главе  гурьбы крестьян явился навстречу к ним сам настоятель церкви греческого исповедания, что на скале Михкали стояла, отец Илия.

И, в пояс поклонясь, о покорности Куркийоки королю Швеции объявил. Прося взамен лишь милосердия шведского воинства к здешним жителям, кто не бежал еще в ужасе в Иломанси и погосты лопские.

Вправе ли кто-то осуждать и упрекать в малодушии этих простых сельских тружеников? Для которых, по правде говоря, одни угнетатели отличались от других лишь языком, каким требовали от них покорности и уплаты податей, да изощренностью в способах правежа и убийства…


БЕГЛЕЦЫ ВЕРЫ ГРЕЧЕСКОЙ

На самом деле, как вены, так и карьялайсет греческой веры с давних пор из владений Великого Новгорода, а позже и Московского царства переселялись на финские земли. Имена их и поныне хранят налоговые ведомости прежнего Шведского королевства.

Козьмы, Косты, Фирсы, Харитоны, Тарасы, Никиты да Моисеи по прозваниям «Рюсса» и «Веналайнен» мирно и беспрепятственно крестьянствовали себе в Саво, Северной Похъянмаа, Кайнуу и Куусамо - в местечках Илмола, Коройсниеми, Лаутиосаари, Кийминки, Кестиля, Курола, Ревонлахти, в Вуокки и Нуасъярви…

Принимая лютеранство лишь тогда, когда заключали браки с лютеранками. А случалось, и обратно переходя в греческую веру – никто не неволил!

В лето 1494 года с полсотни карьялайсет бежали из Ровдужского и Сакульского погостов в приход Яаски  от  притеснений, творимых людьми нового владельца поместий в Передней Кореле, ставленника Москвы – служилого человека Ондрия  Никитина, сына Пушкина.

Прежний-то хозяин вотчины, купеческий староста в Великом Новгороде, боярин Марк Панфильев, человек добрый и не дравший три шкуры с крестьянина, арестован был по приказу Великого Князя Ивана III после покорения Москвой новгородчины.

Об одном из тех непокорных  – Холопе Ондрееве, дошли сведения до потомков...

Видно, хуже, чем к собакам относились московские помещики к крестьянам Карьялы, если даже ни имени, ни прозвища своих у несчастного не было. А так и прозывался он просто «холопом». Но, тем самым, дав и начало финскому роду Холаппа. Потомки же того карьялайнена, взявшего потом имя Олаф, и поныне живут где-то в Похъянмаа.

И после искал простой люд прибежища  от тирании, немилости царской, произвола опричников, непомерных податей и гнёта  помещиков.

От начала века в шесть крат за семь десятков лет возросли налоги с обжи, коей мерялись размеры земель пахотных на одного крестьянина с лошадью. С должников спрос был суровый – царевы люди батогов-то для смердов не жалели… А то и на дыбу могли вздернуть аль по миру пустить.

Повальное бегство же началось после «Губной реформы» царя Иоанна, прозванного Грозным, а особенно – после введения им опричнины.

Подобно разбойничьим шайкам или иноземным захватчикам, рыскали опричники по городам и весям, верша  правёж и творя беззакония и немыслимые злодейства.

«Бежал безвестно от царевых податей, двор сожгли  опришные» - писалось дьяками в розыскных делах беглых крестьян из Карьялы.

Знать, не всем по душе была доля холопская! И как из иных мест Московского царства непокорные на Дон бежали, так и на севере уходил народ и в Беооморье пустынное, и в погост Иломанский, и в леса финской Карьялы, Саво и Сверной Похъянмаа.

В подвластных Швеции землях личной кабалы крестьяне все ж никогда не ведали. А поступив в шведское войско на службу, можно было и все хозяйство от налогов избавить.

Из века в век так и повелось в порубежье, что, покуда одни воинственные супротивники почем зря колотили друг друга и резали,  понапрасну моря крови проливая, разбойными набегами промышляли да планы мести вынашивали, прочие поселяне тихо да мирно рядком уживались, соседствуя дружно и молясь только, чтобы обошли их стороною война, смерть и разруха.


ТРЕВОЖНЫЕ ВЕСТИ

- Жену мою, Хеллу, и матушку нашу ты с давних пор знаешь, да и с братьями и их половинками знаком, - широким жестом обводя восседающих вкруг широкого и длинного стола домочадцев, обратился Юхан Тахвонпойка Крэилл к  Питкко Микко, усаживая гостей с собой рядом на самые почетные места, после того, как мужчины вышли из сауны.

Как закон и правило испокон веков установлено в Суомаа первым делом отправляться в сауну, а уж потом садиться пировать. «Энсин меняан саунаан йа ситтен сюодаан» - говорят по этому поводу финны.

По обычаю, даже знатных визитёров на хозяйскую половину дома обычно не приглашали, принимая и угощая их в передней каморке-светлице. Но для старого товарища по королевской службе и его спутника было сделано исключение.

- А где же весельчак Хеикки? – Обводя жилище глазами, поинтересовался разведчик, словно пытался разглядеть среди шкафчиков, кадушек и всевозможной домашней утвари спрятавшегося младшего братца Юсси.

- Хеикки наш теперь себе на уме! Женился на красотке Майре из Вирмутйоки, дочери Симона-смоловара. Детишек нарожали кучу. Своим хозяйством обзавелись. Хотели было в Руоколахти поначалу лыжи вострить да передумали - решили под Кякисалми перебраться. В волости Рауту, что к югу от Вуоксы, в бывших деревнях карьяльских  стали землю давать финнам. Да освобождение от налогов на три года всем новоприбывшим посулили! Так что, Хеикки к твоему Ряйсяля ближе сейчас, чем к нашей глубинке в Карьяле.

Микко лишь с сомнением покачал головой:

- Опасно стало там нынче… А что же это за детвора вокруг стола ложками стучит, каши просит?

– Малыш на руках у Хеллы - младшенький мой пойка, Антти. Эти оболтусы, что постарше, на лавке – Эрвин, Пертту, Симон и Кари. Арво и Вейко – племянники, сыновья Олли… 

Закончив, наконец, перечислять и представлять другу свою многочисленную родню, чинно восседавшую рядком за одним столом с ними, Юсси вдруг спохватился, что гостям неплохо было бы как следует промочить горло и подкрепиться с дороги. Тем более, что Ииван Рюсса давно уже бросал  тоскливые взгляды в сторону ларя со снедью и бочонка с олутом.

Женщины подали к столу ячменную кашу, хлеб, масло, соленую лососину, отварное холодное мясо, кровяную колбасу-verimakkara и копченый кабаний окорок.

- Да, брат-вели, - завел разговор Микко, вытирая рукавом с пышных рыжих усов пену от олута после того, как прибывшие утолили первый голод. – Устроился ты тут крепко. На славу! Жаль, если придется потерять все снова…

- С чего бы? – Недоуменно приподнял бровь Юсси. – Налоги я не плачу по закону, отчего же его милости королю Юхану вдруг собственности меня лишать?

- Да ты, что, Тахвонпойка, совсем в этой глуши лесной одичал? – Покрутил головой Микко, отвечая вопросом на вопрос. – Или вести до вас совсем не доходят? Война, брат, идет!

Закончилось то перемирие, что на Плюссе-ёги при впадении ее в Нарванйоки девять лет назад с царем Ииваном заключали. Да он-то сам через год всего после того и помер. Говорят, свои же бояре его задушили. Больно свиреп  был, душегуб старый, недаром же у самих венов «Грозным» за то прозывался… Ииван Йулма!

- Как по  мне, - вставил Тахвонпойка, - так Йулма этот - обычный венценосный самодур-заправила, а прочих ничем не грознее.  Все эти скипетродержцы, да не прогневается на меня досточтимый король Юхан, одним мирром помазаны! Даром, что под Вейсенштейном в Эстляндии этот  Ииван Василюнпойка всех пленных финнов в гневе живьём сжечь повелел. Когда его верного холопа и палача Малюуту при штурме крепости на пики подняли и головы лишили… А с иными - и пониже рангом - ему все одно не сравниться. Взять, к примеру, вот, хоть наших  Флемингов… Дай таким на трон сесть – и пиши пропало. Полетят головы… Из-за их жестокости и все карьялайсет по Лаатокке на нас ополчились.

- А мне сдается, что с тем Малюутой дело вовсе нечисто! -  Живо присоединился к разговору друзей Матти, один из братьев. – Ой, не иначе,  любил его царь Ииван, будто девку! Ну, как иной раз бывает, когда один из двоих с виду вроде мужик, а по всему, выходит, что как бы и баба… Иначе, с чего бы он вдруг так обезумел от ярости?  Подумаешь, воевода в битве головы лишился! С кем из воевод не бывает… Да мало на свете их, что ли, воевод тех? Вот, не пойму только, кто из них двоих вместо девки был? С одной стороны, по чину, оно как мужем самому царю быть полагается. Но с другой, сказывали, Ииван тот Йулма сам вечно, как баба плаксивая.  То корону с головы долой скинет, то татарина заместо себя на трон усадит. Малюута ж, наоборот, воин суровый, что твой жеребец с яйцами.

- Кто, Малюута? – Расхохотался Юсси. – Да что ты, братец! Он же оттого Малюутой и прозывался, что росточка был невеликого, pieni, alamittaisia по-нашему… – тщедушный да хлипкий.  Все чудилось ему, будто потешаются над ним прочие за его малорослость. Оттого и жесток был дьявольски, и страданиями людскими упивался в застенках. Какой уж там жеребец! Шкапа…

- А все оттого, думаю, что в жизни царю с настоящими бабами не везло! – Поддержал тему Олли. - Свою-то благоверную Ииван в могилу загнал, а прочие ему от ворот-поворот давали. Что королева английская, что наша Катарина покойная, жена короля Юхана, Ягеллоника. К кому только не сватался, дурак старый!

- Так, ведь он, – заговорщицким шёпотом произнес Матти, - царь то есть, Ииван, говорят, потом Его милости, который вроде как невесту у него увел, еще и письма посылал непристойные. Да такие писал в них непотребства и мерзости, о которых у нас честному христианину и помыслить грех! Ну, наш Юхан-король тоже в долгу не остался…

При этих словах Матти Анна-Лиза сердито толкнула его в бок локтем.

- Ты чего, жена? – В недоумении уставился на нее Матти. Женщина в ответ только состроила ему рожу, сделав при этом страшные глаза, словно говоря: «Да заткнись ты уже, дурень!»

Микко усмехнулся и, пошевелив усами, продолжил:

- То, друзья, давно было. Ну, а теперь вот, рюсса все назад себе хотят воротить, что тогда потеряли.

- Позапрошлым сеченем, когда пахари дерева для пожига валят, - вступил в разговор мрачный спутник Микко, бросив деревянную ложку на дно  миски из-под ячменной каши и разрывая руками напополам кольцо verimakkara, -  что здесь tammikuu - «срединным месяцем» зимы называют,  с несметным войском новый царь московский Феодор Иоаннович к шведским границам подступил. С ним же во главе Большого полка князь Мстиславский, первый среди бояр, шел, а передовым отрядом князь Хворостинин командовал. Бориска Годунов и Федька Романов средь ближних дворовых такоже были.

Яму-город заняли с бою, а князь Хворостинин  двадцать тысяч шведского войска Густавы Банера побил…

Нарву после в осаду взяли, а те из войска Банера, которые в сражении уцелели, за стенами её укрылись. Да хоть и не смогли захватить крепости московиты,  наместник эстляндский – Карл Хорн, стало быть, единолично порешил вдруг, что дале воевать нет резона.

В конце месяца лютеня-хелмиккуу тут же и соглашение состряпали - и в царском лагере у Ивананлинна под Нарвою  он же, собачий сын, сам его и подписал. На коленях, пёс, у московского царя с его воеводами год мира выпросил! Да, не спросив короля, еще и три крепости им без боя  в ижорской земле отдал - Ивань-город, Иивананлинну по вашему, Копорье - Копорюен линнойтус и Яму-город, Ям-каупунки...

- Ну, слухи о том и до нас доходили, - заметил Юсси. - Да только его милость король Юхан  договор ведь тот не признал…

- Не только не  признал! - Подхватил Микко. – Но еще и гнусного изменника Карла Хенрикссона, эстляндского наместника, позор славного рода Хорнов, смерти предать повелел! И Банер тоже попал в немилость - за то, что осажденной Нарванлинне вовремя на подмогу не поспел.

- Все равно я что-то в толк никак не возьму, нам-то чего бояться, Микко? Войско московское далеко от нас! Где Нарванлинна, а где наша Карьяла… – Воскликнул Юсси, стукнув по столу кружкой так, что пена от олута выплеснулась наружу.

- Погоди, брат, история на том не заканчивается! Аппетиты-то царей всем известны… Так и будут на рожон переть, покуда либо сами замертво не упадут, либо другие их не уложат.

Мы-то, вон, с Ииваном, считай, с самой Плюссы-Ёги так воевать и не переставали… Как и командир наш, херра ротмистр, Туомас Теппойнен, который королю обязательство регулярной службы дал.

На северной границе Похъянмаа, в Оулу, Пекка Весайнен со своими «сиссиен» против Руссланда с давних пор бьётся. Немало он крови врагов пролил, городов разорил и монастырей сжёг. Да у самого стрельцы почти всю семью вырезали.

Так вот, в «месяц мёртвой земли», ноябрь-marraskuu, еще один отпрыск рода Флемингов, Клас Эрикссон, что королем командующим ныне поставлен, решил Иивананлинну назад отбить.

Да, видно, сил послал маловато – разбили наше войско, в пух и прах разбили - сяпялеикси!

Ииван наш - тот с прочим шведским флотом на Виенамери, в Беломорье, ходил тем летом. Надолго  берега тамошние запомнят топоры и тесаки финские! Верно ли говорю я, Ииван?

Моряк, сидя с набитым ртом,  только одобрительно что-то промычал, округлив глаза и кивая в знак согласия.

- Но и в то же лето московский царь огромное войско послал против нас в Эстляндию. – Продолжал Микко.

Да только в этот раз под Вдовом наголову расколошматили мы передовой полк князя Долгорукова. Сполна за все расплатились. А его самого в плен взяли. Следом и большой полк воеводы Шереметева изрубили весь и рассеяли. Так потрепали изрядно рюссов, что царь их новый Фьодор Ииваненпойка, сам взмолился о мире. Только Нарванлинну нашему королю предлагал выкупить за пятьдесят тысяч венгерских золотых дукатов.

- Стало быть, теперь снова мир? – Развел руками Юсси. – Опять не понимаю! Чего же бояться? Шайки из Куркийоки сюда если и забредают, то уж назад не возвращаются!

- А вот чего, - нахмурившись, понизмл голос Микко. – Помнишь ли, как достославный командир наш, Туомас Теппойнен, любил не раз говаривать? «Нам, финнам, всегда следует быть настороже!» Так и в этот раз.

Вернулись недавно из-под Новгорода и Пяхкинялинны лазутчики наши. Карьялайнен Яакко Кумойнен, что даже в разбойничье логово Руокосеиня-Рогозина тайком пробирался, Васили Рюсса, а с ним также Симан Рюсса и Яскалайнен Питкя, торговцы все шкурами из Лааттоккской Карьялы.

Вести они принесли тревожные…

Покуда в Эстляндии худо-бедно, но перемирие наладилось, решил царь Фьедор, что в Карьяле и Суомаа у него перед Швецией и королем Юханом никаких нет обязательств.

Прежнее же соглашение на Плюссе-ёги по всем срокам вышло. А стало быть, и прежний уезд их Корельский – нашу Лааттоккскую Карьялу, он по праву назад забрать может.

На самом-то деле, все знают, что за планами этими не сам слабоумный Фьедор Ииваненпойка стоит. Замыслы те коварный боярин Борка Годун вынашивает, который и сам давно на царский престол метит. Он и Иивана Йулма придушил самолично.

Снова у границ нашей Суоменмаа царские воеводы войско собирают несметное. Ядра в городах льют чугунные, пищали начищают, пеньку на фитили крутят, копья да сабли куют, бочонки насыпают порохом. Ратных людей тоже в Великом Новгороде все прибывает.

Неясно пока, где рюсса на сей раз удар наносить будут. Но что готовятся ударить, в том нет сомнений. Могут и на Виипури рати свои двинуть. Могут оттуда и вглубь Суомаа или на Лаатокку сунуться.

Потому главнокомандующий Клас Флеминг приказал и корнету-липусто Туомаса Теппойнена готовиться. Снова по фермам всех всадников под знамя его собирать повелел.

Нынче уж не сотня необученных крестьян вчерашних под его началом, а триста доблестных риттаров, испытанных в боях рубак и разведчиков. Там уж и Лаури из Леметти, и Ниило Партанен, и даже толстяк Матти Ихалайнен. Одного только капрала пока средь нас не хватает!

Юхан Крэилл и его братья задумчиво молчали, словно переваривая услышанное. Женщины за столом  со встревоженным выражением на лицах переводили взгляд с одного мужчины на другого.

Даже флегматичный рыбак Ииван вдруг перестал жевать и, проглотив здоровенный кусок кровянки, тихонько положил остатки колбасы перед собой на стол, поглядывая на нее печальным взором.

Повисшую тишину прервал негромкий и мягкий голос матери братьев Тахвонпойят:

- Извека повелось так в Суомаа, что пахарь в одной руке подсечный топор держал, а в другой меч. А уж мечами наших кузнецов Финляндия славится! Сколько бы, хвала Господу, не длились мирные годы, но каждый финн знает, что не бывает вечного мира. Рано или поздно враг снова придет, чтобы убить наших мужчин, захватить  пашни, разграбить и сжечь дома, детей в рабство увести и обесчестить женщин. И коль час этот близок, никому уже не отсидеться в глуши и не спрятаться. На что мирным и добрым был муж мой - Тахво Юхонпойка, а и он пал в битве с разбойниками-карьялайсет из Куркийоки!

Не впервой провожать и мне сыновей на войны. Тяжело и горько было материнскому сердцу, когда первенец мой, медвежонок-Юсси, совсем мальчишкой еще покидал дом со всадниками славного Теппойнена.

Но еще горше для матери и бабушки будет смерть всех детей и внуков увидеть, если не отправится  он снова, чтобы защитить всех нас от беды, что опять идет к нам с востока...


ВОЕННЫЙ СОВЕТ

- Итак, господа. – Клас Флеминг был хмур и сосредоточен. Такими же напряженными были и лица стоявших вокруг огромного стола с расстеленной на нем картой офицеров, призванных на военный совет в Доме Наместника.  – Наши лазутчики доносят, что неприятель большими силами стремительно приближается  к Выборгу.

Шесть полков рюссар с артиллерией, поместной конницей, казацкими и стрелецкими сотнями, ведомые князьями  Тимотеусом Трубецким , Фьодором Мстиславским и опричником Богданом Бельским на шестой день января - яр ден съятте йануари, следуя из Новгорода, перешли границу нашу под Нётеборгом.

Опричник тот – приближенный самого покойного царя Ивана-ден-Фёрскраклиге  был, а дядя его родной -  никто иной, как нами убитый под Вейсенштейном в Эстляндии Мальюта Скюратов.

Говорят, весьма любил царь своего молодого оружничего Бельского – то назначал его с собой в мыльне мыться, то после - в одной комнате с ним спать... Честь, мол, тем оказал великую. За что золотой цепью вознаградил и португальским золотым дукатом.

Численность гарнизона нашего в Выборге - две тысячи солдат, в чьей храбрости у меня нет сомнений. Лучшие воины от многих народов! Не считая горожан вооруженных, готовых, как уверяют, биться насмерть и стоять до последнего. Как и подобает честным христианам перед шайками жестоких еретиков и язычников.

Херр Нюланд! - Обратился адмирал к полному лысоватому человечку среднего роста с массивной серебряной цепью и медальоном в виде герба города на шее. – Что скажете,  готов ли выдержать Выборг с его крепостью осаду столь грозного войска?

Тённес Нюланд, один из выборгских бургомистров, приглашенных на совет, слегка поклонился в знак почтения, не торопясь с ответом. Он очень не хотел показаться суетливым и легкомысленным бахвалом столь важной персоне из Або, как риксадмирал Флеминг - лагман Уппланда, Норрланда и губернатор Финляндии, и, набрав в грудь побольше воздуха, выдохнул:

- Если позволите, херр барон…

- Давайте без этих излишеств и титулов! – Перебил его Флеминг. – Говорите прямо и по делу.

Бургомистр прокашлялся и начал по-новой уже более решительно:

- Запасов провианта в городе, солонины в бочках, муки в амбарах и зерна в закромах вполне достаточно, чтобы по крайней мере до весны продержаться. Начнет лед  таять, потом и первая kuore появится, как эту мелкую пахучую рыбёшку здешние рыболовы  называют. Источники воды и питьевые колодцы всегда в чистоте содержатся. Да и снегу нынче навалило немало. Не умрем от жажды!

Стены и башни замка, благодаря заботам господ хёфвидсмана-линнанвоути, командующего гарнизоном, достопочтенного Матсса Ларссона и его милости слоттсловена  Кнута Йонссона Курка - при этих словах Нюланд почтительно поклонился двум седовласым, но статным ещё офицерам, которые в ответ слегка кивнули головами порместари. - А также Каменного города, как и бастионы Роговой крепости с куртинами, и разрывным ядрам не сокрушить! Оружия в арсенале, свинца для пуль и картечи, пороха в погребах - тоже в избытке… Полагаю, господа эти сами о том лучше меня скажут... Угольные ямы в кузнях полны. Гласис* пред рвами и гранитные плиты куртин по вашему же приказу горожанами накануне водою политы и уже льдом от мороза покрылись, если враги к ним посмеют сунуться – сразу носы себе поразбивают…

_______________________________
* пологая земляная насыпь перед крепостным рвом, прикрывающая стены.

Офицеры в комнате  рассмеялись. Даже сам суровый губернатор слегка улыбнулся.

- Труднее с фуражом будет – запасы его в случае долгой осады пополнять негде. Скотину-то и птицу еще на убой можно пустить. А вот, что с лошадьми делать…

- Кстати, о лошадях! – Оживился Флеминг. – Пока кони и впрямь от голода не издохли, не использовать ли их против врага в полную силу? Что если нам корнет доблестных финских добровольцев херре Теппойнена незамедлительно навстречу московскому войску выслать?

Пусть примут финны достойную смерть в битве, ведь для этого они и поступали на службу и от короля и меня лично освобождение от налогов получили! Атака хоть ненадолго, но задержит продвижение руссландских полчищ. Все погибшие герои будут оплаканы, и я сам буду молиться за упокоение их праведных душ…

В обычной риттарской, черной железной кирасе поверх длинной рубашки из козьей кожи и видавших виды грубых ботфортах, рослый пятидесятилетний ротмистр заметно выделялся среди других офицеров из дворян-аатели: в их расшитых камзолах черного саксонского бархата, синих и красных дублетах с золотым позументом под сверкающими трехчетвертными доспехами и кирасами с «гусиной грудкой», увенчанными золочеными латными горжетами.

Однако, в отличие, к примеру, от польской шляхты с ее непомерной спесью и брезгливым отношением к «худородным» мелкопоместным шляхтичам, а тем более простолюдинам, в Швеции и Финляндии, где любой крестьянин мог стать фрельсманом, приняв обязательство личной кавалерийской службы или содержания всадника, присутствие в компании титулованных особ выходца даже из простонародья не вызывало никаких вопросов.

Да и среди знати отнюдь не всякий мог похвастать древностью рода, богатством или представительством в Риксдаге.

Даже сам Клас Флеминг - хоть отец его и был известным дипломатом, или покойный Понтусс Делагарди (этот знаменитый полководец, покоритель Кексгольма, в 1585 году утонул в реке Нарове, перевернувшись на лодке во время бури), происходили не из «старого дворянства» времен короля Магнуса, а считались «новыми баронами».

К тому же, все присутствующие отдавали должное несомненным воинским заслугам старого рубаки Теппойнена перед шведской короной.

- Kiirehtiminen johtaa virheisiin*… Поспешишь, людей насмешишь… - Пожав плечами, уклончиво заметил разведчик. – Но одним ударом и двух мух ведь можно прихлопнуть.

__________________________________
*Спешка приводит к ошибкам (финс.)

- Что вы имеете в виду, херр риттмейстер?  Перечите моему повелению?! – Удивленно вскинул брови Флеминг. Он терпеть не мог, когда подчиненные отвечали ему загадками. Простонародные же солдатские присказки и эти вечные финские прибаутки всегда его раздражали.

- Простите, ваша милость! К чему понапрасну терять людей в битве? – Пожал плечами финн. – Можно ведь и врага потрепать хорошенько, и самим уцелеть. А по воле Господа нашего, так даже и победить. Не раз приходилось мне за эти годы подобное проделывать. Всякий раз рюсса оставлял с носом.

- Жизни этих ваших вчерашних крестьян из Карьялы принадлежат королю нашему, а значит и мне, как его наместнику в здешних землях. Коль я прикажу, то они и с голым задом у вас в атаку поскачут.

Жаль все-таки, однако, если ваши славные «суоменхевонен» во время осады понапрасну от голода передохнут! Но ход ваших мыслей, кажется, имеет определенную ценность... Что ж, излагайте! – Флеминг сделал жест, показывающий на карту. - Но если план сей окажется  фикцией, чтобы спасти ваши никчемные жизни, вы со своими финнами немедля же отправитесь за стены!

При всей своей заносчивости и надменности Клас Эрикссон Флеминг все-таки был одним из самых разумных  военачальников своего времени. Ничуть не уступая в том и покойному французу Понтуссу Делагарди.

- Прошу вашу милость приказать как можно больше стрелков с аркебузами и шведскими пехотными мушкетами, помимо тех, что и так уж на куртинах и бастионах  находятся, вот здесь и здесь расположить. – Теппойнен указал пальцем места на карте. – Трехфунтовые фальконеты у трехъярусных бойниц боковых фортов свинцовой картечью зарядить, и на фланках и по куртине также расставить. Главные же крепостные бомбарды, «Апостолы», на  бастионе  Пансарлахти, а десятидюймовые «Дьявол» и «Мать дьявола» на фасах Эуряпяа установить. Также арбалетчики, лучники и аркебузиры за каменными редутами по обеим сторонам Большого равелина «Корона» и с фасов его должны быть стрелять  готовы.

Вы, господин бургомистр, велите всем горожанам, кто в руках кирку да топор держат может, отправляться разбивать лед на заливе вдоль южной куртины да полыньи делать пошире. От того самого места, где Пансарлахти к береговой кромке подходит, до бастиона у Валовых ворот - Valliportin. Чтобы по льду залива враг с юга на нас не сунулся.

А уж как все готово будет, и дозорные о приближении неприятеля просигналят, настанет черед и моих всадников…


ВИИПУРИ

Словно драгоценным рыцарским поясом из богато украшенных пластин с каменьями и позолотой, в благословенные дни властвования регента Швеции, правителя Финляндии Эрика Аксельссона Тотта, окаймлён был Выборг каменной стеной с девятью башнями, восемью воротами, двумя бастионами, наполненным водою рвом и земляным валом.

Тогда же и в Выборгсслотте - замке на воде, вознеслась к небу сложенная ревельскими каменщиками грозная и прекрасная Парадиз-башня, у подножия которой разбит был знаменитый Сад пряностей.

Со всей Европы купцы и ремесленный люд стекались под сень каменных стен выборгской крепости. Словно все дороги мира сходились в этом уютном, гостеприимном уголке Суомаа -  с его бюргерскими домишками под березовой черепицей-laatat, хаотично раскиданными вдоль «Нижней улицы» - Alakatu, кафедральным собором на холме, базиликой монастыря «черных братьев», ганзейскими лавками, винными погребками, мельницами, пекарнями и конюшнями.

Подобно упругим девичьим грудям, вздымались, наполняемые морским ветром, паруса кораблей, летящих в приветливые объятия  «этеляйнен сатама» - Южной гавани.

Даже датские и ревельские пираты не страшили торговых странников из Заморья. Да и военный флот Швеции, сопровождавший купеческие суда, всегда был настороже.

Немцы-саксалайсет, голландцы и шведы везли на продажу роскошные одеяния из разноцветных тканей, соль и дивные заморские пряности - все то, чего не доставало обитателям отдаленной шведской провинции. А увозили с собой меха, смолу, масло, нерпичий жир и рыбу.

Только с восточными соседями из Руссланда никак не получалось жить  мирно.

Всякого же доброго человека, кто хотя бы раз побывал здесь, будто неведомой силой снова и снова тянуло вернуться обратно.

Обживаясь, постепенно заселял народ  уже и пространства за пределами города.

По окраинам, у речных порогов, строились мельницы и лесопильни, шорницы и кожевни, кузни и смоловарни.  Новыми постройками прирастали жилые, ремесленные и торговые кварталы.

По дороге мимо кирпичного цеха, чьи обжиговые печи для удобства перевозки расположились прямо у  кромки воды, семенили копытцами на общественное городское пастбище Папула козы и овцы. От слова «papu» - «овечьи катышки», место выпаса и было прозвано в народе «Papula». И сама бухточка именоваться Папуланлахти стала.

Наместник Выборга Карл Кнутссон Бонде, будущий король шведский Карл  VIII, наверно и вообразить бы не мог, что имение его Найстенкайво близ Лаихаранты, «Пологого берега», что вместе с кирпичных дел заведением он монастырю «черных братьев» подарит, через каких-то сто лет в честь овечьего помёта переименуют! А прежнее название так и забудется вовсе.

Тут же  унылые волы с прикрытыми глазами, тяжело и размеренно ступая могучими копытами, мяли вкруг столбов глину для  кирпичей. Огромное количество их требовалось для крепостного строительства!

Поистине отеческую заботу о благополучии города являли короли Швеции и выборгские наместники!

Когда стали ветшать старые стены, и не казались они уже столь мощными и надежными, как раньше, по велению Его милости, короля Густава I, который в лето 1555 года самолично прибыл в Выборг, инспектируя королевские крепости Швеции, в юго-восточной стороне Saksalaiskatu, «Немецкой улицы», воздвигнута была вынесенная за пределы крепости круглая «Karjapihan torni» - «Скотодворовая башня».

А появилось такое название от того, что  разместилась она как раз напротив четырехугольной башни Karjaportti, сооруженной прежде над Скотопрогонными воротами, через кои стада на выпас гоняли. Потом и сама улица вместо Немецкой-Саксалайскату среди горожан стала  Карьяпортинкату именоваться, «Скотопрогонной».

Мощная приземистая бастея, наречённая финскими пастухами в честь святой покровительницы скота «Толстушкой Катариной»,  анфиладным огнем призвана была поражать идущего на приступ крепости врага.

Каменной галереей, увенчанной острыми железными шипами, соединялся барбакан со старой Скотопрогонной башней, образуя с нею вместе неприступную твердыню.

Словно испытывая новорожденную на прочность, наведались вскоре незвано к «Толстушке Катарине» в гости войска грозного московского царя Иивана Йулма…

Да только, по правде, что и смогли стрельцы да опричники, - это  лишь стойком ввиду бойниц её постоять, осыпая защитников бранью.

Так, погавкав попусту, развернулись они да и убрались себе восвояси, не солоно хлебавши. Только округу всю разорили без жалости и много крестьян финских по деревням пленили. Туомас Теппойнен-то и был тогда мальчишкой среди этих несчастных.

За год до этого так же три дня промаялись под стенами Выборга войска царя московского. А после нескольких пустых попыток штурма, двинулись через лукоморье на мыс Ревонхянтя.

Однако, видно, сам Господь покарал нечестивцев - лёд не выдержал под собою тяжеловооруженных ратников да и проломился. И все, кто на льду был, так ко дну и пошли топорами.

Тогда Густав I  приказал городскому палачу вытащить из воды трупы, чтобы осмотреть доспехи тех, «кто пришёл к Выборгу в поисках собственной смерти». Но, видно, судьба ничему так и не научила пришельцев из Руссланда.

При короле шведском Эрике XIV решено было старый город внутри крепости для расширения городской застройки объединить с прежней болотистой равниной за восточной стеною – с заливными лугами и полями по краям. И окружить ее для того валами новой  крепости с бастионами на манер итальянской.

Словно уцепившись за аппетитный бочок «Толстушки Катарины», протянулась облицованная гранитными глыбами стена-куртина к юго-востоку, соединяя меж собой грозные бастионы Sarvilinnoitus, «Роговой Крепости». Ибо расставленные в стороны Эуряпяа и Пансарлахти – «Панцерлакс» шведский, которые также «бастионами Водяных ворот» называли, очертаниями рисунка на плане аккурат, как бычьи рога смотрелись.

От Эуряпяа поворачивала куртина к юго-западу полуострова Катапяа до берега залива, где высился грозный рог Пансарлахти. Вдоль самой береговой кромки тянулся далее вал снова на северо-запад до Монастырских ворот старой крепости. А посреди меж ними подступал к водам Виипуринлахти сложенный из мощных брёвен бастион Valliportin, который шведы на свой манер Велпортом называли.

Посреди куртин меж тремя бастионами вырыты были широкие рвы, воздвигнуты равелины, сложены каменные редуты.

Вскоре своими куртинами с бастионами и Каменный город за старыми стенами обзавелся.

Так, со временем, поделён стал наш Виипури на «Каменную крепость» с добрыми двумя сотнями домов из камня, и  Уусикаупунки – просторный  «новый город» с поселением Валли, в котором еще десятка четыре пиртти из бревен отстроили. Люд там жил в основном простой, небогатый и ремесленный.

К югу у самого берега притулились четыре домика  Пансарлахти - с некогда вынесенным за городские стены госпиталем лепры, небольшой часовенкой пребенда во славу святой Марии Магдалины, приходской школой и церкрвным кладбищем. Здесь же бил из-под камней чистейший источник, называемый Монашеским.

Обе же части вместе именовались просто Linnoitus, то бишь «крепостью».

По другую сторону бухты – на Сиговом мысе, Сииканиеми, где бедные горожане огородничали, прикрывали десятка два их домишек, а заодно и подходы с запада, похожие на зубья короны, три больших равелина.


БИТВА ПРИ РОГОВОЙ КРЕПОСТИ

- Смотри, Крэилл. – Теппойнен положил одну руку на плечо Юхана Тахвонпойки, второй указывая в даль.

Вместе с  другими младшими офицерами их корнета они стояли на дощатой площадке вверху продуваемой насквозь всеми ветрами башни Святого Олафа.

Город за мостом под ними и даже ближайшие заснеженные окрестности открывались оттуда, как на ладони.

– Войско московское проторенным восточным трактом, по Венайянтие на санях своих споро катится. День-два, и к Виипури подойдут. В авангарде, как всегда, верхами перед Большим полком там Сторожевой - Яртаульный полк скачет. Несколько сотен конных под командою стольника-воеводы Тимо Романинпойки Трубетского.  Отборные всадники! Из татар, казаков и детей боярских, сызмальства военному делу обученных…

Покуда прочие полки в поле для начала осады разворачиваться будут и стенобитные пищали на лафеты ставить, непременно еще этих сперва на разведку вышлют!

Но прежде, чем к моему плану перейти, хочу, друзья, и ваши соображения выслушать. Не один лейвискя соли довелось съесть нам вместе в боях и походах, и опыта каждому из вас не занимать. Потому и мнение ваше не менее ценно, чем моё собственное!

- Сдается, что сходу в лоб на Пансарлахти и Эуряпяа они не полезут. – Подал голос Питтко Микко, стоявший, опершись руками на гранитный парапет башни. - От каменного редута на левом фланке Большого равелина проход-то по мосту через ров узок. Прежде, чем до Водяных ворот – Vesiportin, в куртине позади него доберутся, много людей потеряют. Хотя Эуряпяа – более всего под угрозой, он один со всех сторон сушей окружен. И войску на Веняйянтие, Венской дороге, никак его не миновать.

- Верно, Микко! – Подхватил Теппойнен. - Караьялантие – на Карьялу дорога, почти аккурат перед левым бастионным фасом у берега Салаккалахти в направлении от Папулы поворот к городу делает – и дальше по северному склону Каупунгинвуори до самой западной оконечности мыса Катапяа идет. Костьми ляжем, но не пропустим туда рюсса!

А что ты думаешь, Яакко?

Капрал Яакко Кумойнен, сам карьялайнен по происхождению, примкнул к летучему отряду мстителей Туомаса Теппойнена еще во времена «Питкя виха», выполняя порой самые невероятные задания в тылу веналайстен. Тот самый Кумойнен, который пять лет назад прославился тем, что проник в лагерь самого Кирилы Рогозина, выведав план нападения на Кякисалми.

Разведчик запустил пятерню под меховую шапку и, сдвинув ее на лоб, почесал в затылке:

- Думаю, что с юга-то по замерзшему Виипуринлахти тоже им наступать не сподручно будет, хотя про заготовленные полыньи они не прознают, покуда под лёд проваливаться не начнут. Да за бастионом  Валлипорти у старой башни Монастырских ворот рыболовные суда на приколе зимуют. А там уж наш друг Ииван Рюсса с братом своим Паавали Ретукапалой и прочими моряками из корабельных фальконетов за милую душу гостей поприветствуют…

Старый капер Ииван хоть и добывал порой нужные сведения для шведской армии, выполняя задания Теппойнена, но будучи до мозга костей прирожденным моряком и рыболовом, сам в риттарских делах и набегах разведчиков-кавалеристов на его бывших соотечественников в Карьяле и Инкеринмаа не участвовал.

- Выходит, один путь им – на север… - задумчиво проговорил Юсси. - По Карьялантие в направлении Папулы и к мысу Ревонхянтя, что шведы фьёрдом Рофвеханда именуют. Дома там нынче уж все опустели, все хозяйство, как есть брошено – жители за городские стены попрятались…

- Воеводы царские особы важные, князья да бояре знатные! В уюте и тепле захотят осаду вести, с яствами, медами да холопками, известное дело… Говорят, целый обоз с девками за собой возят. - Рассмеялся Микко. – Хотя, к чему им девки, когда у них такой молодец пригожий, Богданка Бельский, под рукою. Который  даже самого царя Иивана Йулма со своим полюбовником  Боркой-Годуном Теувонпойкой при игре в шахматы, говорят, из ревности задушил.

- Так, лишим же их этого, братья! – Воскликнул Теппойнен. – Сегодня же бери десяток парней, Тахвонпойка, и отправляйся на Ревонхянтя - дома дотла все сожгите и на Папуле – амбары с сеном общинные! Печи для кирпича и извести у Папуланлахти порушьте! Чтоб ничего, кроме головней обугленных и глины запекшейся там не сыскали захватчики... А ты, Микко, скачи с отрядом на лесопильню в Юля Сяйниё, и там запасы древесины сожги все. С собой возьми Пертти Вяхикайнена, Орава Ниило и ещё, кого сам выберешь. Не беда! Финны, что муравьи, заново после всего отстроятся…

Иначе из наших же брёвен враг башни сложит и с них через Салаккалахти, на Ревонхянтя обосновавшись, прямой наводкой куртину из пушек осадных крушить станет и город  жечь. Да мимо равелина Каролуса к воротам в нашей «Толстушке Катарине» пробиваться... Ну, а мы их в этот раз под наши йоухикко плясать заставим!

Теппойнен сделал паузу.

- Перкеле! – Зябко поёжился Крэилл. Ледяной ветер на вершине башни буквально пронизывал до костей. – Не отказался бы я сейчас хлебнуть чего-нибудь эдакого, чтобы согреть душу!

- В битве скоро согреемся! - Похлопал друга по плечу Долговязый Микко. – Как начнешь головы рубить рюссам, так сразу взмокнешь.

- По велению бургомистра все винные и пивные дома в городе ввиду военного положения опечатаны. – Отозвался следом Теппойнен. – Могу предложить для согрева горячий кисель из моченой брусники, что хозяйка у нас на постое сварила давеча.

Как вышестоящий офицер, ротмистр Теппойнен вполне мог получить лучшую из бюргерских квартир в самой зажиточной части Каменного города. Но будучи во всех отношениях человеком простым и скромным, более привычным к походным условиям, чем к роскоши, он предпочитал обретаться на постое вместе со своими боевыми товарищами - в обычных бревенчатых жилищах-пиртти ремесленников из Уусикаупунки.

- Ну, на мой-то запас бреннвина  бургомистр лапу свою не наложит, - смеясь, потряс в воздухе круглой кожаной флягой Питкко Микко. – Пусть только попробует мою верную подружку опечатать!

С этими словами Долговязый, откупорив флягу и сделав глоток, протянул Юсси похожую по форме на бубен рунопевца-таринанкертоя объемистую бутыль. Крэилл схватил сосуд окоченевшими от мороза пальцами и, запрокинув голову,  припал к горлышку.

- Бреннвин что надо, двойной очистки. До самых печенок прожигает. Что твой огонь в кузне!  А брусничный кисель, херра каптэени, оставим на десерт, пожалуй… - Снова засмеялся Микко.

Теппойнен только рукой махнул: «Ну, что с вами поделаешь! Финны всегда остаются финнами - даже пред ликом грозящей им опасности…»

- Только не надирайтесь, - предупредил он нарочито строгим голосом. – Попадетесь этому саатане Флемингу, всем несдобровать. Вместо битвы на гауптвахту-vartiotupa отправитесь. А то, гляди, еще выпороть или повесить прикажет. Мне так и вовсе отрубит голову.

Сделав каждый по несколько приличных глотков обжигающей нутро шведской водки, соратники начали спускаться вниз по винтовой лестнице.

- Дальнейший план действий предлагаю продолжить обсуждать в сауне. – Стряхивая перчатками снежную крупу с рукавов меховой куртки, сердито пробурчал Кумойнен.

Все, включая ротмистра Теппойнена, немедленно с ним согласились.


*****

Спорой рысью в предрассветной январской хмари отправленный на разведку сторожевой яртаул показался ввиду бастионов и куртин Роговой крепости.

Круто взяв ошую от раскатанного санями, лыжами и волокушами финских крестьян тракта, конные ратники в остроконечных шишаках и мохнатых бараньих шапках пошли южнее, направляясь в сторону замерзшей бухты Ховенлахти.

Приподнимаясь на стременах, зорко оглядывали всадники с бородатыми лицами заснеженные окрестности и чернеющий в отдалении силуэт цитадели.

Одесную у каждого в притороченном спереди к седлу кожаном внагалище-ольстряди вложен был самопал-ручница. Ошую у бедра - на продетых чрез обоймицы ножен  наплечных ремнях - свисал клыч с широким клинком, крестообразным огнивом-гардой, изогнутым череном и обоюдоострой елманью.

В шуйцах конники сжимали копья с длинными и узкими четырехгранными наконечниками. У некоторых за спину поверх отороченных куньим мехом войлочных плащей-епанчей  перекинуты были саадаки с луками и полными стрел колчанами, закрытыми от мокрети чехлами-тохтуями.

Во главе Яртаульного полка скакал  сам первый его воевода Тимофей Романович Трубецкой, рында и стольник при покойном царе Иоанне Васильевиче, не раз обедавший за столом с государем и пожалованный им шубою, 100 рублями денег, кубком и золотым корабельником. До нынешнего похода князь много воевал в Ливонии и с татарами, а в нынешней кампании самолично Яму-город и Иван-город брал.

Приземистые ногайские бахматы начали проваливаться в глубоком снегу и спотыкаться о во множестве сокрытые под ним  гранитные валуны и болотные кочки.

Внезапно начавшаяся метель слепила глаза, а шквалистый ветер, швырявший в лицо острыми, как слюдяные осколки, льдинками, не давал ездокам вдохнуть полной грудью.

Вместе с порывами ветра до ноздрей доносился запах гари с недавнего пожарища где-то по соседству.

Досадливо поморщившись, воевода рывком натянул поводья, поворачивая свирепо косящего на него налитым кровью глазом и злобно грызущего удила аргамака.

Взмахом нагайки указав направление следующему за ним отряду, князь галопом двинул коня к северо-восточной оконечности вражеской крепости, где сквозь сплошную мглу и снежную круговерть смутно проступали очертания бастиона Эуряпяа.

Где-то позади в придорожной деревушке Лииматта еще сбивался в походные порядки после ночного привала Большой полк воеводы Федора Ивановича Мстиславского, последнего конюшего при покойном царе Иоанне.

Воеводы надеялись было воспользоваться запасами дерев на лесопильне в Юля-Сяйниё - для сооружения осадных артиллерийских башен. Но к вящей досаде своей обнаружили на месте оной лишь тлеющие угли и ни одного живого немца окрест. Видно, отступая, шведы пожгли все, чем еще можно было поживиться.

Выступив засветло из Лииматты, к полудню передовые рати должны уже будут достигнуть росстани-рога у берега губы, откуда начало своё брал путь на Корелу.

Там-то князь Трубецкой и намеревался дождаться воевод Фёдора Мстиславского и Богдана Бельского. Попутно наведавшись ради грабежа в ближайшее поселение шведов на мысу Ревонхядя.

…Подобно разбуженному пчелиному рою из дупла в колоде, вырвались вдруг из самых недр бурана и понеслись прямо во фланг яртаулу какие-то всадники.

- Немцы! Немцы! – Раздались встревоженные возгласы ратников позади воеводы.

Вздыбились и шарахнулись в бок, сбивая строй ехавших по четыре в ряд конников, яртаульные лошади. Но закаленные в десятках сражений воины тут же восстановили боевой порядок, выправив коней и ощетинившись в сторону противника выставленными вперед жалами копий.

Еще миг - и стремительно несущиеся, как стая воронов, финские кони неминуемо налетят на страшные железные острия…

Фонтаном брызнет на истоптанный копытами снег горячая кровь, жалобное ржание и людские стоны смешаются с завыванием вьюги, кубарем покатятся вместе с седоками упавшие животные…

Когда до этого леса из пик оставалось всего около шести-семи маховых саженей - в самый, казалось, последний момент перед тем, как столкнуться с ощерившимся копьями ертаулом, финны шенкелями осадили своих разгоряченных суоменхевонен.

Слегка повернув боком корпуса льногривых лошадок, вся шеренга атакующих вдруг в один миг полыхнула огнем и тут же окуталась дымом залпа трехфунтовых риттарских пистолей.

От близких вспышек и адского грохота косматые ногайские кони посунулись крупами назад и, грызя мундштуки,  загарцевали.

Несколько ратников яртаула,  вскрикнув,  вылетели из седел, сражённые пулями. Иные же просто  ткнулись лицами в гривы, не издав ни стона, багряня кровью конские шкуры. Большинство выстрелов, однако, не достигли цели.

Вполоборота развернув другим боком коней, финны нестройным залпом разрядили вторые пистоли.

Не оборачиваясь к врагу спинами, как требовало того классическое исполнение манёвра, чтобы затем пройти между всадниками сменяющей их второй шеренги, конники Теппойнена, вздыбив копытами снег, разлетелись на обе стороны, будто по ветвям исполинской подковы. И тут же, как призраки, растаяли за снежной пеленой бурана.

Вторая линия на полном скаку в точности повторила манёвр первой, выпалив из своих парных ритпистолей. Затем, как тряпичную ленту разорвав фронт надвое, той же подковой умчалась в стороны, уступая позицию третьей шеренге pistooliampujat.

Так повторилось еще один или два раза, и хотя традиционная тактика «улитки»-etana предполагала участие до двенадцати и более сменяющих друг друга шеренг риттаров, в этот раз последняя из них, едва дойдя полугалопом до расстояния залпа, внезапно замедлилась и, словно с опаской, дальше двинулась шагом.

Но, не сделав и выстрела, неожиданно  с места сразу перешла в ускоренный галоп, и так же двумя дугами разлетелась по флангам.

Уже на скаку  разворачиваясь к Яртаульному полку спиной, финские всадники словно приглашали его последовать за собой в образовавшуюся меж ветвями подковы горловину.

Ускакавшие в тыл якобы для перезарядки пистолей теперь первыми же стремглав неслись назад к крепости.

Яростно охаживая конские бока свободными концами поводьев и понукая их шенкелями, финны мчалась прочь от яртаула, будто испуганные зайцы от стаи голодных волков.

Во след им поспешно и запоздало грохотали ручницы ратников. Наконец, первый  залп дали выдвинувшиеся вперед яртаульные пушки огнестрельного наряда. Но расстояние уже было велико и выпущенные ядра никакого вреда удирающим без оглядки финнам не причинили.

Стало понятно, что шведы попросту не ожидали наткнуться на целый полк рюсса какими-то тремя своими жалкими сотнями плохо обученных крестьян, которые, похоже, и в седле-то едва умели держаться.

А уж более бездарного и скомканного исполнения каракола Трубецкому и видеть еще не доводилось.

И тут прошедший горнило многих войн и сражений Сторожевой полк-яртаул угодил в те самые сети, которые сам не раз расставлял врагу, устраивая ложное бегство и заманивая его в ловушку.

Снежный буран стих так же внезапно, как и начался. Зимнее утро полностью вступило  в свои права. При свете дня вдруг выяснилось, что крепость находится гораздо ближе, чем это казалось сквозь пелену метели в предутреннем мраке – всего-то на расстоянии пары-другой мушкетных выстрелов.

Бастионы и куртины ее, однако, по прежнему хранили молчание. Не раздавался и гул набата со стороны самого Выборга – видимо, никто в это утро еще не ожидал приступа...

- Гой-дааа! – Хрипло и страшно прорычал Трубецкой старый боевой клич опричников, выхватывая клыч из золоченых, украшенных сканью и драгоценными каменьями ножен. Виделось уже ему, как на плечах удирающих немчинов прорываются они через сортии в куртине в самую крепость и вихрем проносятся по улицам Выборга, рубя налево и направо и единолично стяжая себе славу победителей в кровавой сече. – Гойдааа!

«Гойда!» Сорвавшись с места с копьями наперевес, Яртаульный полк бросился вслед отступающих «немцев» за своим предводителем, сотрясая морозный воздух громовым кличем.

Домчавшись до острого выступа равелина «Корона», Юсси Крэилл поднял руку, подавая сигнал своим риттарам.

Согласно замыслу Теппойнена, его сате выпала сама трудная и опасная задача: развернувшись во фронт, сдерживать натиск преследующего их врага, покуда две первых сотни корнета не укроются за куртинами, пройдя Водяными воротами позади равелина вовнутрь Роговой крепости.

Увидев маневр отступающих, Трубецкой злорадно ухмыльнулся: «Загнанная в угол крыса завсегда пытается огрызаться!» Вот-вот его ратники насадят эту белобрысую чухну на копья, как поросят на вертела…

Встречный залп арьергарда Юсси был уже более прицельным и дружным, чем сделанный на скаку в начале атаки. Нанеся несколько больший, но, так или иначе, не достаточно чувствительный урон бешено несущимся на них вскачь с гиганьем и посвистом ратникам.

Сигнал горна с крепости возвестил о том, что всадники Долговязого Микко и Яакко Кумойнена благополучно прошли Водяные ворота и находятся в крепости.

Разделившись надвое, сата Крэилла, как бы отступая, начала с обеих флангов обходить Suur-ravelin, спеша укрыться за ним и занять оборону.

За каменными редутами с боков укрепления притаились швейцарские арбалетчики с шотландскими аркебузирами, которые взмахами рук одобрительно приветствовали финских всадников.

Уже предвкушая упоительный вкус предстоящей резни и близкой победы, Яртаульный полк вслед за риттарами Крэилла ворвался меж бастионами Эуряпяа и Пансарлахти, словно двумя черными крыльями охватывая равелин «Корона», устремляясь к куртине…

Одновременный мушкетный и пушечный залп с бастионных фасов, из трехярусных бойниц боковых фортов и из-за внешних укрытий вмиг обратил во прах радужные мечты воеводы об очередном военном триумфе.

Ответный огонь малокалиберных пушек яртаула никак не мог тягаться с мощью шведской крепостной артиллерии, которую, по плану Теппойнена, Клас Флеминг приказал сосредоточить в местах, указанных ротмистром.

Раз за разом наскакивали на укрепления сотни Яртаульного полка, подобно тому, как морские волны набегают с шумом на прибрежные скалы. Но, как и волна, разбиваясь о камни, откатывается обратно, так и яртаул, наткнувшись на шквал огня и гранитные стены, отползал вспять от куртины и бастионов. Оставляя позади десятки своих корчащихся в муках и кричащих от боли товарищей - с вывалившимися наружу  внутренностями и оторванными конечностями.

Повезло тем, кого сразу разорвало на куски картечью, железными и свинцовыми ядрами, убило арбалетными болтами или мушкетными пулями!

Все вокруг было окутано клубами порохового дыма, сильно затрудняя обеим сторонам видимость. Иные из ратников, ослепленные и оглушенные, в изодранных епанчах и кольчужных рубахах, в полном смятении беспомощно бродили среди разорванных ядрами и окровавленных тел, не разбирая дороги.

Защитники же крепости так же наугад били в клубящееся внизу под ними дымное марево, рискуя поразить огнем обороняющихся на равелине.

Часть Яртаульного полка попыталась, обойдя Пансарлахти с юга, прорваться через сортию в куртине и бастион Валлинпорти к южным Валовым воротам. Но вылетев на всем скаку на лед залива, немедленно провалилась в выдолбленные горожанами полыньи и теперь беспомощно барахталась в ледяном крошеве, осыпаемая градом пуль, стрел и картечи.

С бортов рыбацких кораблей на приколе ударили  фальконеты Иивана Рюсса, и все было кончено в одно мгновенье. Лишь густой пар стелился над поверхностью воды, сплошь покрытой кусками разбитого льда, да с бульканьем поднимались к поверхности пузыри.

Любимый аргамак Трубецкого, за коего заплачено было им пятнадцать рублей серебром, пал с разорванной картечью брюшиной, едва не придавив самого воеводу своею тушей.

Схватив под уздцы первого попавшегося бахмата, потерявшего седока, князь вскочил в седло и, пригнувшись к высокой луке, бросился прочь от этой проклятой Рогатой крепости, увлекая за собой остатки своего яртаула.

Пушки и мушкеты шведов продолжали тем временем непрерывно палить им вдогонку.

Разгоряченные боем, риттары Крэилла, дравшиеся в рукопашную на брустверах равелина, бросились к лошадям в укрытии, собираясь было преследовать отступающих, и крича «хаккаа пяалле!» - «Руби их!».

Но Юсси, не желая угодить в такую же западню, какую они сами только что устроили рюсса, остановил их. На подходе уже были основные силы московской Рати, и защитникам крепости предстояло снова готовиться к осаде.


*****

- Что будем царю-то, в Москву отписывать? Да как пред светлые очи благодетеля нашего, Бориса Феодоровича Годунова, теперь взад вертаться?

С унылым видом взирая через откинутый полог на пепелище финского поселения в Ревонхянтя, раздраженно вопрошал первый воевода Большого полка Фёдор Мстиславский понуро сидевшего в походном шатре перед ендовой с вином и уже изрядно охмелевшего Тимофея Трубецкого.

– Как же ты, страдник паскудный, бадлива мать, Тимошка, весь яртаул за одно утро похерить сподобился? Добро б, негораздок был, дитё боярское неразумное…  Так города ж брал! А на коровьей лепёшке поскользнулся… да в говно прямо рылом! Пушки бросил в поле, знамя… Через тебя и на нас с Богданкою Бельским срам-то какой теперь будет! Стыдуха! Не видать по гроб царской милости. А неровен час и головы лишимся.

- Верно ты, Феодор Иоаннович, глаголишь! – Поддакнул из своего угла Богдан Бельский. – Еще и осады делать не почали, а уж целого полка нет! Будто корова языком слизнула. Лучшие сотни полегли у Рогатой Крепи этой бесовской.

Трубецкой поднял голову и мутным хмельным взором обвел воевод.

- Вот! Истинно молвил ты, Богдан, сын Яковлев! То-то и оно, что крепь та бесовская! Я уж и сам смякитил потом, что без Нечистого не обошлось дело, да поздно было! Не иначе, как во власти сил адских сия твердыня, недаром же рога у ней, будто у чёрта.

- А ведь верно… - Почесав бороду, заметил Мстиславский задумчиво. – Коль даже главные пушки оных, и те «Дьяволом», прости, Господи, и «Матерью дьявола» прозываются!

- Свят-свят-свят! – Перекрестился Бельский. – Ноги надо поскорей уносить из нечистого места. Даже ить позариться нечем, все пожгли сами в округе немчины проклятые. Не совладать нам с Рогатой крепью! Тут рать втрое, а то и в четверо большая потребна.

- Спаси, сохрани и помилуй… - пробормотал, обмахивая себя крестом, Трубецкой. – Уберег Господь от демонов, в лютой сече живым оставил. Как на Москву вернемся, первым делом благодарственный молебен справлю!

- Ох, не будет нам удачи в походе, ох, не будет! – покачал головой Мстиславский. – Я еще, как головни лесопильни в Сайне увидал, так враз скумекал, что зело дурной сие знак нам явлен! Сам Господь наш велит нам не идти дале на Выборг. Видно, крепко засел там Нечистой, православным одна погибель будет, коли на приступ пойдем.

- Измором, опять же, не взять. – Вставил Бельский. - С севера и запада не обойти, немцы там с тыла зайти могут, тако ж и с лукоморья Котлина озера…

- Остается либо здесь, на Ревонхаде стан разбивать и отсель уж из пушек по городу бить, либо дале по Корельской дороге на Ладогу идти и тамошние места разорять… - Размышлял Мстиславский.

- Ан, негоже нам одно, бояре, с дурными вестями-то к царю да к Годунову вертаться! – Бельский зачерпнул кубком вина из ендовы. – Будто от демонов да еретиков мы, дрожа, аки зайцы бежали. Надо-ть покумекать ишшо, как бы все так обстряпать, чтоб самим и в опалу не угодить, и без мзды не остаться.

- Что думать? – Воскликнул Мстиславский. – Вели в шатер дьяка немедля звать… Пущай тако запишет: «Посланный первым воеводою Большого полка супротив шведов князь Мстиславский, Выборг осадил и корельские места разорять отряды отправил. При подходе же войска к Выборгу, выслали немцы из Рогатой крепости полчища еретиков несметные, ритарей конных и пеших с огненным боем. Но первый воевода в Новгороде, Тимофей Трубецкой, что первым воеводою Яртаульного полка в поход на шведов отправлен, оных под Выборгом разбил и великое опустошение учинил шведам»!

С этим донесением ты, Тимофеюшка, Романа сын, сам, свет, и отправляйся в Москву к Годунову. А про демонов сумьских да про то, что было взаправду, не сказывай вовсе…