Море Уэдделла

.       Море Уэдделла издавна слыло самым «проклятым» местом Антарктики. Сюда прибрежным течением с востока несёт морской лед и айсберги. Двигаясь вдоль побережья, эта масса льда огибает его по периферии и выходит лишь в районе Южных Оркнейских островов на просторы океана. Примером злого нрава этого моря могут служить раздавленные после вынужденного дрейфа исследовательские суда «Антарктик» и «Эндюранс». Поэтому такие прозвища, как «Адская дыра», «Ледовый погреб» были вполне оправданы для лежащего по нашему курсу моря.

Наше судно «Василий Федосеев» круто развернулось на 90 градусов и пошло вдоль барьерного среза, повторяя его изгибы, постепенно приближаясь к мысу Норвегия, за которым начиналось море Уэдделла – самое южное, самое ледовое, самое чистое и самое коварное из всех морей нашей планеты. Если внимательно вглядеться в фотоснимки, которые мы обычно брали с американских спутников ESSO и NOAA-5, можно было увидеть, как вдоль западного побережья этого моря, образованного в основном кромкой шельфового ледника, чёрным по белому тянулась узкая, прерывистая ниточка чистой воды. В неё-то нам и надо было попасть.

Летом, когда над Антарктическим материком начинает господствовать антициклон, вдоль берега (примерно от мыса Норвегия и до 50° западной долготы) появляется этот канал чистой воды, поскольку южные ветры отжимают льды в открытое море. И если пробиться через пояс дрейфующих льдов, то в январе – феврале можно добраться до самых высоких южных широт.

На пути к морю белыми исполинами стояли айсберги, щедро разбросанные по тёмной, глянцевой, словно покрытой лаком, воде. Они отражались в этой глянцевой воде, создавая впечатление абсолютной невесомости, с которой могли бы ровняться только белые, плывущие по небу, облака.

Белый срез барьера походил на нескончаемую стену невидимого отсюда замка, в котором пребывал дух Королевы Мод; он как бы витал над этим пространством, охраняя его в безмолвии от непрошеных пришельцев. Невидимым волшебником нам была явлена сказка. И мы вторгались в эту сказку, чтобы стать её героями. Возможно, что мы вторгались в неё грубо, без спроса.

Уже войдя в границы моря Уэдделла, мы нашли тот свободный ото льда проход между материком и морским льдом, который был обозначен на спутниковых фотоснимках. В него-то мы и вошли, как в реку. Иногда путь нам преграждали ледовые перемычки, которые на первых порах довольно легко пробивались ледокольным форштевнем нашего судна.

В 11 часов по Гринвичу поравнялись с британской станцией Халли Бей. За кромкой ледникового барьера виднелась только сеть радиоантенн, сама станция за несколько лет своего существования погрузилась в толщу ледника. Любое инородное вторжение в климатических особенностях южного континента почти всегда зарастает снегом, наносимым частыми и привольными ветрами. На всякий случай мы поприветствовали представителей северного Альбиона продолжительным судовым гудком. Но в поле зрения так никто и не показался. А это означало, что они или не слышали нашего сигнала, или у них были другие причины не выходить. Уже потом выяснилось, что «были другие причины».

Заворожённый сказочными ледяными пейзажами, наш нештатный художник Эдуард Кукса, он же матрос-водолаз и штатный рулевой, всё чаще стал появляться на шлюпочной палубе с этюдником, срисовывая проплывающую мимо натуру. Сначала он делал лёгкий карандашный набросок, а потом вносил в него краски. Узнав, что в детстве я подавал надежды по части живописи, советовал и мне продолжить это благородное занятие, и буквально всучил мне три колонковых кисти, комплект акварельных красок и папку специальной плотной бумаги.

Декабрь месяц считался благоприятным временем для прохода вдоль западного берега моря Уэдделла. Полоса чистой воды иногда расширялась до больших разводий, похожих на озёра. В основном ширина прохода 5 – 6 корпусов. Впереди поверхность воды ровная, как прокатный стальной лист, затянута прозрачным целлулоидом тонкого ледка. Ледовые перемычки, попадавшиеся на нашем пути, становились более матёрыми, плотными и протяжёнными, что задерживало наше судно на пути к цели. Тогда нашему дизель-электроходу приходилось тяжело прорубаться сквозь них: как колун в сырые дрова врезался тупой форштевень «Федосеева» в спрессованные снежные массы, чтобы снова попасть в свободные ото льда воды, тянущиеся вдоль ледяного материкового шельфа почти до 80 градуса южной широты и обладающие очень изменчивым характером. Десятибалльный лёд, видимый нами на всём протяжении, бывало, смыкался со всех сторон, не давая места для какого бы то ни было манёвра. В такие ледовые ловушки мы попадали всё чаще и чаще, настойчиво продвигаясь курсом зюйд-зюйд-вест.

Из радиопереговоров с «Капитаном Марковым», шедшим впереди нас, выяснилось, что он находится от нас в сорока милях. Ещё на подходах к морю Уэдделла, его экипажу удалось выгрузить на подходящую льдину вертолёт. Закрепив на нём лопасти, авиаторы произвели оперативную ледовую разведку, что давало шансы на более лёгкое и беспрепятственное прохождение среди ледовых полей.  Это настолько воодушевило капитана нашего судна, что он, в связи с этим, надеясь на скорое достижение пункта назначения, организовал в своей каюте импровизированный банкет для будущих обитателей ещё не существующей базы «Дружная».

В число приглашённых попали и мы со Львом Иванычем Ескиным – будущим начальником нашей станции. В капитанскую каюту вместилось 27 человек. Сесть в такой тесноте было невозможно. В каюте накрыли стол из представительских запасов: отечественные бутерброды «канапэ» с тресковой икрой, копчёная колбаса, нарезанные кружками лимоны в сахаре, испанский бренди «Фундадор». Капитан, чокаясь с каждым из нас, благодарил за помощь, в несении ходовых вахт, и пожелал нам здоровья и удачи. Буквально через полчаса после банкета моя голова стала раскалываться, как старый айсберг, что подтверждало доводы Бори Ткачёва о неблагоприятном воздействии на организм импортного алкоголя, и в первую очередь «Фундадора».

Капитан явно поторопился с банкетом, цель была близка, но сама в руки не шла. Всё чаще мы стали попадать в ледовые мешки.12-го декабря, следуя рекомендациям очередной ледовой разведки, мы успешно взломали несколько миль льда, пробираясь к невидимым нам разводьям, но при наезде на одну из торосистых льдин так и не сумели её продавить. Полкорпуса корабля лежало на льдине, и мы в течение трёх часов пытались с неё сползти, поставив машины на «полный назад». На протяжении этих трёх часов корабль содрогался, словно в лихорадке, всем своим существом желая выйти из плена на чистую воду, которая образовалась по корме от активно работающих винтов. Наш станционный док Матвеич, выйдя на верхнюю палубу и обозрев бурелом нагромождённых вокруг льдов, поставил диагноз:

– Чем ближе, тем дальше. Напоминает наше продвижение к светлому будущему.
– До светлого будущего нам, конечно, ещё далеко – согласился я, но здесь-то уже рукой подать.
– Не чувствуется здесь руководящей роли партии. А так уже давно были бы у финиша.
Матвеич явно ёрничал. Я подыграл ему:
– Наша партия, наш рулевой, куда зарулит, никто не знает. Порулить-то каждый хочет. Это мне знакомо по рулевым вахтам.
– Так здесь пароход, а там целая страна. Здесь капитан, а там генсек. На капитанов хотя бы учат. А на генсеков где учат? У руля стоять – это не пальцем в носу ковырять. Плывём, что говорится, пока по инерции. А пар выйдет – всё! Руль вправо, руль влево – никакой разницы. Хода нет. Сливай воду и суши ласты, – заключил Матвеич.