База Дружная

.    В тот памятный год пробились мы на юг ровно настолько, насколько позволила нам ледовая обстановка и сроки. С появлением вертолёта Ми-8, время от времени прилетавшего с «Маркова», наше продвижение к цели стало всё-таки более ощутимым, так как ледовая разведка давала нам возможность прокладывать более оптимальные курсы, используя невидимые с судна дальние разводья.

Предчувствуя близкую развязку и полагаясь на свой немалый полярный опыт, начальник нашей станции собрал нас, немногочисленных новолазаревцев, в своей каюте, и мы отметили «отвальную» и завершение первого этапа нашего путешествия, так как, по всем прогнозам, не сегодня, так завтра должны были приткнуться к материку.               

Предчувствия начальника оправдались. Буквально через день 15 декабря мы увидели наш sistership, стоящий у кромки довольно низкого ледяного барьера. «Марков» очень интенсивно и деловито вёл выгрузку контейнеров с экспедиционным грузом.
Встав по корме «Маркова» и, поставив грузовые стрелы из походного состояния в рабочее, мы тоже приступили к выгрузке снабжения для будущей сезонной базы «Дружная» на леднике Фильхнера. Нас всех разбили на разгрузочные бригады, и мы, наконец-то, почувствовали свою нужность в этом большом общем деле.
 
Место для новой сезонной базы выбрали в километре от кромки барьера, ставшего импровизированным портом. Сама база из «порта» не проглядывалась, так как перелом ледяного шельфа в том месте скрывал от нас возводимый из щитовых панелей посёлок. Нас всех разбили на грузовые бригады, и мы, наконец-то, почувствовали свою нужность.

Совсем недалеко, всего в двух-трёх милях, находилась законсервированная полярная станция Элсуэрт, принадлежащая когда-то аргентинцам. Места сии были хотя и пустынны, но приятно сознавать, что здесь ранее побывали люди, и не разбойники с большой дороги, а зимовщики под эгидой Генерального штаба Вооруженных сил Аргентины. Они покинули её в 1962 году, оставив годовой запас продовольствия. Мы взяли у них на пробу несколько пакетиков овсяной каши с изюмом. Пакет стоило засыпать в горячую воду, как получалась вполне съедобная каша.               

В этих местах мы не были первыми. Слава первопроходцев нас миновала. Мы не готовились к тому, чтобы стать первопроходцами. Единственное, что мы делали впервые –осваивали территорию, на которую ни разу не ступала нога советского человека. А наш человек в те времена был вездесущ.

Наша разгрузочная бригада закончила свою восьмичасовую смену, и мы с моим недавним наставником по судовождению матросом-рулевым дальневосточным художником Эдуардом Куксой, или, попросту, Эдиком решили прогуляться по окрестностям. В этих первозданных местах грех было бы не пройтись. Поднявшись на снежный перелом, невидимо возвышающийся над местностью, увидели панораму строящейся базы.

С верхушки бугра с одной стороны открывался вид на нескончаемую ледяную пустыню, в начале которой приютилась сама база в своём зачаточном состоянии: на слепящем белом фоне – тёмные инородные вкрапления технического оборудования, ящиков, газовых баллонов и прочего скарба.  Валялись только что привезённые бочки, бакелитовые щиты. Отдельно стояли два дизель-генератора для электростанции, обладающих общей мощностью 24 киловатта.

Из этого хаоса созидался новый мир, и мы были свидетелями его созидания. Созидатели в новых чёрных каэшках и синих вязаных шапочках неспешно, со знанием дела возились среди всех этих свидетельств технического прогресса и собирали воедино разбросанные куски цивилизации. В итоге всё это упорядочится и соберётся в нечто цельное, пригодное для жилья и работы.

С другой стороны бугра так же хорошо был виден у ледяного причала наш импровизированный «порт». На фоне судового такелажа деловито работал МИ-8. К нему на длинном тросе цепляли контейнеры со взрывчаткой, и он складировал их в сторонку – от греха подальше. Опасения Бори Ткачёва, что они сдетонируют на крутой волне сороковых широт, слава Богу, не оправдались.

На снегу в районе «порта» в великом множестве чернели бочки с горючим и смазочным материалами. Собранные у борта домики-балки ставили на сани-волокуши, прицепленные к артиллерийским тягачам, специально приспособленных для работы в специфических условиях Антарктиды, и тянули сначала вверх по плотно укатанному снежнику, а потом вниз к строящейся базе.
Два балка уже стояли на месте будущего поселения. Из таких же балков, стыкуемых друг с другом, собирали кают-компанию – столовую с камбузом – которую потом возможно назовут «Клубом холостяков», как это было принято на некоторых советских станциях. А пока без потолка, в четырёх стенах будущей кают-компании на газовых плитах поспевал первый обед. Свободные полярники, скучковавшиеся у камбуза, уже стучали алюминиевыми ложками по алюминиевым мискам, требуя еды.
На территории станции возведут 16 жилых домиков, баню, а также электростанцию, радиостанцию, склад и прочие помещения.
В летний сезон на базе будет находиться 150 человек, а иногда и более.

Через шесть дней, отведённых на «творение», база «Дружная» заявит о своём существовании. Накануне нового 1976 года здесь взовьётся государственный флаг, и сезонные отряды приступят к полевым научно-исследовательским работам.

Нас огорчало лишь одно обстоятельство. Как только над базой поднимут государственный флаг, наш импровизированный порт автоматически превращался в советский. А это значило, что с наших судов, стоящих в этом порту, сразу же снималось валютное довольствие. Иными словами, мы лишались существенной части заработка. Поэтому у всех до единого было неудержимое желание скорее разгрузиться и покинуть место нашей стоянки до официального открытия самой базы.

Нам с Эдиком захотелось подольше потоптаться по леднику Фильхнера, подышать чистейшим на земле воздухом, и мы взяли направление на Южный полюс – в беспредельность снежной пустыни, простирающейся до самого горизонта к югу от будущей базы. Можно было бы повторить за Ф.Ф.Беллинсгаузеном, оказавшимся в подобном месте: «Я называю обретение сие берегом потому, что отдаленность другого конца к югу исчезала за предел зрения нашего…»

Решение прогуляться было несколько опрометчивым, так как район к югу от станции был ещё не обследован и там возможны присыпанные снегом трещины, так называемые, снежные мосты, которые в любой момент могут рухнуть в ледяные расщелины, тянущиеся до самой географии. И прогулка наша могла бы оказаться последней. Но Бог уберёг.

Если идти в выбранном нами направлении, то рано или поздно, пройдя все трещины и нагорья, можно действительно прийти к южному полюсу. Но это удел немногих. Мы одолели лишь часть этого пути. Оставалось каких-нибудь 1300 километров. Я ни разу в жизни не приближался настолько близко к полюсу. Думаю, Эдик тоже. Это был наш «пик-пойнт».

– Пора поворачивать, – сказал я, – амудсены из нас всё равно не получатся, да и на ужин можем опоздать. Но разве может какой-то жалкий ужин сравниться с тем, что окружало нас, что давило своим величием, что покоряло фантастической неземной красотой. Прозрачные весенние дали ледника Фильхнера заворожили нас.

Мои слова канули в безмолвие великой снежной пустыни. Человеческий голос оказался ничтожным по отношению к безмерному молчанию. Мы находились в первозданности абсолютного беззвучия. С совершенно отстранёнными лицами, онемев от удивления, мы подслушивали уходящую далеко в космос саму Вечность. Как будто она должна была шепнуть нам нечто главное, чего мы ищем всю жизнь и никак не можем найти. Пора было освобождаться от наваждения. И тогда Эдик густым перекатывающимся басом бросил в эту самую Вечность, которую мы ненароком подслушивали:

– Да ну её..! Пойдём лучше поужинаем. Там нас гороховый суп дожидается и азу по-татарски.

«Причём здесь азу, когда дух требовал совсем другой пищи», – подумал я, – но тело всё же требовало своего». Мы развернулись и пошли в обратную сторону, где виднелись верхушки мачт наших пароходов, готовящихся к отплытию, и где нас ждало дымящееся на электрической плите азу. Это был день большого солнцестояния – 22 декабря.

После ужина кто-то остался в столовой команды пятый раз просматривать надоевший всем фильм. В вечернее и ночное время столовая превращалась в импровизированный кинозал. Кто-то в составе бригад ушёл разгружать корабельные трюма. Боря Ткачёв сидел в нашей каюте у стола, обычно занятого картёжниками и, заложив зубочисткой нужную страницу «Витязя в тигровой шкуре», сетовал на то, что первые научные изыскания в этих местах начнутся без него.

– В этих делах я «петрю» не хуже профессора, – объявил он, – опыт имею в своём роде уникальный. Могу поделиться, если хотите.

И он поведал историю, уводящую нас в далёкое прошлое нашей планеты, к древним цивилизациям, к атлантам, будто бы до сих пор проживающих на Земле, и не где-нибудь, а именно в Антарктиде, которой заинтересовался Третий Рейх. Мало того, посвящённые Третьего Рейха наладили связь с этими атлантами и где-то в горных массивах Вольтата образовали невидимое государство – Новую Швабию. Перебрались они туда в самом конце войны на специально подготовленных подводных лодках и построили совершенно новую цивилизацию, основанную на фантастических технологиях атлантов. Общими усилиями они создали летательные аппараты в виде тарелок, передвигающиеся в плазменном поле с невероятными скоростями. При помощи «направленных торсионных полей» они воздействуют на наше сознание и направляют нас в нужном для них направлении.

Откуда Боря брал сюжеты для своих фантазий, одному Богу известно. Все его рассказы носили отпечаток явного вымысла с примесью каких-то исторических или бытовых реалий. Воистину это были сказки ХХ века.

Ночью мне снились подводные лодки, подныривающие под ледяной шельф и всплывающие в пустотах горных массивов, где жили и плодились бывшие эсэсовцы времён Второй Мировой войны. Они ходили с короткоствольными «Шмайсерами» и на всякий случай постреливали временами. В момент очень долгих постреливаний я просыпался и слышал самозабвенный храп самого бесподобного в нашем кругу рассказчика. Отдельные рулады его храпа действительно напоминали автоматную очередь. Для меня это была последняя ночь на «Василии Федосееве».

Я покидал корабль, каюту №37 и господ «гардемаринов». Если сказать, что покидал с сожалением, то это правда. Но и с радостью тоже, так как молодость требовала смены обстановки и смены впечатлений. По этому поводу наш механик-рассказчик Боря Ткачёв обязательно вставил бы свою любимую присказку: «Для молодого и хрен – малина, а для старого блэманже – редька».

Я не могу равняться с Борей Ткачёвым по части его «правдивых» историй. Но следующая история, более, чем правдивая, действительно произошла на моих глазах. Начиналась она с первого дня нашей стоянки у ледяного причала будущей сезонной базы «Дружная».