Книга длиною в жизнь. Том 2. Главы 18 и 19

                Глава 18.
                Прибытие в Уфу и Бирск

    Прибыв в Уфу, Митрофан первым делом подошел к вокзальному милиционеру, которого встретил здесь на перроне, едва выйдя из вагона. И узнал у него, как можно добраться до Бирска. Постовой оказался приветливым молодым человеком. Прямого сообщения туда давно нет, ответил он на вопрос фронтовика и продолжил: разве что надо сначала добраться отсюда электричкой до железнодорожной станции «Черниковск», которая расположена неподалеку.

И заодно пояснил, что это бывший Сталинский район Уфы, но переименованный недавно в город. А в Черниковске потом надо выйти на Бирский тракт. Спросишь у людей, как дойти, там его все знают. И если повезет, поймаешь попутку в сторону Бирска.

    Электричка будет еще нескоро, он узнал об этом в кассе вокзала. И опять подошел к постовому и договорился с ним оставить в их отделении на время свои вещи. Поблагодарил милиционера за отзывчивость и доброту. Ну куда ему мотаться с вещами?

    Митрофан хоть и был в Уфе в четвертый раз, но только всегда проездом по пути к ж/д вокзалу. Практически город не знал. И теперь решил съездить на трамвае и посмотреть центр города, все равно делать-то больше нечего. Пошатался по улицам и набрел на райвоенкомат. Подумав, чем черт не шутит, может, подскажут там что-то дельное: как можно быстрее и лучше добраться из Уфы в Бирск. Где наша не пропадала, и смело вошел в двери военкомата.

    В нем оказался дежурный офицер в звании старшего лейтенанта, тоже фронтовик по фамилии Мартынов. По возрасту они были одногодки. Как потом выяснил Митрофан, Эдуард Васильевич, а именно так звали Мартынова, закончил перед войной ускоренные курсы младших офицеров и с первых же ее дней воевал в подразделениях сухопутных войск. Год назад осенью 1944 года получил тяжелое ранение во время боев за освобождение Прибалтики.

    После длительного лечения в разных госпиталях в конце концов был признан нестроевым и отправлен домой в Уфу, уроженцем которого был. По возвращении в Уфу получил назначение для работы на это место.
Старший лейтенант оказался свойским, толковым и порядочным офицером. Для него делом чести было оказать помощь другому фронтовику! Он тут же не откладывая дело в долгий ящик сел за телефон. И по своим каким-то каналам, известным только ему, после многочисленных звонков выяснил, что завтра утром отправляется как раз грузовик в Бирск.

И договорился с начальником этого автохозяйства тов. Файрушиным И.И., чтобы они взяли с собой попутчика.

Вот повезло так повезло, обрадовался Митрофан! И это оказалось не случайно, а вполне закономерно! Ведь день сегодня выдался и оказался для него хорошим и удачным! Просто счастливое стечение обстоятельств и подходящие случаи, как нельзя кстати, оказались рядом. И удача сегодня была полностью на стороне фронтовика! Оказалось, что завтра из Уфы в Бирск будет переезжать школьный учитель Оберган Павел Моисеевич с женой и сыном 15-ти лет.

    Семья была не из местных. Зимой 1941 года была эвакуирована из Липецкой области сюда в Уфу. И здесь же Павел Моисеевич получил «бронь», освобождающую его от несения службы и отправки на фронт. Бронь была предоставлена по линии Народного комиссариата просвещения и образования РСФСР. Здесь в городе Павел Моисеевич работал учителем в одной из общеобразовательных школ и показал себя исключительно с хорошей стороны.
 
     Являясь коммунистом, он по партийной линии сейчас получил назначение на должность руководителя городского отдела народного образования с совмещением должности директора одной из школ города Бирска.

А кроме того, чтобы Митрофану не плутать, да еще и с вещами на руках по улицам незнакомого города, Эдуард Васильевич договорился с Файрушиным, чтобы машина сначала из гаража заехала сюда в военкомат. А потом уже вместе поедут к Обергану.

    Зная, что Митрофану негде в городе остановиться, Эдуард Васильевич предложил ночлег ему у себя здесь, в дежурке, если, конечно, он не против. Мир не без добрых людей, подумал про себя Митрофан, и с благодарностью согласился. И поехал за вещами на вокзал. Попутно зашел на Главпочтамт и дал телеграмму Катерине, что в Бирске будет завтра после обеда. И назначил встречу на главной площади города. Обратно забежал в продовольственный магазин и купил бутылку водки. Остаток вечера оба фронтовика хорошо посидели за сорокаградусной.

    Эдуард Васильевич пожарил на сале в сковородке картошечки. Митрофан было уже достал банку тушенки и хотел пустить ее в «расход» в сковородку, но его новый товарищ рукой отстранил, сказав, чтобы приберег ее для дома, там она будет гораздо нужнее, чем здесь. Пока картошка жарилась, он сделал из свежего сырого лука салат, сначала тонко нарезав его ломтиками, не забыл обильно сдобрить солью и красным перцем, а потом подавил его ложкой, что образовался сок, и тщательно перемешал, заметив, что жалко нет уксуса здесь.

    А закуска получилась что надо! Как говорится, дешево и сердито! Или засеки усики, и пальчики оближешь! И пошел у них длинный и задушевный разговор за жизнь. Незаметно наступила ночь, Эдуард Васильевич уложил Митрофана на диван в кандейке, а сам остался дежурить у телефона.

Ночь прошла спокойно, даже Эдуард Васильевич тоже немного покемарил, сидя за столом. Утро не заставило себя ждать и вступило в свои законные права! День начался. А вместе с ним на работу пришли два штатных сотрудника во главе с военкомом и новый дежурный, который сменил Эдуарда Васильевича. Вскоре подъехала и машина за Митрофаном. Вновь обретенные товарищи тепло попрощались друг с другом и обменялись домашними адресами.

    У учителя было немного вещей. Да и откуда им было взяться, они же эвакуированные. И понятное дело, все у них осталось там, в той квартире небольшого городка Липецкой области, где проживали до войны. Взяли только документы и самое необходимое на первые разы. А здесь в Уфе семья жительствовала на подселении в одном частном доме. Все их небогатое имущество, включая книги, постельное белье, одежду, обувь, посуду и т.д., было рассовано по мешкам и чемоданам.

    А глобус и, главное, старинную настольную лампу Павел Моисеевич решил везти на руках, чтобы случайно не сломались и не разбились. Эти предметы, как, впрочем, и другие, семейная пара Оберганов приобрела на здешней барахолке.
Быстро погрузив домашние вещи в машину, двинулись в путь, рассчитывая к обеду приехать в Бирск. Павел Моисеевич усадил жену и сына в кабину полуторки, а сам с Митрофаном залез в кузов. Хорошо, что кузов был наполовину закрыт брезентом, все хоть какая-то защита от ветра, меньше будет дуть.

  Снега еще в городе не было, но утром в воздухе стоял легкий осенний морозец. И солнце на светлом и безоблачным небе уже начинало ярко светить. Все указывало на то, что день сегодня будет солнечным и не исключено, что воздух даже немного прогреется! А вообще-то, видно будет.

    Без каких-либо задержек в дороге и за разговорами приехали в Бирск. Одно плохо было – в кузове их трясло всю дорогу. Надо было обязательно за что-то держаться руками. Митрофан так и поступил. А вот учитель поначалу полагал, что довезет глобус и лампу, держа их в руках, но не тут-то было, при первой же тряске сам чуть не свалился. Ладно, его попутчик вовремя поддержал и не дал ему упасть, чем и сохранил жизненно важные старинные раритеты, которыми очень дорожил и гордился учитель!

Потом эти чуть ли не музейные экспонаты они с Митрофаном приспособили среди мешков с одеждой и книгами и благополучно довезли. В Бирске быстро нашли дом, в котором будет проживать теперь тов. Оберган. Дом оказался на одной из улиц старой части города, неподалеку от центра. Его здесь уже поджидал ответственный работник, которому было поручено принять и обустроить нового руководителя городского отдела народного образования. Все вместе быстро разгрузили вещи. Павел Моисеевич напоследок успел сказать Митрофану, когда тот будет в городе, один или с семьей, то пусть непременно и без всяких там церемоний заходит в гости. Они будут только рады принять. На том и расстались.

   Машина сделала разворот от дома и, немного проехав вперед, высадила Митрофана у главной площади города у старого кафедрального собора, а сама стала набирать скорость, чтобы успеть к вечеру, засветло вернуться в Уфу.

                Глава 19.
                Встреча фронтовика…

   Получив телеграмму, и как обычно бывает с этим, – не вовремя и с задержкой, Фрол Алексеевич сразу пошел к председателю колхоза и договорился насчет лошади и подводы. Как оказалось, уже пора было готовиться и собираться в поездку. В телеграмме было указано, что Митрофан должен быть завтра в Бирске ближе к обеду. Значит, и ему надо выдвигаться в город тоже утром! О телеграмме Фрол Алексеевич сообщил всем своим родным, да что там, эту благую весть уже знало все Родыгино.

     Между делом он у себя во дворе, где стояла телега, проверил колеса и их оси, не пожалел дегтя и смазал их. Убедился, что оглобли, хомут, ременные петли и прочая упряжь, а также и сама тележка находятся в хорошем состоянии. На дно тележки бросил несколько охапок сена. Распределил его равномерным слоем и уплотнил по всей повозке. Придирчиво отобрал поленья и связал их тонкой бечевой, получилась небольшая ровная вязанка дров.

  Нашел в сарае видавшие виды старые чайник весь в саже и копоти, слегка помятое ведро, сразу бросил в него немного щепы на растопку, топор и бидон для воды. Это все Фрол Алексеевич аккуратнейшим образом уложил в телегу, а чайник и ведро повесил на специальные крючки снизу тележки. Взял так, на всякий случай, мало ли чего может произойти в дороге, авось пригодится. Да и горячего чайку можно вскипятить, если что…

Обрадованная Катерина тоже было засобиралась ехать встречать Митрофана, но вечером за ужином, когда все домочадцы собрались за столом, решили по-иному и переубедили Катерину остаться все же здесь дома! Катя со своими сестрами и матерью Варварой Марковной будет готовиться к встрече мужа. Надо приготовить обед, растопить баньку, навести порядок в доме, да мало ли чего – женской работы в доме всегда выше крыши.

   Славу Богу, хоть позавчера детей в баню сводила. Сама помылась с Галинкой, а дед пошел париться с Генкой и Витькой. Но все равно теперь надо погладить детскую одежду и переодеть их во все чистое к приезду их отца! Да и себе надо подходящий наряд выбрать. И не помешало, в общем-то, тоже привести себя в порядок: прическу там сделать и все такое.

Тем более сельчанки, когда узнали, что вернется Митрофан, шутливо говорили:
«Катька, а Катька, жди гостей и накрывай по такому случаю стол. Да не забудь сама одеться во что-нибудь приличное и праздничное, так и ходи потом. А то ходишь, как кулема! Хватит носить все штопанное, сто раз перештопанное. Муж все же вернулся! А то смотри, не ровен час кто-нибудь из нас и уведет его!»

  И раздавался веселый заливистый смех девок! Хихоньки да хахоньки, а придется выставляться, делать нечего – не каждый день мужья с войны возвращаются и не в каждый дом. Значит, и в грязь непозволительно ей будет ударить перед всей деревней! Ладно, что-нибудь придумаем!

Дед за ужином наотрез отказался взять с собой в поездку Генку, своего внука, со словами мал еще, чего доброго как замерзнет, да и лишнего тулупа на него нет. Но своему сыну Витьке сказал, чтобы тот собирался и был готовым завтра ехать. А сам пошел в дом к конюху Игнату, который жил в первом доме от конюшни, чтобы предупредить и переговорить с ним насчет лошади. И заодно уточнить, в каком состоянии находится лошадь по кличке Дунька и можно ли на ней поехать?

Он знал, что она из всех колхозных лошадей, а их-то всего было ничего только три, и среди них она была самая сильная и выносливая. Ведь дело-то «сурьезное» и ответственное, сам понимаешь! Чтобы не подвела лошадка, а то как бы не пришлось ее «самою» обратно на себе тащить, шутливо он сказал Игнату. Подбрось-ка ей побольше овса да не забудь напоить в дорогу. Так они стояли за разговором на крыльце дома и по-стариковски курили цигарки.

    Утром, позавтракав, Фрол Алексеевич пошел на конюшню и привел Дуньку к себе во двор со всей упряжью. Вместе с сыном запрягли ее в повозку. А из дому Варвара Марковна вынесла старые овчинные тулупы, которые всю ночь лежали у нее на печи, чтобы стали теплыми. Отец и сын поверх своей одежды сразу облачились в них. Третий – для Митрофана положила в телегу, свернув его несколько раз. А Катерина вынесла связку баранок, которые испекла только что, и, обернув их чистым платком, повесила на шею Витьке под тулуп, чтобы они как можно дольше оставались горячими и мягкими.

    Мало ли что – может, Митроша перекусить захочет, да и сами могут, если проголодаются! И вынесла еще, чуть не забыв, бутылку теплого молока, но предупредила, что оно только для Митрофана. И со словами: небось, он давно не едал домашнего, передала Витьке. Витька по-мужски проверил, как заткнута бумажная пробка в горлышке, нечего надеяться на этих баб, и на всякий случай провернул ее и положил себе в карман тулупа.
 
   И двинулись в путь. Их провожали Катерина, которая сегодня была освобождена от работы, и Варвара Марковна. Обе вслед их перекрестили крестным знамением! А их двухгодовалый дворовой пес по кличке Тарпан какое-то время еще продолжал бежать вслед за ними. При этом громко и заливисто лаял. Было непонятно: или он недоволен, что его не взял с собой хозяин в поездку, или, наоборот, этим лаем желает доброго пути! Прежнего их пса Букета уже не было, он отдал «концы» как два года тому назад.

   Фрол Алексеевич не шибко гнал лошадь. Он знал, что к обеду точно будут в Бирске. А потому ехал не спеша с разной скоростью: когда припустит ее в легкий скач, а когда перейдет и на размеренный, обычный и неторопливый шаг.
Часа через два-три прибыли в Бирск. Навстречу им попалась полуторка. Наверно, на ней приехал Митрофан и уже находится в городе, интересно давно, подумал Фрол Алексеевич и поддал знак вожжами и свистом Дуняше, чтобы та пустилась в легкий бег. Негоже все же подъехать к Митрофану «ни шатко, ни валко», чать не на козе же приехал!

    И действительно, на площади на одной из скамеек увидел своего зятя! Вот он боевой фронтовик Митрофан Зорин собственной персоной! Молодой, жилистый и весь такой ладный в хорошо пригнанной воинской шинели, зеркально начищенных хромовых сапогах… с решительным лицом, твердым и смелым взглядом. Такого лучше не тронь и не задирай, себе дороже станет! Действительно, Митрофан выглядел браво и представительно. От избытка чувств и воспоминаний своей молодости Фрол Алексеевич как ни сдерживал, но у него на глазах навернулись слезы.

    Еще бы, как не ему знать, что такое война, и как вернуться с нее живым да целым. Ведь он войну на своей шкуре испытал и сам навоевался вдоволь. И тут же
перед его глазами невольно калейдоскопом молниеносно пронеслись страшные события тех военных лет, в которых сам был когда-то… И вот он опять увидел пугающие и ужасающие по своей силе разрывы снарядов и бомб, бесконечное и затяжное тресканье пулеметных лент и пронзительные хлесткие винтовочные выстрелы; бешеные атаки на позиции и героическая оборона укреплений как своих, так и чужих; бесчисленная гибель товарищей да и вражеских солдат.

    Митрофан тоже увидал повозку и приветливо помахал им рукой. Фрол Алексеевич передал вожжи Витьке, а сам начал вытирать слезы и приготовился соскочить с повозки. Вскоре подъехали, и Фрол Алексеевич умудрился по-молодецки спрыгнуть с телеги. Да, похоже, не совсем удачно, крякнул от досады, что немолодой уже, и вместо того, чтобы схватиться за бок, крепко обнялись друг с другом и, как принято по русскому обычаю, троекратно поцеловались.

   То же самое было почтительно проделано между ним и шурином Витькой, совсем молодым пареньком – братом Катерины. Он был едва старше их сына Генки. Витька скромно стоял тут у телеги и ждал своего часа, чтобы поприветствовать, обнять и прижаться к фронтовику! Конечно, ему не терпелось, как любому мальчишке, посмотреть на медали и ордена, потрогать их руками и наконец просто примерить на грудь себе. И вообще, порасспросить у дяди Митроши (а по-другому язык просто пока не поворачивался его называть): как там обстояли дела на фронте, сколько подбил танков и завалил фрицев, сколько взял в плен. Да мало ли чего – он приготовил море вопросов и хотел получить ответы!

    Вплоть до того, чтобы дядя Митроша на ушко открыл ему военную тайну, о которой он никогда и никому не проболтается! И выполняя волю сестры, важно достал бутылку молока и снял с себя вязанку баранок и предложил их дядьке Митроше. То и другое уже, конечно, к сожалению, остыло. Но раз Катерина прислала подарочек от «зайчика», он с удовольствием,чтобы не обежать лесного жителя, отведал. Ну, конечно же, Митрофан это сделал, чтобы не обидеть парня, который заботливо всю дорогу пытался сохранить тепло продуктов.

   Отец с сыном тоже съели по баранке и допили молоко. Погрузив чемоданы и вещмешок в телегу, двинулись обратно к себе в Родыгино. Попутно вели разные разговоры об общих знакомых, о делах в колхозе и т.д. Да разве мало вопросов и тем для разговоров мужикам, которые долго не виделись, пока шла война.

А Митрофан за разговорами заодно смотрел по сторонам и удивлялся саму себе, что вроде бы сто раз ездил здесь до войны по этой самой дороге, знал каждый на ней ухаб или кочку и мог проехать с закрытыми глазами, а теперь почему-то знакомых мест вдоль нее не наблюдал! Куда подевались некогда богатые хлебные поля, на которых он работал: сеял и пахал; лесные зеленые рощи с густой зарослью, по которым ходил, собирая грибы, лесные ягоды и орехи? И длинные холмы, усеянные яркими и пестрыми цветами?

    Куда подевался шелест и шорох листвы и травы, пение и чириканье птиц, которые доносились из леса и полей под дующий легкий ветерок, приятно ласкающий слух и тело? Где аппетитный запах пшеницы, ржи, подсолнухов и скошенного сена? Где, наконец, тот особенный и чудесный, неповторимый и сильно дурманящий аромат самой природы?

   А теперь кругом царит тишина и пропали все дразнящие и знакомые запахи! А вот тут, на этом месте, вроде бы стоял сарай, в котором механизаторы ремонтировали свою технику и могли укрыться от дождя во время полевых работ. Где он? Или он опять перепутал что-то? И странное дело, все как-то вдруг поблекло и выглядеть стало уныло, однообразно и серо! Глаз ничего абсолютно не радует! Словно земля затаилась, приготовилась и, не дождавшись, раньше срока уходит в спячку, забирая с собой все то, что раньше радовало людей! А теперь пропало осеннее очарование, и нет больше ярких и привычного взгляду милых пейзажей.

А тут еще с неба вдруг повалили снежинки: сначала мелкие, потом все крупнее, и пошел первый снег. Ну и пусть валит валом, все хоть скроет эту черноту на этих неприветливых пустынных землях и оживит их.

   «Почему так, а не так, как всегда?» – продолжал думать Митрофан. Виной всему, наверное, стала грязная и дождливая осень с сильными ветрами! Давеча тесть сам об этом говорил. Из-за них, этих ветров, преждевременно опала листва с деревьев в лесу, все сдуло и опало, пожухли цветы на полях, и кругом воцарилась убогая серость! А может быть, просто Митрофан с этой проклятой войной стал черствее и позабыл, что поздняя осень всегда бывает такой.

   Иногда в пасмурные дни бывает даже очень и очень такой неприветливой! И он зря недоволен ею. Она, осень, ни в чем не виновата! Просто погода пасмурная, и на душе у него тоже стало пасмурно.
А все дело в настроении Митрофана. Окружающая природная действительность невольно сказалась на его настроении. Оно и вызывало его внутреннее недовольство и смятение! Просто в его голове и сердце очень уж стало неспокойно, ведь с каждым шагом лошади он приближался и становился все ближе к своей семье, и это его здорово волновало!

    А тут еще эта чертова дорога, куда взгляд ни кинь, везде все хмуро. И наводит какую-то жуть и хандру, совершенно ему сейчас не нужную, и насильно отодвигает его радужные мысли и не дает им пробиться. Эх, скорее бы уж закончилась эта дорога!

   А Фрол Алексеевич интуитивно почувствовал: у Митрофана что-то не так, случился какой-то конфуз и непорядок бродит у него в душе и мыслях. Он это сразу понял: поначалу вон какой веселый был и радостный! Любо-дорого было смотреть. И на тебе: ни с того ни сего вдруг приуныл! Что они не спросят его с Витькой, а он отвечает все невпопад! Тогда Фрол Алексеевич молча остановил повозку, достал самогону и дал выпить со словами: успокойся уже!

    Митрофан посмотрел на него и взахлеб одним залпом выпил стакан, занюхал рукавом и жадно закурил. При этом он не стал стоять на месте, а медленно ходил у телеги, что-то обдумывая свое на ходу, или просто таким образом успокаивал себя. Чуть немного погодя, Фрол Алексеевич с участием спросил: «Что, Митроша, полегчало? Выкинь прочь дурные мысли, думай о хорошем и о встрече с семьей!» Получив утвердительный кивок, скомандовал ему: «А ну, давай садись теперь!» И быстро погнал Дуньку вскачь, похлестывая ее кнутом. Вскоре показалось и Родыгино.
               
                ***
Митрофан издали, как только въехали в деревню, увидел, что кто-то сидит на скамейке у калитки дома тестя. Черты лица из-за дальности еще пока было невозможно рассмотреть и узнать, кто это. Она сидела с кошкой, держа ее на своих коленках, и поглаживала рукой, а та, очевидно, была довольна и мурлыкала. Так всегда делают кошки, находясь на руках людей!

  А четверо ребятишек, среди которых были две девочки, играют, наверное, в догонялки, раз носятся друг за другом! Бегают тут же, вблизи дома, далеко не убегая. И до них с Фролом Алексеевичем по мере их приближения к дому доносился их веселый и озорной детский смех.
Сердце у него екнуло, наверное, это Катя, его жена, и их дети. А кому еще здесь быть?

   Катерина тоже заметила, что вдали в начале улицы появилась конная повозка. И у нее не было никаких сомнений, что это отец привез Митрофана. У нее внезапно сильно застучало сердце и на душе стало как-то легко. Кровь словно застыла на мгновение, а потом внезапно вскипела и потекла в жилах много быстрее, чем раньше, согревая теплом все тело Катерины. Возбужденная, она встала и быстро пошла по уличной дороге навстречу повозке, но также что-то прокричала и помахала рукой детям.

На ней был надет серый кроличий полушубок. На голове была красная вязанная из толстой шерстяной нити шапочка в виде чалмы. Ее шея была повязана вокруг пестрым шарфом, оба конца которого спадали на грудь. Митрофан поначалу даже засомневался, что это именно его Катя. Ведь в этом одеянии он ее никогда прежде не видал. Тесть Фрол Алексеевич почувствовал на лице зятя некую растерянность, рассмеялся и подтвердил, что это действительно Катя.

    Че прищурился, не узнаешь нешто, что это она? А сам, между прочим, был приятно удивлен, как выглядит его дочь. И даже немного загордился ею! Он вспомнил этот наряд, когда Катя примеряла его на себя там, в Чураево. А потом началась война, не до нарядов было, так и провисела эта одежка все годы войны в шкафу. А вот сейчас как раз пришлась кстати!

   Этот полушубок Кате подарила Клавдия Ивановна Пегова, в тот день, когда он приехал и забрал ее из Чураево к себе домой в деревню. Еще тогда Фрол Алексеевич успел подумать: все же какая замечательная женщина, у которой его дочь с Митрофаном и детишками проживали на квартире. Приютила и обогрела молодую семью своим теплом, не зря Катерина называла ее второй матерью!

   Не дожидаясь, когда повозка поравняется и повернет к дому, Митрофан спрыгнул с нее и побежал навстречу. К нему тоже, широко расставив руки в стороны, уже бежала Катерина вместе с детьми. Конечно, дети могли легко обогнать мать и первыми прибежать к отцу, но их сдерживала обычная природная застенчивость… Негоже быть в этот момент впереди матери, это они нутром сейчас почувствовали, хоть и были еще не совсем большими.

   И вот, наконец, они добежали друг до друга, осталось всего ничего, сделать только небольшой шаг! А сколько радости, теплоты и любви было в глазах обоих, когда после столь долгой разлуки, вызванной войной, оказались наконец-то близко, совсем рядом, и они, не сговариваясь, разом кинулись друг к другу!

    Митрофан крепко заключил Катерину в объятия и прижал к своей груди. Потом приподнял ее осторожно к своему лицу, посмотрел на нее внимательно и горячо стал целовать в знакомые губы, брови, глаза и куда еще придется! Катерина, сильно заплакав, тоже отвечала поцелуями. А разве можно было Митрофану оставаться при этом «железным»? Навряд ли комулибо удалось бы в этой ситуации быть бесчувственным, безучастным, равнодушным? Он тоже не удержался и пустил слезу. При этом оба, не переставая, говорили и шептали друг другу какие-то ласковые, нежные и добрые слова.

   Детишки, видя такое дело, приумолкли и тоже заголосили навзрыд, особенно маленькая Галинка. И только сильнее стали прижиматься к ним обоим. Не успел Митрофан свернуть с дороги и дойти до дома, как оказался здесь же на виду всей улицы, в объятиях своей любимой семьи.

    Немного подержав на весу, вскоре он бережно опустил жену на землю. И тут же взял на руки маленькую Галинку, которой исполнилось недавно только пять годиков. Сын Генка стоял подле них, уже не плакал, но утирал кулачками свои глаза, полные слез. Ему скоро будет 9 лет. Митрофан сразу для себя отметил худобу обоих. Галинка тоже прекратила плакать, только продолжала сильно всхлипывать. В ее глазках был испуг от всего увиденного и пережитого ею в эти самые минуты! А в маленькой душе случилось, без преувеличения, великое «потрясение», прежде ей не знакомое: чего это вдруг родители сами обнимаются, целуются вовсю да еще и плачут при этом…

   Они же большие и взрослые! А их с Генкой никто не обнимает и не тискает. И страшно сказать: даже не обращают внимания! И она на пару с Генкой выглядят тут, как самые настоящие дураки! Вон даже дед стоит поодаль от них и тоже ноль внимания на них, как будто так и надо! После этих мгновенных размышлений, и чего только, оказывается, в детской голове не возникает, испуг сам по себе у Галинки сменился удивлением! И она настороженно и внимательно стала украдкой всматриваться в лик отца. Впрочем, как и Генка, который тоже вовсю с интересом сейчас рассматривал его.

  И оба ребенка медленно начинали вспоминать и уже вроде бы стали узнавать того далекого, уже почти ими забытого отца, с которого они не слезали и не отходили ни на шаг, когда он приходил с работы домой и приносил им то, что ему передал для них добрый лесной зайчишка!

   Слезы затуманили глаза всех. Фрол Алексеевич молча наблюдал за происходящим, потом не выдержал и тоже пустил скупую слезу. Он ведь всего в жизни повидал и его чем-либо трудно было удивить! А к этому времени и некоторые сельчане повыходили на улицу из своих домов и с интересом наблюдали за этой картиной. Кто-то из них тоже не удержался и с глаз тихонько вытирал слезы. Кто-то просто молчал и смотрел, радуясь семейному счастью соседей.

   Одно, несомненно, для всех них: это были слезы радости и счастья, полные надежд, что долгожданный мир, после всех невзгод, тревог и ожиданий, наконец-то пришел к ним в их дом и село. А значит, жизнь, как у всех, несмотря ни на что – будет продолжаться!

                ***
   В доме все было готово к приезду Митрофана! С утра все домочадцы занялись этим. Все было прибрано, заправлено, начищено, помыто и расставлено. Печь утром после отъезда мужа Варвара Марковна вновь растопила и с Катериной стали готовить еду. Решили, что будут на столе пирожки из капусты и тыквы; овощной суп с картошечкой, морковкой, капустой и лучком, причем для сытости в него будет добавлено мелко нарезанное кусочками сало. Дед Фрол Алексеевич время от времени расставлял в лесу силки в нескольких местах на небольшого зверя,

в основном на зайца. По большей части неуспешно, но бывало и везло. Вот как в этот раз, перед приездом зятя, попались два довольно крупных зайца – каждый килограмма на четыре веса. И сейчас женщины решили сделать из половины одного жаркое с картошкой. Само собой достали и соленья: грибы, огурцы, помидорчики и капусту.

   А между делом Витька нарубил щепу на растопку. И с сестрами натаскал воду в баню, приготовили полотенца и веники. И позже Витька вернулся к порученному ему делу – затопил баню, по времени как раз к приезду шурина.
А радостная маленькая Галинка заскочила в дом с важным донесением, громко по-детски крикнув с порога: «Ура, телега приехала, быстро выходите!»

     Для нее наступил «звездный час»; это как раз тот случай, когда взрослые беспрекословно должны подчиниться воле детей. И подчиняются. Хотя в этом и не было особой необходимости, все и так слышали шум во дворе. Но тем не менее все подчинились команде: оделись и вышли, включая бабушку Варвару Марковну. И сильно довольная этим, Галинка побежала обратно к матери с отцом, которые вот-вот уже скоро зайдут в калитку дома.

   Спустившись с крыльца дома встречать Митрофана, вышли все остальные Соловьевы. Понятное дело, Митрофан первым подошел к Варваре Марковне. У старушки глаза были на мокром месте, но все ее лицо сияло неподдельным счастьем и радостью. Митрофан с почтением и осторожностью обнял ее, и, как водится, троекратно они облобызались по древнему русскому обычаю, и она после не преминула перекрестить его и что-то при этом тихонько сказала!

   Потом таким же манером он поприветствовал всех Катиных сестер. После чего девчонки сразу побежали открывать настежь ворота во двор дома, чтобы отец загнал телегу.

    Во дворе от всех стало шумно. И пес Тарпан не находил себе места: то бегал тут же среди них, путался под ногами и вилял хвостом. И негромко потявкивал. То садился на задние лапы в ожидании, может, кто-то обратит на него внимание и погладит или просто скажет ласковое слово, а может быть, чем черт не шутит, и угостит вкусняшкой какой. Он знал, что никто его сейчас не прогонит, не тот случай! И вот дошла очередь и до него.

    Митрофан заметил нового пса, подошел и почесал ему за ухом, погладил и сказал, что давай, друг, будем знакомиться. Тарпан не стал возражать против дружбы, радостно обнюхал и неожиданно для всех быстро встал на задние лапы, а передними уткнулся в грудь Митрофана, намереваясь свою дружбу еще и подкрепить языком – облизать им его лицо! Всего делов-то, и дружба сразу состоится! Но почему-то Митрофан со своей стороны категорически не был готов закрепить ее подобным способом! Да что говорить, даже и не помышлял об этом.

   Пес это почувствовал и с сожалением сбросил лапы с его груди. И подумал своим собачьим умом: что ж, тебе виднее, ты банкуешь в этот раз! Хозяин барин, ну тогда и флаг тебе в руки! Только не жалуйся потом, если дружба вдруг разладится, и она полетит ко всем чертям собачьим! Вот сам тогда и будешь виноват, раз не захотел скреплять дружбу на равной основе! Я же от себя все правильно делал!

   Только их кошка Буська вела себя невозмутимо и вроде бы как-то ко всему была безучастна. Услышав шум во дворе, откуда-то все же вылезла, прогнулась в спинке, потянулась и легко запрыгнула на перила. И потом, подобрав место поудобнее, развалилась животом вниз, поджав под себя, на широкую доску перил. И стала лениво наблюдать, что делается вокруг: подумаешь эка невидаль, одним мужиком в доме больше станет! А шуму-то сколько нагнали! А мне все едино, он же жрать моих мышей не будет!

   А тем временем Фрол Алексеевич с сыном распрягли лошадь, и Витька, взяв ее под уздцы, с Генкой повели ее на конюшенный двор. Дунька была спокойного нрава, и дед был полностью уверен, что все будет хорошо, и ребята справятся. Тем более она, родимая, проголодалась и знала, там ее обязательно накормят и напоят. В свою очередь Витька любил бывать на конюшне. Особенно в «хомутарской», отдельной от конюшни избенке, где хранилась всякая конская упряжь: хомуты, вожжи, седла, кнуты и т.п.

   В ней всегда стоял какой-то своеобразный запах всей этой упряжи, который не встречается больше нигде. Там одновременно были намешаны и перемешаны между собой все запахи: и пропитанные потом лошадей кожа и войлок и прочая конская амуниция, и стойкий запах кованого железа и дегтя. Эти конские принадлежности были аккуратно развешены по стенкам избы. Кому как, а ему нравился этот неповторимый запах лошадиного обихода. Почему? А черт его знает, нравился, и все тут!

Витька зашел в «хомутарскую», делово рукопожатием поздоровался с конюхом. Генка, глядя на Витьку, тоже подал ему свою маленькую ладонь, стараясь как можно крепче пожать руку дядьке Игнату. Тот притворно ее отдернул со словами:
«Ой, ой, ты чего так сильно жмешь, чуть пальцы мне не сломал!» Генка вдохновился, что какой он сильный! И что было мочи, еще раз пожал руку. Да так надулся при этом, что чуть было глаза не повыпрыгивали из орбит! Дядя Игнат опять вскрикнул, тогда Генка ослабил нажим и с удовлетворением отдернул руку: мол, знай наших!

   А сам Витька зря время не терял и успел-таки «вкусить», свою порцию неподражаемого, манящего и дурманящего его запаха этой избы. И оба побежали домой.

   Митрофан свою поклажу занес в комнату, в которую указала Катерина. И сказала: «Вот, Митроша, теперь здесь будем жить и дети с нами». И закрыла за собой дверь. Он, поставив чемоданы, тут же сразу начал лихорадочно и порывисто обнимать и целовать ее. Она отвечала тем же. У обоих бешено забились сердца, дыхания им не хватало от нахлынувших и переполнявших их чувств. Они едва не достигли того состояния, когда здравый ум мог запросто покинуть их и они бы полностью потеряли, осознанно или неосознанно, кто ж теперь это разберет, свои головы.

   Настолько их инстинкт влечения друг к другу оказался сильным, природа берет свое. Первая опомнилась и спохватилась Катя и, тяжело дыша, тихо прошептала: «Не надо, Митроша, не сейчас, потерпи, родной, скоро в баню пойдем. Все там будет!» И отстранилась от него. Он, тоже тяжело дыша, весь разгоряченный присел на край кровати, и ему ничего не оставалось, как только, сердито сопя, осмотреть комнату, в которой им предстояло жить. Конечно, сердился он только на себя за то, что чуть не потерял голову. Нельзя так!

   Комната была небольшой. По обеим ее сторонам в углах у окна стояли две железные кровати. Между кроватями тут же у окна занимал место комод. Чтобы открыть окно или форточку, приходилось каждый раз становиться на табуретку. Их было в комнате две. На входе в комнату, с правой стороны у стены, тоже в углу стоял платяной шкаф, против него на другой стороне комнаты был небольшой старинный сундук.

   Понятное дело, эти предметы были сделаны своими руками. Фрол Алексеевич немного сам умел столярничать, а кое-что приобрел по случаю у другого сельского умельца. Сундук достался в наследство от родителей Варвары Марковны. На боковых стенах в рамках были старые фотографии родных и близких с той и другой стороны ее родителей. У двери висело также в рамке зеркало. Деревянные рамки под фотографии и зеркало были резными и хорошо смотрелись. Над центром комнаты висел абажур с тремя лампочками.

   Кровати были заправлены перинами и накрыты красивыми покрывалами. Подушки были взбиты, одна лежала внизу плашмя, а на нее ставилась другая, посередине, чуть приплюснутая. Они закрывались большими белыми салфетками с вышитыми узорами. Такая же салфетка была на комоде. На комоде же стояли небольшая настольная лампа и глиняная ваза. На табуретках лежали самодельные вязаные и плетеные квадратные, а на полу у кроватей круглые коврики из разных трикотажных тряпок.

   Салфетки и коврики как-то оживляли комнату и создавали маломальский домашний уют! Кстати, коврики разного размера были везде в доме и даже в предбаннике, на полу и скамейках. Это девчата под присмотром Варвары Марковны вовсю расстарались за эти годы.

                ***
  Чтобы как-то разрядить обстановку, Катерина хотела с одним из чемоданов пройти в передний угол. Но не тут-то было, он был настолько тяжелым, что одной рукой ей было его не поднять и тем более перенести. Митрофан уже пришел в себя, поставил чемоданы, куда попросила его Катя, и открыл их, а там… боже мой, перед Катиным взором предстала куча разных вещей и предметов! Словно это были не чемоданы, а короба, с которыми когда-то ходили по Руси коробейники.

  Мать честная, у нее аж дух захватило от этакого изобилия, она подобного отродясь никогда не видывала! Ну, может быть, только на картинках с бродячими мелкими торговцами, продававшими по деревням всякие там мелкие товары, необходимые в крестьянском быту. Этими красивыми картинками были обклеены изнутри все крышки их сундуков. Эти колоритные картинки были хорошего качества, она их еще с детства помнила. А тут наяву всего навалом – бери не хочу!

В чемоданах находились вещи и подарки для всех родных и близких: зажигалки и наручные часы, бритвенные приборы и катушки разноцветных ниток, фонарики и перочинные ножи, радиоприемник и даже фотоаппарат. А разной там бижутерии было не счесть, было по нескольку штук небольших флакончиков с духами и тюбиков губной помады. Понемногу, но были и тетради, красочные открытки, блокноты, яркие карандаши, кой-какие детские игрушки и т.д. А на дне одного из чемоданов в небольших стопках лежало разное нижнее женское и постельное белье, платки, полотенца и другая мелочевка, пригодная в быту.

   И Катя, перебирая все это своими руками, при этом громко охая и ахая, и не переставала удивляться разнообразию этого богатства, которое неожиданно свалилось на нее. Она не скрывала своего полного восторга! А Митрофан, находясь рядом, чувствовал это и был горд за себя, что сумел осчастливить и сделать, таким образом, приятное своей жене. И как ни тяжело было в дороге их тащить, он все же привез, в конце концов, уйму хороших, нужных и полезных вещей своей семье. И тут среди всего имелось также то, что можно было выбрать на гостинцы для их обоих родителей да и всем другим родным и родственникам.

    Вон всего как много! И произнес Кате: пусть сама себе, что нужно, сейчас отберет, а остальное распределит и отложит для обеих матерей, сестер и т.д. Разумеется, включая сюда и подарки детям. И пока Катя занималась этим, Митрофан между делом спросил ее: пришли ли к ним посылки с сахаром, мукой и консервами из Германии? Получив утвердительный ответ, он спросил еще и про посылки, в которых должны были быть, хоть и в небольших количествах, но все же: разные ткани, одежда и обувь. Катя ответила, что нет.

    Митрофан, не иначе как желая получить еще одну похвалу, тут же красочно и выразительно расписал – какие именно ткани, одежду и обувь он отправил ей. И их получение следует ожидать на почте в самое ближайшее время или как? Иначе тогда будет война! Где и с кем он хотел воевать, не уточнил и со смехом продолжил: зря что ль воевал и проливал свою кровь! А Катя подыграла ему в этом, спросив его прямо, что собрался воевать, в самом деле, с Почтой СССР? И призвала его, чтобы он не кипятился, как самовар: они, посылки, очевидно еще пока в дороге, идут подолгу. А потом серьезно сказала: эти вещи будут хорошим подспорьем для их семьи. И также попутно заметила ему: что он просто большой молодчина!

   Митрофан таки добился для себя еще одной похвалы. И дальше они совместно готовили подарки. Конечно, Митрофан отобрал нужные предметы для мужчин, а Катя быстро рассортировала все для женщин и детей, показывая и говоря ему, кому что следует подарить, – он не возражал. И вскоре они вышли с ними в горницу, где собралась их большая семья. Митрофан передавал подарки Катерине, а она, в свою очередь, подходила и одаривала каждого! Оба ее родителя дары принимали как должное, с учтивой благодарностью.

  Степенно и с достоинством, даже можно сказать, что были невозмутимы, и, подчеркивая этим, что их старых ничем уже не удивишь. А вот сестры и брат, а тем более их дети несказанно были рады подаркам. Сначала восхищенно рассматривали их сами, а потом хвастались друг перед дружкой, показывая им, какой великолепный подарок им достался. А получив детские игрушки, карандаши, блокноты и пр., Генка с Галинкой на радостях бросились к отцу целоваться. А Митрофан Прохорович все это время смотрел на их удивленные и довольные лица и, слушая их возгласы от произведенного впечатления, сам был счастлив и, что называется, уже был на седьмом небе! Вот как угодил так угодил всем!

                ***
  Помня поговорку, что сначала молодца надо в баньке попарить, накормить, напоить, а потом уж и можно обогреть, Катерина решила этого и придерживаться! А что, человек только с дороги и уставший. Он и сам признался, что мылся последний раз еще в Германии, перед своим отъездом на Родину. Почитай как десять дней прошло. И взяв чистое нижнее белье на обоих, повела Митрофана в баню.

  Для него белье было приготовлено заранее из того, что сохранилось еще с довоенных лет, когда проживали в Чураево. Ну, может быть, Митрофан пару раз и надевал, но не больше, решила она для себя. И были почти новыми или, по крайней мере, так выглядели. Да и что с ними могло произойти за эти четыре года? Ткань есть ткань! Вон сколько всего в сундуке и в шкафу. И ничего с ними не делается. А многое ли мужику надо на смену в бане: трусы, майку да носки. Вот они и лежали в шкафу, завернутыми в полотенце.

   Митрофан снял военную форму и переоделся в домашнее. В сенях накинул на себя «дежурный», видавший виды полушубок, в котором выполнялись все хозяйственные дела на подворье и вслед за Катей пошел в баню.

   А баня была знатная, под стать их большому дому и, наверное, одна такая на всю деревню: все в ней сделано было по уму. Один предбанник чего стоил: его просто у большинства сельчан не было. А Фрол Алексеевич хоть небольшого размера, но соорудил предбанник и даже каким-то образом утеплил его чуток.

   И там в стены вбил крючки под веники, одежду и полотенца. Не поленился сделать своими руками небольшую лавку и маленький столик на низких ножках. И вот теперь, пожалуйста, тут можно и кваску холодного испить после жаркой парилки, и отдохнуть в перерыве между заходами в нее, да и с сыном и внуком просто посидеть за разговором. На полу в предбаннике под ноги были разложены все те же вязаные коврики, которые заполонили весь дом и добрались сюда: лавку и столик девчонки тоже ими украсили. Получилось здорово.

   А в самой бане в правом углу стояла небольшая, аккуратно сложенная печь-каменка. Над топкой находился металлический чан – ведра на три, он был вмурован в печь, и в нем нагревалась горячая вода, а сбоку в решетчатой корзине лежали небольшие каменья из галек для пара. В другом углу стояла небольшая деревянная старинная бочка для холодной воды, тоже ведра на три, не больше, и тут же вдоль стены были полати, на которых парились.

     Баня и предбанник освещались с улицы небольшими окнами. В основном семья ходила в баню в светлое время. Но на всякий случай Флор Алексеевич разместил деревянные подсвечники. В бане – на приколоченные к бревнам подставки по обе стороны входа в нее, а в предбаннике – на столик. Кроме того, в предбаннике на отдельной полке стояла еще керосиновая лампа. Ею очень и очень редко пользовались и дорожили, если колба случайно разобьется, считай – труба дело, замучаешься покупать, была в огромном дефиците. Полка была надежно прибита к стенке и имела ограждения с трех сторон, чтобы лампа не упала.

   И как только Митрофан и Катя вышли из дому, не сговариваясь, чуть ли не бегом сразу кинулись к бане. Их дыхание от скорой ходьбы перехватило, и сердца у обоих застучали быстрее и шумливее, чем обычно. Того и жди, что сейчас прямо выскочат из груди, но – обошлось! Да так сильно застучали, что им казалось, их стук везде слышен и разносится уже по всей округе, ведь на всей улице уже была полнейшая тишина. А это «вероломное» громкое стуканье может выдать их с головой – желанием остаться сейчас только вдвоем, наедине, и никого больше!

 Но как-то все равно неудобно было перед родными. Хотя исподволь у каждого из них проносилось: а что здесь такого плохого? Все люди взрослые и правильно поймут и как надо! Ну пошли муж с женой вместе в баню, что с того? Всегда так было, все ходят!

  Понятное дело: баня полезна для тела, но может быть приятна и для души! А почему бы не совместить приятное с полезным, ведь душа и тело у живого человека одни!

  А с каждым пройденным шагом стук становился все громче и громче и волнение в груди тоже нарастало. И, похоже, без всякого ограничения! А тут еще и молодая их кровь взыграла во всем теле не на шутку, что наполненные ею сосуды, казалось, вот-вот не выдержат и сейчас просто лопнут. И польется их горячая кровь. Но славу Богу, этого не произошло: кровеносная система у обоих блестящим образом выдержала. Чего не скажешь об их страсти и влечении! И они уже находились на самом высшем уровне и достигли того предела, которое только возможно у людей!
Как только зашли в предбанник, Катя быстро закрыла за собой дверь, чтобы тепло не выходило на улицу.

     Банька благодаря стараниям Витьки натоплена была на славу. Молодец – дров не пожалел. И еще: парень что надо, оставил приоткрытой дверь из бани, и разогретый воздух поступал в предбанник. Она забыла ему напомнить, а он без нее это сделал. Ай да умница! И в нем уже стало достаточно тепло. Конечно, не так, как в самой бане, но все равно можно было снять с себя всю одежду… и сразу не замерзнуть. Уже уличного освещения в окна не хватало, было темновато, а вечер уже вовсю надвигался, и Катя не мешкая быстро прошла и зажгла подсвечники: и здесь в предбаннике, и в самой бане. Получилось даже очень ничего: романтично и уютно. И на всякий случай зашторила занавесками окна.

Оба были переполнены эмоциями, любовью и нежностью и, в конце концов, просто простыми человеческими побуждениями инстинкта и страсти друг к другу, охватившими их сейчас. Они безмерно и без всяких там затей хотели друг друга! Ну и конечно, не обошлось без инстинкта, куда ж его девать – дело-то молодое. И вот спустя четыре года разлуки, как оказалось, их состояние и душевный настрой друг к другу не прошли и не померкли вовсе, а наоборот, только лучше стали. Все эти годы у каждого из них в голове и душе всегда был и оставался образ любимого и дорогого человека.

    Они вдохновляли друг друга, и это им помогало: ей жить и работать здесь в тылу, ему воевать на фронте. И расстояние между ними не было преградой для их сильной любви. Смыслом их жизни стала непоколебимая вера и нужность друг другу да и их маленьким детям!

    Они на самом деле долго ждали этого момента и этой встречи. И тут же в предбаннике, не сговариваясь, проворно начали снимать, да какой там проворно, просто стремительно и на одном дыхании без разбора срывали друг с дружки одежду, бросая ее куда попало! При этом оба аж тряслись от нетерпения, судорожно хватаясь руками за разные места и покрывая поцелуями тела друг друга. Все происходило как в тот самый первый раз, когда случилось между ними их первая близость: и они стали мужчиной и женщиной, женой и мужем!

   Впопыхах и стараниями друг дружки оказались вскоре вовсе раздетыми, и Митрофан недолго думая поднял ее на руки, ногой полностью открыл дверь и зашел внутрь. Теплота их сердец дополнила их тела и чувства теплом бани, и они сполна дали волю своей страсти. Начались невообразимые ласки и нежности… Было что-то невероятное и быстрое! Без малого преувеличения, у обоих враз случился пусть не долгий, но зато, какой радостный и вожделенный сладостный крик, идущий от души и их любящих сердец.

   Пришла усталость и вместе с ней наступило какое-то умиление. У Кати даже появились слезы на глазах, и Митрофан своими губами вытирал каждую ее слезинку! Немного погодя, все напряжение странным образом у обоих спало. Они были счастливы, что все получилось, и что им было и стало хорошо и приятно! Исчезли и ушли куда-то прочь все волнения и смущения, которые их обуревали прежде. Стало легко и умиротворенно.

    И побежал сокровенный разговор, который можно себе только вообразить в отношениях между мужем и женой. Довольно-таки часто он прерывался игривым и веселым смехом и даже благодушным подшучиванием. Оказывается, как мало нужно для блаженства и наслаждения обоим! И вот оно свершилось. А это «мало» означало их большую любовь, которая с разлукой войной стала только крепче! И эта самая война не смогла отобрать у них главного: нежные чувства, и не сделала их черствыми друг к дружке!

Через какое-то время они опять захотели друг друга, и все повторилось сначала. Только теперь их действия были не спонтанными и безрассудными, как прежде, а уже осмысленными и размеренными, чтобы сполна и еще больше получить и продлить наслаждение и удовольствие друг дружке. И вновь обогатить свои чувства, некогда позабытые. И наполнить их новой волной радости и счастья – за все-то время, когда не были вместе рядом, и что-то значит, сообща, недодали друг другу и недолюбили…

   Их мокрые тела и мокрые волосы позже опять в паре сливались между собою. Ласковый шепот их губ и нежные поцелуи обоих, преданные и доверчивые взгляды и прикосновение рук страстно продолжались еще и еще. И не единожды… Благо им никто не мешал!

   И после того, когда их души и сердца насытились, таким образом, любовью и нежностью, после наступало время отдать должное и их телам. Немного отдохнув лежа на полати, умышленно потом выходили и охлаждались в предбаннике. А потом, немного продрогнув, опять быстро заходили в парную и, поддав жарку, парились вениками и мыли без устали и заботливо друг дружку.

   И в ход уже шли нехитрые банные принадлежности: мыло, мочалки, черпаки и шайки, которые долго были не у дел. Позднее просто опять лежали рядком на полати, совсем чистые-чистые, млея друг от дружки и свалившегося на них такого счастья, как быть вместе, а между делом продолжали говорить о жизни, о детях и пр.

                ***
   А в доме их все ждали и ждали. Прошло, почитай как часа два-три, а их все не было. Ладно, хоть Митрофан перед тем как идти в баню, догадался из чемоданов достать подарки, предназначенные детям, и они поначалу с увлечением рассматривали диковинные штуки и играли с удовольствием ими. Известно: счастливые часов не наблюдают. И это в равной степени относилось к ним, детям, и, безусловно, самим Митрофану и Катерине!

   Сестры же поначалу увлеклись своими подарками и тактично переносили столь долгое отсутствие Кати и Митрофана, но потом их ресурс терпения подходил к концу, стали немножко ворчать. А старшие Соловьевы по-прежнему выглядели и были невозмутимы: они-то знали, что к чему. И Варвара Марковна, чтобы забить длительную паузу и приструнить их ворчание – не доросли еще, строго наказала им: что, мол, неча тут сидеть без дела и пусть лучше идут и чистят картошку, ведь завтра придут гости, угощать чем-то надо. Девчонки без особого огонька потихоньку начали заниматься работой, которую поручила им мать.

    А между тем, у детей тоже запал в игры был на исходе и пропадал. Первой стала роптать маленькая Галинка с расспросами: а где же ее мамка, почему долго не идет из бани и что там делает? И что папка, как солдат, что ли – взял ее в плен? Услышав это, все от души рассмеялись, включая Генку, Витьку и тезку Галю, которая всего-то немного старше и тем не менее приходится ей теткой. А она уже на полном серьезе собралась идти в баню на выручку и разобраться там с обоими на месте. Объяснения и уговоры взрослых о том, что, мол, надо потерпеть и скоро ее родители будут здесь, и никто и не думал из них кого-либо в плен брать – подействовали противоположным образом: Галинка-Малинка распустила нюни.

   И славу тебе Господи, как раз, кстати, в это время в дом вошли Митрофан и Катя. Лица у обоих были довольными, раскрасневшимися и счастливыми. У Митрофана взгляд помолодел, и глаза светились задором. А в глазах Кати появился какой-то озорной блеск, который уж всеми был почти позабыт, поэтому и заметили. И она, увидав плачущую дочку, сразу тут же со словами успокоения и ласки взяла ее на руки и поцеловала, и Малинка успокоилась.

    Все опять засуетились и вскоре сели за долгожданный стол, который был давно накрыт. Оставалось только из печи достать чугунок с горячей зайчатиной и приняться за трапезу. Варвара Марковна выставила им с Катей в графине домашнюю наливку, которую сама сделала, а мужчинам – полштофа (600 мг) самогона в старинной четырехгранной бутылке из зеленого стекла. За столом сидели долго и обстоятельно, как принято было в русских деревнях – по-семейному и с разными разговорами.

    Митрофан многое для себя узнал откровенного: как они жили и работали здесь в годы войны, как было невероятно трудно всем, как подрастали их дети и многое-многое другое. Митрофан в свою очередь рассказывал о себе и о войне, но скуповато. А Витька так и приставал к своему «шуряку», на полном серьезе добиваясь, чтобы тот рассказал, наконец-то, о военной тайне. Митрофану только и оставалось как-то «отбрыкиваться» и обороняться: где шуткой, где смехом от назойливого Витьки, брата Кати.

    Митрофан, выпивая, ел с удовольствием и аппетитом, попробовал все, что было на столе, за этим строго следила Катерина, ухаживая за ним с радостью. И помаленьку вовремя подкладывала в тарелку то того, то другого. А аппетит у Митрофана был поистине зверским! И оба знали от чего: какникак, а он много сегодня в бане сил истратил и потрудился на славу! А он и не думал уклоняться от добавки и ел, получая огромное наслаждение. И думал про себя, что невозможно отказаться от такой вкусноты прямо сейчас: ну уж дудки и не в его силах!

   Даже пальчики просто следует облизать, и если этого не сделать, будет совсем грешно: о домашней еде он давно мечтал и порядком соскучился. Особенно ему понравился заяц с картошечкой да с подливкой с ароматным горячим домашним хлебом.

   Всем было довольно интересно, здорово и весело за одним столом. Давно так семейно и дружно не сидели! Митрофан с Фролом Алексеевичем не один раз выходили из дому на крыльцо подымить. Вот тут он и подарил наручные часы, трофейную зажигалку и пачку немецких сигарет. Часам и зажигалке тесть был несказанно рад, часы сразу надел на руку и установил точное время, а зажигалку повертел в руках и несколько раз пощелкал ею, загоралась моментально и действовала безотказно. А вот попробовал сигарету, не понравилась, конечно, пачка на вид красивая, но сигарета уж слишком слаба, не по нему.

   И там, на крыльце под темным небом с яркими звездами, а вечер был действительно изумительным, продолжались между ними чисто мужские разговоры о том, как он, Митрофан, собирается жить дальше и содержать семью. Дело-то житейское, от него никуда не деться. И потом, докурив до конца, возвращались за стол, вновь наполняли рюмки. И их в этом поддерживала и Варвара Марковна с Катей, выпивая с ними свою домашнюю наливку.

   Но всему приходит время, и девчата уже потихоньку собирали со стола, оставив на ней только небольшую закуску мужчинам. В деревнях всегда было принято ложиться спать рано. Маленькую Галинку Катя уложила первой, остальные: Витька, Генка и Галя разбрелись по своим местам на ночлег, попросту залезли на полати. А взрослые напоследок перед сном обсудили, чем завтра будут потчевать гостей и кого следует пригласить за стол.

   Нужно сразу сказать, что Митрофан был не согласен, чтобы делать большое застолье и вообще стоит ли все это затевать? Где всех разместить? Но где там: сам Фрол Алексеевич и Катя встали на дыбы и сказали разом, что никаких гвоздей и точка: надо приглашать, а то от людей будет стыдно и неудобно. Ведь он, Митрофан, первый из всех фронтовиков, кто вернулся целым и невредимым из их деревни. Семеро сельчан остались навечно лежать в землях Подмосковья, Сталинграда, Краснодарского края и Донбасса. Костя Климов, его друг детства, с которым прошли всю войну, по известным причинам теперь отбывает срок в лагерях Колымы и вернется только через десять лет. Еще трое фронтовиков должны вот-вот тоже быть демобилизованы, но уже в новом, послевоенном 1946 году, их семьи ждут с нетерпением.

                ***
   На следующий день поутру Варвара Марковна проводила Катерину и Тасю на работу, а сама занялась обычными домашними делами: сначала накормила пса, кошку и трех курей с петухом. Потом пошла в стойло и подоила свою ненаглядную корову Ночку, получилось почти целое ведро. Варвара Марковна всегда при дойке, да и просто так, когда придется, всегда ласково разговаривала со своей кормилицей. Ведь как ни крути, а именно Ночка помогла пережить семье Соловьевых лихолетье войны.

    Сразу тут же дала корм и долила воды для питья в деревянную бочку. Все остальные пока еще спали, и она их не будила. Пусть поспят еще немного, а то вчера сидели допоздна и потом убирали стол. Да детвора начнет бегать, еще разбудят Митрофана. Фрол Алексеевич тоже рано утром по обыкновению встал, выпил чашку чая с девчонками, а когда они ушли, еще прилег. Варвара Марковна поворчала, что старый хрыч меры не знает, эко скока надысь выпил, небось, голова и болит? Что тут ответить? Только и сказал: погодь и не ворчи старая, без тебя и так тошно!

   А между тем вскоре проснулся весь дом, и Варвара Марковна позвала всех за стол завтракать тем, что осталось со вчерашнего дня. После того, как вся детвора вышла из-за стола, завтракать стали Митрофан с Фролом Алексеевичем. Да и сама Варвара Марковна тоже заодно присела с ними. Для мужчин выставила вчерашнюю зеленую бутылку и наполнила рюмки выпивкой. Как раз осталось на две полные. При этом не преминула напомнить: кто в этот момент самый главный в доме!

    Наливая своему мужу, незлобно сказала: на, окаянный, полечи голову, вот Митроша выпил вчера, и ничего с ним, сегодня свеженький, как огурчик, а ты давеча спать опять завалился? В дискуссию Фрол Алексеевич, по всему было видно, не намерен был вступать и лениво промолвил: че, старая, краев не видишь, разливай полностью. И этим самым его потерянное «главенство» в доме было восстановлено, бутылка полностью до капли была опорожнена.

   После того, как таким образом позавтракали, он вскоре засобирался и пошел к конюху Игнату. Дед Игнат, и все в деревне об этом знали, был заядлым самогонщиком, только никому не было известно, из чего он гнал этот продукт на самом деле: народ смеялся и говорил, что не иначе как из навоза, а че, конюшня-то рядом! Но тем не менее брали, и весьма охотно, а куда деваться народу? Деду Игнату было уже известно, как и всей деревне, что зять Фрола Алексеевича вчера вернулся из армии, с чем и поздравил своего одногодка.

   И догадался, зачем пришел Фрол. А тот в свою очередь без разных там выкрутасов сразу напрямки пригласил его в гости, отметить это дело. Дед Игнат, в прошлом сам участник Империалистической войны, на которой потерял ногу и теперь вместо нее давно был на деревянном протезе, поблагодарил за приглашение и достал пятилитровую бутыль самогонки и со словами: потом вернешь посуду, передал ее в руки Фролу. Тот было полез в карман за деньгами для расчета, но Игнат его остановил.

   Сказал: не надо – это свято встретить фронтовика, он за нас с тобой воевал и жизни своей не жалел! Фрол Алексеевич несколько был удивлен отказом взять деньги, но и, по крайней мере, был весьма растроган. И не по причине того, что жалко ему было денег, вовсе нет, а тем, что Игнат Терентьевич Мостовой проявил чисто человеческое благородство и сознательность. Поблагодарив Игната за понимание текущего момента со словами: ждем, смотри не опаздывай, засунул бутыль в мешок и, взвалив его на плечи, пошел неторопливой походкой по заснеженной улице к себе домой. Всю ночь над деревней шел снежок, к утру прекратился, но не таял, был чуть легкий морозец, который сохранился до конца дня.

   Через некоторое время его сзади перед самым домом окликнула Катерина, он остановился и стал поджидать. Подойдя к нему, Катя с радостью сообщила, что председатель колхоза Сазонов Кирилл Петрович сам лично приезжал к ним на ферму и при всем честном народе разрешил встречу первого фронтовика Зорина Митрофана Прохоровича, вернувшегося с войны, достойно провести в деревенском клубе. И выразил надежду, что сельчане наверняка все правильно поймут и, как было прежде во все праздники в эти военные годы, соберутся и придут по своему желанию и все вместе организуют общее застолье в складчину.

   Если Катерина согласна с этим, то он сейчас проедет на лошади по другим участкам работы и скажет об этом людям.
Шутливые и недвусмысленные разговоры женщин, чтобы Катя собрала стол и ждала их к себе в гости – председатель, конечно, слышал. И еще тогда подумал: разве ж одной семье справиться? Да и места на такую деревенскую ораву в их доме нет. С другой стороны, и правление колхоза не может быть совсем безучастным в этом деле, а оно, как ни верти сейчас, получает политическую окраску, а значит, и его ответственность возрастает, если что не так – с него же первого стружку снимут.

    Такие мысли мелькали в его голове, да и по-человечески он все прекрасно понимал и просто обязан был подключиться: все же семья Соловьевых не из последних в деревне, да и сама Катерина много делает для колхоза, недаром признанная передовица и в бригадирах уже ходит. И как-никак, а считай это их первый фронтовик, с Победой в деревню возвращается! Вот такой важный «стратегический» расклад наступил. И просто, как говорится, председатель на всякий случай решил выяснить намерения семьи Соловьевых, потому и заглянул на ферму.

У Кати сразу будто гора упала с плеч, видя участие самого председателя в этом деле. Конечно, она сразу согласилась, ну какая дура откажется, и сказала большое спасибо. Кирилл Петрович в свою очередь отпустил ее раньше с работы и выделил еще двух девчонок в помощь в подготовке клуба к мероприятию.

   А дома Варвара Марковна уже вовсю кашеварила и хлопотала у печи. Ей в этом активно помогали дочери. Одним словом, на кухне дым стоял коромыслом. Еще вчера вечером все домочадцы сообща решили сделать к столу винегрет, благо в доме были овощи, из которых можно было его приготовить. Вот сейчас только осталось перемешать их между собой, добавить квашеную капусту и сдобрить все подсолнечным маслом и уксусом. И вот целое ведро винегрета, пожалуйста, готово!

   Поначалу Варвара Марковна хотела отдельным блюдом положить маринованные и соленые грибы, но потом передумала и равномерно добавила их в жаркое, в котором уже были и картошка, морковь, лук и чеснок. А также оно готовилось из той самой тушки зайца, который недавно попался в силок Фрола Алексеевича. Митрофан еще утром, когда его попросила теща, топориком порубил зайчатину на мелкие кусочки. И вот сейчас жаркое томилось в двух большущих чугунах в печи. Кроме того, Варвара Марковна вывалили в жаркое еще и две банки тушенки. И все это потом сдобрила разными специями, которые оказались у нее под рукой.

   Жаркого вышло тоже почти с ведро, чугунки были пятилитровыми. А тушенку, как раз кстати, получили посылкой по почте, которую отправил Митрофан из Германии. Она пришла на прошлой неделе. Вместе с ней в посылке был сахарный песок и мука.
А сейчас Митрофан с другими маленькими «мужчинами» пробовал расставлять столы и лавки в горнице, чтобы как можно больше усадить за столы гостей. И тут как раз вошли в дом Фрол Алексеевич и Катя. И Катя, чмокнув быстренько Митрофана в щеку, радостно сообщила всем, что председатель разрешил собраться в деревенском клубе. Поэтому и дала команду обратно все расставить на свои прежние места.

У Митрофана сразу отлегло от сердца и как-то даже весело стало на душе, а то ведь чуть ли голову не сломал, думая, как все расставить!

   Без промедления Катя, сбросив с себя верхнюю одежду, прошлась горячим утюгом после влажной чистки по армейской форме и шинели Митрофана. Заодно погладила вещи, которые мать приготовила себе и отцу. Ее сестры тоже стали наводить красоту и прихорашиваться. Нет нужды говорить, что все Соловьевы сегодня оденутся во все лучшее, что у них было.

   А тем временем Варвара Марковна дала задание Витьке и Елене пройтись по соседям в два-три ближайших дома от них и, во-первых: пригласить их в клуб на вечер, а во-вторых, попросить у них ложки, вилки, тарелки и небольшую посуду под выпивку. И сразу же их отнести в клуб. И потом, возвращаясь, домой на обратном пути у них же взять взаймы несколько пустых бутылок для розлива домашней наливки, которую самолично сделала и сейчас хранила в подполе в пятилитровой бутыли.

  И принялась вместе с остальными лепить сладкие пирожки и шаньги к чаю. А на выходе из печи были уже готовы караваи деревенского хлеба.
И вот наконец-то все было готово и можно идти в клуб. Поскольку на земле лежал плотным слоем снег, мужчинами было принято решение воспользоваться для доставки в клуб того, что наготовили и всего остального и необходимого для застолья, на двух санках. Конечно, жаркое в чугунах обмотали старыми толстыми тряпками, чтобы как можно дольше они оставались горячими.

  Испеченный хлеб и пирожки тоже завернули в полотенца, в том числе и ведро винегрета, ну и так далее. Фрол Алексеевич вместе с Митрофаном разлили самогон и наливку по бутылкам для удобства, чтобы потом можно было просто их выставить на стол. Митрофан бутылки положил в мешок, в тот, в котором его тесть принес самогон от Игната.

   Перед выходом Митрофан до блеска старательно начистил свои хромовые сапоги и, так сказать, предстал пред всеми во всей своей красе в полный рост, одевшись в военную форму. Катерина придирчиво посмотрела на него, осталась довольна, но на всякий случай ладонью провела по верху шинели, словно увидала какие-то там пушинки и потом, чуть приподнявшись на цыпочки, застенчиво чмокнула его в щеку. Сама тоже быстро оделась в полушубок и вместе с остальными вышла из дому. И вот всей толпой двинулись к клубу.

    Выйдя из калитки дома, Катерина взяла Митрофана под руку, как полагается мужу и жене, и неторопливо оба пошли, при этом ее лицо счастливо сияло. Она и не скрывала своей радости, пусть все видят, муж вернулся с войны, цел и невредим. Под ногами у них приятно похрустывал в такт их ходьбы чистый белый снег, было очень хорошо идти по легкому морозцу. Вслед за ними, тоже взявши друг друга под руки, шли ее родители. Рядом с ними важно и гордо вышагивали две Галинки, которые тоже держались за руки между собой.

    Они понимали всю важность момента и старались не нарушить общее шествие. А сестры Тася и Лена по отдельности тянули позади себя за веревки деревянные санки с поклажей. Снежный покров был совершенно не липким, поэтому и санки легко передвигались по плотному снегу. Девчонки особо не упирались, имея таких помощников, как Витька, Генка и Галинка, которые им помогали тащить эти салазки с грузом всю дорогу до клуба. А вот вскоре показался и сам клуб.

Продолжение следует...