В паковых льдах

.     Мы продолжали делать безуспешные попытки сползти с толстого пакового льда. Слева от нас, за высоким срезом ледяного шельфа, хорошо просматривались верхушки радиомачт, а на самом краю барьера – какие-то непонятные опознавательные вехи в виде цилиндрических тумб. Кто-то сказал, что это территория необитаемой базы «Шеклтон», покинутой полярниками в связи с быстрым сползанием её к морю.

Прилетел вертолёт с «Маркова», покружил над нами, сев на ближайший, вмёрзший в лёд айсберг, посидел, как большая уставшая птица, и вновь полетел по своим «вертолётным» делам. После его отлёта, через четыре часа упорной работы задним ходом пароход наконец-то сполз с льдины и, застопорив машины, застыл в полынье. И мы стали ждать подвижек ледовых полей.

Окружающие нас заснеженные поля пакового льда и выступающие из них пни-айсберги, и уходящий длинным изломом на юго-юго-запад барьер шельфового ледника, – всё было высвечено незаходящим полярным солнцем, всё находилось в бездвижье и в абсолютном беззвучье, в котором глох любой звук, будь то сказанное слово, или утробный рокот судового дизель-генератора, или редкое позвякивание грузового такелажа, с которым возился работяга-боцман. Разрубленный форштевнем лёд обрывался и уходил в глубину моря щербатой линией разлома, отдававшей светящейся на солнце синевой, будто в воду высыпали несколько мешков бельевой синьки. Ледяной срез толщиной метра полтора-два. Под нами лежала чёрная бездна самого чистого и самого прозрачного моря на Земле – открытая дверь в фантастический водяной космос нашей планеты. И чем дольше мы вглядывались в эту бездну, тем яснее начинали понимать, что бездна тоже вглядывается в нас.

Солнце в середине декабря делало полный круг, не заходя за горизонт, то есть светило круглые сутки. Поэтому на ночь приходилось задраивать иллюминаторы броняшками – свето-водонепроницаемыми внутренними крышками из толстого литого чугуна. Случалось, что днём было пасмурно и серо, а ночью из облаков выходило светило.

В одну из таких ночей произошло смещение ледовых полей, позволившим нам продвинуться немного южнее, пока не залезли в новую полынью, гораздо большую, дававшую возможность разгона для ударов по ледовым перемычкам. Что мы и делали с большим усердием. Но лёд опять оказался не по зубам, и «наш железный конь» вынужден был отдышаться, став в дрейф.

Здесь-то мы впервые и увидели представителей животного мира Антарктики. На небольшой плавающей льдине собралась группа пингвинов адели. Говорят, что когда-то они были птицами и свободно парили над тропическими лесами Пангерии, изредка садясь на ветви древовидных папоротников, чтобы немного отдохнуть от бесконечных полётов. И словно в подтверждение этого, пингвины начали отчаянно махать  своими передними ластами, как будто пытаясь взлететь. Но им оставалось только топтаться на месте, вертеть головой, нелепо взмахивать подобием и пронзительно кричать, когда над их головами пролетала большая рябая птица-поморник, имеющая воровскую привычку покушаться на пингвиньи яйца аделей или на молодых птенцов.

По своей природе адели – явно выраженные холерики. Тогда как «императоры» – большие, степенные пингвины – типичные флегматики. Однако эти флегматики могут нырять на глубину до пятисот метров и находиться под водой до восемнадцати минут. На такой глубине атомные лодки начинает плющить. А «императору» хоть бы что.
У аделей на этот счёт возможности гораздо ниже. Глядя на этих бывших птиц, можно предположить, что и человека может постигнуть подобная участь, и через какие-нибудь 10 – 20 тысяч лет homo sapiens будет шатко стоять на маленьких рахитичных ножках и лишь изредка шевелить тонки¬ми короткими ручками. Пузо у него будет большое и лоснящееся, как у пингвина, а голова совсем маленькая, поскольку всё это время будет думать лишь об одном: как бы послаще поесть да подольше поспать. Похоже, к этому всё и идёт. Надеюсь, коснётся это не всех. И кто-то всё-таки сохранит образ Божий.

Пингвин очень хорошо приспособился к водной стихии и передвигается в ней стремительно быстро, проворно и свободно, яко птица в небе. Решение адаптироваться к изменившейся среде обитания было единственно верным для дальнейшего выживания древней птицы. Иначе она бы замёрзла вместе с заматеревшим от холода материком, и мы никогда бы не увидели прекрасное создание Творца, претерпевшее столь сложную эволюции.