До Австралии рукой подать

               
В кают-компании висела большая карта мира, на которой крас¬ным флажком отмечался наш маршрут. 2-го января 1976 года до западного побережья Пятого континента оставалось совершенно незначительное рас¬стояние. Я стоял у карты и удивлялся, что дистанцию в сотни морских миль можно разом прикрыть ладонями обеих рук.                – Что это Вы за переборку держитесь, – услышал я знакомый с хрипотцой голос моего соседа по каюте, – никак перебрали в Новогоднюю ночь?
– Совсем даже наоборот. В питье я очень умерен. А стою так по¬тому, что хочу понять, сколько нам ещё идти осталось. А осталось нам ровно две ладошки.
– Это оригинально! До Фримантла – две ладошки, потом ещё три до Мирного… Надо будет предложить штурманам но-вый способ замера расстояний. А то они мучаются там со своими скло¬нениями, счислениями и разными таблицами. Кстати, здесь в этих краях я впервые, и это доставляет мне большое удовольствие, как в личном плане, так и в плане моих гравиметрических измерений.
Гравитометрист сел на место капитана во главе длинного стола и бросился в пространные рассуждения:
– А с другой стороны – ходишь по Шарику туда-сюда, взад-вперёд, а иногда – кругами. А зачем, спрашивается. Какой-то эскапизм – бегс¬тво от реальности. Но куда? В другую реальность? Но если наше бытие ирреально, то куда и зачем мы бежим? И главное – от чего? От самих себя, что ли? Но это же бессмыслица. Надо прежде всего искать дорогу к себе. Вот сверхзадача.
– Мне кажется, здесь не обошлось без Гельвеция. Я тоже, когда его начитаюсь, начинаю рассуждать подобным образом.
– Вовсе нет. Западный мыслитель нам, восточным людям, не указ. Это я так – пытаюсь найти зерно в хаосе жизни. Все наши рассуждения опираются на наш социум и созданные им условности. А истинная реальность находится как раз вне этого. Вот, выйдите на палубу, посмотрите на океан, на идущие с юго-запада водяные валы – это реальность… Теперь опуститесь во чрево несущего нас через океан парохода, и Вы сразу же погрузитесь в условности созданного человеком социума – в совершенно условную иерархию человеческих отношений. Конечно, самое идеальное было бы смотреть на него взглядом вечного туриста, со стороны. Тогда мир становится проще. Спросите загруженного заботами жителя Рио-де-Жанейро: «Что он видит вокруг?» Ничего он не видит. А Вы, посетив этот город, будете восхищены дивными видами Атлантического побережья, широченными улицами с двенадцатирядным движени¬ем, фикусовыми деревьями в бухте Фламинго, и всем-всем-всем, что попадётся Вам на глаза. А почему? А потому, что Вы не живёте в этом городе, Вы не связаны с ним никакими нитями. Вы – посто¬ронний человек. И всё Вам кажется здесь интересным, необычным и даже интригующим. А попробуйте быть туристом в своём родном обиталище. Не получится. Потому что здесь заботы, связи, обязаннос¬ти и ещё тысяча разных привязок, которые не дают расслабиться.
– Но нельзя же всю жизнь прожить туристом. Все мы варим¬ся в социуме, как в крутом бульоне, и сами же его помешиваем и сдаб¬риваем специями. И это даёт нам возможность что-то делать в этом мире. Одним – свершать революции, другим – возводить города, третьим, чёрт их побери – воровать, четвёртым – заниматься бла¬готворительностью и так далее.
– Ну, так и творите себе на здоровье. Но при этом оставайтесь беспристрастным. Тогда и дело лучше по¬лучаться будет, и ошибок меньше совершите. Все человеческие ошибки произрастают из наших при¬страстий.
– Тогда давайте поднимемся на верхнюю палубу и взглянем на реальность глазами туриста.
– Нет, нет. Вы уж без меня, мне сейчас надо показания снимать с гравиметра. Турист из меня сегодня не получится. Так что я, вопреки моим воззрениям, иду заниматься скучным и обыденным. А Вы иди¬те и смотрите на мир, а потом расскажете мне, что там увидели. Боюсь, это будет не так интересно, как бы хотелось.
Я одел на себя «каэшку» и вышел на палубу, не как турист, а имея практическую цель, – проверить наши рефрижераторы. Индий¬ский океан неторопливо погружался в сумерки тихо подошедшего вечера: на воде – тонкий налёт сереб¬ристого глянца в крутых изгибах океанской воды; окружающее про¬странство наполнено свежим ветром, который, как щёткой, проходил¬ся по волне, драил её и чистил до блеска. Какого-нибудь старожила далёкой Европы, погрязшего в своём придуманном социуме, эта картина могла бы впечатлить до глубины души. Например, для жителя каких-нибудь Алеутских островов картина эта была бы обычна, не вызывая никакого турис¬тического интереса. Меня же впечатлило вот что.
Я бывал в этих краях ровно 3 года назад в такой же январский день. Сходство пейзажей тогда и сейчас было поразительным.
В постоянно изменчивом океане найти одинаковую картину практи¬чески невозможно. А здесь случай повторил её передо мной точь-в-точь. И я не знал, для чего и зачем. Скорее всего, просто так. Это была копия, сле¬пок с прошлого. Как будто здесь ничего не менялось: всё так же и в ту же сторону дул продувной ветер, всё так же катились тяжёлые водяные валы, и сумрачный, свинцовый налёт вечности лежал на всём этом. Было впечатление, что я второй раз заглянул в нескончаемую бездну начала и конца всего сущего. Даже в порыве ветра чудился отголосок несмолкаемого вселенского колоко¬ла, в который ударили только один раз, а он не прекращал звенеть по¬ныне. Загадочное место, – подумал я. Задерживаться здесь не хотелось. – Нужно будет спросить у соседа, что показал в этом месте его «секретный» гравиметр.
Сосед после очередных измерений был на редкость неразговорчив и хмур. И когда я попытался завести разговор о гравитации, он только отмахнулся и сказал, что прибор барахлит.
– Первый раз такое с ним. За всю мою практику ничего подобного не было. Какая-то гравитационная дыра, если не сказать хуже.
В тот вечер он больше со мной не разговаривал. Лёг на свою койку, положив на седую бороду раскрытый посере¬дине томик Уитмена и так, по всей вероятности, пролежал до утра, поскольку, вставая на завтрак, я увидел его в том же положении. Раскрытая книга всё так же лежала на его лице. Было похоже, что он не спал, так как услышав мою возню у рукомойника, проговорил глухим сипловатым голосом:
– Сергей Павлович, пока Вы умываетесь и чистите зубы, с Вашего позволения, я прочту Вам один стих. Можно?
– Сделайте одолжение, – промычал я.
– Тогда слушайте:

                Как я привязан к живущим в краях мне родимых,
                Знаю, наверно, я счастье бы с ними узнал.

– Всё? – спросил я.
– А что, этого мало? Это и есть образец высокой поэзии.
Борис Симхович отложил томик Уитмена:
– Пойдёмте лучше есть манную кашу и шпек с белым хлебом.
– Да, до Австралии ничего другого нам и не светит.
– А Вы бывали в Австралии?
– Дважды. И всё в одном и том же месте.
– И в каком же, если не секрет?
– Именно в том, куда мы и направляемся – во Фримантл.
– Для меня Австралия – Терра Инкогнито.
– Фримантл – это как почтовая станция в старые времена, где меняют лошадей для дальнейшей поездки.
– Насколько я понимаю, в этот раз «почтовой лошадью» оказались мы, то бишь наш доблестный дизель-электроход с командой одичалых от долгого плавания матросов. Ну, держитесь, бледные потомки английских каторжан, – в местных тавернах у вас не хватит пива и рому, чтобы утолить жажду советских морепроходцев, а уж все скамейки и стулья будут разбиты о головы непочтительной публики, ни слова не понимающей по-русски и попрятавшей своих жён и дочерей подальше от глаз людских, чтобы новая кровь не привнесли бунтарство и смуту в устоявшиеся со временем чопорность и благочестие бывших каторжан.
– Этого, увы, не произойдёт, – прервал я фантазии моего соседа.
– Знаю! Первый помощник насыплет всем перца на нужные места, чтобы ни о чём другом думать даже не могли. Мне он уже подсыпал – определил в группу увольняющихся на берег вместе с вашим начальником станции. А я из принципа не хочу – наотрез отказался.
– А что Вам сделал наш начальник? По-моему, он неплохой человек.
– Человек он, может быть, и неплохой, а вот признаться в том, что он еврей, смелости не хватает.
– Честно говоря, я даже не задумывался над тем, кто он по национальности. Возможно, даже и еврей. Разве в этом есть необходимость признаваться?
– Ну, хорошо! Вот если спросить Вас, русского человека: «Вы гордитесь своей национальностью?» И было бы смешно, если бы Вы ответили «нет». Я тоже горжусь своей национальностью. Потому что отождествляю себя с народом, среди коего родилось немало великих математиков, физиков, скрипачей и даже поэтов.
Тогда, по молодости лет и недостатку жизненного опыта, я многого не понимал. Только и мог, что впитывать впечатления, слова, образы, не видя в них ни связи времён, ни указующего перста судьбы. Возможно, единственной привилегией в моих невольных скитаниях по свету было неодолимое чувство уникальности и неповторимости того, что происходило на моих глазах. Я это хорошо понимал. И торопился увидеть всё больше и больше, чтобы потом, собрав всё в кучу, или выбросить увиденное на помойку за ненадобностью или попытаться, собрав воедино в некую картину нашего с вами бытия, описать её. Что, собственно, сейчас я и делаю.