Визиты

. Через месяц после выхода из Ленинграда, когда «Капитан Марков» вошёл в море Уэдделла и поравнялся с английской станцией Халли Бей, а мы на «Федосееве» только пересекали неистовые пятидесятые, англичанам был нанесён первый дружественный визит. Я не был свидетелем этого визита, потому что в это время мы шли вслед «Маркову» с разрывом 200-250 миль. Но могу вполне достоверно подтвердить сам факт посещения представителями команды «Маркова» английской станции. Подробности этого визита были растрезвонены «флотским телефоном». А это значит, кто-то кому-то рассказал, тот передал другому, и так до тех пор, пока «сказ» не обошёл всех, да ещё по два-три круга. Чаще в таких случаях получается сущая белиберда, заставляющая задуматься, на сколько события соответствуют действительности. Поэтому, чтобы не ссылаться на многочисленные апокрифы, я попробую передать только то, что слышал из первых уст – от пилота вертолёта, бывшего участником этих событий. Со слов вертолётчика картина посещения выглядела примерно так.

В тот памятный день, когда «Капитан Марков» проходил мимо означенной станции, решили слетать к англичанам в гости. Вертолёт загрузили под завязку. Начальства набралось сверх всякой меры. Встретили наших дружелюбно и сердечно. Станция представляла собой единый комплекс, где размещались почти все службы: жилые и служебные помещения, лаборатории, радиостанция, столовая, библиотека, бар, душевые, отдельно – электростанция и гараж для транспортных средств.

Начальник станции Халли Бэй с Гарриком Эдуардовичем Грикуровым были старыми знакомыми: 12 лет назад зимовали на английской станции «Стонингтон Айлендс». Случайно или нет, но весь коллектив станции, состоящий из 28-ми человек, оказался некурящим, но имел запасы табака и гостям разрешили залезть в табачные закрома, как выразился рассказчик, «по самые по уши». Кури, сколько хочешь, и с собой забирай. Вот такими добряками оказались англичане. Вдали от Англии всю их английскую чопорность, как рукой сняло. Полилось в стаканы настоящее шотландское виски, сначала «Jonny Walker», а потом и «White Horse». К обоюдному удовольствию язык жестов и мимики способствовал ещё большему сближению. Давно оторванные от цивилизации люди неожиданно встретили других людей, и тоже оторванных. Разве это не повод для радости взаимопонимания?

Когда среди гомона и многочисленных тостов английские друзья-товарищи увидели почти не пьющего пилота, пошли протесты и увещевания.

– Ай эм пайлот, – пытался реабилитироваться пилот и крутил воображаемый штурвал,  импосыбл, такой у меня бизнес.

– О! Business! This is very well. Take bottles on the ship. How much you want? Ten, twelve, twenty? No problem.*

Англичане даже не догадывались, насколько опрометчивы и необдуманы были эти предложения. Когда дошёл смысл сказанного, наши, воспользовавшись случаем, взяли с собой бутылок ровно столько, сколько можно было унести. Всё по-чесноку. Обвесились бутылками, как партизаны гранатами. В итоге аглицкая станция, возможно, лишилась годового запаса спиртного: половина была выпита на месте, половина с подачи хозяев была взята с собой.

Будучи под мухой, братья по зимовке били себя в грудь и клялись, что станция им дом родной, и они готовы зимовать вплоть до второго пришествия. Обеспечивающие суда приходили каждый год, чтобы пополнить на станции запасы топлива и продовольствия. При этом шла замена половины участников, отработавших на станции двухгодичный контракт. Вторая половина сменялась в следующем году – и так по кругу.  Англия за долгое отшельничество, проведённое в трудах и лишениях, вознаграждала их сполна. Опять со слов того же вертолётчика в течение десятка лет они могли не работать, а только тратить деньги, полученные за зимовку.

Что тут правда, а что вымысел? Но так рождаются легенды.
Со станции вместе со спиртным и сигаретами были вынесены абсолютно достовернейшие сведения:

"Халли Бей, находящаяся на Земле Котса на поверхности шельфового ледника Брандта, вместе с ледником, в который она вмёрзла, сползала в сторону моря Уэделла со скоростью 300 метров в год. Мало того, станция ещё вращалась против часовой стрелки с угловой скоростью 3 минуты в сутки и погружалась в шельфовый фирн по 1,5 метра в год."

В итоге станция была погружена в ледовый шельф. Это участь почти всех построек, возведённых на шельфовых ледниках, похожих на слоёный пирог. Благодаря атмосферным осадкам, снежным наносам и тепловому фону станции они медленно погружаются в массивную толщу заснеженного льда.

Материальным подтверждением посещения английской станции нашими было то, что, вернувшись на «Марков все побросали приевшиеся сигареты в мягких пачках «ТУ-104» и «Opal» и перешли на «Piccadilli» (Number one) и «Player-1» (Navy cut), запечатанные в банках, как рыбные консервы, ровно по 50 штук.

Косвенное доказательство было не менее веским: по всему пароходу стоял крепкий дух «Белой лошади» («White Horse») – дорогого шотландского виски. И даже спустя две недели, когда я поселился на верхней палубе надстройки в каюте с гравиметристом, этот дух, стойкий, как французские одеколоны, витал в коридорах «Капитана Маркова».

По ходу движения судна к месту предполагаемого строительства базы «Дружная», визиты продолжились.
 
Следующим пунктом посещения планировалась аргентинская полярная станция «Дженераль Бельграно» – других обитаемых станций в этом районе больше не было. Как только «Капитан Марков» поравнялся с ней, с его борта тут же вылетел МИ-8, опять набитый начальством и приближёнными. Но горячие южноамериканцы встретили гостей, свалившихся прямо с неба на их головы, с английской холодностью. Возможно, они уже были предупреждены англичанами и боялись за целостность своих спиртных запасов. Но, скорее всего, у них на подобные случаи имелись свои правила. Аргентинец с чёрными жгучими усами, в добротной полярной форме с погонами пехотного майора подошёл к вертолёту и на плохом английском сразу же заявил, что ни к каким контактам они не расположены, и чтобы визитёры поторопились покинуть территорию станции.

Вероятно, наше внезапное вторжение без запросов и верительных грамот считалось нарушением государственных границ Аргентины. Эти границы вопреки Международному Договору об Антарктиде были обозначены только на аргентинских и чилийских картах. Тогда Гаррик Грикуров ничтоже сумняшеся, на таком же плохом английском заговорил о возможности вероятного соседства, если ледовая обстановка не позволит продвинуться дальше. Мол, ищем место для высадки и постройки новой научной базы.

Майор, ошеломлённый словом «база», от страха выпучил глаза и ответил, что он лично не может дать такого согласия, что он-де должен связаться по этому вопросу с Буэнос-Айресом и что скорого ответа не гарантирует. На что Грикуров, якобы, сказал уже по-русски: «Нам Буэнос-Айрес не указ, мы сами с усами и спрашивать никого не будем...» В конце концов, он так и сделал. Не спрашивая. Правда, очень далеко от аргентинской станции, но не из-за боязни «грозного» соседства, а просто нам удалось протиснуться сквозь льды гораздо южнее.

С базы «Дружная», где я вместе с начальником нашей станции Львом Ивановичем Ескиным пересел на «Марков», мы шли по уже известному маршруту, возвращаясь той же дорогой. Проходя мимо аргентинской станции, «Марков» дал серию длинных гудков, приветствуя таким образом иностранных коллег. Через некоторое время, когда мы уже удалились на приличное расстояние, к краю ледового барьера, за которым по верхушкам радиомачт угадывалась станция, выехал лёгкий вездеход, и из него вышли два человека в униформе. Мы наблюдали за ними с крыла мостика через оптический пеленгатор, дающий десятикратное увеличение.

Люди в темно-зеленой униформе долго стояли на краю высокого снежного обрыва и смотрели в сторону уходящего на север корабля с вертолётом на борту, чтобы не прозевать попытки возможного вторжения на их суверенную территорию. Наверняка один из них был тем черноусым майором от инфантерии – доблестной аргентинской пехоты – который отверг наши попытки нарушить их границы, самовольно обозначенные на их картах.  Но расстояние было слишком велико, и даже хорошая оптика пеленгатора не давала возможности определить знаки различия на погонах или разглядеть усы на лицах южноамериканцев. На этот раз мы были безучастны к их присутствию, так как основную задачу десантирования на интересующий нас ледник для строительства «Дружной» мы выполнили успешно и в срок.

«Марков» после выгрузки на «Дружной» и высадки там пассажиров казался пустынным. На судне осталась только горстка полярников, в числе которых значились и шестеро немецких товарищей, имевших намерение работать под эгидой нашей станции, а также экипажи двух вертолётов и обслуживающий их технический персонал.

После недавнего многолюдья на первых порах ощущались непривычная пустынность. Люди, сидящие по своим каютам, словно растворились в чреве идущего вперёд парохода. Пустые коридоры, равномерно освещённые лампами накаливания, пустая палуба, кое-где загромождённая негабаритным грузом, пустое безжизненное пространство вокруг… Казалось, всё происходящее свершалось без человеческого участия. Будто некто толкал наш пароход навстречу неизвестности, а мы, как древние аргонавты, ожидавшие приключений, не подозревали о том, что сама жизнь и есть главное приключение.

Самым ценным грузом на борту являлся собранный в походных условиях вертолёт. На голубой полосе вдоль фюзеляжа выделялась крупная надпись «АЭРОФЛОТ». Вертолёт стоял на корме судна, что говорится, «под парами». По первому требованию он взвинчивал винтом воздух и воспарял над миром, чтобы делать свою повседневную, будничную и в то же время героическую работу. Пилот Громов направлял его вперёд по курсу судна, обозревал наш грядущий путь, давал рекомендации для манёвров, в нештатных ситуациях осуществлял международные контакты среди немногочисленных представителей разных наций, заброшенных в эти отдалённые края волею Провидения.
Взлетая, красавец-вертолёт каждый раз обязательно делал облёт судна на уровне второй палубы надстройки, где находилась каюта судового фельдшера – молодой женщины, которая была недурна собой. Когда вертолёт подлетал к большим прямоугольным иллюминаторам означенной каюты, то даже казалось, помахивал своим длинным хвостом. Наверняка в этот момент командир вертолёта через стеклянный фонарь пилотской кабины «делал ручкой» представительнице прекрасного пола. Мой новый сосед по каюте Борис Симховаич называл это «мужскими играми на свежем воздухе».

– Такое простенькое ненавязчивое ухаживание. Мол, как умеем. А что мне тогда делать? – взывал он к небу, воздев руки вверх. – Как мне понравиться ей? Вертолёта у меня нет. Явиться к ней с моим неподъёмным гравиметрическим прибором и удариться в воспоминания о бурной молодости? Так боюсь, она меня не поймёт. А может быть, пожаловаться на язву? Но за это тоже вряд ли можно полюбить. Остаётся только сходить к ней за валерьянкой, лечь спать и постараться увидеть какой-нибудь оригинальный сон.

*-Бизнес?! Это очень хорошо. Тогда бери виски на корабль. Сколько ты хочешь? Десять, двенадцать, двадцать бутылок? Нет проблем.