Гравиметрист Борис Симхович

 .       Вертолёт МИ-8 в полуразобранном состоянии погрузили на борт «Маркова» ещё в Ленинграде. Первая попытка при подходе к морю Уэдделла собрать его оказалась неудачной и могла закончиться весьма плачевно не только для вертолёта, но и для моего нового соседа по каюте Бориса Симховича. На «Маркове» он числился в морском отряде антарктической экспедиции и проводил специальные гравиметрические исследования исключительно на судне, привязанный к нему, как собака на цепи, делая промеры гравитационных полей по всему маршруту следования специальным маятниковым гравиметром. Несмотря на серьёзность проводимых исследований, он располагал довольно большим запасом свободного времени. Обладая природным любопытством, он, конечно же, никак не мог пропустить мероприятия по выгрузке и сборке вертолета.

По рассказам моего соседа, «марковцы» довольно быстро подыскали льдину под вертолёт, необходимый для проведения ледовых разведок, без которых было бы затруднительно дальнейшее продвижение наших судов.

Чтобы сделать крупные кадры, Борис Симхович, повесив на плечо своё видавшее виды фоторужьё, сделанное на базе аппарата «Зенит», спустился на дрейфующую льдину, к которой «Марков» закрепился ледовыми якорями.

Внезапный западный ветер стал быстро сносить её вместе с ошвартованным судном и медленно гнать на ближайшее ледовое поле. Работы стали сворачивать, быстро подняли на борт фюзеляж вертолёта, ящики с лопастями, освободили ледовые якоря, которые держали корабль, и дали ход. Причём всё делалось настолько спешно и непредсказуемо для моего соседа, что он просто не успел среагировать на чрезвычайную ситуацию, замешкавшись у стайки пингвинов аделей, выскочивших на лёд неподалёку и с любопытством позировавших перед «дулом» его фоторужья. И только тогда, когда судно всклокотало воду винтом, наш любитель фотоохоты понял, что «поезд уходит». Оценив обстановку, Борис Симхович принял единственное решение – «догнать последний вагон». Альтернативы не было. Он добежал до края льдины...

И здесь надо отдать должное нашему отечественному разгильдяйству и беспечности. Сколько раз они выручали нас в, казалось бы, совершенно безвыходных ситуациях. Так случилось и в тот памятный вечер: по разгильдяйству или по беспечности (будем думать, всё-таки, что по торопливости и внезапным форс-мажорным обстоятельствам) штатный трап, спущенный на льдину, не успели приподнять.

В тот момент трап оказался единственным средством спасения между неотвратимо уходящим судном и брошенным на этой льдине гравиметристом, которому не оставалось ничего иного, как совершить рекордный в своей жизни прыжок на нижнюю площадку приспущенного парадного трапа. Расстояние оказалось слишком велико, чтобы можно было надеяться «приземлиться» на ноги. Поэтому он сумел зацепиться за трап руками, а ноги оказались в море. Его сапоги тут же наполнились студёной водой моря Уэдделла, заодно пропитавшей и его ватные штаны. Пришлось нашему гравиметристу испытывать все прелести непредусмотренного моржевания. Крики о помощи, заглушенные работой судовых машин, безвозвратно тонули в антарктическом воздухе, а про парадный трап, на котором висел Борис Симхович, как назло, все забыли.

По прошествии энного времени он понял, что долго такой буксировки не выдержит. Остро осознав, что «спасение утопающих – дело рук самих утопающих», а в руках у него, слава Богу, не соломинка, а целый парадный трап большого парохода, Борис Симхович, напрягшись и собрав остатки сил, с третьей попытки подтянул своё утяжелённое намокшей амуницией тело к нижней площадке трапа. И это ему удалось. Как неуклюжий тюлень, он вполз на площадку, поднялся по ступеням трапа на борт, добрался до своей каюты, молча переоделся и через две недели поведал мне эту самую историю.

– Вы думаете, передо мной прошли чередой картины прожитых лет, когда я висел за бортом, – делился со мной новый сосед по новой каюте, – и я раскаивался в содеянных мною ошибках и плакал? Или с ужасом думал, что меня в этот миг за яйца схватит прожорливая косатка? – Ничуть не бывало! Единственной моей мыслью было не замочить фотоаппарат, который висел у меня на шее под ватником. О! Если бы не эта мысль... Возможно, что она меня и спасла, так как была проста и естественна и придавала мне силы. Думай я о чём-нибудь другом, отвлечённом, то вряд ли справился бы с ситуацией. В таких ситуациях жизнь можно смело измерять в секундах и сантиметрах.

Вы себе не представляете, с какими трудностями доставал я этот аппарат в Союзе. За него боялся больше, чем за себя. Впрочем, если честно признаться, была тогда у меня и ещё одна мысль – как бы не попасться на глаза старпому, так как вдобавок к этой «купели» он наверняка присовокупил бы выговор с занесением в личное дело: «за грубое несоблюдение правил техники безопасности». Но, к счастью, никто не видел моего «подвига». И это хорошо.

– Правда, у меня остаётся подозрение, – добавил рассказчик, – что старпом всё подстроил специально. Но, увы, это не доказуемо. Во всяком случае, при моих пространных намёках на подвох с его стороны, он делает «каменную морду». Но, согласитесь, Сергей Павлович, несмотря на все злоключения, не каждый может похвастаться, что он купался в самом холодном, самом чистом и самом южном море.
– И самом дальнем, – добавил я.
– Да, это многое окупает. Но сейчас я задумываюсь над другой ситуацией: «Что было бы, если б я остался на льдине?» Конечно, славу Папанина я вряд ли разделил бы. Скорее всего, через какое-то время просто стали бы появляться газетные сообщения о появившемся в Антарктиде в окрестностях ледника Бранта снежном человеке еврейского происхождения...

У меня есть товарищ, – сделав продолжительную паузу, добавил рассказчик, – который всегда за подобными сообщениями почему-то ждёт повышения цен. Правда, он математик и наверняка нашёл какую-то зависимость между этими, казалось бы, полярными вещами.