ДОЛЯ. ч. 3, гл. 3. 1 Петроград, все ещё март 1918

                3.1
           Он шёл, пока не закончились силы, и вот теперь стоит, прислонившись к стене незнакомого (или забытого?) здания на незнакомой (или забытой ?) улице. Туман. Шинель совсем не греет, противный сырой воздух заползает за шиворот и через широкие рукава, очень холодно...
           Откуда-то издалека донеслось приглушённое громыхание грузовика, сквозь которое слышались залихватские частушки:
Как врага мы победим,
На машине полетим.
Ух, как хочется мне, страсть,
В грузовик большой попасть.
          Громыхание и натужное гудение автомобиля стало ближе, разбитной голос громче и слова яснее:
Ты прощай-прощай, Маруся,
Не жди поцелуя,
Я на митинг запишуся
Ругануть буржуя.
          – Стоп, машина! - заорал кто-то зычным голосом, послышались удары по крыше кабины. Автомобиль резко затормозил и остановился, почти перегородив улицу, метрах в трёх от сползшего вниз по стене Алексея. Иванов с первого взгляда опознал маленький грузовичок «Фиат». В кузов набилось человек пятнадцать разношёрстых, вооружённых винтовками людей – несколько солдат, два матроса, остальные одеты в кожаные куртки, с картузами на головах. У всех на рукавах красные повязки. У выщербленного деревянного борта пристроился пулемёт.
         Дверь кабины распахнулась, и наружу выпрыгнул крупный матрос, лет тридцати, без винтовки, но с наплечной кобурой. Одновременно из кузова выбрались ещё один матрос и солдат. Оба были довольно молоды. Алексей невольно позавидовал тому, с какой лёгкостью они спрыгнули на мостовую. Сам он вряд ли смог бы сейчас даже подняться без посторонней помощи.
        Все трое остановились перед Алексеем, рассматривая его с разной степенью интереса. Из кузова донеслось:
У милёнушка в Совете
Генералы на ответе,
Дым пущает через нос,
Господам ведёт допрос.
       – Да погодь ты голосить! – рыкнул первый матрос в сторону автомобиля и, повернувшись к сидящему на тротуаре Алексею, участливо спросил: – Ты что, браток? Случилось что? Не ранен?
       – Да чего с ним! Офицерьё! – солдат грубо ткнул Алексея сапогом по вытянутой ноге, удар получился ощутимым. – К стенке, и все дела.
       Алексей с удивлением, снизу вверх, рассматривал лицо солдата. Простое, крестьянское, с веснушками на носу, на впалых бледных щеках белесая, ещё редкая щетина. Шапка надвинута глубоко на глаза, так что и бровей не видно. Совсем мальчишка. А взгляд недобрый, ошалелый.
       – Настреляешься ещё сегодня ночью, как буржуев пойдём потрошить! – встрял второй матрос. – Ты кто? – поинтересовался он, присев перед Ивановым. Протянул руку и дотронулся до плеча Алексея. – Погоны солдатские, на месте, шинелька солдатская, порезанная только. Ты, товарищ Тимошин, по погонам определишь, какого он полка? – все так же, присев на корточках, спросил он солдата. Тот только сплюнул в сторону.
       – Так ты кто? – ещё раз задал вопрос матросик.
       – Алексей, я, Иванов, из лазарета...
       – Убёг?
       – Выпустили, после тифа...
       Матрос поднялся на ноги и отступил на шаг. Солдат Тимошин попятился к автомобилю.
       – А чего сидишь? – спросил старший матрос.
       – Шёл и устал.
       – Дела-а. Хлипковат ты, отлежаться тебе надо. Может, свезти куда? Есть кто из родных в Питере?
       – Мне на Гороховую надо.
       – На Гороховую? – протянул матрос с винтовкой. – Ты всё ж буржуй?
       – Нет, не буржуй, – честно ответил Алексей, какой же он буржуй – дворянства нет, квартиры нет, денег в банке нет. – Дядька Демьян там, истопник и дворник.
       – Сам-то встанешь?
       Алексей отрицательно помотал головой. Матросы подхватили его с двух сторон под руки и подтащили, словно тряпичную куклу, к борту грузовика.
       – Эй! Принимай товарища, подбросим, тут недалече, – крикнул старший матрос.
       К Алексею протянулось несколько рук. Его втащили через борт. От боли в вывернутом плече он на несколько секунд, как ему показалось, потерял сознание.
      Пришёл в себя, когда грузовик катил посреди безлюдной, серой от туманной мороси проезжей части. Улицы, по которым они ехали, казались совсем неузнаваемыми, словно в чужом городе. Частушек никто не пел, то ли репертуар исчерпался, то ли настроения больше не было.
      Его высадили на углу с набережной Мойки, так сказал старший матрос, снова выйдя из автомобиля, когда Алексея сгружали на мостовую.
      – Извини, браток, дальше сам потопаешь. С курса не собьёшься?
      Алексей улыбнулся благодарно и махнул рукой, как бы показывая, в какую сторону он пойдёт.
      Матрос кивнул.
      – Ну, бывай, двигай. Может, ещё встретимся где, – он залез в кабину и, высунувшись, крикнул, оскалившись в улыбке: – Живи!
      Автомобиль загрохотал дальше по набережной. Алексей, повернувшись спиной к реке, пошёл вдоль улицы, по тротуару, хватаясь рукой за стену дома. Как ни странно, но свой дом, дом, в котором они так долго снимали квартиру, Иванов узнал сразу...