Благовещенский погост. Глава 21

ГЛАВА   21.  ГОЛГОФА.

                С причала рыбачил апостол Андрей,
                А Спаситель ходил по воде.
                И Андрей доставал из воды пескарей,
                А Спаситель — погибших людей.
                И Андрей закричал: «Я покину причал,
                Если ты мне откроешь секрет!»
                И Спаситель ответил:
                "Спокойно Андрей, никакого секрета здесь нет.

                Видишь там, на горе,
                Возвышается крест.
                Под ним десяток солдат.
                Повиси-ка на нём.
                А когда надоест,
                Возвращайся назад.
                Гулять по воде, гулять по воде,
                Гулять по воде со мной!"

                "Но учитель, на касках блистают рога,
                Черный ворон кружит над крестом...
                Объясни мне сейчас, пожалей дурака,
                А распятье оставь на потом".
                Онемел Спаситель и топнул в сердцах
                По водной глади ногой.
                "Ты, и верно, дурак!" и Андрей в слезах
                Побрел с пескарями домой.

                Илья Кормильцев

         Тёплые солнечные дни в начале июня сменяются короткими, но прохладными ночами. Природа наша продолжает жить по старому стилю, и для неё «первое июня» всего лишь «четырнадцатое мая». И ничего с ней никакими постановлениями Совнаркома не поделать. Вот и вечер вопросов и ответов, плавно перешедший в ночь, выдался бодрящим. Впрочем, оно было и к лучшему. Наши герои сидели за столом во дворе отца Александра, ночная прохлада позволяла компенсировать воздействие изрядного количества выпитого коньяка. Время неумолимо перевалило за полночь, а разговор был далёк от завершения.

         Воспоминания о штурме Грозного в январе 95-го заняли немного времени. Обоим они представлялись единственной нитью, связующей их, случайно встретившихся людей. Но и Дисмас, и Сашка были всего лишь мальчишками, волею судеб оказавшимися в этой безжалостной мясорубке. Она оставила незаживающие рубцы на сердце и на душе, но после неё случилась целая жизнь. Взрослая жизнь.

         Гораздо дольше поминали Кольку Горюнова. Отец Александр с удовольствием подметил, что его лучший друг не врал ему ни в одном слове. Всё, что о нём рассказал Дисмас, не только подтверждало бескомпромиссность Горюнова, его готовность бороться со злом в любых проявлениях и идти в этой борьбе до конца, но и добавляло лишние штрихи к портрету человека, так и не обретшего веру, но пришедшего к Господу через совесть.
 
         Очень быстро их беседа свелась к Благовещенскому погосту. Поначалу Сашка рассказывал о событиях сухо, словно боялся вызвать недоверие собеседника. А такое канцелярское изложение упускало важные нюансы. Пришлось Дисмасу ему втолковывать, что он частенько сталкивался с событиями, которые сложно трактовать с точки зрения обычного взгляда на мир. Отцу Александру даже показалось, что собеседник над ним подтрунивает. Тогда Дисмас поведал несколько случившихся с ним самим историй. Он и не заметил, как его рассказ перешёл в исповедь. Обычный человек, доведись ему рассказывать о своей жизни, повествует о себе любимом долго и нудно и не остановится, если его не заткнуть. Египтянин же принадлежал к тому исчезающему меньшинству людей, которым судьба позволила познать себя, посылая тяжкие испытания и взвалив на плечи непомерно тяжёлый крест. Такие люди говорят о себе, не растекаясь мысью по древу, они слишком хорошо знают, что главное, а что второстепенное. Вот и история Дисмаса не заняла и сорока пяти минут и слишком была похожа на отходную молитву. Да, да, на ту самую «Отходную молитву» с Микки Рурком в главной роли. Хотя, конечно, ни Дисмас не был похож на Мартина Феллона, ни Сашка - на отца Майкла Да Коста.

                …………………

         Звёзды на бледном июньском небе становились всё ярче. Вторая бутылка коньяка уже готовилась отправиться под стол. Отец Александр рассказал о Благовещенском погосте всё, что можно было рассказать. Теперь странные события, происшедшие с Дисмасом вчера, больше не казались странными и стали звеньями единой цепи. И встал извечный русский вопрос «что делать».

         - Нет, ну ты объясни мне, Сашка, - Дисмас закурил очередную сигарету, - это что же получается, отец Иоанн – положительный персонаж, что ли?

         - Тут всё гораздо сложнее. Ты пойми, он – самый великий из раскаявшихся грешников. Его богоборческий бунт беспрецедентен. Разве что Сатана круче выступил.

         - А не опережаешь ли ты события? Да, он – сильная личность. И поэтому смог дать себе отчёт, что эксперимент построения нового мира без Бога и без страха смерти провалился. Но где покаяние? Я его не вижу.
 
         - Он уже покаялся. Только не может себе в этом признаться. Надеюсь, ты не станешь спорить со мной, что не нам судить его за бунт. Вот ты -  историк по образованию. А можешь ты себя представить на его месте, живущим в те страшные времена?

         Дисмаса аж передёрнуло:

         - Запрещённые приёмчики используешь, отец Александр. Мы всё время сетуем на нашу эпоху: и то – не то, и это не так. Повторяем за Ренатой Литвиновой с теми же придыханиями: «Как страшно жить!» А сами и знать не знаем, что такое, когда по-настоящему страшно жить. Я себя в тех временах представить не могу, а в роли священника – и подавно. Это же гарантированный билет на Бутовский полигон. С этим всё ясно, можешь не объяснять. Но покаяние-то ты в чём увидел?

         - Ты обратил внимание, что добрыми поступками он и раньше баловался, но с определённого момента начинает творить исключительно добро?

         - Конечно, фигура необыкновенно противоречивая и неоднозначная. Но где ты усмотрел эту переломную точку?

         - А в тот самый момент, когда он вместе с нами, только со своей стороны, демаркационную линию патрулировал. Это одновременно и осознание того, что эксперимент провалился, и совершенно немотивированное добро.

         - Хорошо, с этим согласен. А дальше?

         - А дальше остаётся признать, что без его хитроумной задумки Колька наш вполне мог закончить так же, но вряд ли Апостол Пётр открыл бы ему Врата.

         - На моём языке это называется «сложная оперативная комбинация». Согласен. Дальше?

         - Помнишь, он просил меня уехать отсюда в следующем ноябре? С одной стороны, он прекрасно осознаёт, что эксперимент с построением собственного мира окончательно вышел у него из-под контроля. А с другой стороны, это свидетельство любви. Именно той любви, которую Иисус заповедовал. Он же понимает, что мне придётся встать на пути у Зла, а для меня это означает верную погибель. Вот он и не хочет допустить моей смерти. Дорог я ему. И если он до такой степени сумел возлюбить врага своего – это много стоит.
   
         - Лирика, лирика и ещё раз лирика! Впрочем, тебе лирика по статусу положена. – Дисмас улыбнулся. – Удивляюсь я тебе, Сашка, - чудной ты. Доводилось мне общаться с духовными особами. С некоторыми из них даже дружбу водил. Но такого смешного и блаженненького попа, как ты, в первый раз вижу. Я тебя даже немного побаиваюсь. Ты же законченный идеалист. А каждый законченный идеалист – потенциальный убийца.
 
         Египтянин разлил остатки коньяка по стаканам.

         - Значит, если я тебя правильно понял, ты собираешься сделать так, чтобы его неосознанное покаяние стало осознанным?

         - Вот именно! А для этого нужна искупительная жертва!

         - Беда с вами, идеалистами. «Великие идеалы», «светлые подвиги», которые только ступени, «бесконечные пропасти», «недоступная весна», «и сказать этим мальчикам, что в бездарной стране…», «искупительная жертва»… Ты уж изволь выражаться яснее.

         - А я могу сказать предельно ясно.

         - Попробуй.

         Сашка закурил сигарету и на минуту задумался. Пожалуй, никого бы он не стал посвящать в свои планы, даже Горюнова. Но почему бы не рассказать о них этому случайному человеку, который неожиданно вторгся в его жизнь перед самым её концом, а завтра навсегда из неё исчезнет?

         - «Деткам» отца Иоанна хватает двух человек в год, чтобы удовлетворить свой энергетический голод. Бизнесмен со своей женой и детьми погибли потому, что даже в такой «прекрасной семейке Аддамс» – не без урода. И убивают они людей каждый год в начале ноября. Следующий срок – этот ноябрь. Вот я и стану их очередной жертвой. Как бы Иван Филиппович ни старался, он не сможет удержать их, и они меня вмиг прикончат. А для него моя смерть станет началом осознанного покаяния. Не пройдёт она для него бесследно.  Так я и флорищенцев спасу от проклятия Благовещенского погоста, и всех остальных людей. И, самое главное, так я спасу его, и он станет величайшим  из всех раскаявшихся грешников.

         - И не страшно тебе?

         - «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь Зла, потому что Ты со мной».

         - И всё-таки страшно одному-то… Слушай, а ведь получается что им две жертвы в год нужны. Так?

         - Так. Но в данном случае это не имеет значения. Чтобы мой план удался, я должен умереть.

         - А давай-ка в этой ноябрьской прогулке я составлю тебе компанию, - Дисмас сказал это легко и залихватски. Прозвучало это, как «А я покажу Вам, где растут Железные Кресты». Сашке даже почудилось, что его приятель излишне много выпил.

         - Слушай, Дисмас, ты многое рассказал о себе. Понимаю, грехи замолить каждому хочется. Одного только я не понял. Ты в Бога-то веришь, или же, как наш Николай Семёнович?

         Египтянин задумался надолго и всерьёз.

         - Что тебе сказать? Я совершенно точно знаю, что Он есть. И Он, и Его Промысел, и силы, что Ему противостоят, и тонкий мир… Одно только плохо, Саша. Знать и верить – это разные вещи.

         Отец Александр посмотрел на Дисмаса испытующе:

         - Ты знаешь, веришь ли ты в Бога или нет, не имеет особого значения. Значение имеет только одно: верит ли Он в тебя.

         На следующий день Сашка проводил Дисмаса Египтянина до автобусной остановки. Распрощались поп с Вором так, будто они знакомы сто лет и успели смертельно друг другу надоесть. И словно не было на свете никакого Благовещенского погоста с его зловещими тайнами и этого тяжёлого ночного разговора.

                …………………

         Лето пролетело для отца Александра неотвратимо быстро, в режиме «вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю». Лёшка окончил школу и поступил в РГГУ. Поступил сам, без всяких протекций. Решил стать историком. Вопрос, кто приютит парня в Москве, не стоял. Ещё в 2019-м, когда матушка Елена ушла из семьи, было решено, что парень будет учиться в Москве и жить у отца Георгия в Уборах.
 
         Отец Георгий, тогда совсем уже старик, приехал к Сашке во Флорищи недели через три после бегства дочери. Происшедшее не укладывалось у него в голове. Не любил он оценочных мнений. Выслушал он тогда зятя, горестно покачал головой и долго молчал. А что он мог сказать? Что предупреждал Сашу о возможности подобного исхода в самом начале? Что, зная характер дочери, сделал всё возможное и невозможное, чтоб сохранить их семью? Что слишком много внимания уделил в жизни тяжёлой, но такой доходной работе и многое упустил в воспитании собственных своих детей? Жизнь сложилась не так, как хотелось бы отцу Георгию, не только у Ленки. Старшего его сына нелёгкая занесла в органы внутренних дел, где он, не без связей отца, непринуждённо сделал головокружительную карьеру и так же непринуждённо попал в эпицентр коррупционного скандала, закончившегося для основных его участников приличным сроком. Младший сын тоже по стопам отца не пошёл. Он стал чиновником и был не последним лицом в администрации Одинцовского городского округа. Нет, внешнее и финансовое благополучие ему не изменяло, но от родителей он отдалился. Вроде бы и жили они неподалёку друг от друга. Звенигород и Уборы совсем рядышком. Но заезжал он к ним всё реже и реже. А с женой его у отца Георгия общение совсем не сложилось. Насчёт людей старый священник иллюзий не испытывал, но всё же лицемерие, возведённое в принцип, ему претило.

         И Сашке тогда в 2019-м отец Георгий сказал:

         - Знаешь, глупо как-то в жизни всё получилось. Она мне дочь, конечно. Но люблю-то я тебя. И если хоть кто-то из моих детей удался, то это ты. Но будем честными до конца: скорее не благодаря, а вопреки.

         Тогда и было решено, что если после школы Лёшка поступит в Москве в университет, отец Георгий приютит его у себя в Уборах.

         Август Алексей провёл во Флорищах. Мальчик видел и чувствовал, что с его приёмным отцом творится что-то неладное. Но детское ещё сознание не позволяло понять – это всего лишь последняя остановка на Via Dolorosa перед подъёмом на Голгофу. Задавать прямые вопросы Лёшка побаивался. В последние несколько лет отец был строг с ним, готовя к непростой взрослой жизни. И только когда отец Александр провожал сына перед началом семестра на автобус в Москву, мальчик не сдержался и расплакался. Сашка, как мог, попытался его утешить:

         - Ну, что ты, милый? Меня оплакиваешь? Не бойся ничего, сынок, будь сильным. А я всегда буду с тобой, что бы ни случилось.

         После отъезда сына отец Александр впал в какое-то сосредоточенное оцепенение. Он больше не произносил проповеди, а службы совершал настолько отрешённо, что флорищенцы стали шушукаться между собой: «Что случилось с ним? Словно оставил нас наш батюшка, одна оболочка осталась».

         Он совершенно перестал есть, но пил каждый вечер, чтобы заглушить надвигающийся на него страх неизбежного. Маринка Фролова пыталась его как-то расшевелить, но вскоре отказалась от этих бесплодных попыток и только плакала тайком. Всё поняла она своим глупым любящим женским сердцем.

         - Уже скоро, батюшка?

         - Да, милая. Теперь уже совсем скоро.
 
         Каждое утро он приходил к могиле Горюнова, подолгу стоял там, а потом, не спеша, поднимался на гору к церкви. Метрах в семидесяти от церковной кладбищенской ограды лежал огромный, неизвестно как здесь оказавшийся камень. На нём подолгу сиживал отец Александр. На его лице словно навсегда застыла то ли горестная задумчивость и усталость, то ли готовность сделать свой последний шаг на каменистом пути, ведущем к Голгофе. Сцепленные руки в судорожно-волевом напряжении словно пытались связать, подобно замковому камню, весь мир – небо и землю – воедино.

         В сентябре на долго пустовавшее место флорищенского участкового вместо Горюнова прислали мальчишку, совсем ещё ребёнка, Костю Лопухова.
 
         «Только этого мне не хватало, - подумал отец Александр. – Своего сына отослал от греха подальше, так мне другого ребёнка подкинули, который так и норовит попасть под замес. И главное, настырный какой! Глупый и любопытный. Всюду свой щенячий нос суёт».

         Однажды Сашка даже попытался объяснить Лопухову, что в страшном сне не присниться, чтобы так не повезло с распределением, и надо мальчонке плюнуть на всё и, сломя голову, бежать из здешних мест. Да разве можно что-то растолковать о Благовещенском погосте человеку, который никогда ни с чем подобным не сталкивался? Чтобы уяснить, что это такое, нужно прожить целую жизнь бок о бок с нереальным, отдающим средневековьем кошмаром.

         Впрочем, случай с Лопуховым встряхнул нашего героя. Октябрь, как тяжёлый танк прорыва, катился к своей середине, и всё стало предельно просто и ясно. Осталось сделать всего одно дело. Но самое главное дело жизни. Отец Александр прекрасно понимал, что этот крест нести ему одному. Он и думать забыл о Дисмасе Египтянине, так неожиданно вторгнувшемся в наше повествование в начале июня.

                …………………

         Как прошли последние пять месяцев жизни Дисмаса, мы описывать не будем. Немилосердно это по отношению к любезнейшим читателям. А по отношению к нашему герою – так, просто, жестоко. Мир, в котором оказался Египтянин в конце своего пути, предельно прагматичен, конкретен до рвоты и лишён всяческих  сантиментов. И очень похож на чудовищную карусель из «Что-то страшное грядёт» Рэя Брэдбери. Однажды вскочив на такую карусель, человек не сразу замечает подвох. Вот она вращается всё быстрее и быстрей. И уже ни лиц, ни предметов вокруг не разглядеть, - всё слилось в один световой поток, чем-то напоминающий размытое изображение кривого зеркала. А вращение всё ускоряется и нарастает. У человека начинается головокружение и тошнота, он понимает, что у него остаются только два варианта – избежать этого чудовищного вращения или погибнуть. Но с карусели этой уже не спрыгнуть.
 
         Дисмас частенько вспоминал одну из песенок, которую он написал в юности, и смеялся до истерики. Надо же было так детально предсказать свою судьбу!

         Карусель… Знать, везде карусель.
         Хочешь, поле пшеницей засей.
         Хочешь, душу терзай ностальгией.
         Мы поднимемся здесь ковылём,
         Прошумим, на ветру пропоём,
         Нашу песню подхватят другие.

         Единственной его отдушиной оставались те странные одинокие путешествия, которые он предпринимал при первой возможности. Но вот прошло лето, пролетел сентябрь, на горизонте замаячила дождливая и холодная поздняя осень, предвестница зимы. Зиму Дисмас всегда не любил, слишком её серая гризайль похожа на цвета смерти. И действие самой сильной песни Дисмаса разворачивалось на фоне абсолютной и всепоглощающей зимы. В 93-м эту песню удалось записать в хорошей студии и на хорошей аппаратуре. Египтянин слушал её раз за разом весь октябрь. 

         Холодно и голодно и больно уму
         В вымерзшем сердце снежной пустыни.
         Шаг за шагом ближе сам не знаю к чему,
         Но без движения кровь сразу застынет.
         Сплю я или вижу в повседневном пути
         Свою дорогу средь сугробов и льдин.
         Белое безмолвие, и ты с ним один на один.

         Я искал свободу, а нашел только боль,
         Сладкого рабства прочные звенья.
         Падая, возьмите меня звезды с собой
         В черную бездну людского забвения.
         Удалось ли вам увидеть мир в этот миг,
         И не обижен ли ваш господин?
         Белое безмолвие, и ты с ним один на один.

         Променял покой и дом на полный разлад,
         В жажде познанья забыв о расплате.
         Систематизированный рыцарь без лат,
         Голые стены в белой палате - твоя судьба.
         Трещины как мысли на замершем стекле
         Мороз рисует кружевами седин.
         Белое безмолвие, и ты с ним один на один.

         Ближе к концу октября концептуальный режиссёр хромой судьбы Дисамса начал позёвывать и пришёл к выводу, что все новаторские приёмы в его киноленте уже испробованы и, сколько ни закидывайся экстэзи и ни пускай по ноздре марафет, новых поворотов в сценарии уже не придумать.
 
         Никогда особенно Дисмас не задавался вопросом спасения души. Честно говоря, прожив свою жизнь, он был не вполне уверен, что всё это время находился на Земле, а не в Аду. И уж точно не забота о спасении своей души заставила его утром «третьего ноября» сесть на Щёлковском вокзале на кольчугинский автобус  и сойти с него на остановке «Фомино – 1».  Скорее, страх. Страх перед белым безмолвием.

                …………………

         Пол второго Дисмас подходил к домику священника. Он боялся только одного, что все события уже свершились без него. В душе был раздрай. Подсознанию очень хотелось, чтобы всё, происшедшее в начале июня обратилось в тягостный сон, не имеющий ничего общего с реальностью. Гора упала у него с плеч, когда ещё издалека он рассмотрел отца Александра, сидевшего за столом в саду с кружкой кофе.
 
         - Слава Богу! Вот и ты, - Сашка встретил Дисмаса таким тоном, словно тот всего лишь отлучался в Кольчугино за продуктами. – Ну, значит, сегодня.

         Египтянин стоял в недоумении. Эти странные слова вполне вязались с видом отца Александра. Если это было не безумие, то, по крайней мере, состояние на грани безумия.

         - То есть ты точно знал, что я приеду, и ждал меня, чтобы у твоего духовного подвига был хоть один восхищённый зритель?

         - Подвиг, подвиг… Не люблю это слово, лживое оно какое-то. Его употребляют люди, которые не понимают, о чём они говорят. В конце концов, подвиг – это всего лишь выбор смерти в ситуациях, когда есть другие варианты.

         Сашка замолчал и посмотрел на Дисмаса так, словно только сейчас его увидел:

         - Да нет. Не ждал я тебя, конечно. Просто, прав ты оказался.  Страшно одному-то… Сегодня уже третий день, как я всё оттягиваю то, что должно произойти. Не смотри на меня, как на сумасшедшего. Я в полном порядке.
 
         - А ты не допускаешь, отец Александр, что пока ты набирался решимости, все события этого ноября уже произошли?

         - Нет.

         - Почему?

         - Я бы почувствовал.

         «Всё-таки решил мой режиссёр-концептуалист сыграть со мной напоследок ещё одну шутку, - Дисмас ощущал, что внутри него нарастает сарказм. – Он же совершенно сумасшедший, этот батюшка, - дураку понятно. Вот и получится у меня вместо высокой и трагичной финальной ноты шутовская фантасмагория».

         Но отступать было уже некуда:

         - Принеси, Сашка, стаканы. Я бутылку «Старого Кенигсберга» привёз. Выпьем – да пора идти.

         Отец Александр зашёл в дом и вернулся со стопками:

         - Мне бы пить не стоило. Но, знаешь, так будет проще. Я тебе очень благодарен, что ты приехал. Одного только не пойму. Сам-то ты понимаешь, на что идёшь?

         Дисмас ничего не ответил. Он закурил сигарету и разлил коньяк поровну:

         - Ну что, не чокаясь?

         Они курили и пили молча. А о чём говорить на собственных поминках, если ты ещё жив, и главное событие впереди?

         «Третье ноября» - день предпраздничный, и с работы Маринка Фролова вернулась пораньше. Не заходя домой, она прямо с автобуса побежала к отцу Александру. Увидев его за столом с незнакомым человеком, Марина всё поняла. Долго она не решалась сказать, Сашка встал из-за стола и заговорил первым:

         - Здравствуй, моя милая, здравствуй, моя хорошая! Как хорошо, что ты зашла попрощаться.

         - Значит уже сегодня, батюшка?

         - Сегодня.

         - А это кто?

         - А это – мой друг из Москвы. Он пойдёт вместе со мной на Благовещенский погост.

         - А мне можно с тобой пойти?

         - Если ты меня действительно любишь, - даже не думай об этом. Не женское это дело. Ну-ка, посмотри мне в глаза и пообещай, что за нами не побежишь.

         То ли ноги у Маринки подкосились, то ли хотела она встать на колени перед отцом Александром. Тот подхватил её и не дал упасть.

        - Не надо, милая моя, не надо… Твои слёзы совсем сейчас не нужны, мне и так тяжело. А вот потом – поплачь обо мне. Знаешь, моя хорошая, каждому человеку очень нужно, чтобы кто-то поплакал о нём после смерти. Ну, а теперь иди. Прощай. Меня сейчас отвлекать не нужно.

         Неожиданно Маринка обратилась к незнакомому человеку, сидевшему за столом:

         - Тебя как зовут-то?

         - Дисмас.

         - И ты действительно с ним пойдёшь?

         - Пойду. Я так для себя решил. А своих решений я никогда не меняю.

         - Дисмас, я тебя Христом Богом прошу, ты будь с ним до самого конца.

         - Можешь не сомневаться.

         Маринка ушла без слёз, но с совершенно  искажённым лицом. Они долго смотрели ей вслед. Молчание нарушил Египтянин:

         - Красивая женщина. Сильная и настоящая.

         Отец Александр подошёл к маленькому холмику под яблоней.

         - Ну вот, дружочек мой маленький, скоро будешь опять урчать у меня на плече.

         Потом вернулся к столу:

         - Ладно! Наливай на посошок, да уже время идти. Если ты, конечно, не передумал.

         Всю дорогу до Тимошкино они прошли молча.
   
                …………………

         В половине пятого они подошли к вековым липам, в которых прятались Благовещенская и Знаменская церкви, и остановились метрах в ста от того места, где грунтовка исчезала среди гигантских деревьев. Солнце уже скрылось, закат догорал тревожными багряными всполохами. Ждать пришлось недолго. Когда сумерки окончательно вступили в свои права, со стороны Благовещенского погоста показалась процессия. Чем-то она напоминала Крестный Ход, только без хоругвей, крестов и икон. Толпа, следовавшая за отцом Иоанном, представляла собой причудливое смешение представителей всех стран, времён и эпох, жаждавших и получивших вечную жизнь. Нестройные ряды процессии шумели, как растревоженный пчелиный улей. Отец Иоанн поднял руку, и толпа остановилась и замолчала. Он же отделился от неё и подошёл к Сашке и Дисмасу.

         - Зачем ты пришёл, сынок?

         Отец Александр знал, что вопрос будет именно таким и уже много дней мучительно обдумывал ответ. Меньше всего его заботило, как его слова будут смотреться со стороны.

         - Я хочу, чтобы человеческие смерти на Благовещенском погосте прекратились. И я хочу, дорогой мой Иван Филиппович, чтобы Вы до конца осознали: Ваш эксперимент закончился неудачей, и нет, и не может быть никакой альтернативы Божьему Миру, каким бы ужасным он порою нам не казался.

         На отца Иоанна было жалко смотреть. Он был сокрушён, но явно не констатацией неудачного завершения эксперимента.

         - Дурак я, дурак! На что я надеялся?! Ты же юродивый! Блаженный! Горбатый, которого могила исправит!

         Он немного помолчал.

         - Вот что, сынок. У нас совсем мало времени, чтобы избежать беды. И не надо мне ничего объяснять и доказывать. Ты же знаешь, все твои мысли я ведаю наперёд, даже те, в которых ты сам себе признаться боишься. Лучше послушай меня. Знаешь, в чём твоя беда? В гордыне и в лени. А гордыня и лень – это смертные грехи. Ты кем себя возомнил? Иисусом Христом? Восхождение на Голгофу, искупительная жертва, агнец Божий… Нет, я всё понимаю. Ты всю жизнь искал Его и пытался отделить зёрна от плевел. А зёрна от плевел в Его Учении отделить - ох, как сложно! Да и не поймёшь никогда, где Его Учение, а что люди выдумали. Но соотношение масштабов тебя не смущает? Он-то человечество спасал. А ты кого спасаешь? Синяков из деревни Фомино?

         Сашка ничего не возражал ему. Он понимал, что старику необходимо выговориться. А отец Иоанн всё продолжал:

         - А теперь – немного о лени. Тебе не кажется, что ты - законченный лентяй? Удобно решил устроиться! Повторю-ка я Христов подвиг, но так, чтобы далеко ходить не пришлось. Ты с кем бороться решил? С ними? – Иван Филиппович указал рукой на толпу, стоявшую за ним. – А тебе не кажется, что это – просто очень несчастные люди, которые слишком боялись смерти? Али ты сам смерти не боишься?

         - Очень боюсь, - ответил Сашка, не лицемеря.

         - Так и нечего бороться с ними! Решил Христу уподобиться? Ну, так выбрал бы себе объекты борьбы подостойней! И тоже далеко ходить не надо. Боролся бы внутри Церкви своей. И мотивация, смотри, какая достойная: что они, гады, с Его Учением сделали? Уж там тебя бы быстренько распяли, ты бы  и глазом моргнуть не успел!

         Тут Сашка решил его всё-таки перебить:

         - Мне кажется, Иван Филиппович, что каждый должен бороться со Злом там, где он находится, а не подбирать себе противника по масштабу, исходя из самооценки. Иначе, как раз, и впадёшь в грех гордыни.

         - Мы с тобой сейчас не на богословском диспуте. И времени у нас мало. Посмотри, какие они голодные. Думаешь, они сами по себе затихли и стоят? У меня уже не хватает сил их сдерживать. Последний раз тебя спрашиваю, уйдёшь или нет? Отвечай!

         - Не уйду. И больше на Благовещенском погосте ни один человек не погибнет. Дальше этой черты я их не пущу.

         По лицу отца Иоанна было видно, что он уже злится. Неожиданно он обратился к Дисмасу:

         - Ну, а ты зачем сюда припёрся? Я ведь тебя предупреждал! Всю жизнь ты думал, что самый умный, самый хитрый и сам по себе. И душу свою изгваздал так, что ничем не отчистить. А под конец совсем уж грандиозную оперативную комбинацию задумал: мол, я Разбойник-то Благоразумный, поэтому место-то мне в Раю! Только снова ты сам себя обхитрил. Ты-то, может быть, и благоразумный разбойник, да, вот беда, он-то – не Иисус Христос!

         То ли это выпитый коньяк так подействовал, то ли характер у Дисмаса был такой ёрнический. Один его добрый знакомый как-то сказал, что он принадлежит к типажу, готовому отплясывать краковяк с самим Дьяволом даже на собственных похоронах. Вот и сейчас Египтянин широко улыбнулся и сказал, обращаясь к отцу Иоанну:

         - Или ты не боишься Бога, когда и сам осуждён на то же? И мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли. А Он ничего худого не сделал.

         Потом Дисмас почему-то заплакал и крикнул отцу Александру:

         - Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое!

         И сказал ему отец Александр:

         - Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в Раю.

         А потом случилось немыслимое. Отец Иоанн обхватил голову руками и скрючился от боли. Толпа, стоявшая за ним, словно ожила, зашумела и надвинулась на Сашку и Дисмаса. От них в сторону этого скопища потянулись трассирующие красные нити. Тела отца Александра и Доброго Разбойника поднялись в воздух и застыли, как в крестной муке, а потом рухнули на землю. Так они и лежали в странных одинаковых позах – вдоль дороги, ногами к Благовещенскому погосту. Руки были раскинуты, как будто поп и его приятель не хотели кого-то пропустить в Тимошкино. И вдруг всё смолкло. Боль отпустила отца Иоанна. Он подошёл к Сашкиному телу, опустился на колени и, молча, стал гладить его по волосам.

         От толпы отделились Луминица Мушата и Елена Сергеевна Булгакова. Они подошли к Ивану Филипповичу, Луминица положила ему руку на плечо. Елена заговорила с ним в своей несколько экзальтированной манере:

         - Отец Иоанн, мы все бесконечно благодарны Вам за дар вечной жизни и за то, что Вы построили для нас этот новый прекрасный мир. Но, знаете ли, этот Ваш постоянный контроль и любовь к жалким человечкам… Пора бы с этим заканчивать.

         Великий вампир поднялся. Никогда ещё его лицо не выражало такую обречённость.

         - Умница ты моя, красавушка, Маргарита ты моя несравненная! Как же ты права! Пора бы с этим заканчивать!

         Он обнял Елену Сергеевну и прижал к себе. Вначале вся она почернела, потом её фигура покрылась трещинами, словно наружу вырывалась раскалённая лава, а потом просто рассыпалась у него в руках.

         Если бы какая-то живая душа забрела в окрестности Благовещенского погоста в ночь с «третьего» на «четвёртое» ноября, поразилась бы странному атмосферному явлению, столь не свойственному этому времени года. Над всей долиной Шорны бушевала гроза. Молнии сверкали поминутно, иногда в воздухе проносились странные огненные шары разных цветов. Гром гремел с такой силой, словно его транслировали через усилители.

                …………………

         Облик Святой Живоначальной Троицы претерпел некоторые изменения после того, как Бог-Отец, несколько переборщив со «Старым Кенигсбергом», разозлился окончательно и прогнал Бога-Сына и Святого Духа. Теперь Он сидел за столом один и тосковал. В руках у него была гитара, и Он напевал, слегка грассируя и форсированно беря высокие ноты:

         Я не знаю, зачем и кому это нужно,
         Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,
         Только так бесполезно, так зло и ненужно
         Опустили их в Вечный Покой.

         И никто не додумался просто стать на колени
         И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
         Даже светлые подвиги – это только ступени
         В бесконечные пропасти – к недоступной весне. (А.Н. Вертинский)

                …………………

         Тела флорищенского попа и его друга из Москвы по решению майора Матвиенко направили на проведение судебно-медицинской экспертизы. Заключение судмедов после вскрытия Дисмаса было невероятным. Скоротечная приобретённая дистрофия. Причём токсичный промежуточный метаболит, вызывающий смерть, накопился в течение суток. С телом же отца Александра случился форменный конфуз. На третий день после происшествия оно исчезло из морга. Совсем исчезло. Бесследно.

         Костька Лопухов злился и ничего не мог понять в случившемся. И поклялся себе разобраться во всём и докопаться до правды. Но человек предполагает, а Господь располагает – не сложилось. Ещё до Нового Года в Кольчугинский отдел пришла разнарядка – направить сотрудников в командировку на территорию вновь присоединённых регионов для налаживания работы органов внутренних дел и укрепления законности и правопорядка. От участковых отправили Костю. Попал он в маленький городок в Запорожской области, где на вторую неделю своего пребывания там, неподалёку от отдела, подорвался на растяжке, поставленной кем-то из местного населения, по гроб жизни благодарного освободителям.
 
         Фёдор Алексеевич Маслов после смерти отца Александра переживал страшно, извёлся весь. В ночь на Рождество 24-го года он, как частенько с ним бывало в последнее время, проворочался до пяти утра, всё никак не мог уснуть. Пошёл на кухню залудить стакан, после этого он, обычно, засыпал. Выпил, да так и помер на кухне за столом. Врачи сказали – обширный инфаркт.

         Степан Иванович Петров бизнес свой почти забросил. Сломалось что-то в человеке. Книг по отечественной истории он больше не читает. Возможно, это охлаждение произошло после того, как попался ему труд одного популярного современного историка-публициста, в котором тот очень аргументированно и правдоподобно доказывает, что народ наш окончательно выродился, так как, начиная с 1917-го, в России с большим успехом осуществлялся направленный отрицательный отбор. Но вряд ли именно это послужило причиной – к похожим выводам Стёпка пришёл и сам, совершенно самостоятельно. После смерти отца Александра Степан Иванович утащил из его дома все книги, в которых исследуется личность Иисуса Христа.
 
         Теперь в самый разгар сезона Стёпа ездит бурить скважины не чаще раза в неделю. А всё остальное время читает книги своего покойного бывшего друга. С людьми он совсем общаться перестал, даже со своими домашними. И очень много пьёт, почти запоями. Тамара не знает, что с ним делать.

         Автор сей печальной повести заезжал к нему в июле этого года. Самогона было в изобилии.

        - Что же с тобою случилось, Стёпа? Ты, вроде, построил собственную систему ценностей, такую современную, такую правильную, приподнялся так реально по жизни - и на тебе!

         - А иди ты… Я больше двадцати лет прожил рядом с Богом и… И отринул Его. Тогда зачем это всё?! – Стёпка запустил пустой бутылкой в дорогущий кухонный гарнитур.

         Нет, как ни крути, из русского человека немецкий бюргер не получается, хоть ты тресни!

         Весть о смерти отца Александра дошла до матушки Елены спустя полгода. Теперь она официально была вдовой и могла оформить свои отношения с Валерием Геннадиевичем. За последние несколько лет она стала настоящей дамой из высшего света и решила помириться с отцом и представить ему нового, более чем достойного супруга. Отец Георгий не пустил дочь на порог и проклял её. Всесильный ФСОшный генерал, приближённый к первым лицам государства, попытался уладить конфликт отцов и детей, но получил от тестя презрительный плевок в протянутую для пожатия  руку. Алексей тоже не вышел из дома повидаться с бывшей приёмной матерью. Он не мог ей простить ни мучений отца, ни смерть Котейки. Так и уехали генерал с генеральшей не солоно хлебавши.

         Была ли Ленка счастлива в своей новой жизни? Конечно, да! Наконец-то она получила и подобающее ей положение в обществе, и финансовое благополучие, и комфорт. В постели Валерий Геннадиевич был изобретателен и совершенно неутомим. А что ещё нужно современной, образованной, по-прежнему красивой, рассудительной и трезвомыслящей женщине?

         Лёшка в своём РГГУ стал довольно известной фигурой и приобрёл у преподавателей репутацию «оголтелого ревизиониста». Они бы, конечно, показали ему с его безумными теориями, где раки зимуют. Но жалеют молодого бунтаря за его недюжинные знания и подкупающий их юношеский задор и максимализм. Должен же быть на всём курсе хоть один сумасшедший, ведь именно сумасшедшие двигают любую науку вперёд.

         Марина Фролова решила, что никакой другой прекрасный принц ей не нужен, и приняла монашеский постриг в Николо-Волосовом монастыре под именем сестры Марии. Счастлива ли она? Наверное, да. Она теперь официально Его невеста и пойдёт к Нему после смерти. Ведь говорил же Он: «Прощаются грехи её многие за то, что она возлюбила много. А кто мало любит, тому прощается мало».
 
         Котейка блаженствует! Он как залез на руки к отцу Александру, так больше и не слезает ни за какие коврижки. Поэтому все иконы и фрески Страшного Суда теперь нужно переписывать.

         Знать и верить – это очень разные вещи. Поэтому наш Добрый Разбойник до Рая так и не добрался. Впрочем, Дисмас не унывает – у него отличная работа! Он водит автобусы Небесного Автовокзала, которые доставляют несчастных, измученных и обездоленных во времена их детства. Да, кстати! Он перестал быть закоренелым эгоистом. Раньше он считал, что такой режиссёр-концептуалист хромой судьбы достался только ему. Но болтая с людьми, которых он отвозит к последнему приюту, он наслушался такого, что заставило его основательно пересмотреть взгляды на свою неповторимость и уникальность.  Ещё ему повезло с коллегой по работе. Такие же автобусы от Небесного Автовокзала водит Лёха Адвокат, и в короткие перерывы можно вместе покурить и поговорить о самом главном.

         Сразу после смерти отца Александра все страшные и необъяснимые события на Благовещенском погосте прекратились. Разве что в редкие солнечные дни в начале ноября можно встретить на дороге от ручья Палакса до деревни Тимошкино двух священников.
 
         Одному из них лет сорок пять, он огромного, под два метра роста, жилистый и худощавый до крайности. У него длинные тёмно-русые волосы, а глаза на исхудавшем лице кажутся непропорционально огромными. Второму на вид можно дать не больше шестидесяти. Роста он небольшого. Простая сутана и наперсный крест. Умное и немного желчное народное лицо. Изрезанный морщинами лоб. Большие залысины и венчик волос, аккуратно постриженная борода. Добрые и пронзительно глядящие глаза.

         Они всегда оживлённо по-дружески о чём-то спорят между собой. Только войдя в Тимошкино, замолкают. Подолгу стоят у надгробия семьи Реклайтисов и протестантского креста на могиле Питера Рейгеля, а потом уходят в небо ведомой только им одним тропой мимо Благовещенского погоста.



                "О1" июня 2023 года – "07" октября 2024 года