Страсти по Евгению

  Папу моего зовут Александр. Его фамилия – только не смейтесь – Пушкин. Мама же – Наталья. И  да – Гончарова! Весь прикол в том, что никакого отношения они оба не имеют к роду  прославленного поэта и его злосчастной супруги! От слова – «совсем». Однофамильцы. Но именно этот факт заставил их в своё время обратить внимание друг на друга на филфаке в пединституте. Вряд ли Божественный промысел соединил их в этой жизни, слишком много чести! Скорее всего – ирония судьбы. Но это не точно. То, что в реальной жизни встретились и полюбили друг друга люди с фамилиями Пушкин и Гончарова, было скорее забавно.

  Но им показалось, по-видимому, что этого мало, и свою единственную дочь, то есть меня, они назвали в честь героини романа в стихах «Евгений Онегин» - Татьяной. Всем об этом сообщалось с непонятной  гордостью и даже каким-то пиететом. И мне почему-то это совсем не нравилось. Но впрочем, можно подумать, что быть названной в честь «нашей Тани», которая «громко плачет – уронила в речку мячик» из стишка Барто – было гораздо приятней! Хотя папа мне такую альтернативу предлагал. Зря не согласилась! Проблемы у этой вечной плаксы-растеряши были менее острые что ли…
 
  Не стану напускать туман и, чтобы сразу стало понятней, скажу - в девятом классе я была по уши, естественно, безответно влюблена в самого красивого мальчика нашей школы. Угадайте с трёх раз, как его звали. Правильно  – Евгений! Женькой или Женьком, а тем более Жендосом  назвать его даже язык не поворачивался. Это был – юный бог! Со всеми вытекающими из этого факта последствиями. Первый ученик, первый спортсмен, первый …сердцеед! В смысле, что его обожали все половозрелые девчонки нашей школы.  Ах, да, совсем забыла. Его папаша был директором какого-то оборонного завода, поэтому нашей школе  оказывалась постоянно спонсорская помощь. Так что и педколлектив прямо-таки пылинки сдувал с этого Евгения.

  Напраслину возводить не буду, парнишка вёл себя на редкость скромно, не выставлялся, не кичился, что, безусловно, добавляло ему шарм. Ни в каких нелицеприятных событиях и мероприятиях замечен не был. Даже получил прозвище «Электроник», так как очень напоминал этого героя детского фильма, вышедшего в то время на экран. Но только - не по внешности! Наш Евгений был темноволос и кареглаз в отличие от кучерявого блондина Элека Сыроежкина. И слава богу! Будь он ещё и эльфоподобной внешности, я сошла бы сума от ревности и отчаяния, что такое совершенство никакого отношения ко мне не имело. Да и не могло иметь. По определению.
 
  Поэтому представьте мои муки и страдания, когда пришла пора изучения «Евгения Онегина»! А так как в нашем классе были только один Евгений и одна Татьяна, то всё насмешливое внимание одноклассников обрушилось на наши с ним головы. На наши с ним… Надо же! И впрямь – не было бы счастья, да несчастье помогло. Или нет худа без добра? Ну, короче, надеюсь, вы поняли, что благодаря бессмертному роману в стихах, мы с Евгением сделались приятелями по несчастью. Правда, на все приколы наших одноклассников Евгений абсолютно не обращал внимания, даже посмеивался иногда вместе с шутниками. Меня же их тупые шуточки просто выбешивали. Но это всё цветочки, сейчас и ягодки пойдут.

  В тот год наша страна праздновала 180-летие со дня рождения самого русского поэта. Естественно, все школы устраивали всевозможные литературные торжества в честь этого грандиозного события в культурной жизни. Я ничуть не иронизирую. Реально, страна воздвигла любимому поэту «памятник нерукотворный». Пушкин был повсюду! Но – ближе к делу. Так вот. На литературном вечере, естественно, должны были звучать стихи Александра Сергеевича, в том числе – и отрывки  из «Онегина». Выбор пал на письма Татьяны и Евгения друг другу. Та-дам!

  А декламировать эти стихи поручили Евгению и мне. По очень простой причине – выучить наизусть такие объёмные произведения смогли только мы с ним. Да и с дикцией вроде бы был порядок, в смысле, что южнорусский говор был не так заметен, то есть «гекали» и «акали» мы с Евгением на так заметно, как остальные. Ну, я-то понятно, раз родители были филологами, а вот Евгению помогло то, что родился он в Ленинграде, а потом его семья переехала в наш город, в котором его отец и возглавил военный завод.

  Не знаю, как у меня не случился ни инсульт, ни инфаркт миокарда, когда я представила, как буду мямлить, глядя в глаза любимому мальчику: «Я вам пишу, чего же боле…» Утешало только то, что на школьной сцене будет царить полумрак, на столе будут мерцать свечи в красивом под бронзу подсвечнике, и моя близорукость скроет от меня окружающий мир чёрной пеленой. Спросите, почему я не отказалась от подобного испытания? А потому что в прошлом тысячелетии распоряжения учителей не обсуждались. Авторитет учителя был несокрушим. Удивлю ещё больше – выступить на сцене перед заполненным школьным залом считалось огромной честью и привилегией. Автоматически ты попадал в разряд лучших учеников, делался гордостью школы, получал похвальную грамоту и, возможно, ценный подарок – фотоаппарат, энциклопедию или ещё что-нибудь.
 
  Я прекрасно понимала, что это был мой счастливый случай. Никаким другим образом обратить на себя внимание кумира всех девчонок у меня не получилось бы. Несмотря на громкую фамилию Пушкина, реально, я представляла собой весьма печальное зрелище. Это сейчас, будучи взрослой, я понимаю, что только подростковый комплекс неполноценности заставлял воспринимать себя абсолютной уродкой. Ещё бы – очки, возрастные прыщи на лбу, далёкая от субтильной фигура… В реальности я была обычной, даже, можно сказать, симпатичной пятнадцатилетней девчушкой. Тогда же…

  Примерно за неделю до литературного вечера я потеряла и сон и аппетит. И если пара потерянных килограммов даже улучшили пропорции моей фигуры, то бледный цвет лица с синюшными кругами под глазами, раздражительность и плаксивость, явно, ничуть меня не украшали. Надо отдать должное моим родителям! Если бы не их поддержка, то я бы точно не дожила бы до этого мероприятия. Папа репетировал со мной  монолог Татьяны Лариной, давая, между прочим, ценные советы. Мама переделала для меня своё вечернее бархатное платье тёмно-фиолетового цвета, заплела мои жидкие волосики в какую-то совершенно чудесную косу, чуть подгримировала меня и – вуаля! Из зеркала на меня смотрела малознакомая мне девица - настоящая барышня. Я как будто спряталась внутрь ростовой куклы. И вот парадокс – страх и пресловутая боязнь сцены улетучились бесследно. В общем, оказалась очень убедительна в образе пушкинской героини.

  Нам долго аплодировали. А когда мы, наконец, укрылись за занавесом, Евгений сказал мне только одну фразу: «Ну, Тань, ты даёшь!» Что он имел в виду, я не поняла, а спрашивать не стала. Я ещё была той самой Лариной Татьяной, оскорблённой в своих чувствах и переживающей своё моральное падение. Фух – хорошо сказала! Как мне представлялось, с достоинством я одарила его сардонической улыбкой и проскользнула в актовый зал под бравурные звуки «Метели» Свиридова.

  Той же ночью я заболела. Почти до сорока подскочила температура, боль разламывала всё тело, начались позывы на рвоту и даже нечто похожее на галлюцинации. Короче, до смерти перепугала своих родителей. А так как ни аспирин, ни водочные обтирания не помогали, решено было вызвать «Скорую помощь». И вот таким образом в конце учебного года я оказалась в больнице. Благо, в девятом классе в то время экзамены не предусматривались. И летние каникулы у меня начались почти на две недели раньше срока.

  «Неотложка» отвезла меня в детскую инфекционную больницу. Три дня, пока выясняли, какая у меня инфекция и инфекция ли, я провела в так называемом боксе – маленькой палате с одной койкой и унитазом. Мне ставили капельницы и еду приносили прямо в палату. Скучно мне не было. Почти всё время я спала. И сны, словно в насмешку, были так или иначе связаны с сюжетом пушкинского романа. Врать не буду, содержание их плохо помню. Но то, что это были яркие и реалистичные видения, я ручаюсь. Иногда, просыпаясь, даже не сразу могла понять, где я и кто я.

  Но потом меня перевели в общую палату. Никакой инфекции у меня не обнаружили. Говорили что-то про сбой в иммунной системе на фоне стресса. Тем не менее, в больнице я пролежала ещё целую неделю.  В палате нас было три девочки. Обе младше меня, поэтому никаких проблем с субординацией не возникло.
Приятным моментом было то, что в палату теперь пускали посетителей. Мама с папой приходили ко мне чуть ли не каждый день, приносили только-только начавшую поспевать клубнику и мой любимый зефир в шоколаде. Но однажды ко мне заявилась целая делегация – мои одноклассницы. Их, конечно, всех не пустили, но комсорг нашего класса, бойкая Раиска, добилась, чтобы в палату пустили двоих, остальные же стояли под окном и подавали разные ободряющие и поддерживающие реплики. Благо, фрамуга была открыта, а слышимость прекрасной!

  Раиска передала мне приз за участие в литературном вечере – подарочное издание «Евгения Онегина»  в  переплёте с золотым тиснением. Внутрь была вложена Почётная грамота, в которой говорилось, что я… бла-бла-бла какой ценный член ученического коллектива. Особого воодушевления этот приз у меня не вызвал. На ум пришло что-то типа «в Тулу со своим самоваром». Дома имелось несколько «Онегиных» - и отдельным изданием, и в собрании сочинений. Однако, как там говорится про дарёного коня?..

  Но что кривить душой, главным образом я была разочарована не банальностью приза, а тем, что кумир моих девичьих грёз – Евгений – никак не обозначился, продемонстрировав таким образом наплевательское отношение ко мне. Свою злость и обиду на бездушного Евгения я перенесла на этот самый подарочный экземпляр. Я передарила его одной из девочек, соседке по палате, чтобы тот не напоминал мне всякий раз о разбитых мечтах и утраченных иллюзиях.

  Одноклассницы, кроме обязательных фруктов и конфет, притащили ещё и несколько разных иллюстрированных журналов, типа  «Вокруг света», «Советский экран» и «Крокодил». Так что я коротала время не без удовольствия.
Именно в «Крокодиле» я и обнаружила эти стихи, вернее, стишки-порошки. Ничего подобного я не читала ранее. Сказать, что это было смешно, мало. Я хохотала, как умалишённая. Мои соседки сначала даже слегка  растерялись – не позвать ли медсестру мне на помощь. Потом же, послушав их, тоже немного похихикали. Увы, они были ещё совсем детьми. Стишки-порошки занимали целую страницу журнала «Крокодил». А кто помнит, она была немаленького размера. Но один из этих порошков поразил меня в самое сердце. По удивительному стечению обстоятельств, он был на тему «Евгения Онегина»!

евгений да идите к чёрту
татьяна пишет чуть дыша
что я могу ещё в ответ вам
сказать

  Именно так – с прописной буквы, без знаков препинания, классическим ямбом. Но позвольте! Онегинские строки написаны  тоже ямбом, тем же ритмом! А значит… Крамольная идея закопошилась где-то в тёмных кулуарах моего мозга. А что если и мне попробовать сочинить нечто похожее на эту тему. Перетереть, так сказать, письмо Татьяны Лариной Онегину в порошок, то есть - в порошки. Благо, наизусть я его помню очень твёрдо, блокнот и карандаш – под рукой, свободного времени – вагон и маленькая тележка!
 
  Чуть смущало моё благоговейное отношение к классику мирового уровня. Но вот же передо мной стишок-порошок, в котором фигурирует пушкинская героиня, напечатанный во всесоюзном издании! Значит, в принципе, можно замахнуться и на Пушкина. Тем более что и сам он, как вспоминали современники, любил поёрничать и подурачиться, составляя едкие эпиграммы, например. Так что, меня за мою шалость он как-нибудь извинит, я надеюсь. Ведь никакой похабщины я не собиралась сочинять. Не таким было моё воспитание. Папа с мамой краснеть за творческие потуги своей дочурки, уж точно не будут.
 
  Зачем мне понадобилось этим заниматься? Трудно объяснить. Наверное, таким способом мне хотелось просто выплеснуть из себя ту обиду и разочарование по поводу несостоявшегося сближения с одноклассником Евгением. Ведь я нафантазировала себе, что наше совместное выступление как-то расположит его ко мне. А он даже никак не отреагировал на то, что я попала в больницу! Это была моя маленькая месть. Глупая детская месть, типа, отморожу уши назло маме… Такой вот парадокс – условно виноват был одноклассник, а отвечать за это приходилось всё тому же Пушкину.

  До выписки оставалось три дня. Они пролетели, как один, так как я была очень занята, в творческом угаре кропала эти самые стишки-порошки.
Назвала я свой опус «Страсти по Евгению». Название возникло как-то само собой, как ответ на вопрос соседки по палате, что это за страсти такие я пишу целыми днями в блокнот.

  Так как онегинская строфа идеально подходила по ритму и размеру для подобного рода стишков, я брала первые две строки без изменения и добавляла придуманные с усечённой четвёртой строчкой. Сложно было придумать что-то смешное и неординарное, сдвигающее мозг набекрень, но в меру своих сил и способностей я всё-таки нечто изобразила. Итак.

Страсти по Евгению.

я к вам пишу чего же боле
что я могу ещё сказать
в нощи я в вашу душу  влезу
как тать

но вы к моей несчастной доле
хоть каплю жалости храня
контроль ослабьте и впустите
меня

когда б надежду я  имела
хоть редко хоть в неделю раз
вам на дом присылать с проверкой
горгаз

чтоб только слышать ваши речи
вам слово молвить и потом
ловить мышей в том соревнуясь
с котом

в глуши деревни вам всё скучно
а мы ничем мы не блестим
нам даже до сих пор не ведом
интим

души неопытной волненья
смирив со временем как знать
я стала б репу в огороде
сажать

другой нет никому вовеки
не отдала бы сердце я
никто ведь в жёны брать не хочет
меня

вся жизнь моя была залогом
свиданья верного с тобой
не дай же век окончить старой
каргой

ты в сновиденьях мне являлся
незримый ты мне был уж мил
как бледный призрак среди старых
могил

вся обомлела запылала
и в мыслях молвила вот он
навстречу прыгнув как в последний
вагон

не правда ль я тебя слыхала
ты говорил со мной в тиши
а если нет то всё пропало
пиши

не ты ль с отрадой и любовью
слова надежды мне шепнул
чего ж теперь шипишь как дикий
манул

быть может это всё пустое
обман неопытной души
и мне достанутся без масла
шиши

я жду тебя единым взором
надежды сердца оживи
моей напейся если хочешь
крови

стыдом и страхом замираю
но мне порукой ваша честь
хоть грамматических ошибок
не счесть

  Не знаю, уж каким образом, но моя уловка сработала! Как будто гнойник прорвался, и боль стала вполне терпимой, а воспаление уменьшалось с каждым днём. То есть теперь я смогла думать о чём-либо ещё, кроме своей обиды на обожаемого мальчика. А так как начались не только каникулы, но и пора летних отпусков у родителей, мы всей семьёй отправились в санаторий-профилакторий для работников культуры нашего города. Забыла упомянуть, что папа с мамой трудились вместе в одной местной  газете-многотиражке. Не хочу сказать, что я была безумно рада подобному отдыху, но в том году в начале лета стояла такая одуряющая жара, что лучше уж было изнывать от неё на берегу речки, чем в раскалённом городе.

  Конечно же, главным образом я собиралась читать  книги по школьной программе десятого класса. Естественно, это была «Война и мир». Но – о, ужас – по нелепой случайности я запихнула в чемодан фолиант, в котором были третий и четвёртый том. А так как я не отношусь к любителям читать книги с конца, то сильно расстроилась. Однако в санатории оказалась вполне приличная библиотека, и Толстой с эпопеей имелся в наличии.
 
  Так вышло, что отправилась я в эту библиотеку после обеда, так сказать, во время тихого часа. Хотя часы работы, указанные на двери, сообщали, что ещё пару часов они должны были быть гостеприимно распахнуты, на деле меня встретил настоящий висячий замок. Но так легко сдаваться не хотелось. Я уселась на тёплую бетонную ступеньку лестницы невысокого библиотечного крыльца и стала лениво осматривать небольшой скверик, разбитый напротив павильона библиотеки.

  И впрямь, минут через десять к зданию подошли молодая женщина с белобрысым пареньком. Я вертела свои очки в руках, поэтому не сразу разглядела того. Но когда он вдруг сказал мне «привет» да ещё назвал по имени, я от неожиданности даже рот раскрыла. Это был ещё один мой одноклассник – Вовка, гм-гм, Владимир.
Как выяснилось позже, его тётя летом подрабатывала в санаторской библиотеке во время заездов, а племянника отправляли к ней по-родственному. Жили они в задней комнате библиотеки, а в столовой сердобольные поварихи кормили Володьку просто так. Хотя он и хвастался, что здорово помогает на кухне перетаскивать тяжёлые ящики и мешки с продуктами, разгружать машины с провизией.

  Его тётя очень обрадовалась, что у Вовчика появилась подружка-ровесница, так как молодёжи нашего возраста в санатории практически не было, и приходилось хвостом таскать его повсюду за собой. Мда… Я почему-то её радости не разделяла. И в классе-то с этим ботаном не особо общалась, а уж на отдыхе… И всё же пару раз я согласилась покататься  с Вовкой на лодке по заросшей камышом и рогозом речке. И вот тут-то от него и узнала, сама того не ожидая, где проводит каникулы мой ненаглядный Евгений. А он, в отличие от нас, не кормил  комаров  и не пугал лягушек  на захудалой речушке, а отдыхал где-то в Болгарии на Золотых песках. Причём отправился туда с родителями  чуть ли не на следующий день после нашего злополучного литературного вечера. Таким образом, о том, что я провалялась в больнице, Евгений даже не был в курсе. Подружки мои, навещавшие меня, сами понятия не имели, куда в конце учебного года исчез наш фаворит, во-первых, а, во-вторых, что подобная информация меня могла интересовать. Я очень хорошо шифровалась. Вот, казалось бы, пустяк, мелочь, а у меня на душе от этой новости сделалось светло и тепло. Мой кумир был реабилитирован!

  Но настоящее чудо ждало меня дома! Среди стопки различной корреспонденции, которую вынимала из нашего почтового ящика соседка по подъезду, дабы не привлекать внимания к забитому ящику домушников, мол, квартира пустует, которую она принесла после нашего возвращения, была красивая яркая открытка, изображающая морской пейзаж! На обратной стороне почерком Евгения были написаны всего два слова – «Привет из Болгарии!» Ну, да – скромненько, но со вкусом.
Значит, он наизусть помнил мой адрес! Что-что, а это уж кое-что значило! Был всё-таки, какой-никакой интерес у этого неприступного субъекта к моей скромной особе! Никто просто так не будет запоминать адрес человека, на которого ему чихать! Тем более присылать из заграницы открытки с приветами. Значит, думал, вспоминал обо мне! Короче, несколько дней я прожила в эйфории. И ждала, что моя история получит вскоре счастливое продолжение. Ах, как я понимала Наташу Ростову с её влюблённостью в князя Болконского. Однако я оказалась героиней совсем другого романа.

  Как я уже упомянула, пару дней во мне всё клокотало от распиравшей меня радости. Родители с подозрением косились на меня. Моё поведение, явно, было не совсем адекватным. А на физиономии приклеилась дурацкая улыбка. Я постоянно мурлыкала под нос какие-то песенки, чего, если честно, никогда не делала раньше. Но так как аппетит и сон у меня были в норме, то поход к педиатру пока отложили. А у меня тем временем созрел, как мне грезилось, гениальный план. Я решила в ответ тоже послать Евгению письмо, вернее, послать ему в письме переделанное письмо Татьяны Лариной, ну, мои стишки-порошки. А что? Пусть знает наших!

  Не сомневайтесь, адрес Евгения я тоже знала наизусть! Решила всё же добавить некую интригу и никак письмо не подписала. Более того, я напечатала его на маминой старенькой печатной машинке. Правда получилось бледновато, видимо копировальная лента пришла в негодность. Не беда! Так было ещё загадочней. Не учла одного – его адрес на конверте был написан-то моей рукой. И, как выяснилось позже, Евгений  тоже прекрасно знал  мой почерк.

  Дни потянулись в томительном ожидании, кажется, так пишут в романах. Я-то, естественно, чем-то занималась, читала, ходила в кино, но – главное – я ждала ответа, ну, хоть какого-нибудь. Однако прошёл месяц, но никакого развития сюжета не произошло...

(продолжение следует)