Парагвай - Разгром первого социализма Кара-Мурза С

ПАРАГВАЙ: РАЗГРОМ ПЕРВОГО СОЦИАЛИЗМА.

(Приложение к докладу.   
докладчик  С.Г. Кара-Мурза, доктор философских наук,
 Доклад
 ДОКТРИНЫ ЭКОНОМИКИ КАК ОРУЖИЕ ГИБРИДНЫХ ВОЙН. ОПЫТ XX ВЕКА  - сделан на научно-методологическом семинаре 24 апреля 2018 года)



Прокси война Англии
 «Чтобы опpеделить, был ли политический pежим инков социалистическим или тоталитаpным, было исписано моpе чеpнил. В любом случае, этот pежим выpажался чеpез самые совpеменные фоpмулы и на несколько веков опеpедил евpопейские феномены того же типа».
(К. Леви-Стросс. Структурная антропология).

Эдуардо Галеано. Вскрытые вены Латинской Америки
Фрагмент.
Война Тройственного союза против Парагвая:
как искореняли опыт независимого развития Парагвай и Боливия – наиболее отсталые и бедные из южноамериканских государств.

 Парагвайцы до сих пор страдают от последствий опустошительной войны, вошедшей в историю Латинской Америки как самая постыдная её глава. Она известна как война Тройственного союза. Бразилия, Аргентина и Уругвай устроили тогда настоящий геноцид. Они не оставили здесь камня на камне и практически покончили с мужским населением в Парагвае. Хотя Англия не приняла непосредственного участия в свершении этого чудовищного «подвига», на нём нажились именно британские торговцы, банкиры и промышленники.

Агрессия была финансирована от начала до конца Лондонским банком, банкирским домом «Бэринг бразерс» и банками Ротшильда на условиях, которые в последующем закабалили и страны-победительницы.

До того, как его превратили в руины, Парагвай представлял собой исключение среди латиноамериканских стран: парагвайцы были единственной нацией, не изуродованной иностранным капиталом. Долгие годы (с 1814 по 1840), железной рукой поддерживая порядок, диктатор Гаспар Родригес де Франсиа растил, словно в инкубаторе, независимую и устойчивую экономику, развивавшуюся в полной изоляции от мира.

Государство, имевшее неограниченную власть и проводившее политику патернализма, вытеснило национальную буржуазию, заняло её место и взяло на себя её роль: сформировать нацию, распределить её ресурсы и распорядиться её судьбой. Выполняя задачу подавления парагвайской олигархии, Франсиа опирался на крестьянские массы. Он добился мира внутри страны, установив жёсткий «санитарный кордон» между Парагваем и остальными странами, образовавшимися на территории бывшего вице-королевства Ла-Плата. Экспроприация, ссылки, тюрьмы, преследования и денежные штрафы – всё это было пущено в ход не для того, чтобы упрочить господство землевладельцев и торговцев в стране, а, наоборот, для его ликвидации.

В Парагвае отсутствовали, да и потом не появились, какие бы то ни было политические свободы и оппозиции, но в тот исторический период только те, кто потерял былые привилегии, тосковали по демократии. Когда Франсиа умер, в стране не было крупных частных состояний, и Парагвай был единственным государством в Латинской Америке, не знавшим нищенства, голода, воровства; путешественники находили здесь оазис спокойной жизни посреди континента, сотрясаемого бесконечными войнами.
Побывавший здесь североамериканский агент Гопкинс в 1845 г.
информировал своё правительство о том, что в Парагвае «нет ни одного ребёнка, не умеющего читать и писать...».

Это была единственная страна, взор которой не был прикован к заморским берегам. Внешняя торговля не стала здесь стержнем национальной жизни; доктрине либерализма, которая идеологически соответствовала потребности в создании мирового капиталистического рынка, нечем было ответить на вызов Парагвая, брошенный им в начале прошлого века, – страны, вынужденной развиваться в изоляции от других наций. Уничтожение олигархии позволило государству взять в свои руки основные рычаги экономики и последовательно проводить политику автаркии, замкнувшись в своих границах.

После Франсиа правительства Карлоса Антонио Лопеса и его сына Франсиско Солано Лопеса продолжили и развили дело своего предшественника. Страна переживала экономический подъём.
Когда в 1865 г. на горизонте появились агрессоры, в Парагвае уже имелась телеграфная связь, железная дорога и немалое число фабрик по производству строительных материалов, тканей, пончо, бумаги, красок, фаянса, пороха. Двести иностранных специалистов, получавших хорошее жалованье из государственной казны, оказывали стране активную помощь. С 1850 г. на литейном заводе в Ибикуе производились пушки, мортиры и ядра всех калибров; в арсенал города Асунсьон поступали бронзовые пушки, гаубицы и ядра. Чёрная металлургия, так же как и другие основные отрасли промышленности, находилась в руках государства. Страна располагала собственным торговым флотом, а некоторые из тех кораблей, что ходили под парагвайским флагом по реке Парана, через Атлантику или по Средиземному морю, были построены на судоверфи в Асунсьоне.

Государство монополизировало внешнюю торговлю: юг континента снабжался мате и табаком, а в Европу экспортировались ценные породы древесины. Положительное сальдо торгового баланса было неизменным. Парагвай имел устойчивую национальную валюту и располагал достаточным богатством, чтобы делать крупные капиталовложения, не прибегая к иностранной помощи. У страны не было ни одного сентаво иностранного долга, однако она была в состоянии содержать лучшую армию в Южной Америке, заключать контракты с английскими специалистами, которые предоставляли стране свои услуги вместо того, чтобы заставлять её служить им, англичанам, а также посылать в Европу учиться и совершенствовать свои знания парагвайских студентов. Прибыль, которую давало сельскохозяйственное производство, не проматывалась попусту и не тратилась на бессмысленную роскошь, не попадала ни в карман посредников, ни в цепкие лапы ростовщиков, ни в графу прихода британского бюджета, – графу, которая за счёт фрахта и пропусков подкармливала Британскую империю.

Империализм, как губка впитывавший богатства других латиноамериканских стран, здесь был лишён такой возможности. В Парагвае 98% территории составляло общественную собственность: государство предоставило крестьянам наделы земли в обмен на обязательство обживать их и постоянно обрабатывать эти участки без права продажи. Существовали к тому же 64 «поместья родины», то есть хозяйства, которыми непосредственно управляло государство. Ирригационные работы, строительство плотин и каналов, новых мостов и дорог во многом способствовали подъему сельскохозяйственного производства. Вновь, как в былые доколониальные времена, здесь стали собирать по два урожая в год.
Всему этому творческому процессу, без сомнения, способствовали традиции, оставленные деятельностью иезуитов.

Парагвайское государство проводило политику протекционизма по отношению к национальной промышленности и внутреннему рынку самым ревностным образом, особенно с 1864 г.; реки страны были закрыты для британских судов, заваливших изделиями манчестерских и ливерпульских мануфактур все остальные страны Латинской Америки. Торговые круги Англии испытывали беспокойство не только потому, что в самом центре континента оказался неуязвимым этот последний очаг национальной независимости, но особенно по той причине, что парагвайский опыт был убедительным и опасным примером для соседей. Самая передовая страна Латинской Америки строила своё будущее без иностранных капиталовложений, без займов английского банка и не прося благословения у жрецов свободной торговли.

Но по мере того, как Парагвай шёл вперед по избранному им пути, всё острее становилась необходимость выйти из добровольного заточения. Промышленное развитие требовало более широких и прямых контактов с мировым рынком, особенно со странами, производящими передовую технику. Парагвай был зажат между Аргентиной и Бразилией, которые вполне могли задушить его, сдавив горло его рек и наложив любую непосильную пошлину на транзит его товаров. Именно так и сделали Ривадавиа и Росас. С другой стороны, стремление упрочить власть олигархии в этих государствах вызвало острую необходимость покончить с опасным соседством со страной, которая умудрялась сама себя обеспечивать и не желала преклонять колени перед британскими торговцами.

Во время пребывания в Буэнос-Айресе английский министр Эдвард Торнтон принял активное участие в подготовке войны.
Накануне её он присутствовал в качестве советника на заседаниях правительственного кабинета, сидя рядом с президентом Бартоломе Митре. Под его неусыпным надзором плелась сеть провокаций и клеветы; кульминацией явилось подписание аргентино-бразильского пакта, это был смертный приговор Парагваю.

Венансио Флорес вторгся в Уругвай, поддержанный обоими сильными соседями, и после бойни в Пайсанду создал в Монтевидео своё правительство, которое стало действовать по указке Рио-де-Жанейро и Буэнос-Айреса. Так был образован Тройственный союз.

До этого президент Парагвая Солано Лопес угрожал начать войну, если будет организовано вторжение в Уругвай. Он хорошо знал, что в таком случае на горле его страны, загнанной в угол самой географией и врагами, сомкнутся железные клещи. Правда, историк либерального толка Эфраим Кардосо считает, что Лопес бросил вызов Бразилии просто потому, что обиделся: он мол, просил руки одной из дочерей императора, а тот ему отказал.
Началась война. И была она делом рук вовсе не Купидона, а Меркурия.

Печать Буэнос-Айреса называла парагвайского президента «Аттилой Америки». «Нужно раздавить его, как гадину!», – призывали газеты в редакционных статьях. В сентябре 1864 г.
Торнтон послал в Лондон подробное секретное донесение. Оно было отправлено из Асунсьона. Он описывал Парагвай, как Данте – ад, однако не забыл расставить нужные акценты: «Ввозные пошлины почти на все товары составляют от 20 до 25% ad valorem;
но поскольку эта стоимость определяется исходя из текущих цен на товары, размеры пошлины достигают 40-45% цены по накладной.

Вывозные пошлины составляют от 10 до 20% стоимости...».
В апреле 1865 г. английская газета «Стандард», выходившая в Буэнос-Айресе, уже праздновала объявление Аргентиной войны Парагваю, президент которого «нарушил все общепринятые нормы цивилизованных стран», и заявляла, что шпагу президента Аргентины Митре «в её победном марше за правое дело осенит не только былая слава, по и могучая поддержка общественною мнения». Союз с Бразилией и Уругваем был заключен 10 мая 1865 г.; условия этого соглашения были опубликованы в печати годом позже – их изложила британская «Таймс»; эти данные газета получила от банкиров, предоставлявших кредиты Аргентине и Бразилии. В договоре будущие победители заранее делили добычу.
Аргентина прибирала к рукам всю территорию Мисьонес и огромную провинцию Чако; Бразилия присваивала огромные пространства к западу от своих границ. А Уругваю, находившемуся под властью марионетки этих двух держав, ничего не перепало.
Митре заявил, что войдёт в Асунсьон через 3 месяца. Но война продолжалась 5 лет. Это была настоящая резня.

Парагвайцы упорно защищали свои позиции, цепляясь за каждую пядь земли у реки Парагвай. «Ненавистный тиран» Франсиско Солано Лопес повёл себя героически и выражал народную волю, призывая к защите родины; парагвайский народ, полвека не знавший войн, боролся под его знамёнами не на жизнь, а на смерть.
Мужчины и женщины, дети и старики – все сражались как львы.
Раненые, попадавшие в плен, срывали с себя бинты, чтобы их не заставили воевать против братьев. В 1870 г. Лопес повёл свое войско, похожее уже на сонмище призраков, – стариков и мальчишек, надевавших фальшивые бороды, чтобы издали казаться врагам старше, – в глубь сельвы. Захватчики, готовые всех вырезать, штурмовали развалины Асунсьона.

Парагвайского президента сначала ранили из пистолета, а затем добили ударом копья в лесной чаще на горе Кора. Перед смертью он воскликнул: «Я умираю вместе с моей родиной!». Это была чистая правда. Парагвай умирал вместе с ним. Незадолго до этого Лопес приказал расстрелять собственного брата и епископа, которые шли с ним в этом караване смерти, лишь бы они не попали в руки врагов. Захватчики, пришедшие «освободить» парагвайский народ, просто истребили его. В начале войны население Парагвая было почти таким же, как и население Аргентины. В 1870 г. в живых осталось 250 тыс. парагвайцев, то есть меньше одной седьмой. Таким был триумф цивилизации.

Победители, разорённые расходами, которые им пришлось понести, чтобы довести до конца это преступление, оказались в полной зависимости у английских банкиров, финансировавших кровавую авантюру. Рабовладельческая империя Педру II, армия которой пополнялась за счёт рабов и пленных, всё же захватила более 60 тыс. кв. км территории Парагвая, а также получила большое количество рабочей силы – множество пленных с клеймом рабов были отправлены на кофейные плантации в Сан-Паулу.
Аргентина, в которой президент Митре расправился с собственными федеральными предводителями, присвоила себе 94 тыс. кв. км чужой земли и другие трофеи. Сам Митре так писал об этом: «Пленных, и другую военную добычу мы поделим согласно договору».

Уругвай, где уже исчезли или пребывали в опале последователи Артигаса и где властвовала олигархия, участвовал в войне как младший партнёр, не получив какого-либо вознаграждения.
Многим уругвайским солдатам вынуждены были связывать руки, когда их сажали на корабли, направлявшиеся на войну против Парагвая. Все три страны потерпели финансовый крах, усиливший их зависимость от Великобритании. Кровавая расправа с Парагваем наложила несмываемую печать на дальнейшую судьбу этих стран.

Бразилия выполняла роль, которую Британская империя отвела ей ещё в те времена, когда англичане перенесли португальский трон в Рио-де-Жанейро. В начале XIX в. Каннинг дал своему послу, лорду Стренгфорду, недвусмысленные инструкции: «Превратить Бразилию в основную базу для реализации продукции английских мануфактур в Латинской Америке». Незадолго до начала войны президент Аргентины открыл новую железную дорогу, оборудованную англичанами, и произнес по этому поводу пламенную речь: «Какова движущая сила этого прогресса? Господа, это английский капитал!».

Мало того, что разгромленный Парагвай обезлюдел: исчезли таможенные пошлины, погасли плавильные печи, реки открылись для свободной торговли, страна потеряла экономическую независимость и огромные территории. А на тех землях, что остались Парагваю, победители ввели право на беспошлинную торговлю и учреждение латифундий. Всё было разграблено и распродано:
земли и леса, шахты, плантации мате, здания школ.
Марионеточные правительства, подчинявшиеся оккупантам, сменяли в Асунсьоне друг друга.

Нe успела закончиться война, как Парагвай, в котором ещё дымились руины, получил первый в его истории иностранный заем.
Он был британский, разумеется. Заем был в миллион фунтов стерлингов, но Парагваю досталось меньше половины; а в последующие годы благодаря финансовым перерасчётам размеры внешнего долга страны уже перевалили за 3 млн. Когда в Китае в 1842 г. закончилась «опиумная» война, тут же в Панкине был подписан договор о свободной торговле, обеспечивший британским коммерсантам право свободного ввоза наркотиков на китайскую территорию. Введение свободной торговли в Парагвае также было навязано сразу же после его разгрома. Были заброшены посевы хлопчатника, а Манчестер добил текстильную промышленность страны – ей уже никогда не суждено было подняться.


(конец выписки приложения доклада)
.