Если ты другой... 11

В глубину затишья   проник    торжествующий писк,  задевший сознание  лишь краем. Ткань  сновидений была воздушна,  но крепка и держала, как  паутина,  однако   последовавшая возня  все-таки  прорвала  ее  -  Фиада открыла глаза.

Свет  разливался  среди деревьев,  пока еще  неяркий, но веселый.  Лес    нежился в сонной истоме. Пахло  парной землей,   горьковатым   духом  листвы  и грибной прелью.

Рядом с  Фиадой   под веткой   суетилась   белка,  накалывая  на сучок маленький подберезовик.  После  дождей  молодые,  бравые  грибы  вышли  на поляну   богатырской   ратью,  и  белка с утра  кинулась  на заготовку.  Это  ее  возня  разбудила Фиаду.
 
Ну, хвостатая!  Могла бы и  пораньше  поднять    нимфу!  Солнце уже  взошло,  и  на встречу  к  наступающему  дню   Фиада опоздала, - он лишь посмеется   ее приветствиям,  потому что сам пришел раньше.
 
Ах, как   долго она спала!  Даже отяжелела,  как  медведь,  выбравшийся по весне из берлоги.

Лес просыпался,  умытый  и обновленный. Сонно потягивались,  встряхивая листву, деревья. Ветерок   вертелся у  верхушек,  оглаживал  ивы,  ерошил  вихорки   берез.  Осины  не трогал – и без него  не могли они  унять свои листочки  - каждый  трепыхался, как хотел, без ритма и без  порядка.  Эта  их  вольность  создает  впечатление, что осина  постоянно нервничает  и чего-то боится,  только нет  в лесу  смелее дерева,  чем  осина, - никакая тьма  ей не страшна.

Весело звенели,  задорно  перекрикиваясь,  птицы.  Да и сам  день  звенел  радостью.
Сколько бы ни  навязывал своей печали дождь, но  жизнь  держится  на  радости, а  взрастает   воодушевлением.

Скорее же!  Нужно лететь к сестрицам. Как  же   соскучилась  Фиада  по  их ясным лицам, по веселому щебету!  Наверняка собрались уже  все  на  опушке,  где  обычно  витает  Креада,  наблюдая и за лесом,  и за лугом.

Ветерок,  почуяв движение,  бросился в погоню,  нагнал, озорно  заломил крылышки.  Не до  тебя,  проказник!

Нимфы,  луговые и лесные,  слетелись  все.   Каждая  -  сама улыбка.
 
Дел,  конечно  же,  набралось с лихвой,  но Креада  не  торопит,  дает возможность обнять друг друга,   свиться восторгом. Сама в гуще  гомона,  но  больше молчит,  посмеивается.

А потом  кто-то  из  луговых восклицает:

- Ой,  а у нас   сюрприз!  Просто  замечательная  новость!

Дружное «Аааах!»   Все  в нетерпении:  ну,  не томи.

- Люди  уезжают.   Наконец-то! – затрепетала крылышками,  возликовала  нимфа.


Люди? Уезжают?  И это  -  замечательная  новость? Вспышку безотчетного ужаса не назовешь сюрпризом.

Сердце  Фиады  оборвалось.  Или  это  обрушился мир?
Нет,  мир  все  тот  же, только потускнел вдруг, стал  тревожно-сумрачным от нахлынувшей  волны внезапной боли.

Люди…  уезжают… Покидают  лес   и…  Фиаду.  Странно,  но почему вдруг  повеяло тенью предательства?  Люди  ничего ей не должны.   Но…   они  уносят  с собой   мир,  полный иной жизни,  иных  чувств и красок.   Мир,  незаметно  ставший  частью  души  Фиады…   как  теперь его вырвать?
 
Люди уезжают…   Сестрицы  приняли новость с восторгом, -  насолить им   археологи успели немало.
 Ягодка,  коль  уж  речь  зашла  о   смертных,   тут же  принялась   пересказывать  предания,  услышанные от  Болотницы.  Она то и дело тормошила  Фиаду,  пытаясь  уточнить какие-то моменты,  но  та отвечала невпопад,  потому  что  была  как в тумане.   Фиада   думала о своем.  О том,  что  разрывало сердце.

Люди,  непредсказуемые и беспокойные, источающие сок знаний, неведомых  стихиалям, чувств, расцвечивающих мир, не  поделятся  больше  своими запасами.

 У сестриц,   конечно,  есть  повод  для радости,  -  археологи  причинили  немало вреда,  столько  живого  пострадало. Без них   здесь   станет  спокойнее  и чище.  Только    вместе с шумом  и   дымом костров   люди унесут   свои песни.   Вместе с суетой  и сплетнями  заберут  букеты ярчайших чувств,  смеха, немыслимых  событий.
И…  заберут  Никиту…

  Лес ждал ее забот, улыбался приветственно, махал  бессчетными  ладошками листьев, а ее ответная улыбка словно потеряла крылья.  Где  ее  былая   легкость?  От прежнего самообладания остался  маленький кусочек  –  только для того,  чтобы не напугать   своим   отчаянием   сестриц,  что уже потихоньку разлетались  по делам.

Креада  подлетела неслышно, увлекла   с собой,  подальше от  любопытных  глаз.

- Дорогая,  ты в порядке?

- Да…   конечно. Тетушка,  я помню,  помню о делах.  Только…  мне нужно сейчас к холмам…  Я быстро!

И,  даже не испрашивая разрешения, - вдруг бы отказали,  - рванула вперед. Скорей! Скорей!

Туда,  к лагерю, где стук,  беготня и сумятица, где люди суетятся  муравьями, но  кротости имеют не больше,  чем у богомолов. Вон королева с непреклонностью решений и жестов,  странно пришибленный возле нее Борис, показательно усердная Варя, ожившая Настя… что-то в ней изменилось… но сейчас не до просмотров…  потом…  потом…  Где Никита?

Он обнаружился  у строений  на  отшибе,   в   попытке   разобрать  деревянную  кабинку под названием  «душ».  По правде говоря,  настоящих  усилий  приложено еще  и не  было –  весь   их  с напарником  пыл  ушел  в дискуссию.  Обсуждалось нечто   археологически- замысловатое,  звучавшее  для  Фиады   тарабарщиной,  но  поглотившее внимание ребят  без остатка.  Собеседник Никиты, доказывая   свое,  наседал,  горячился,  размахивал руками с зажатым в них  инструментом.

Никита  ухмыльнулся:

- Ну,  раз уж ты нацелил  на меня    шуруповерт,  тогда ты, несомненно,  прав. Под  дулом  оружия   все аргументы  кажутся  железными.

И расхохотался.

Фиада  смотрела  на его   горячее от смеха лицо и  удивлялась:  как  могла  Настя  променять  вот это сияющее зарево  души  на  мрак  пустоты,  прикрытой  внешним лоском?

Теперь уже Никита с оппонентом хохотали вместе,  и так много  было в этом смехе!  Того  великого,  что объединяет  самых разных, мирных и  воинственных, злых и добрых, сильных и слабых,  чутких и  непонимающих  в то,  что зовется человеческим миром.В раскладе  небесных  сил  смех – одна из самых  могущественных.

Фиада смотрела и смотрела, не в силах оторваться  от улыбки Никиты, от  щедрости  его брызжущего  света,  наполняющего пространство  и  лица  встречных, от той уверенной теплоты, что лучше всего отражала  самое главное в человеке – его умение любить.

Кто-то тихо тронул ее за плечо:

- Довольно, дорогая.  Тебе  пора.

Креада!  Тетушка словно вытащила ее из морока. Напомнила  о той жизни,  что текла совсем  иначе.  Которая,  конечно,  была  прекрасна,  но сейчас вдруг показалась  холодной и тусклой.

- Я хочу  быть  с ним!  Я хочу с Никитой! – вырвалось у  нимфы.

- Не получится, - мягко возразила  Креада. – Ты – другая.

- Но я…  люблю  его!  - выпалила  Фиада.

- Люби,  -  легко согласилась   тетушка. – Любовь – чувство  прекрасное.  Пусть оно   всегда будет с тобой.

- Но когда любимый не рядом – это же  больно!  Невыносимо больно.

- Ах,  девочка, - вздохнула  Креада.  –  Не зря так беспокоился  твой дедушка,  узнав  о  гостях  из   смертных.   Напрасно  я,  наверное,  позволила тебе сблизиться с людьми, - ты все-таки познала боль. И как излечить,  как утихомирить теперь тоскующее твое сердце?  У  людей есть средство   от   печали  – слезы.   Ну,  а ты…    ты же не умеешь  плакать…


Продолжение    http://proza.ru/2024/10/15/993