3. Серенький Тау и птица Кар

Феликс Довжик

Серенький Тау и птица Кар

О сереньком Тау я узнал на работе в лаборатории. Мне нужно было настраивать прибор, а я думал о другом. Рассказ, о котором я много размышлял получился неинтересным. Всё в нём было продумано, но что-то не так внутри его. И Валя обижается. Мы собирались поехать на Кавказ, а я из-за прибора не могу назначить точную дату отъезда.

Я раскрыл окно и выглянул во двор. Вокруг ствола молодой липки, недавно нами посаженной во время очередного предпраздничного субботника, ветер озорно трепал какую-то бумагу. Наверно, большое объявление сорвал или плакат. Плакат! Вот что нужно для рассказа. Как же я забыл? Там, на уральском заводе, о котором мой рассказ, висели лозунги. Я заменю скучные куски описания текстами плакатов в их динамике. «Товарищи! Все силы на пуск трубного стана!».

Я обрадовался находке, успокоился и принялся исследовать прибор. Если работаешь с удовольствием, работа спорится, а когда она спорится, тут же приходит удача. Какой же я молодец. На этот раз я не прошёл мимо того, на что раньше не обращал внимание – всё в приборе понял, и у меня всё получилось, как в сказке.

Вот уже о сказке подумал – это я стыжу себя, чтобы не зазнаваться, а самому весело-весело, и я беззвучно замурлыкал: «Жил был у бабушки серенький козлик».

Рядом со мной за соседним стендом ведущий инженер другого прибора объяснял своей дипломнице худенькой и длинноногой Гале, какие ей нужно сделать расчёты к пояснительной записке дипломной работы. Я молча напевал сам себе: «Жил был у бабушки …», а Юра диктовал: «Тау равняется…». Его слова в моей голове слились с моей песенкой из одной строчки, и я, перепаивая паяльником схему в приборе, стал повторять: «Жил был у бабушки серенький Тау, серенький Тау, серенький Тау». Знакомая импортная буква стала загадочным именем, а песня в одну строку помогала мне работать паяльником.

Вечером после работы мы с Валей гуляли в лесу, шли по глухой просеке. «Кар-р, кар-р», – вдруг раздалось над нами.
– Боюсь – сказала Валя и прижалась ко мне.
– Не бойся, она хорошая.
– А ты расскажи сказку, я тогда не буду бояться.

Это Валя просит, чтобы я не думал ни о приборе, ни о рассказе, а с ней разговаривал, а то ей скучно идти. А я сказок не знаю. В детстве мне мама вместо сказок рассказывала о Козете и Жан Вальжане из «Отверженных» Гюго, о Мартине Идене и Артуре-Оводе и о многих других интересных людях, о которых она узнавала из новых прочитанных книг.

– Вот вырасту, научусь писать, сам напишу сказку о сереньком Тау и птице Кар.
– А кто такой Тау? Козлик?
– Нет, не козлик. Он – волшебник. Он Гале-студентке и мне принёс сегодня удачу – и я рассказал Вале всё, что знал о нём.

Мой первый рассказ, о котором в этой заметке идёт речь, был написан, и он мне нравился, а потом я его вместе с двумя другими последующими сжёг в костре.  После пожалел об этом. Кое-что из него впоследствии я использовал, а два других исчезли навечно. Они стёрты из памяти и восстановлению не подлежат. А жаль. Тема и персонажи в них были интересными, но рассказы нуждались в шлифовке, а я уже весь в других замыслах.

Данная зарисовка случайно уцелела. Она предвестница сожженным. Этим мне дорога.
И всё-таки. Сжигание своей литературной работы до подъёма на некоторый уровень умения, по-моему, должен переноситься легче, чем во время сползания с этого уровня.

Сужу по Шолохову. Он суть и идеологию многократно обещанного романа опубликовал в главной правительственной газете «Правда» во вкладыше на четырёх страницах, а сам роман после этого обществу не предъявил. Использовал для растопки камина.
Неглупый был человек. Всё понял по гробовому молчанию страны. Свою трагедию молча унёс с собой.
Гоголь тоже использовал камин, но он до этого побывал на вершине умения.
 
Со мною можно не соглашаться.
Наука – продукт истины, литература и искусство – продукт вкуса, а вкус у каждого свой.