Сказка, которую написал мой дядя

Мой дядя самых честных правил к счастью здоров и бодр! В свои 85, которые мы недавно отметили в теплом семейном кругу, продолжает работать на заводе, ходит на лыжах, любит литературу. А еще, по отечески внимательно относится к моим литературным опытам. Одна из моих историй вдохновила его написать собственную сказку. Публикую ее здесь с дядиного разрешения.
 


     Авенир Николаевич Юшков


   Черная кошка с рыжим отливом

I

В одном славном  городке жил, был скрипач по имени Якоб. Музыкантом он был преотличным. Лучшие дома Европы наперебой зазывали его, недурно вознаграждая за искусство. По природе своей непоседа, он ни к кому  не был привязан. Даже  со стариками родителями, души в нем не чаявшими, виделся не часто, проездом  из страны в страну. Якоб не был  женат. Он дорожил своей свободой.  Иногда знакомился со случайными женщинами, проводил с ними какое-то время и без сожаления расставался. Ему нравилась такая жизнь, не быть никому обязанным  и не чувствовать ни за кого ответственности.  По-настоящему дорожил он лишь верной своей спутницей - итальянской скрипкой. Без её чудесного пения не представлял Якоб жизни. Каждый вечер  в один и тот же час он укладывал свою красавицу в кожаный футляр с малиновой бархатной обивкой, бережно, словно ребёнка в колыбель. Мир погружался в безмолвие. Утром, с первыми лу¬чами солнца, пробужденная любящей рукой,  скрипка вновь наполняла его жизнь прекрасной музыкой. Ничто не нарушало установившейся раз и навсегда между ними гармонии.   Так бы все и шло. Но однажды в пути скрипач сильно простудился  и слёг. В беспамятстве лежал он в придорожной гостинице. За окном бушевало ненастье. Погожие дни сменились промозглыми. Холодный ветер насквозь пронизывал несущиеся по дорогам почтовые  дилижансы, привозившие, в том числе и ему, письма ценителей музыки с требованиями заплатить неустойку за сорванные концерты. Негодование вельмож, не дождавшихся артиста, возрастало. Якоб метался в бреду. А в комнате, пользуясь безнаказанностью, бесчинствовали мыши: скакали по столам и подоконникам, пробовали на зубок все подряд, источили ноты, свечи, подгрызли даже футляр итальянской скрипки. В комнату время от времени наведывался встревоженный хозяин; убедившись, что постоялец жив, оставлял  у изголовья воду, не забывая пополнить стопочку счетов за постой. Между тем состояние его ухудшалось.  У него был жар, голова разламывалась от боли, а  тело постоянно содрогалось от удушающего  кашля. В проблески сознания он  винил себя за то, что соблазнившись высоким гонораром, оказался в этом захудалом северном городишке.  Якоб не помнил, сколько дней он так провёл в полубреду. Страх и отчаяние поселились в нем. Однажды в минуту просветления он открыл глаза и, его озарило  видение. Перед ним стояла девушка в светлом одеянии. «Пресвятая дева Мария - прошептал он, вспомнив молитву, которой в детстве учила его мать – спаси меня».  Дева Мария коснулась его лба прохладной рукой, потом обтёрла его лицо влажным полотенцем и ласково  улыбнулась. Якоб навсегда запомнил этот день, день начала своего выздоровления. Девушку звали Алина. Это хозяин привёл её, опасаясь, как бы постоялец  не умер в его заведении. Алина почти целый день проводила с больным, кормила его с ложечки, поила  отварами горьких трав, взбивала подушки, укрывала одеялом, уговаривая как маленького  ребёнка.  С появлением Алины в номере поселилась кошка, сразу прогнавшая мышей.  И  вот кризис миновал. Молодой организм Якоба поборол болезнь. За  время выздоровления он так привык к ласковым рукам Алины, исподволь любуясь её стройным станом.  Странное чувство зародилось в нем. Он признался самому себе, что она нравится ему, но совсем не так, как ему нравились женщины в его мимолётные знакомства. Якоб расплатился с хозяином, нетерпеливым вельможам написал письма с извинениями, отдал в починку футляр скрипки, и все медлил  с отъездом;  Алину видел мельком на хозяйской половине. Перед отъездом он попросил её зайти. Ему показалось грустным её лицо, слова благодарности, которые он хотел сказать, никак не складывались  в нужную фразу. Ничего не придумав, Якоб сразу предложил Алине деньги за её заботу о нем, выложив на стол стопку кредиток и почти сухо изрёк:  «Это вам».  Алина отшатнулась, как от удара и хотела тут же выйти. Якоб удержал её, взяв за руки и, вдруг, неожиданно для себя, наклонился и  стал страстно целовать их. Потом их глаза встретились, полные слез девичьи глаза и его глаза, радостно удивлённые. «Добрая, милая Алина, мы расстаёмся с вами, но,  быть может, не навсегда..; а сейчас я хочу сыграть для вас». Якоб усадил Алину в кресло, достал из футляра скрипку. Он увидел себя на сцене перед замершей в ожидании публикой, взгляд его сделался устремлённым в бесконечность. Якоб извлёк смычком короткий звук, подтянул колки, выдержал паузу и…  Якоб был   в ударе, и его скрипка пела    о том, что он не умел выразить словами. «Я непременно снова приеду в ваш город» - были его  слова при расставании. «Я буду ждать» - в унисон ему ответила Алина.  И снова началась привычная жизнь  музыканта скитальца    по городам и странам. Поклонники, светские рауты, званные обеды стали заполнять его жизнь. Слава следовала за ним по городам и весям. С некоторых пор одно странное обстоятельство не сразу было замечено им. Однажды у себя в номере он увидел кошку и уж собирался выгнать её вон,  да тут вспомнил, как кошка отвадила мышей в той злополучной гостинице, где он  валялся больной  и, равнодушно взглянув на неё, оставил. Якоб не был ласков, не имел привычки  подкармливать приблудную животинку, как иные сердобольные люди. Кошачьи мяуканья раздражали его, отвлекая от любимого занятия. Если какой-нибудь гостиничной кошке приходила охота потереться об его колено, Якоб тут же выставлял её за дверь. Каково же было его удивление, когда в следующей гостинице он снова обнаружил ту же самую кошку. Кошка была совершенно чёрная, а когда на неё падал солнечный свет, её мягкая шёрстка загоралась рыжими искорками. Кошка казалась диковатой, не пыталась прыгнуть ему на колени, и держалась на почтительном расстоянии. То же самое повторилось и в следующей гостинице, и в следующей. Неизвестно, что её привлекало в этом суховатом человеке, то ли  тембр его голоса или едва уловимый запах его вещей, впитавших ароматы множества стран и земель, или музыкальные рулады, целыми днями льющиеся  из его окон, ибо наскоро позавтракав, скрипач принимался репетировать. Так или иначе,  в какой-то момент Якоб заметил, что кошка повсюду следует за ним. Пару раз он на неё шикнул и попытался скрыться  в толпе, затеряться в лабиринте улиц. Безрезультатно. Человеком он был не злым, мысль о мерах более суровых - вроде камня или палки - не приходила ему в голову. Поразмыслив, Якоб решил не обращать на странное животное внимания, в надежде, что со временем оно само отстанет.  Но кошка не отставала. Сидела под окнами домов, в которых он выступал,  поджидала у дверей гостиниц, в которых он останавливался. Иногда кошка отлучалась по своим делам. Но, даже выпустив скрипача из виду,  всегда отыскивала его след.   Со временем Якоб привык к тому, что кошка постоянно маячит где-то поблизости,  и уже не замечал, как она  проникала в комнаты, в которых он ночевал. Чем бы он ни занимался, кошка тихо садилась неподалёку и смотрела. Глаза её становились солнечно-янтарными, зрачки расширялись, и она чуть слышно  мурчала.  Когда он укладывался в постель, кошка норовила пристроиться  в ногах. Скрипач, не терпевший этого, выпихивал её на пол, но наутро обнаруживал в уголке кровати, свернувшуюся клубочком. В простывшей за ночь комнате её тепло приятно согревало Якоба. Но он никогда не признался бы в этом. Дни музыканта были расписаны на много недель  вперёд, и у него не было ни времени, ни желания заботиться о ком-то кроме себя и своего инструмента. Кошка сама о себе заботилась. Скрипач даже имени ей не дал, ведь он никогда её не звал. Она и так всегда была рядом. Так прошло полтора года. Якоб не изменял своим правилами привычкам. Успех сопутствовал ему. Вот только все чаще в минуты раздумий начинал с теплотой вспоминать Алину, свою спасительницу из далёкого северного города. Едва зародившееся тогда чувство не остыло в нём. Это чувство порой отвлекало его от работы и мешало сосредоточиться перед выступлениями. Бесконечные гастроли стали утомительны. Беспричинное раздражение и недовольство собой овладели им.  В один из таких дней ему захотелось выплеснуть все недовольство на окружающий мир. В отеле он  обругал официанта за  подгоревший  бифштекс,  резко поговорил с антрепренёром из-за задержки гонорара, и партия первой скрипки сегодня на репетиции не давалась ему. Нервным шагом мерил Якоб на редкость неуютную гостиничную комнату, когда наткнулся взглядом на янтарные глаза, устремлённые на него. И тут его прорвало:  «Прекрати на меня смотреть! Терпеть этого не могу! Навязалась на мою голову! Все мои беды от тебя, вампирша!» Кошка отвела взгляд и неслышно выскользнула за дверь. К вечеру она не показалась. Не вернулась она и на утро. «Неужели отстала? – бубнил себе под нос скрипач - Наконец-то!». Не пришла она ни назавтра, ни через неделю. Просто исчезла. Прошла ещё неделя. Якоб, привыкший к обществу своей пушистой обитательницы, начал испытывать нечто, похожее на угрызения совести, то и дело, поглядывая в окно. По двору степенно разгуливали гуси и утки, мимо шли люди, громыхали повозки, пробегали собаки и коты... Ни одной чёрной шкурки с рыжими искорками… «Ну и прекрасно..» - думал скрипач и брался за дела. Через месяц с того дня, как кошка покинула его, Якоб устроил себе отпуск и налегке отправился в город N, да, тот самый… Он чётко не представлял себе, зачем  туда едет. Он должен увидеть Алину;  если она не забыла его,  он скажет,  как ему её не хватает.  Он приехал просить её руки.

II

В солнечный светлый день коляска подкатила к знакомой гостинице. Старого хозяина не было, его встретил неприветливый малый в сюртуке, в  юфтевых сапогах.   «Номера свободные есть о двух комнатах…»  Слуга занёс его поклажу. Якоб не стал расспрашивать у этих  незнакомых людей про Алину.  Он вышел на двор, рассматривая прилежащие постройки,  и вдруг увидел её. Её нельзя было ни с кем спутать. На него в упор смотрели огромные немигающие янтарные глаза.«Чёрная кошка с рыжим отливом!»  Якоб хотел подойти к ней, но кошка отпрыгнула и отбежала за ворота на дорогу. Якоб опять направился к ней. Кошка отбежала шагов на двадцать и остановилась. Якобу, во что бы то ни стало,  захотелось  преследовать её. Так они и передвигались, кошка отбегала, а Якоб не спеша шёл за ней. Прогулка с кошкой оказалась продолжительной и казалась Якобу весьма занятной тем, что в этот раз не она преследовала его, а он её. Они вышли на боковую улицу по направлению к лесу. Чёрная шалунья побежала по лесной дорожке, свернула на  едва заметную тропку и, не останавливаясь, побежала дальше. Якоб, убыстряя шаг, старался не отставать, но вскоре  проглядел, как она будто растворилась, затерявшись в зарослях ежевики.  Он ещё пытался было следовать  за ней, но, тщетно. Кошка исчезла. Поразмыслив над глупостью своей затеи,  Якоб двинулся в обратный путь и,  немного  поплутав по лесным тропинкам, вышел на дорогу. Якоб не мог вспомнить, когда он в последний раз был в настоящем лесу, разве только в раннем детстве и, пожалуй, впервые ощутил восторг, вдыхая аромат леса, слушая пение птиц  и любуясь разноцветными мотыльками. Ему захотелось  выразить в музыке это своё  слияние с природой;  мелодия  уже зародилась    в нем. Якоб что-то напевал без слов; он исполнит это для  Алины. Так он и шагал,  мысленно уже предвкушая  встречу, пока не увидел впереди мост, перекинутый через небольшую речку. Это его озадачило, ведь когда он следовал за своей проводницей, никакого моста не было. Якоб понял, что заблудился, с досадой оглядываясь на пройденный путь. Полузаросшая травой дорога оставляла мало надежд на то, что по ней  часто ездят и возможность  повстречать хотя бы одного прохожего. Якоб повернул назад, памятуя  известную присказку, что все дороги неизменно ведут в Рим. Прошагав в обратную сторону мили две, где  дорога пересекалась с другой дорогой, он остановился и присел на ствол поваленного дерева. Хорошо ориентируясь в городских кварталах, Якоб был удивлён самому себе, остановившись  на распутье четырёх дорог. А лес жил своей  привычной жизнью.  В траве, возле его ног, копошились какие-то жучки, бежали по своим делам муравьи, паук неутомимо ткал свою ловчую сеть. Вдруг послышался треск сучьев; на дорогу выбежал и неподвижно замер  красавец олень. Через минуту он также мгновенно исчез. И тут среди птичьего гама ему послышался человеческий голос, ломкий, не окрепший голос. Где-то далеко  кто-то пел или проговаривал  речитативом. Певца ещё не было видно, но по пению можно было судить о его приближении. Якоб продолжал скромно сидеть, пока незнакомец не поравнялся с ним. Этим певцом оказался юноша, алтарник Питер из церкви святого Патрика, как он сам себя отрекомендовал, который возвращался из монастыря, куда был послан настоятелем с каким-то поручением. Он очень подивился заблудившемуся Якобу, и тому, как тот успел так далеко отойти от города, а встрече был явно рад, поскольку скучно было одному идти; оттого и пел псалмы и псалтирь проговаривал, дабы бесы не искушали его в  пути. В который раз он спрашивал: «Сударь, да как же вы заблудились то; это ведь самая прямая дорога до монастыря; есть и окольная, там можно и на коляске проехать». Якоб не стал рассказывать, как он очутился в лесу и тут же сочинил рассказ, что он, якобы, паломник, остановился в гостинице и шёл на богомолье   в монастырь. «В какой же гостинице – оживился Питер – «это не в той ли, что рядом   с каланчой?»   «Да, кажется,  каланча   недалеко есть» – попытался вспомнить  Якоб окрестности. «Так ведь страшная история в этой гостинице произошла – взволнованно, проглатывая слова, сказал Питер и начал рассказывать: «Это случилось где-то в начале марта, ага, вспомнил, как раз в  день преподобной Евдокии.  Иоахим, хозяин гостиницы, решил выдать замуж свою падчерицу Алину. Приезжали  сваты, и не раз. Только Алина всем отказывала. Иоахим сначала её уговаривал, а потом в сговоре со сватами решили её спеленать и насильно увезти в далёкий хутор  к родственникам  жениха; там, де,  поживёт, пообвыкнет, а потом можно и обвенчаться. «Ой, страх какой, Господи помилуй! – Питер несколько раз перекрестился – вот тут-то все и началось!» Он замолчал, долго возился со своим узелком, извлёк стеклянную фляжку и сделал несколько глотков.  «Да, рассказывайте же, Питер, рассказывайте. Что дальше  произошло?» – торопил его Якоб. «Так ведь не поверите, сударь – продолжал Питер – только кошка  во всем виновата! Ох, если бы не эта чёрная кошка. Ведь наш падре много раз говаривал Иоахиму, что чёрная кошка -это исчадие ада и,  её  надо  изгнать из дому либо  утопить. Но кошка так была привязана к Алине и везде следовала за ней, а иногда, напротив, надолго исчезала, так что Иоахим забывал про неё. А в тот раз, когда пришли к Алине, чтобы её запеленать и увезти (на дворе  уже и крытая коляска стояла)  кошка была в комнате. Когда дело было сделано и, Иохим хотел только поправить  простыни, кошка вдруг бросилась на него, вцепилась зубами в правую руку, так, что  кровь брызнула фонтаном. Алину служанки быстро унесли, а Иоахиму завязали руку и послали за аптекарем. Аптекарь промыл рану вином, прижог  квасцами, сделал тугую повязку, которую велел каждые два часа ослаблять.  Утром позвали доктора, потому что кровь продолжала течь и пропитывать всю повязку. Через три дня Иоахим умер, потому, что у него кровь жидкая, как сказал доктор. «Что же стало с Алиной?» -  спросил Якоб. «Этого, сударь,  я не могу знать, этого нам падре не рассказывал»- сказал Питер и надолго замолчал, с облегчением вздохнув, будто освободился, наконец, от того, что томило его впечатлительную душу. Только ближе к вечеру пришли они в город. На другой день Якоб отправился в церковь, познакомился со священником, сделал пожертвования  на храм, рассказал, как он полтора года назад  лежал при смерти в гостиничном номере  и  как ухаживала за ним дочь хозяина и поинтересовался, где сейчас эта девушка, желая её отблагодарить. Священник рассказал ему ту же историю, уже слышанную им от Питера; пообещал узнать по своим связям,  где она сейчас и сообщить Якобу письмом. На другой день почтовым дилижансом Якоб выехал из города, направляясь  в родительский дом, куда часто приходили ответы на письма, отправляемые им из разных гостиниц. Якоб всегда чувствовал себя немного виноватым под суровым взглядом отца. На этот раз отец, управляющий имением графа, был в отъезде. Мать со слезами радости всегда встречала единственного сына, засыпала его множеством вопросов, которые  всегда сводились к главному, когда же Якоб, наконец,  найдёт себе невесту? Якоб отшучивался, наперёд зная, что это вечный вопрос его матушки. Прожив неделю с родителями, Якоб перебрался в гостиницу – постоянные наставления отца и ласковая опека матери не давали ему возможности сосредоточиться, для репетиции ему требовалось уединение. Жизнь начинала входить в привычную колею, только тяжёлые мысли об Алине сверлили его мозг по ночам, мешая заснуть. Прошло более двух месяцев, когда от священника церкви святого Патрика пришло письмо. Падре благодарил его за щедрое пожертвование    и сообщал, что во всей епархии ни в одной из церквей девица Алина, приёмная дочь Иоахима, браком не сочеталась, и где она нынче пребывает, не известно. Ежели она, милостью божией, объявится, будет ему сообщено не медля. Поздней осенью, когда проливные  дожди с сильным ветром шли без перерыва несколько дней, Якоб поздно ночью возвращался в свою фешенебельную гостиницу, где он теперь квартировал. Кэб подъехал к самому крыльцу, но, при выходе, струи дождя все равно полоснули по нему, заблаговременно спрятавшему футляр со скрипкой под плащ. Подымаясь по лестнице с ковровым покрытием и, подходя по коридору к своему номеру, он ещё мысленно был там, на сцене, наслаждался  аплодисментами   и восторженными воплями толпы. Поворачивая ключ в замке, он чуть не споткнулся о тёмный свёрток, лежащий  у самых дверей. В ту же  минуту свёрток пошевелился. Якоб не мок удержать возглас удивления. «Чёрная кошка!» Кошка медленно вошла  в открытую дверь, забилась в самый дальний угол и легла. При дневном свете картина была совсем безрадостная. Кошка была истощена, мокрая шерсть свалялась,  глаза полузакрыты, будто она щурилась от яркого света. Якоб тут же призвал горничную, и, оплатив расходы на содержание, попросил лечить, кормить, ухаживать за кошкой.  Жизнь музыканта не имела чёткого распорядка, иногда музыка лилась из его окон часами, иногда он отлучался дня на два,  три и более. Через неделю, другую,  кошка поправилась,  и в ней уже  можно было узнать прежнюю красавицу с чёрной лоснящейся шерстью с огненными искорками. Она так же убегала по своим делам и возвращалась, когда ей вздумается, но покидать жилище музыканта явно не собиралась. Ночью она также пристраивалась, свернувшись клубочком в его ногах, только музыкант почему-то уже не стал её прогонять. Когда он её погладил по шёрстке, кошка выгнула спинку и приняла ласку как должное.   Однажды,  когда Якоб, сидя за столом, писал письмо,  она запрыгнула к нему на колени, улеглась и, чуть-чуть распуская коготки, стала  слегка его пощипывать, как это умеют все кошки.  Якоб не поддался инстинктивному желанию сбросить её. Какой-то внутренний запрет остановил его. В это мгновение он почему-то вспомнил Алину в образе девы Марии. Так кошка и человек стали друзьями. Якоб всегда смотревший на животных отстранённо,  вдруг открыл для себя, что  кошка, неведомо  как приставшая к нему  - есть связующее звено между ним и Алиной, которую его воображение   давно рисовало  своей  невестой.  Порой ему стало казаться, что кошка, прямо так и хочет ему что-то  сказать,  и он начал следить за тем, не проявится ли это как-то в её поведении. Дело дошло до того, что он иногда даже стал брать её с  собой  в дома  аристократов, куда его приглашали и в театральные залы.  Слушатели к чудачеству музыканта отнеслись снисходительно, зато завистники и недоброжелатели стали говорить, будто он через чёрную кошку повязан с нечистой силой,  чем и объясняется его небывалый успех у публики. Однако, эта идиллия длилась не долго. Пришло    письмо от настоятеля церкви святого  Патрика. Письмо было длинное, с перечислением молитв, дарующим благодать божию болящим и страждущим и, только в конце  сообщалось, что девица, названная Алиной,  потонула, бросившись  в реку; по другим рассказам  выходило, что  она  будто бы была спасена  рыбаками и помещена  в больницу при монастыре Ордена Пиаристов.

III

Прочитав письмо, Якоб  не колеблясь,  решил найти Алину, чтобы с ней ни случилось, сиюминутно составил план дальнейших действий, и приступил к сборам. Необходимо было отменить все обещанные выступления, нанять экипаж. Путь до монастыря Ордена Пиаристов предстоял не близкий и, дороги,  размокшие от дождей, не сулили быстрой езды. Сборы затянулись,  и ещё возник вопрос, что делать с кошкой; все дни, занятый сборами, он не обращал на неё внимания; просто выставить её за дверь он не мог; пришлось купить большую плетёную корзину, чтобы не потерять животное  в дороге. Ранним утром в день выезда  Якоб  пошёл искать кошку, ещё плохо представляя, как ему  удастся  посадить эту вольнолюбивую  представительницу кошачьих в корзину. Но кошка куда-то запропастилась, хотя с вечера он её видел. Обыскав весь номер, он обнаружил её  у входной двери, как будто в ожидании, когда  её откроют. В корзину посадить она себя так и не позволила, хотя в коляске поместилась. Нанятый экипаж представлял  собой  уютный двухместный дормез на  рессорах, запряжённый парой ганноверских жеребцов. Кучер приветливо раскланялся, предупредительно помогая укладывать  дорожные  баулы. Уже, находясь в пути, Якоб решил оставить кошку в доме  родителей, заглянув на минуту,  попрощаться перед дальней дорогой.  Перед тем он остановился  у почтовой конторы, чтобы отправить приготовленные письма и, вернувшись, обнаружил, кошка сбежала  через открытое окно. Это его расстроило, хотя тут же пришло на память, как эта странная загадочная кошка уже  не в первый раз появлялась и исчезала из его жизни. Это происшествие изменило его намерение заезжать к родителям. К тому же его подтолкнуло нежелание обманывать их, не сказав о цели своего путешествия. Якоб, привычный к дальним переездам и одержимый своей миссией, не замечал ни размытой местами дороги, ни капель дождя, барабанившего по  кожаной обивке, ни брани своего кучера, неизвестно  к кому обращённой.  Поездка  прошла  без происшествий, и на четвёртый день дормез остановился у монастырских ворот. Якоб поселился в монастырской гостинице, где ему отвели узкую тесную келью, в которой, казалось, все было узкое: узкое стрельчатое окно,  узкая кровать и такое же кресло. Монах, сопроводивший его, косо взглянув на футляр со скрипкой, сказал, в какие часы в монастыре трапеза и когда начинается служба в храме. На другой же день Якоб обратился к служителю, принимавшему паломников, с просьбой  быть принятым для беседы с настоятелем, его святейшеством  аббатом Монте - Бокерти  Перонием. Через два дня приглашение было получено.  Но когда Якоб явился в назначенный час, его встретил молодой викарий, чуть старше  его самого и попросил изложить,  о чем бы он хотел просить его Святейшество. Викарий выслушал его подробный рассказ, достал из шкафа толстый потрепанный журнал и, полистав его,  прочитал, что такого-то числа старшей сестрой милосердия из женского лазарета сообщено о принятии выловленной из реки тела молодой отроковицы. Больше в журнале ничего не сообщалось. Викарий посоветовал обратиться к аббатисе женского монастыря, сёстры  которого ухаживают за больными. На следующий день, уверенный в своих поисках, Якоб отправился в женский монастырь, что находился отсюда в двух часах ходьбы. Дорога шла вдоль реки, и он, глядя на воду,  невольно представлял Алину, бросающуюся в волны и, как бы в продолжение своих фантазий,  им были замечены рыбаки, тянувшие сети. Якоб спустился к реке. Трое молодых крепких парней, занятые своей работой,  не обратили на него внимания. Когда они присели для отдыха, он приветствовал их, и они, как по команде, привстали с лёгким поклоном. На его расспросы рыболовы что-то невнятно отвечали, отрицательно мотая головами. Тогда Якоб подошёл к самому старшему, как ему показалось, взял за руку,  вложил в его ладонь несколько франков и,  не ожидая благодарности, спросил: «Месяц или два назад вы спасли в реке девушку. Жива ли она была, дышала ли?»  Рыбаки вдруг оживились и,  перебивая друг друга, стали подробно рассказывать, как они её спасали. «Нет, господин, она была бездыханна» - сказал старший – это я вам точно говорю». «Врёшь, ты, Жавер!- перечил ему сосед- когда я её из воды вытаскивал, на шее у неё жилка билась, а когда монахи её на телегу клали, она как бы всхлипывала». Вот и Гастон слышал.  «Да, слышал» - как бы нехотя отозвался,  названный Гастоном. Трудно было узнать истину из их споров. Искренне ли они утверждали, что спасённая была жива, или франки так подействовали на них, что не захотелось им огорчать незнакомого господина.  Через час пути на холме  уже  был виден храм, увенчанный крестом на высоком шпиле, дома и белые стены монастыря. Весь ансамбль скорее напоминал крепость, чем обитель благонравия и смирения. Дорога вела к фасаду высокого белокаменного здания с зарешеченными окнами. Якоб остановился перед массивной дверью, обитой медью  и  дёрнул за шнур. Раздался звон колокола, дверь медленно отворилась, и перед ним предстал привратник,  атлетического сложения гигант, опирающийся на костыль и клюку за неимением правой ноги. Якоб пытался было заговорить с ним, но привратник, не слушая, позвонил в другой, меньшего размера  колокольчик, и тотчас же вошла монахиня,  в тунике, опоясанная белым шнуром, в белой шапочке, закрепленной бандо, в белом лёгком платке и гимпе. Весь её облик был не лишён элегантности и излучал доброжелательное внимание к вошедшему. Якоб представился, как поверенный управляющего имением Графа Анри де Форшена и хотел бы просить аудиенции  у её Преподобия, настоятельницы монастыря. Монахиня вышла, и, когда времени ожидания, казалось, не будет конца,  и привратник бесцеремонно  начал разглядывать  просителя, вошла, приглашая следовать за собой.В приёмном покое, куда его препроводила монахиня, в кресле сидела старуха в белой сутане. Якоб не знал церемониала, поклонился и хотел подойти под благословение. Старуха жестом остановила его и, махнув рукой,  указала  на кресло. Якоб сел.  Воцарилось молчание.  «Что вас, сын мой, привело ко мне?»- проговорила старуха скрипучим голосом. Якоб начал излагать, много раз продуманную речь о поисках утонувшей девицы по имени Алина и, зная, что её забрали монастырские сестры милосердия,  просил оказать ему содействие. Старуха надолго задумалась- «А не соблаговолил  ли господин  управляющий снабдить вас письмом ко мне?»  «Ваше Преподобие – нашёлся Якоб – письмо было послано по почте его Святейшеству,  аббату Монте- Бокерти  Перонию»  Опять воцарилось долгое молчание, которое прервал Якоб: «Ваше Преподобие, есть ли вашем монастыре  послушница по имени Алина?»  «Бесовское имя!» – почти басом  рявкнула старуха - наши послушницы при постриге нарекаются именами святых великомучениц!» Старуха сидела, прикрыв глаза, явно не желая продолжать беседу. Дверь осторожно приоткрыла прежняя  монахиня и,  рукой поманив его, повела  к выходу. Выйдя из этого  вертепа, как он про себя  назвал монастырь, Якоб пребывал в некоторой прострации,  мыслив голове беспорядочно путались,  не находя приложения к чему-либо. Разговор с аббатисой лишил его последней надежды. Рассеянно осматривая пространство, он даже не сразу заметил,  что без всякой на то  воли,  повернул с дороги  по направлению к видневшемуся за монастырём кладбищу. Мрачное предчувствие томило его -  здесь он найдёт ответ на свои поиски. Кладбище было старое; оно существовало, пожалуй, столько же лет, сколько стоит монастырь. Якоб принялся  осматривать  все могилы, отыскивая между ними недавние захоронения. Это занятие вывело его из оцепенения,  и он с превеликим тщанием, с каким кладоискатели ищут спрятанные сокровища, погрузился в поиски, затаив в глубине души боль от того, что ему так хотелось отыскать,  и чего он так боялся найти. Якоб обошёл все кладбище; нашёл три недавно обустроенные могилы. В одной была захоронена  монахиня восьмидесяти двух лет, в другой торговец из предместья,  в третьей младенец, скончавшийся во время родов. Не веря себе, он обошёл кладбище во второй и в третий раз, все с те же результатом. Якоб вдруг почувствовал  неимоверную  усталость. Выйдя с кладбища, он лёг  на придорожную траву, раскинув руки,  и долго смотрел  в небо на плывущие облака. 

IV

Так получилось, что приехал Якоб к родителям поздно ночью, что никогда раньше  не позволял себе  и произвёл этим переполох  в  доме. И родители, и слуги были подняты на ноги произведённым шумом. Он повинился за свой неразумный поступок, а от  расспросов уклонился, объясняя это непреодолимым желанием сейчас же лечь спать. За утренним чаем он также ничего вразумительного не сказал, отделываясь общими фразами. И отец  и мать были слегка задеты его скрытностью, но больше вопросов не задавали. Они заговорили о городских новостях, о предстоящей свадьбе виконта, о папском посланнике,  остановившемся в городе,   проездом  в Московию,  ио прочих событиях, совершенно не интересных Якобу. Жизнь в родительском дому, казалось, вернулась в прежнее русло. Он также стал выезжать на концерты, отдавая долгие часы ежедневным репетициям. К удовлетворению родителей, он больше не стал снимать квартиры и, похоже, навсегда решил остаться в родовом гнезде. Порою Якоб погружался в мрачную задумчивость,   и это не ускользало от внимания матери. Отец подолгу бывал в разъездах по делам службы.  В целом он  был доволен сыном, отмечая появившуюся в нем серьёзность и прилежание. Им далеко не всегда удавалось собраться вместе  за праздничным  столом, а когда удавалось, отец без обиняков высказывался, что пора бы уже Якобу подумать о женитьбе; на что Якоб послушно  отвечал: «Хорошо, папа, я подумаю». К разговору непременно подключалась мать: «Сын, мы с отцом, сам видишь, не молоды, когда же мы на старости лет понянчимся с внуками?». Эти застольные беседы, из раза в раз повторяемые, раздражали Якоба, но он держался невозмутимо и даже пытался шутить, уверяя, что женится только на красавице из африканского племени Боди.  Родители шутку не оценили, и отец  с самыми серьёзными намерениями начал искать невесту для Якоба.  Каждый раз он сообщал ему  о новой претендентке,  дочери уважаемых граждан, которая могла бы составить  достойную  партию для него, это и  Натали,  дочь доктора теософии Гийома Тома; Изабель, дочь вдовы полковника Гильбэ  Дюрана; юная Софи, дочь префекта Пьера Леруа и множество других.  Отец перечислял достоинства претенденток  и состояние, которое могло бы быть дано за невестой. Отказ от женитьбы и упорство Якоба выводили его из себя. Во время одной из таких бесед за обеденным столом, чтобы прервать отцовские наставления, Якоб заявил, что у него есть невеста.  Изумление и растерянность отразилась в глазах родителей. Немой вопрос повис  в наступившей тишине. Якоб начал свой рассказ с того дня, когда он умирал в придорожной гостинице и то, что случилось далее, и мнимая, а может быть и не мнимая,  гибель Алины, и его бесплодные поиски в монастырях  и на кладбище.  Ни отец, ни мать не сразу  нашлись, что сказать, услышав такую новость. На этом разговор  прервался, и надолго эта тема стала табу в их застольных беседах.  Так прошёл не один месяц, казалось, время остановилось, когда отец пригласил Якоба  в свой кабинет. На журнальном столике поместилась  бутылка бренди, тарелка с оливками и кусочками сыра. Управляющий графским имением был человек строгих правил и педант в вопросах этикета. Он впервые позволил себе такую встречу  тэт-а-тэт за рюмкой бренди со взрослым сыном. Бренди разлито по бокалам. Они молча пригубили его. Отец закурил сигару и как бы через силу начал трудный для него. разговор:  – Якоб, ты потерял свою невесту, я понимаю твоё состояние и твоё нежелание вступать в брак, но ведь это не может продолжаться бесконечно. Помни слова Господа Бога нашего, Иисуса Христа:«Не должно  быть человеку одному». Ведь ты не собираешься вся жизнь прожить..монахом.               

– Нет, папа, собираюсь, я думаю, мне нужно уйти в монастырь, это будет лучше..для..всех.               

– Подумай, сын, что ты говоришь! Своим поступком ты, прежде всего,  убьёшь мать. Она этого не переживёт. И что тогда станется мне? Тоже уйти в..монастырь?  Он подлил бренди в бокалы и продолжал:  «Якоб, я всегда гордился тобой, но сегодня ты рассуждаешь не как зрелый муж, а как дитя.  Не надо прятаться от жизни,  жизнь нам  дана, чтобы жить, чего бы  нам ни ниспослала судьба. Женитьба излечит тебя от  хандры.  С красавицей Софи ты...залечишь...свои...душевные...раны».               

– Нет, папа, я достаточно в этом искушён и отлично представляю, что можно...ожидать...от...этих...светских...красавиц.                Отец  долго убеждал Якоба, вставляя выдержки из евангелия и примеры благоразумия и мужества рыцарей прошлых веков. Под конец Якоб почти сдался.               

– Хорошо, папа, ты меня не убедил, но я сделаю это ради мамы и ради тебя. Я вступлю в брак с той,  которую выберешь  мне ты, но с одним условием. Обручения не будет, и видеть её я, до последней черты, не желаю. Только бог соединит нас перед алтарём. Я скреплю своё сердце, а душою всегда буду верен той, которую потерял навсегда.

Отец молча пожал ему руку.  Якоб вышел из кабинета.  Он был уверен в том, что условия, с которыми  отец так легко согласился, не выполнимы. Тем не менее,  по прошествии месяца, отец торжественно объявил ему  о назначенном дне венчания. Холодным душем было для Якоба сообщение о собственной свадьбе; это какая же  дерзкая особа  дала согласие вступить с ним в брак, да ещё,  можно сказать, с закрытыми  глазами? Это вызвало в нем бурный протест, он заранее возненавидел её, но отступать было некуда, он дал слово. Итак, назначенный день наступил. Якоб с иронической улыбкой наблюдал, как  торжественно, нарядно одетые, родители,  садились в карету;   отец в чёрном фраке, украшенном миниатюрой Ордена Почётного Легиона, матушка в бархатном бардовом платье и кашемировой накидке; из украшений, только  колье с рубином; сам виновник торжества тоже во фраке, белой батистовой рубашке, повязанной галстуком.  У кафедрального собора, когда они подъехали,  собралась большая толпа, и, как только Якоб вышел их кареты, раздались аплодисменты и возгласы приветствия. Кто-то успел распространить слухи о венчании известного музыканта, и его многочисленные поклонники не могли пропустить  такого зрелища. Толпа расступилась, процессия направилась в собор. Невдалеке  Якоб заметил графскую карету. Ещё он успел заметить  чёрную кошку, мелькнувшую под ногами. В храме их встретил сам епископ. Это отозвалось неприятным холодком в сердце Якоба.  Кафедральный собор, граф, епископ – такого он не ожидал, и чтобы это могло значить? Что за спектакль они задумали разыграть?  На какое-то мгновение ему пришла шальная мысль -  сбежать сию же минуту. Зачем он согласился? Зачем дал слово, когда,  может быть,  не все ещё он сделал для поисков своей настоящей невесты, Алины?  Тут, взяв  под руку,  епископ подвёл его к алтарю. Якоб оглянулся: собор  полон народу, а  его собственный отец подвёл к алтарю невесту. Невеста была в длинном белом платье до полу и покрыта густой белой непроницаемой  вуалью. Якоб, скосив глаза, с неприязнью рассматривал её. Епископ произнёс  напутственную речь и подошёл, чтобы соединить их руки. Якоб обернулся к невесте, как-то быстро, неловко снял с неё вуаль и замер от неожиданности. Они смотрели друг на друга, стоя  неподвижно, как  две статуи. Это продолжалось с минуту в полной тишине. Епископ стоял с лентой  в руках, зрители, казалось, тоже застыли в неподвижности. Вдруг Якоб бросился, заключив невесту в объятия. Послышались сдержанные рыдания. Они долго не  хотели разъять руки, священнику пришлось просить их об этом, чтобы продолжить венчание.  Их омытые слезами лица, казалось, светились неземным сиянием.

Эпилог

Граф Анри де Форшен сделал подарок управляющему своего имения. Ему показалась интересной история романтической любви его сына к безвестной девушке, якобы спасшей его от смерти. Он через своего старинного приятеля, епископа Анжуйского, вызволил послушницу, ещё не успевшую принять постриг, из монастыря  ордена Кармелиток и пожелал присутствовать на венчании  молодых.

PS. Покойный Иоахим при жизни был скуповат, считавший каждый сантим. А вот что прочли в его завещании: Алине он оставлял круглую сумму в несколько десятков тысяч франков; мельница и гостиницы отходили к его племяннику.