карта Памяти

В Челябинске с утра снова ливень, но вчера было огненное солнце — и я смогла совершить прогулку во времени.
Когда я только уехала из Челябинска тринадцать лет назад, то первое время приезжала домой, чтобы в первую очередь пообщаться с друзьями, поделиться своими московскими бедами и удачами, обнять родных.
Теперь у меня почти не осталось здесь друзей, и почти всех родных, кроме мамы, обнять я могу только во сне, или собрать ладонью горсть сухой земли, в которой они лежат.
Я всегда придавала большое значение земле — как какая-нибудь Скарлетт О’Хара. Всегда больше привыкала — как кошка — к месту, а не к людям. Вот и сейчас, эти последние годы, мне хватает прогулок по пустому городу для того, чтобы вернуть себя себе.
Боже мой, какие свидания у нас получаются с городом моей юности, когда никто нас не видит. Думала ли я когда-то, тринадцать лет назад, что, спустя годы, буду как вор, как окаянная любовница, замирать от восторга, видя знакомые горизонты, продумывать маршруты, которыми когда-то ходила каждый день, с нежностью трогать старые двери когда-то родных подъездов и обшарпанные стены когда-то родных домов. Что буду наделять этот когда-то привычный мир мистической силой, которая с каждым моим приездом проходит острой и нежной болью через весь позвоночник, возвращая ему стойкость.
По-настоящему счастлива я была только, когда мне было пятнадцать. Я гуляла по Челябинску, любила Пашу Маркова и русский рок. Я жила взахлеб, верила в себя, и жизнь клялась мне быть прекрасной. Я была частью этого светлого,залитого солнцем мира, где все дома были заново выкрашены, где все улицы города целовали подошвы моих расхлябанных ботинок, где меня ждали и любили, –  и над моей бесконечно глупой счастливой пятнадцатилетней башкой звучал «Наутилус».
Наша психика милостива. Защищая меня от дальнейших потрясений и боли (жизнь все-таки наврала, что будет так уж хороша), моя психика затормозила взросление чувств и ума. Навсегда оставила меня пятнадцатилетней. Мое наутилусовское солнце застыло во мне как светлый луч в янтаре.
Это оказалось одновременно и даром, и проклятием.
Да, наша психика милостива, но наши тела жестоки. Подросток оброс женщиной, потерялся в ней, в ужасе взирая испуганными голубыми глазюками из женского грудастого тела на этот мир.
Впрочем, разглядеть пятнадцатилетнюю дурочку во мне все-таки можно. Например в такие минуты как эти, когда я, теряя шаг за шагом свои годы, крадусь между домами, которые когда-то были свежепокрашенными, и населяли их люди, которым я была нужна.
Теперь никто не ждет меня в этих домах — люди переехали, начали жить другой жизнью, выросли или уже лежат в этой моей родной земле. Краска на стенах облупилась, смыло многолетними дождями все надписи на фасадах. Я брожу меж этими домами как между крестами на кладбище. Так, должно быть, ощущают себя чернобыльские сталкеры в заброшенном навеки городе.
Что я делаю? За какими призраками гонюсь? На какие свои ответы жажду получить вопрос? Наверное, и нету смысла возвеличивать себя в ранг хранителя времени. Но подростки эгоистичны, и мне кажется, что все эти дома, заборы, крыши гаражей только оттого еще и не снесены, что я о них помню, а нежность моя сильна — как сильна нежность и страсть любого подростка, уверенного в своей непоколебимой правоте и верящего в слово «навсегда». Я могла бы столько сделать для всего этого, оживить, вдохновить, наполнить и вернуть, но у меня теперь так мало времени. Его вечно не хватает.
И вот я останавливаюсь как вкопанная на углу Комсомольской площади — месте, где была счастлива столько лет назад, –  застываю памятником самой себе. На той стороне улицы течет какая-то неспешная жизнь — люди шагают по своим делам, не замечая меня. Так Сергей Бодров (о, как его любили мы, пятнадцатилетние последние герои!) советовал всем однажды застыть на улице на несколько минут, чтобы ощутить, что жизнь способна продолжаться и без тебя…
Ничего в мире нет ранимее и светлее, чем жизнь подростка, замешанная на песнях «Наутилуса», потому что в итоге именно такие люди и представляют собой не ту воду, которую пьют, чтобы жить, а ту, другую — живую воду.
Зачем я сейчас пишу всё это, и во имя чего выворачиваю грудную клетку перед молчаливыми читателями. Просто потому что как и любой непутевый сталкер, знаю –  однажды то, что я ищу, само меня найдет. Обнаружит меня по легким подростковым шагам, узнает эти пятнадцатилетние испуганные глаза во взрослом теле, выхватит меня из этого мира, вырежет мой контур из этих улиц, сотрет все мои стрелки на асфальте.
Но ничего в мире нет важнее родной земли, которая всё однажды простит — все побеги и измены –  и примет меня, распахнет свои сырые объятия.
«Я так виновата перед тобой», –  скажу я голосом, которым каются все пятнадцатилетние проштрафившиеся подростки.
«Это ничего, –  ответит мне земля, – ты не торопись, расскажешь потом. У нас теперь много времени». Дана К.