Карта Памяти два

Самый страшный день в моей жизни – одиннадцать лет назад.
Восьмое июля две тысячи седьмого года.
Телефонный звонок с папиного номера, но говорит почему-то не он, а соседка Таня.
...Мы только успели отпраздновать его День рождения. Лето клялось быть долгим и счастливым. Я обещала приехать.
Сосед Алик расскажет потом: «Я видел его через забор. Он стоял в огороде и пил пиво. Повернулся ко мне – вроде как тост: "Алик, эй! Будем жить!" – глоток из бутылки сделал, и вдруг упал прямо на грядки».
Скорая не успеет доехать, а он не сможет объяснить Алику, что при падении из нагрудного кармана рубашки выпал тюбик с нитроглицерином, и что надо просто дотянуться. Но счет пойдет уже на доли секунд, и дотянуться он не успеет.
Мама поседеет за одну ночь, она примчится из Челябинска с непонимающим взглядом и будет повторять, пугая толпу во дворе: "А Рустик-то где? Рустик-то приедет?"
В деревенском морге не окажется льда, хоронить придется уже на следующий день, в протоколах вскрытия напишут: "Причина смерти не установлена". В местном похоронном бюро не найдется ни одного гроба, и папин лучший друг дядя Сережа Пронин за ночь сколотит ящик, в котором привезут нам что-то отдаленно похожее на мужчину, которого я любила больше жизни.
Сестра и мама сойдут с ума от горя, и мне придется заниматься процессом похорон самой. А мне был только двадцать один год, я не умела хоронить вообще, и тем более –  хоронить тех, кого любишь больше жизни.
Соседи-татары так и не смогут мне втолковать, что татар не хоронят на русском кладбище, а русские соседи так и не смогут мне объяснить, что на русском кладбище не ставят татарских памятников. Мулла и священник офонареют, когда с моей легкой, но вконец запутавшейся руки, окажутся в одном дворе и им придется как-то взаимодействовать.
А когда всё кончится, я под причитания пьяных его друзей "это всё нитроглицерин...он просто не успел дотянуться...." почти залпом допью пиво ("Седой Урал", светлое), которое он не успел допить и найду недописанное им письмо мне: "В общем, Заянка, я всегда с тобой, ты знаешь. Береги маму, Алинку и бабулю. Дальше сама".
У мамы, кстати, больше никогда не было другого мужчины.
Так писал Сергей Бодров своей жене Светлане:
"И всё-таки любовь важнее смерти. Ведь это единственное, что может с ней соперничать в смысле окончательности. Если человеку пришлось умереть, то тот, кто его любил, не перестанет любить".
А бабушке я скажу: "Слушай, я прошу меня простить и понять. Больше ни на чьи похороны я не поеду. Никогда".
Через десять лет она не сможет дотянуться до телефонного аппарата и упадет на пол, чтобы больше не встать.
Меня не будет на ее похоронах, но она мне приснится  –   радостно обнимающая моего папу: "Рустам Анварович, Вы совсем не изменились!" –   и вокруг них будет много света, и вовсе не кладбище, а какой-то новый удивительный мир, в котором все успевают дотянуться до самого главного.
  Дана Курская.