Работа по Ескину, бег по Куперу

.     Рано утром 27 января наш пароход закончил выгрузку, и мы опять взвинтили приантарктические воды. Наш путь лежал в море Рисер-Ларсена, к ледяным берегам залива Ленинградский. Там в 80-ти километрах от берега в оазисе Ширмахера расположилась станция Новолазаревская. Именно на ней мы со товарищи должны были нести полярную вахту.

На пути к берегам залива Ленинградский начальник станции Ескин решил часть груза, куда входили продукты, затаренные в ящики и коробки, перенести из рефрижераторной фуры в пустой контейнер, специально поднятый из трюма на палубу. Контейнер стоял на полубаке, в носовой части судна. А фуры – на шкафуте*, в средней части. Расстояние между ними было метров двадцать пять. Продуктов тонны полторы.

        – Осилим? – обращаясь ко мне, спросил Лев Иванович.
– Если подключить команду, думаю, за час справимся.

Лев Иванович поморщился, подумал, неопределённо промычал, и потом с явным скепсисом вымолвил: 

        – К старпому с поклоном идти не хочется, да и матросы устали после всех выгрузок и авралов. Может быть, вдвоём попробуем?

Я тут же догадался почему Ескин так беспокоился о здоровье матросов. Он просто боялся за сохранность продуктов. Матросы – народ лихой. За всеми не уследишь. Я ещё хорошо помнил, как в Австралии при погрузке коробок с пивом, они как бы нечаянно роняли их на палубу. Коробки разрывались и банки с пивом раскатывались по углам. На них «случайно» наступали ногами, и они становились некондицией а их содержимое лилось в ненасытные глотки наших «козодёров». «Козодёры» явно не импонировал нашему начальнику. Я всё-таки предложил поговорить со старпомом. Но по лицу Ескина понял, что ему этого не хочется. И я сдался. О чём позже пожалел.

Мы приступили к «подвигам» после вечернего чая. Часа через три, ближе к ужину, когда пошли деревянные ящики с трёхлитровыми банками яблочного сока, тянувшие примерно на пуд, Лев Иванович вдруг осел, взялся рукой за сердце и сказал слабым надтреснутым голосом:

        – Чего-то мне нехорошо, Сергей Павлович.

Присев на ящик с соком, он стал натужно дышать, и мне стало понятно, что оставшийся груз придётся переносить одному.
   
        – Наверное, с сердцем что-то, – пояснил он. – Вы уж продолжайте без меня, а я пока отдышусь, может быть, и отпустит.

Сделав ещё десять ходок, на каком-то бесчисленном ящике я вдруг почувствовал, что сердце ухнуло куда-то вниз – в район желудка. В глазах потемнело, появилась предательская слабость, и я покрылся холодной испариной. Дело было плохо. Но всё-таки я дотащил ящик с томатами до контейнера и тяжёлыми непослушными ногами пошёл обратно к фуре. Ящиков оставалось ещё предостаточно. Преодолевая слабость и давящую боль в левом подреберье, всё же решил таскать ящики до победного конца.
Когда металлический контейнер был заполнен, состояние моё ещё более ухудшилось: ноги почти не держали,  в глазах туман, во рту было сухо, руки дрожали. Казалось – вот-вот упаду.

       – Ну, что, Сергей Павлович, пойдёмте, поужинаем, – предложил оправившийся от приступа Ескин, – как раз время.

Я отказался и тяжёлым непослушным шагом стал подниматься по трапу к себе в каюту. Сразу же завалившись на свою койку, попытался заснуть. Но не тут-то было. Словно молотком, било мне в темечко. Ноги заледенели. Тело покрылось липким потом. Всю ночь не смыкал глаз. Утром  чувствовал себя так же скверно. Ко всему прочему сильно заболела голова.

        – Это от недопития, – заключил пришедший к нам по утру судовой электрик Сергей Михалдыка, с которым у нас установились дружеские отношения. – Сходи к своему начальнику, пусть тебе двести грамм нальёт, натощак примешь – всё как рукой снимет.
– Не слушайте этого гунна, – вмешался Борис Симхович, – с его лечением только к праотцам загремите скорее. Вид у Вас чертовски нехороший. Я видел, как вы таскали ящики без перекуров. Это же не шутка. Три месяца сиднем сидеть, а потом сразу взять на себя такой вес. Сколько там? Тонны две наверняка перетаскали?
– Полторы, – уточнил я.
– Разница небольшая. Я бы посоветовал Вам всё-таки обратиться к нашему фельдшеру. Она женщина душевная. Пусть Вас, Сергей Павлович, посмотрит на предмет, не дай Бог, какого-нибудь микроинфаркта. С сердцем шутки плохи. Только не заигрывайте там с ней. Стережёт её неусыпно бретёр, дуэлянт, вечный рыцарь Дон Жуан – пилот наивысшего класса Громов. Ради неё он готов совершить посадку в любую указанную Провидением точку, даже если эта точка будет её каютой. Не вздумайте соперничать. Это ни к чему хорошему не приведёт.
– Мне не до этого, – отмахнулся я.
Фельдшер, обаятельная женщина средних лет, прослушала сердце, замерила давление, посчитала пульс и проговорила певучим голосом:

        – К сожалению, сказать что-то определённое не решаюсь. Электрокардиографа у нас нет, поэтому точную картину установить не могу. Но советую походить ко мне на инъекции кокарбоксилазы. Она должна улучшить общее состояние.

Когда фельдшер сказала про кокарбоксилазу, вертолётчик Громов, случайно заглянувший в лазарет и услышавший незнакомое слово, подозрительно посмотрел на меня.
– В первый раз слышу такое слово, – признался он, – даже не выговоришь сразу. Кокарбок-ни - разу. Язык сломаешь.

Все десять дней перехода в море Рисер-Ларсена я в назначенное время приходил в лазарет. Вертолётчик зорко следил, как судовой фельдшер вливала в мои вены при помощи двадцатимиллилитрового шприца прозрачную жидкость под труднопроизносимым названием кокарбоксилаза. После этих процедур мне стало несколько легче. Но общая слабость и давящая боль в левой части груди остались.

Этот тупой зажим в сердце и быстрая утомляемость при нагрузках оставались у меня долгие годы, пока один из кардио-логов не предположил, что, возможно, я когда-то на ногах перенёс микроинфаркт. Его предположение имело под собой основание. Я даже знал время и место этого не замеченного никем события, вспоминая и «Марков», и начальника станции Ескина, и судового фельдшера, дай Бог ей здоровья, и даже вертолётчика-аса Громова.
Вышел из этого состояния не скоро. Официальная медицина предлагала мне оставить любимую профессию, связанную с морем, и жить на берегу без нагрузок и стрессов.  Однако мой старый знакомый, спортивный врач, настоятельно советовал мне заняться бегом по системе Кеннета Купера. Чтобы лучше освоить методику доктора Купера мне была презентована его последователем книга «Новая аэробика». И я годами «выбегивал» своё сердце в любых, казалось бы, самых неблагоприятных условиях. Начиная с 20-ти секунд бега на месте, постепенно приблизился к стайерским дистанциям, пробегая не менее 3-х километров. Благодаря Куперу я ещё долгое время бороздил моря и океаны на различных судах, забыв где находится сердце.

Но тут я забежал далеко вперёд, а нам надо вернуться в море Лазарева, куда мы «влетели на полных ходах» 4 февраля 1976 года.