4. Свет и тени Кавказа

Феликс Довжик

4.  Свет и тени Кавказа

В начале сентября 1968 года я с подругой холостяцких дней поехал в отпуск на Кавказское побережье Черного моря. Я много слышал о Кавказе и хорошего и плохого, но пропускал рассказы мимо ушей. Я ехал без предвзятого мнения.

Маршрут начинался с аэропорта Внуково. Пассажиры высыпали из автобуса и выстроились в очередь у трапа. Экипаж самолета проверял механизмы переднего колеса. Командир недовольно показывал на какую-то деталь и что-то доказывал. Пассажиры забеспокоились.
– Рейс отменят.
– Вылетим и не сядем.

Не так часто каждому приходится летать. К поездам привыкли, к самолету относятся с предубеждением. Но пришла стюардесса, и все успокоились. Через минуту спокойствие сменилось суетой – заторопились по трапу, рассыпались по салонам, скопились в проходах.
Наш с Валей сосед сообщает:
– А я – заяц, – его рейс отменили – он проник в наш самолет. – Скорей бы взлететь, а то поймают.

Стюардесса открыла дверь в кабину пилота и доложила:
– На борту 110 человек.
Невидимый нам командир прервал доклад:
– До Ростова нормально, а там смотри.
Поползли по салону тревожные слухи: «По прогнозу на Черноморском побережье дожди». – «Долетим до Ростова, а оттуда назад».

Самолёту пока не доверяют, но полёт переносят хорошо. Мне однажды пришлось наблюдать, каково пассажирам при серьёзной болтанке, а тут всё спокойно и плавно. Даже Валя, её за час езды по ровной дороге автобус укачивает, а здесь пока держится хорошо.
Иллюминаторы маловаты, тем, кто не возле них, не видно, что делается за бортом. Скучновато. Многих одолевает сон.
– Море, – вдруг объявляет сосед.

Тянемся к иллюминатору. Видны долины, разбросанные поселения и четкая граница воды и земли. На горизонте проступают контуры гор.

В аэропорту – неразбериха. Проезжает тележка с вещами – каждый хватает, что нравится, а нашего ничего нет, но мы такие не одиноки.
– Еще багаж будет!?
Парень, то ли грузин, то ли абхазец, невозмутимо молчит.

На втором автокаре верхом на чемоданах едет мой старый рюкзак. Вещи расхватывают на ходу. На рюкзак никто не посягает, он по праву достается мне, но второго нашего багажа нет. В одиночестве ждём третью тележку. Наконец, она появляется, и на её пустой платформе едет наш чемодан.

На аэровокзальной площади нам предлагают комнаты, но у нас есть адресок. Нам еще дома сказали, что по этому адресу на Мамайке будет нам хорошо. В сутолоке площади как-то сориентировались, нашли нужный автобус и доехали до Адлеровской автостанции. Здесь обстановка оказалась намного сложнее. Есть объявление о справочном, а его самого не видно. Нигде ни схем, ни маршрутов, ни рейсов. Жара 30 градусов, снуют люди и автомобили, суматоха кругом. Наконец набрели на нужный автобус, узнали – нам до Сочи, а там на Городской пересадка.

Понеслись с подъема на спуск, с поворота на поворот. Слева море, справа горы. Любоваться бы, да нам не до этого. День клонится к вечеру, а мы едем и едем. Автобус набивается и набивается. Ни вздохнуть, ни выдохнуть. Шум, гам, перебранка, но кондуктор о нас позаботилась и высадила, где надо. Пересели в другой автобус, и опять с горы на гору. Народу всё больше и больше, духота, люди стоят – ни войти, ни выйти. Кипит кровь, рвутся нервы, и сходит на нет отпускной отдых.

Адрес оказался «на деревню дедушке». Мамайка 36 – всё равно, что Смоленск 17. Мамайка – это целый район. Но свет не без добрых людей, а самые добрые – ленинградцы. Ехали в автобусе двое – муж и жена, Евгений Васильевич и Серафима Алексеевна. Муж покрепче – пробился. Жена застряла. «Не могла лезть за мной», – ворчит он громко. Не могла, не успела – оттёрли. Промолчала жена, не прогневить бы, и без того злой. Они, забыв о своих невзгодах, пригласили нас к себе.
– Идёмте к нам. У нас хозяева армяне, но люди хорошие, вот увидите. Вас устроят.

Так оно и получилось.
С такой дороги можно не только устать, но и проголодаться. Серафима Алексеевна вызвалась нас проводить.
Столовая стояла накануне закрытия. Бабка-уборщица торопливо переворачивала стулья и шлёпала их сиденьями на столы. Вторая бабка кричала:
– На грязные не ставь
– А ты вытирай чище!

Пока служивые обсуждали производственный конфликт, мы торопливо подбирали на раздаче, что бог послал, а он скупился на щедрости, а работни прилавка тем более. Они украсили магазинную котлетку яйцом, присвоили блюду солидную цену и назвали бифштексом. Слишком поздно я понял, что мясо было не первой и не второй свежести, да и макаронные рожки томились на жаре вместе с ним в ожидании часа, когда очередной клиент клюнет приманку. Ночью я трудолюбиво расплачивался за свою неосторожность и за бифштекс, хотя заплатил за него сполна.
 
5 сентября 1968 г.
С утра отправились на пляж. Улица – часть серпантинной дороги. Сверху и снизу прячутся в зелени дома с пристройками, с сарайчиками и навесами. Подходы увиты виноградом. В садах айва, персики, инжир, а запах не фруктовый, а кое-где подозрительный. Стали выяснять – заметили деревянные будочки – туалеты. Один прижался вплотную к шоссе, портит вид, но не воздух, а вот другой, укромно увитый растительностью, мы старались обойти стороной.

Прошли мимо главного здания курортной поликлиники, перешли по мосточку через речку Псахе, ручей с банным запахом, и попали в культурно-хозяйственный центр Мамайки, грязный и неумытый район. Здесь столовая и рынок, стоянка для автотуристов, ларьки магазинов, грязь и асфальт, переулки и закоулки, сваленная тара и поваленные заборы, здесь же дорожка для перехода из главного здания в верхний парк поликлиники.

Пляж – как все пляжи. Слева и справа от причала купаться запрещено, дальше пляж поликлиники, только для своих, за ним детский, а мы по документам не в том возрасте. Устроились на стыке двух запретных участков. Но нам не лежится. Надо узнать, что такое Мамайка, есть ли средства общения с внешним миром?

Выяснили – катера ходят только до Сочи, но есть электричка. В поисках остановки пошли вдоль полотна и забрели в парк. Повсюду чисто, валежник убран, дорожки асфальтированы. На горе – здание санатория с балконами в виде беседки. От крыльца к воде проложена гранитная лестница. На берегу пляжи, теннисные корты, солярий. Из окон видно море. На завтрак – зовут, на обед – зовут. Жизнь, не то, что у нас – дикарей.

На обратном пути с краю обрыва облюбовали себе пляж. Волноломом отгорожен участок моря. В других местах вода глинистая, а здесь прозрачная до дна. Вместо булыжников – мелкая галька. И никаких запретных знаков. Сумеешь спуститься – приходи и купайся. Мы спустились и не пожалели.

Мамайка лежит в низине. Вокруг – лесистые горы, но одна с лысой вершиной. С неё мы захотели осмотреть окрестности. Пошли наугад по соседней улице. Через десять минут ходьбы пейзаж изменился. Дома стали просторнее и новее, сады и участки больше, воздух чище. Мамайка укрылась в зелени. Отсюда она не кажется неряшливой. Открылись новые картины. Просматривается долина реки, море и корабли.

На огородах помидорные посадки сменились лавром. И вдруг – виноградник, за ним жильё. Обогнули и попали в район новостроек. Один трёхэтажный дом готов, достраивается второй. Строит совхоз. Люди будут жить со всеми удобствами. С вершины увидели новый сочинский микрорайон – несколько линий многоэтажных домов, по прямым улицам курсируют машины и автобусы. По сравнению с Мамайкой геометрия кварталов кажется красивой и удобной.

За нами увязались два дошкольника. Они понимают, что выслеживать неприлично, и для отвода глаз гонят пред собой молодого бычка. Встретился нам мальчишка пионерского возраста.
– Вы на вертолётную станцию? Она далеко за горой.
– А ты летал на вертолёте?
– Не летал, – он вздохнул. – Я и на самолете не летал. А на кораблях плавал. На небольших.
С горы мы взяли курс на пляж и пробыли там до захода солнца.

6 сентября 1968 г.
С рассвета накрапывает дождь. Настроение пасмурное, но мы не меняем планов. Поднимаемся на лесистую вершину напротив лысой горы.
Сверху над нами раздается лай собак. Время ранее. Пока появится хозяин, придется беседовать с псами, а их гостеприимство нам не известно. Обходим опасное место. Идти трудно – мешают колючие лианы.

Несколько раз в просветах мелькает море, но видимость из-за деревьев ограничена. Вышли на плоскую вершину, но и с неё мало что видно. По узкому перешейку направились к следующей вершине. На тропе нашли грибы, к сожалению, старые и червивые, но один поддубовик оказался достаточно свежим. Несём как трофей.
Перестал моросить дождик, посветлело, стало жарко. Давно съедены пищевые припасы – одна булочка на двоих. Уходим на спуск.

Дома хозяева и квартиранты заканчивали завтрак. Наше неожиданное появление, да ещё с добычей, вызвало радостную реакцию. Хозяева живут возле леса, а грибы видели на рынке и то редко. Нас пригласили к столу. Поставили перед нами чай и чебуреки. Все смотрят на гриб, а мы на тарелки. Несмотря на усталость, у нас хватило глупости отказываться от угощения. Хорошо, что нам никто не поверил.

Мы едим чебуреки. Сочное мясо тает во рту. Тесто тонкое, хорошо пропеченное, пряностей ровно столько, сколько нужно, чтобы напомнить о себе и не навязываться. Мы запиваем чебуреки сладким чаем, а наш гриб, разрезанный вдоль и поперёк лежит на столе. Самый крупный знаток из всех собравшихся Евгений Васильевич неуверенным голосом присуждает: «Должно быть – подосиновик». Мы, занятые чебуреками, возражать не осмелились.

Тем временем открылось солнце, над морем разогнало остатки туч – мы собрались на пляж. С нами пошла Серафима Алексеевна. Она призналась, что Евгений Васильевич не любит путешествовать, и она почти нигде не была. Однажды уговорила его сходить в горы. Дошли до половины, присели отдохнуть и вдруг заметили змею. Серафима Алексеевна так испугалась, что до самого поселка бежала с горы бегом. Она позавидовала нам и пожалела, что мы поздно приехали. Завтра им уезжать.

Светит солнце, жарко, но море ещё не успокоилось, ворочает камни, швыряет горстями гальку в бетонные волнорезы. Море шумит громче трёх транзисторных приёмников вместе взятых, но шум его не раздражает и не беспокоит.
Вечером во дворе собралась вся семья наших хозяев. Шли приготовления к проводам ленинградцев.

В доме жила бабушка Шушара и три её сына со своими женами и детьми. Старший сын, нам по секрету в первый день сообщила Серафима Алексеевна, попался на махинациях с пропиской и сел на пять лет. Это трагедия семьи и её тайна. Наш хозяин Рубен работает киномехаником. Его жена Эмма – продавщицей в магазине. Детей у них нет.

У младшего сына Ашота три дочери: Маргарита, Сусанна и Лена. Ашот самый зажиточный из всех братьев. Он работает зубным техником. Рано встаёт и поздно приходит. Мы его почти не видим. Сейчас у него основной сезон – наплыв приезжих. У Ашота четыре комнаты, но отдыхающих он не принимает – нет необходимости. Труднее всех Нине – жене старшего брата. У неё двое взрослых неустроенных детей.

Каждый сын имеет свою часть дома. Внизу живет бабушка Шушара и в отдельной комнате – престарелая прабабушка. Она почти ничего не видит и не слышит. Изредка наощупь она добирается до скамеечки на веранде и сидит молча. Такому долголетию не позавидуешь.

Мы отдыхаем, а в кухне внизу суета, споры, стук ножей, доносятся дразнящие запахи. Ашот и Евгений Васильевич в тайном месте жарят шашлык. Зашло солнце, быстро темнеет, а их не могут найти и поторопить. К нам заходит Эмма, извиняется за задержку, предупреждает, чтобы мы не спали. Рубен отправляется на поиски поваров, но они уже идут ему навстречу. Всех сзывают к столу. Мы спускаемся вниз. Глаза разбегаются. Стоят несколько блюд с шашлыком, салат с перцем, салат с помидорами, варёная картошка, солёные огурцы, отдельно поставлены соусы, подливки и уксус.

Мужчины сели к столу – женщин не оказалось на месте. В последний момент у них нашлись дела. Возле стола снуёт бабушка Шушара, заканчивает приготовления. Теперь приходится дожидаться мужчинам, и они шумят.
– Рубен, где Эмма?
– Ашот, где твоя Света.
– Начинайте без неё. Она детей не может уложить. Если я говорю им: «Спать! – они тут же засыпают. Пусть сама попробует уложить.
– Евгений Васильевич, куда Сима делась?
– Кофту новую одевает.

Наконец за стол усадили бабушку, Эмму и Серафиму Алексеевну и, не дожидаясь остальных, приступили.
Необыкновенных кавказских вин за столом не было. Отдавая дань уважения отъезжающему гостю, мы пили обыкновенную водку. Поскольку я человек не пьющий, я обошёлся половиной рюмашки и то её не допил. Все деликатно этого не заметили. Первый тост Рубен произнес за дружбу. Не успели мы как следует закусить, Евгений Васильевич, которому полная комплекция позволяет обходиться без пищи, предложил тост за хозяев.

Бабушка Шушара возразила: «Хозяева не причём. Пейте за ласковое море и тёплое солнце».
Поправка принимается. Пьём за хозяев, за солнце и море. Шашлык прекрасен, подливки не острые, продукты свежие. Едим без опасений с большим подъёмом и увлечением.
За столом начались разговоры.
Женщины беседуют о детях. Эмма кричит через стол:
– Ашот, отдай мне Сусу!

Ашот, наклоняясь ко мне, поясняет: «У Эммы нет детей. Они хотят усыновить Сусанну. В последнее время меня подпаивают. Я ем, пью и слушаю, а утром говорю: Сусанна – домой».
У Сусанны два отца – папа Ашот и папа Рубен. У Рубена больше свободного времени, и он больше балует детей. Мама Эмма работает и с детьми обходится строже, чем Света. Сама Сусанна выбрала бы свою маму и папу Рубена, но взрослые объединяются по каким-то другим соображениям. Эмма каждый вечер забирает Сусанну на ночь к себе – приучает. Сомнительно, чтобы из её затеи что-нибудь вышло, но Сусанна от этого не проигрывает.

Подвыпивший Евгений Васильевич рассказывает:
– У меня на руках была путевка, но я от неё отказался.
Рубен подмигивает:
– Рассказывай, рассказывай. Такого в наше время не бывает.
– Нет, ты слушай, точно было. Поехала моя сослуживица. Она больная, а путёвки не достать. Я решил так поеду, сам по себе.
– Не сам по себе, а диким. Вы – дикие.
– Пускай дикие, – соглашается Евгений Васильевич.

Разговор перескакивает с одной темы на другую, с одного края стола на другой. В головах наступает будоражащее веселье. Чем чаще поднимаются тосты, тем шумней и острей беседа. Ашот старается задеть и гостей и друг друга. В шутках и доля юмора, и доля перца. Замечания остры, но безобидны. Эмма ещё раз просит Ашота отдать Сусанну. Ашот смеётся: «Усыновите лучше меня». Сидит хитрый, похожий на индийского Раджа Капура, и шутит:
– У меня четыре девки. Повалят – не справишься.
Четвертая – это жена.

Зашел разговор о мужьях и женах. Рубен гордо заметил:
– К нам приезжают попробовать нашей кавказской свободы.
Друзья мои. Под вашим соусом та же суть. Те, у кого семья прочная, пляшут вокруг своих жен и детей не меньше закабаленных северных коллег.
Бабушка разносит черный кофе. Ашот предлагает:
– Выпейте, такого вы не пили. Мама понимает толк в кофе. Она умеет его варить. Утром встаёт раньше меня и готовит мне чашечку. Меня младшего она жалеет и балует.

Я не любитель кофе, но этот действительно необыкновенный.
Евгений Васильевич по российской привычке в поисках друга обнимает и целует бабушку. Рубен требует:
– Евгений Васильевич, не троньте маму.
Евгений Васильевич отпускает бабушку, но пристаёт к Ашоту:
– Ашот, когда ты ко мне в Ленинград приедешь? Хочешь – я тебя ударю.
– Ударь, – разрешает Ашот и поясняет мне. – Старших положено уважать.
– Мама, убирай всё со стола, – командует Рубен. – Всё. Хватит. Евгений Васильевич, спать!

Вот же диво. Все немедленно подчиняются тихому, но старшему по возрасту Рубену, даже буйный Ашот, которому не хочется прерывать встречу. Мужчины расходятся. Внизу женщины долго моют посуду и обсуждают прошедший вечер.

Ночью начался дождь.
Сначала безмолвно сверкали молнии, потом по виноградным листьям застучали капли. Чукучук, чук-чук, чук-чук. Так стучит паровозный спарник, когда состав приближается к станции. Вот он всё ближе, всё громче, всё звучнее. Уже не капли, а струйки воды обрывают виноградные листья. Молнии ярче и громче. Покатился грохот с горы, грянул ливень, заметались по комнате беспрерывные отсветы молний. Гром со всех сторон заполнил долину грохотом и ударами.

Забегали по дому перепуганные женщины. Рубен торопливо полез выворачивать пробки. Сквозь неплотно прикрытые окна врывались в комнату брызги и потоки прохладного воздуха.
Отгремела и ушла гроза, но долго ещё высвечивали темные углы комнаты огненные зарницы, да дождь за окном шумел до утра.

7 сентября 1968 г.
В семь часов взошло солнце, и мы заспешили на море. Серафима Алексеевна привела мужа на наше место. Всем хорош наш пляж, но нет раздевалки. До ближайших кустов надо карабкаться вверх по обрыву. Большинство раздевается на месте, прибегая к всевозможным уловкам. Голь на выдумки хитра – насмотришься всякого и посмеёшься вдоволь.
Евгений Васильевич прикрылся сарафаном жены и переоделся. Он заплыл подальше в море, набрал пригоршнями солёной воды, поцеловал её – простился с морем. Соседи ушли собираться в дорогу, а мы остались.

Море чуть слышно шумит. Жара. Искупаешься, лежишь на солнцепёке – на теле выступает солёный пот. Снова купаешься, снова лежишь. Когда поднялись, чтобы уходить, кружилась голова, горело тело. Мы перегрелись до одурения.
Прохлада комнаты не остужала горячее тело.
Уезжали соседи-ленинградцы. Многолетняя дружба связывает их с хозяевами. На проводы собрались и взрослые, и дети. Евгений Васильевич фотографировал всех, даже нас пригласили в общую группу.

Все высыпали на остановку. Подошёл автобус. В него долго загружали корзинки и сетки. Бабушка Шушара беспокоилась, не забыла ли Сима сумочку, в которой лежали деньги. Суса расшалилась. Рубен пригрозил бросить её под автобус, и теперь она на его руках, крепко обнимая его шею, просила: «Папа Рубенчик, бросай!».
Сима махала из окна рукой и кричала бабушке: «Как только дадим телеграмму, сразу приезжайте!»

Скрылся автобус за поворотом.
Эмма вручила Рубену ведро – сходить за водой. В этот день не работал водопровод. За ним увязались дети. Бабушка качала головой: «Балует он их», – и поделилась со мной семейными проблемами.

Внучка бабушки, дочь старшего сына не поступила в институт. Теперь так трудно поступать. Её родственник устраивал сына в Пятигорске. Тысячу рублей отдал. Деньги пропали, и сын не поступил. Чтобы у внучки не пропал год, Евгений Васильевич обещал пристроить её в Ленинграде.
Трудно на Кавказе с работой. Эмма жаловалась: «Тяжело работать с людьми. Были бы какие-нибудь предприятия – ушла бы из магазина».

Тихо стало после отъезда соседей. Мы отдыхали, медленно приходили в себя после сегодняшнего солнечного удара.


8 сентября 1968 г.

Идем пешком по горам в Дагомыс.

Солнце жалит с утра,
нет для мыслей простора,
в городах суета –
мы не выдержим скоро.

Сбросим грузы усталости,
несогласия, споры,
я по улице «Радости»
уведу тебя в горы.

По дороге полакомились ежевикой, нарвали кизилу, безхозных яблок и груш. Когда устали, спустились к морю и вышли на хорошо оборудованный дикий пляж. Поставлено несколько волноломов, вода чистая, прозрачная до дна, и вокруг никого.

Купались, лежали на камнях, смотрели в воду. У волнолома сновали маленькие рыбки. К ним подкралась большая, серая, под цвет камней. Она, как торпеда бросилась на маленьких, но им удалось увильнуть из-под её зубов. Большая пригласила на помощь стаю подруг. Началась морская охота. С трудом маленьким рыбкам удалось покинуть опасную зону. А мы отправились дальше и скоро забрели в орешник. Урожай был снят. Нам досталось несколько орехов с земли. На тропе нашли стрекозу. Она бессильно билась крылышками, но не могла взлететь. Мы подняли её и подбросили высоко вверх, но стрекозе уже нельзя было помочь.

На перевале у домика пастуха нам преградила путь черная собака. Мы не стали с ней спорить и пошли в обход. Сквозь колючие заросли пришлось пробираться с помощью перочинного ножа. Через полчаса войны с природой мы выбрались на покрытый сплошным травянистым ковром солнечный склон и увидели Дагомыс.


9 сентября 1968 г.

Температура воздуха 22 градуса, воды – 24. Моросит дождь.
На пляже делать нечего. Все едут в Сочи. Ждем автобус. Мокнем. Машины проносятся без остановки. Становится понятной мечта Эммы о собственном «Запорожце». При здешней необеспеченности транспортом машина необходима.

Поесть в Сочи негде. В любой столовой многочасовая очередь. Закусили пончиками и побрели по городу. На улицах сплошные людские потоки. Идём вдоль приморского шоссе. Увидели сбоку купола церкви – повернули к ней. Входные двери открыты настежь. Хозяйничает в храме сухонькая старуха в очках, в синем промасленном халате. Оттирает бензином старинные канделябры и беседует с плотником.

- Каждый день иностранцы. Как приедет трудяга – ему негде устроиться, а для них люксы готовят. Позавчера звонили из особого отдела – швейцарцы приезжали. Вчера из Москвы звонили, спрашивали настоятеля. Я думала: хулиганы балуются, и трубку положила.
С лесов кричит маляр:
- Когда отсечение головы!?
- Ты работай, работай, – поучает старуха и поясняет плотнику: – В среду праздник.
Маляр слезает с лесов.
- Пойду обедать.
- Что? После этого? – старуха щёлкнула пальцем по горлу. – Сходи, сходи – легче станет.

Мы осматриваем храм. Единственная посетительница, зашедшая сюда по делу, молится на коленях перед иконой «Рождение Христа». На полотне молодая женщина, уставшая, но довольная, показывает своё дитяти. Муж всплеснул руками. Еще бы. Ему расхлебывать. Блаженные старцы делают вид, что только этого им не хватало до полного счастья. На переднем плане кувшин, надо думать, не пустой, шляпа и молодой барашек. Ему одному не весело. Шашлык-то из него сделают. Как никак наследник родился. За спинами героев – море и горы. Сомнений быть не должно. Иисус родился в горах Кавказа.

На стенах развешены картины. На них старики, юноши и симпатичные девушки. Роспись сделана в мягких голубых красках. Глаз отдыхает после однообразной зелени улицы.

После церкви мы посетили дендрарий. Здесь растет всё: от обыкновенного лопуха до величавого кипариса. Много диковинных заморских растений. Мне было приятно среди пестроты узнавать знакомых. Вот японский бамбук. В Крыму в Никитском ботаническом саду я спасался в таком бамбуке от проливного дождя. Вот бук. Его я встречал в Карпатах. Дуб грузинский видел недавно в обыкновенном лесу возле Мамайки. Калина попадалась в Белоруссии. С забавной юккой познакомился в парке курортной поликлиники. Она напоминает наш ландыш, увеличенный до гигантских размеров. Каждый её бутончик превышает букет наших лесных цветов.

На этом приятная часть экскурсии кончилась. Мы устали, и легкомысленный завтрак давал знать о себе. Хождение из столовой в столовую в поисках минимальной очереди ни к чему не привело. Стоять мы не решились – испугались голодной смерти в нескольких десятков метров от казенной кухни.

Мы ринулись на штурм городского транспорта. С большим трудом втиснулись в автобус. По дороге от людского напора сломалась дверь. Водитель отказывался везти, пассажиры – выходить. Со спорами и уговорами передвигались от остановки до остановки.
Столовая в Мамайке встретила нас шницелем с холодной гречкой и компотом из сухофруктов. Зато тишина улиц после сутолоки в Сочи показалась необыкновенно приятной.

Мы отдыхали. За окном шёл дождь. На кухне хозяйка делилась с кем-то своими жизненными принципами: «В наше время из любого ребенка можно сделать человека, надо только силу прикладывать». А дети в эти минуты носились по саду и распевали самодельную песню: «Дождик, дождик, поливай, всю Мамайку обмывай».

10 сентября 1968 г.
На рассвете в половине четвертого пропели первые петухи, в четыре часа вторые, а потом началась неразбериха. Беспрерывно кукарекал петух по соседству – может быть, заболел, а может быть у него возникли серьезные семейные неприятности, и он сбивал всех остальных с нормального ритма.

В седьмом часу зажелтели вершины – поднималось солнце. Мы собрались в гости, едем в Адлер навестить родителей Виталия, моего друга и соседа по общежитию инженеров нашего НИИ. На руках у меня адрес и примерная схема, как добираться. Отъехали от Адлера указанное расстояние, вышли в обозначенном месте и отправились на поиски Нагорной улицы. Спрашиваем – никто не знает. Обследовали одну гору, обследовали другую, исходили несколько километров, расспросили пару десятков жителей – никто не знает.

В Сочи недавно ввели новое административное деление, жители к нему ещё не привыкли. А погода, как назло, прекрасная. На небе ни облачка. Лежать бы на пляже, а мы ходим с горы на гору. Расспросили даже почтальона, нашли Красногорскую улицу, нашли Новонагорную, а просто Нагорной нет. Изучаю в который раз схему. Смотрю – на ней тоненькие пунктирчики. Вспоминаю, это же горные хребты, а наш район за вторым. Садимся в автобус, едем. Кончается горный массив. Долина. Второй горный массив. Значит, за ним. Выходим.

 Спрашиваем у старика про Нагорную улицу в Адлере?
- Вообще здесь не Адлер, здесь Блиновка, а Нагорная есть, вон, напротив. Там почта, проверьте.
По номеру почтового отделения на здании почты мы поняли, что это то, что нам надо. Поднимаемся вверх по улице. На склоне горы белеет новенький домик. Идем прямо к нему. Собака Салют встречает нас неприветливым лаем. Соседская девчонка позвала хозяйку:
- Евдокия Федоровна, к вам гости.
Из огорода вышла женщина, похожая на нашего друга Виталия.
- Вы не ошиблись.
- Нет, не ошиблись, мы к вам.

Заходим в комнату, с удовольствием усаживаемся и объясняем. Виталий просил передать туфли, которые вы ему прислали. Они ему малы. И вручаем злополучные туфли.
- Ай-я-яй. Ему же не в чем ходить.
Мы предупреждены о подобной реакции и рассказываем, что Виталий под кроватью сделал две полки, и на них битком стоит обувь, а недавно он купил на зиму сразу две пары теплых ботинок.
- И можно достать? А у нас трудно. Я по знакомству достала. Из-под прилавка вынесли.

Из маленькой комнаты выглянула бабушка: «А Виталий приидэ?». Она выглянула в окно: «Хлопцы ушлы».
Как сильно заложены в человеке привычки. Бабушке 94 года, а заметила, что рабочие, которые достраивали сарай, перестали работать.

Евдокия Федоровна рассказывает о житье на новом месте. Сюда переехали недавно. Филипп Пантелеевич рассудил: «Будем жить в степи – дети в гости не приедут». Расчет оказался правильным. Летом уже гостила дочка с мужем и внуком. Пока жить здесь скучновато. Нет друзей и знакомых. Тяжелее всех бабушке. Новых подруг ей уже не завести, да и с гористой местностью после Сальских степей свыкнуться трудно. Бабушка нашла себе занятие – гоняет кур с огорода, но от этого еще хуже. Куры думают, что она их будет кормить, и сбегаются со всей округи.

Нас угощают кукурузой, салатом из помидор и перца, инжиром и виноградом. Хозяина мы не дождались. Нам пора уезжать – слишком много времени было потрачено на поиски улицы.
Евдокия Федоровна и Салют провожали нас до дороги.

11 сентября 1968 г.
Небо затянуто тучами. Вода в море теплее воздуха, и мы купались. Обедали в Дагомысе. На обратном пути попали под холодный дождь и промокли до нитки. Из рюкзака появились на свет теплые свитера и рубашки.
Вечером приехали новые соседи – муж и жена с Алтая. Семь лет назад они отдыхали у наших хозяев. Рубен проспал, новые гости его разбудили. Он признался: «Хорошо, что их принесло. Опоздал бы на работу – мне бы попало».

12-13 сентября 1968 г.
Завтракаем в Сочи в столовой возле железнодорожного вокзала. Здесь, как и везде большая очередь, но пропускная способность высокая – обслуживают ученики торговой школы.
Перед нами женщина редких габаритов. Передвигается с трудом. Она взяла себе на завтрак тарелку баклажанной икры, селедку, биточки с гарниром, рисовую кашу, две порции масла. Наверно, приехала поправляться. У нас почти столько на двоих, а нам предстоит нелегкий путь – поездка и восхождение на гору Ахун.

Закружилась дорога серпантином. Мы пошли по тропе и заблудились в садах. Спросили у садовника, как дойти до Ахуна. «Раз пошли, то дойдете, а надо бы на автобусе».
Нас провели через дворы и огороды и вывели на дорогу. Дождались автобуса, проголосовали, но автобус не остановился, и мы пошли по новой тропе. Повстречали женщину. Она предупредила, что впереди злые собаки охраняют колхозные сады. Мы запаслись дубинками. Идём по краю обрыва. Снизу еле слышно доносится шум машин, справа подвывают собаки. Проходим мимо кладбища. Несколько простых могил, посредине стол со скатертью и цветы.

На обочине возле ничейного инжира мы оставили дубинки и пошли по дороге. На открытом месте жара неимоверная. Хочется пить – нигде ни одного ручья. Обгоняем других пешеходов, обмениваемся впечатлениями. На вершину пришли уставшие.

Со смотровой вышки открывается красивая панорама. Виден горный хребет со снежными вершинами и глубокими ущельями. Побережье просматривается от знакомого Дагомыса и далеко в сторону Пицунды. Внизу под нами Орлиные скалы. Там Агурские водопады. Если бы утром нас подобрал автобус, мы бы спустились к ним. А сейчас приходится возвращаться.

На следующий день мы снова отправились на Ахун. Рейсовый автобус был заполнен, но мы похрустели бумажным рублем и заняли места согласно купленным билетам – на подножке. Сидя на газетах мы лихо проехали мимо оставленных нами вчера дубинок и въехали на вершину.

С вершины спускаемся по хорошо протоптанной тропе. Несколько раз проходим сквозь каменный хаос. Корни деревьев сплелись с камнями. Тропа ведет к Орлиным скалам и водопаду.

Я видел водопады в Крыму и Карпатах. По сравнению с ними Агурский – небольшой. В реке мало воды, но результат её разрушительной работы поразителен. Вода прорыла глубокое ущелье. Речка несколькими каскадами водопадов падает на дно каньона. Я спустился туда и оказался в каменном мешке. Со всех сторон надо мною нависли скальные козырьки. Спуск, по которому я добирался, крут и сыпуч. Случись в горах дождь – не выберешься отсюда. Дно ущелья сухое. Дальше вода течет по подземному руслу.

14 сентября 1968 г.
С утра мы ушли на наш дикий пляж и весь день купались и загорали. Мы отдыхали от предыдущих походов.

15 сентября 1968 г.
Сегодня мы едем в Пицунду.
От остановки электрички до центра Пицунды 12 километров. Воспользовались автобусом. С передней площадки грузится мужик с эмалированным баком и баба с корзинами. Везут на продажу кукурузу. Водитель и кондуктор терпеливо ждут, а пассажиры помогают разместиться. На следующей остановке поджидает автобус старик с девочкой. Кондуктор кричит им в окошко, чтобы садились с передней площадки. Баба с корзинами тычет водителя в спину: «Нет мест, езжай». Водитель поехал. Возмутились женщины – пассажиры из северных областей Советского Союза. Можно было потесниться. Сорокалетний пижон местного типа в тёмных очках ответил за бабу и за водителя: «Вам надо – вы двигайтесь».

Нас в первую очередь интересует столовая. Время движется к полудню, а мы не завтракали. На столах громоздится грязная посуда. В меню яичница и котлеты с макаронами, но ни того, ни другого нет. Снуют растерянные приезжие. Пожилой мужчина открыл банку сгущенного молока, развел его в стакане и пьёт вприкуску с самодельными бутербродами – хлеб с колбасой. У нас с собой ничего нет. Идем в другую столовую, но и там не лучше. Неужели это знаменитая Пицунда, о которой я столько слышал. Подозрение, что мы стали жертвой моды, начинает всерьёз беспокоить меня.

Мы идем к побережью. Посреди широкой площади четыре пожилых кавказских товарища что-то друг другу доказывают. Невдалеке от них прошли женщины, и один из них на всю площадь объявил, что ему голые бабы в Ялте надоели. В Крыму похолодало – он перебрался сюда. Интересно, когда он работает?

Вдоль по побережью стоят небоскрёбы, построенные по последнему слову современной архитектуры. Сквозь стеклянные стены ресторанов видны сервированные столики. У отдыхающих морской праздник. Дурачится Нептун со свитой. Проходит конкурс на самого толстого отдыхающего, а мы ищем, где бы поесть.
Заходим в кафе. На витринах вино и шоколад. За прилавком томно перемещаются четыре абхазца-буфетчика.
- Шашлык будет.
- Будет. Пока не будет. Через час будет.

Мы покидаем кафе, присаживаемся на скамейку, отдыхаем. Слева от нас отгорожен протяженный участок суши и моря. Говорят – район правительственных дач. Бог с ними, с дачами. О них напишут другие. Мы там не были.

Когда улеглось раздражение, и мы свыклись с тем, что пообедать нам не придется, мы искупались, и к нам вернулось созерцательное настроение. Мы стали замечать, что место удивительное, пляж ухоженный, туалет без очереди и с водопроводом, день солнечный, жаркий, вода в море чистая, народу много, но тихо и уютно, места хватает всем, достаточно и тентов и раздевалок, нигде нет запретных знаков и ограждений, от пансионата к пансионату проложены широкие бетонированные дороги, длиннохвойные сосны подходят к берегу, за ними – горные хребты, среди сосен аккуратно вписываются просторно поставленные высотные здания, в отличие от пышных старинных санаториев, они занимают мало места и никому не мешают.

Возвратились в кафе. На открытой веранде кто-то ест чебуреки. Мы заняли очередь. Перед нами парень набрал вина, воды, бутербродов с красной икрой, шоколада, коврижек. Буфетчик насчитал ему семь рублей с копейками. У парня пятерка и мелочь. Спрашивает:
- За что столько?
- Вино брал, шоколад брал. Плати семь шестьдесят.
- Возьми назад вино.
Буфетчик забрал вино, но у парня опять не хватает.
- У меня столько нет. Пошёл на пляж – не захватил.
- Потом рубль занесёшь.

Парень растерялся, не знает, уносить покупки или нет. А буфетчик уже забыл про него. Наша очередь спрашивать.  Естественно, ни шашлыка, ни чебуреков нет и никаких пояснений. Расспросили счастливых обладателей и узнали, что время от времени их продают на веранде. Официантка смеётся: «Ждите, привезут».
Ждём, наблюдаем. Когда возле буфета никого нет, абхазцы наливают в стаканы вино, пьют, сколько заблагорассудится, остатки сливают в бутылки.
Подошли к буфету парень и девушка. Парень мечется вдоль витрин. Девушка тормошит его: «Ты спроси». Он отмахивается: «Разве они поймут».

Зашла женщина в белом халате купить папиросы. Парень обратился к ней, и она объяснила, что поесть здесь негде, а в центре Пицунды есть столовая. Парень, увлекая девушку, устремился к выходу, и мы пошли вслед за ними. Надежнее ждать у моря погоды, чем чебуреки.
Вернулись к знакомой столовой. Пока мы гуляли в меню добавились первые блюда. Возле кассы три-четыре человека, тем не менее местный парнишка пролез без очереди, продиктовал что-то на своём языке и получил талоны. Мы пробили два полхарчо и две говядины.
- А хлеб?
–       Там – не поднимая головы, отвечает кассирша.

Спрашиваю на раздаче. Молчат. Обедающая русская женщина указала дорогу в буфет, а там на виду только вино. Спрашиваю про хлеб – молчит сукин сын. Все расходятся. Остаёмся один на один. Повторяю вопрос. Нехотя достал из-под прилавка два ломтика хлеба. Прошу ещё. Добавил стограммовый кусочек.

На раздаче орудуют два здоровенных абхазца. По кухне без халата разгуливает третий. Разложил на сковородке купаты, зачерпнул суп из котла, попробовал прямо из поварёшки. Не понравилось – вылил назад в котёл. Бабка, стоящая в очереди перед нами, не выдержала:
- Кто у вас на кухне ходит?
- Свой ходит.
- По какому праву без халата? Директор?
- Какое твое дело!
- Бери свой суп и ешь.
- Где это видано, чтобы по кухне без халатов ходили?
- Здесь свои законы!
- Здесь своя республика!

Директор упаковал что-то в пакет, собрал руками поджарившиеся купаты, завернул их в пергамент и отдал заглянувшей в кухню женщине.
- Смотри, смотри! Почему без очереди передает.
Разговор пошёл на кипящих нотах.
- Знаешь, не твоё дело, молчи-
- У нас свой порядок, не мешай!
Подскочил и директор:
- Получай своё и уходи. Чего шум поднимаешь?
- Наше дело не лезь!

Один из них выхватил у бабки талон, наколол его и тут же отвернулся к вошедшему с черного хода уже знакомому пареньку. Не успела бабка разобраться, куда подевался её талон, а парень уже получил тарелку с мясом.
- Где мой суп, – закричала бабка на второго раздатчика.
- Почему кричишь? Разве это твой чек? Я отпускаю гражданина.
- Я подавала чек. Где мой чек?
- Я не брал твой чек.
- Значит другой брал. Вас не разберешь.

Бабка закричала на второго:
- Где мой суп?
- Видишь, я отпускаю человека. Зачем шумишь? Котёл большой. Супа много. Съедят – еще наварим, – сказал, засмеялся и ушёл в угол кухни.
Второй раздатчик взял наши талоны, бегло оглядел нас и, не знаю из каких побуждений, вытряхнул из котла на тарелку груду мяса.
Мы ели, а бабка еще разбиралась с поварами. Абхазцы мстили ей за вмешательство в их суверенитет.

Кавказский харчо оказался хуже подобного блюда в любой московской столовой. Кроме мяса и риса в нём ничего не было, даже соли. Но мяса было много, и соль на столе, и я простил ему все его недостатки.
На обратном пути в Сочи ни с того ни с сего на станции в Адлере электричка простояла целый час. Солнце прожигало вагон насквозь из окна в окно. Духота стояла невыносимая. Предприимчивые люди продавали в вагоне кукурузу и получали деньги немалые. Государственная торговля дремала в тени.


16 сентября 1968 г.
После Пицунды нас потянуло домой, и я ранним утром уехал на вокзал за билетами. Я выстоял пятичасовую очередь, такую, как в Москве или Ленинграде в предпраздничные дни. На сочинском вокзале многочасовые очереди стоят ежедневно в течение всего сезона.

Вторую половину дня мы провели на пляже, а ужинать отправились в Дагомыс. Шли вдоль железнодорожного полотна. Повсюду мусор. Не успел поезд отойти пять километров, а пассажиры уже выбрасывают огрызки фруктов, изношенное бельё, обувь и бумажные пакеты. Ходит путевой обходчик, собирает мусор. Участок у него большой, а поезда идут одни за другим, и в каждом по нескольку сотен пассажиров. Они выглядывают в окошки, прощаются с морем и оставляют после себя свой хлам.

Пока добрались до Дагомыса и пока ужинали, зашло солнце. Быстро стало темнеть, похолодало, а автобуса нет. На нас легкие прогулочные наряды, мы замерзаем. Подъехала машина другого маршрута, свернула за угол на стоянку. До рассвета дальше не пойдет. Спросили у кондуктора о судьбе нашего автобуса. Ответ простой – раз нет, значит, сломался.

Собралось несколько десятков пассажиров. Темно. Прыгаем, толкаемся, чтобы согреться.
Подобрал нас автобус следующего рейса. Дома оделись в тёплые вещи, но долго не могли согреться.
После полуночи явился домой хозяин Рубен. Он задержался – показывал отдыхающим двухсерийный фильм. Дверь оказалась закрытой. Рубен постучал – ему не открыли. Постучал вторично и добродушно проворчал: «С ума сошли – хозяина не пускают».


17 и 18 сентября 1968 г.
Два дня мы посвятили изучению Сочи: проплыли катером от Мамайки до порта, пронеслись на "Комете» от Адлера до Сочи и совершили автобусно-пешеходную экскурсию по городу. За два дня разрозненные впечатления от всех поездок слились в единое представление.
Город терзают две проблемы – транспорт и питание. В прошлом году в Сочи побывало два миллиона человек. Каким-то образом сочинцы умудрились всех расселить, но этой массе людей надо перемещаться, завтракать обедать и ужинать.

Основная и по существу единственная магистраль города – Приморское шоссе. Шоссе узкое с крутыми взлетами и падениями, с неожиданными поворотами и разворотами. Дважды мы видели разбитые всмятку автомобили. Однажды наш автобус простоял около часа в длинном хвосте машин. На перекрёстке северная «Волга» врезалась в местную «Скорую помощь». Машины отделались поломками и вмятинами. Пассажирам досталось больше. Владелец «Волги» завершил на этом месте свой жизненный пробег.

Главный вид передвижения – автобусы. В любое время они забиты битком. Споры и междоусобная ругань не стихает от кольца до кольца. Не удивительно – не выдерживает даже металл. Регулярно ломаются двери. Машины сходят с маршрута. Отдыхающие терпят месяц, местные жители – весь сезон. Причина не только в поломках. Автобусов не хватает. Мы несколько раз возвращались после восьми вечера. За час к кольцу подошла всего одна машина. Это в то время, когда кончают работу многие предприятия и возвращаются отдыхающие и служащие.

Мест, где можно поесть много, но их пропускная способность ограничена. Узким горлышком любой столовой является раздача. Очередь в несколько сот человек обслуживают две-три девчонки. Столовым нужны просторные здания, а не случайные помещения.
Готовят однообразно, безвкусно и дорого. Расчет простой – отдыхающие съедят всё. С дороговизной можно смириться. К безвкусице привыкнуть трудно. Основные ежедневные блюда – сосиски и биточки из магазинных котлет.

Немалые трудности мы испытывали из-за отсутствия рекламной и транспортной информации. Впрочем, это беда всего нашего Союза. Мы ездили в Адлер на автобусе с остановками по всем пунктам. Совершенно случайно обнаружили экспресс, идущий почти без остановок. На автовокзале ни схем, ни маршрутов, ни объявлений. Про экспресс мало кто знает. Он ходит полупустой.
Спросили в справочном про вертолётную экскурсию. Нам посоветовали ехать в аэропорт. Случайно в Дагомысе наши расписание полетов вертолётов по побережью. И так во всём.

Экскурсионный автобус везет нас по городу. На крышах многих зданий, построенных в советское время, – скульптуры. Современный человек привык пользоваться техникой, ему важно знать устройство и назначение. Экскурсоводу приходится объяснять, что женщина с обнаженной грудью и протянутой рукой символизирует родину-мать, а та, с обнаженной грудью и корабликом в руке, символизирует судоходство. Слушают, кивают, но верят с трудом.

Вот старинный памятник. Чугунная пушка смотрит в море. На земле лежат круглые ядра. К постаменту прислонён настоящий якорь. Памятник осматривают с любопытством, но никто не интересуется, что он символизирует. Дети сидят верхом на пушке – играют. Взрослые трогают руками якорь и удивляются, что он не ржавеет.

Нас привезли в санаторий, построенный по настоянию Серго Орджоникидзе. Большой парк, хорошее здание, но на площади перед ним несколько голых мраморных подруг гоняются друг за другом вокруг фонтана. У кого-то из них виноградная ветвь – символизирует веселье. Экскурсовод смущенно поясняет: «Строили в тридцатые годы. Тогда всё копировали».

В Ленинграде в Музее Истории живописи и архитектуры при Академии художеств я видел дипломные работы конца двадцатых, начала тридцатых годов. Многие проекты по стилю близки к проектам современных зданий. Современный стиль рождался давно, но наши вожди, интеллектуалы кулака и колючей проволоки, специалистам искусства, как, впрочем, и всему остальному народу, не доверяли и приказывали копировать то, что соответствовало их утробным желаниям. Попадались правда непослушные строптивые люди. Им удавалось даже в строго указанных границах придумывать что-нибудь своё. Они оставили городу хорошие своеобразные здания.

19-20 сентября 1968 г.
Два последних дня, ожидая отъезда, мы прощались с морем. За безоблачную неделю солнце раскалило воздух до невероятной температуры.
С утра мы купались. Какой-то дядька поймал краба. Сбежалась толпа зевак, не только дети. Когда мы подошли, дядька уже уносил краба в море.

Мужчина средних лет в ластах и в маске вылез из воды с пистолетом для подводной охоты. На огромной пике нанизана маленькая рыбёшка. Металлический стержень прошил рыбицу насквозь. Люди смотрели издалека. К этому дядьке никто не подходил, даже дети. Мужчина отцепил добычу, а жена торопливо спрятала её в целлофановый пакет. Там трепыхалась другая пленница.

Вечером мы пришли к морю и сели под тент. Прохладно. Приятно шумит вода. Из-под навеса торчит хвост Большой Медведицы. По темному морю плывут огоньки невидимых кораблей. Подмигивают сигнальные фонарики самолетов. К Мамайке движется катер из Сочи. Бежит перед ним по воде световая дорожка. Прошёл поезд. Прожектор высветил своды входа в туннель и нырнул в темноту.
Наступила пора нам уезжать.

21 сентября 1968 г.
Хорошо тем, кто летит самолётом, а в вагоне жара нестерпимая. На окнах нет занавесок – солнце прожигает сквозь стёкла. Хочется северной прохлады и не мил юг. Мы едим арбузы и швыряем корки через окно. А что поделать? В вагоне нет ни одного мусорного ящика. Проводники-то ли грузины, то ли абхазцы, но точно кавказские аборигены, облегчают себе работу.

Один спит от самого Сочи, второй, лет двадцати, вихлястый и ленивый. Толку от него не добьёшься, договориться с ним невозможно. На каждой остановке его осаждают безбилетники. Он отнекивается, пугает ревизором, набивает цену и позволяет себя уговорить. Пускает безбилетников и больше о них не заботится. Им надо ехать – сами устроятся. Одному занятию он отдаётся с душой – не пропускает в проходе ни одну женщину, не взирая на возраст.

В вагоне едет пятидесятилетняя крепкая и бойкая украинка. Она единственная находит с ним общий язык.
– Ну, зятёк, поехали со мной, – она поглаживает его по бакенбардам. Он в ответ признательно похлопывает её по плечу, а иногда и ниже. – Дояром будешь работать.
– Это не по мне – лицо его искривилось. – Что мне там делать?
– Доить.
Он счастливо оживает:
– Смотря кого доить.
Оба хохочут.

– Езжай, – уговаривает она. – Смотри, какой тощий. А у нас откормишься – во! – она показывает ладонями рук, каким станет его лицо.
– На сале? Я сало не люблю.
– А что ты любишь?
– Вино люблю, шашлык люблю.
– У вас у самих шашлык из сала.
– Нет! – он машет рукой и грозит пальцем. – Из сала мы для вас делаем. Сами едим из молодого барашка.

Через несколько минут зятёк признаётся, что раньше работал на стройке и получал 150 рублей.
– А почему ушёл?
– 150 не устраивало.
– А здесь сколько получаешь?
– Сто рублей, – смеётся он. – Зато ничего не делаю.
Парень поскромничал. Сотня, другая набегает за счет безбилетников, да еще набегает за счёт перевозки дефицитных товаров.
– Небось перед Москвой занавесочки повесишь, – допытывается украинка.
– А-а, – машет он рукой.
– Ох, натравлю на тебя в Харькове санитарную инспекцию.
– А-а!

После полудня в вагоне становится совсем невыносимо. Вентиляция не работает, питьевой воды нет. Иду в ресторан. Спрашиваю
– Нэт вады, – и тут же на моих глазах достаёт из холодильника бутылку, обтирает полотенцем и жестом щедрого благодетеля ставит на стол перед двумя посетителями.

Вечером вагон переполошился. Явился корреспондент газеты. Его сопровождает бригадир того же рода-племени, что наш зятёк.
– Почему нет воды? Почему не поили пассажиров чаем?
– Сломалась система. Вызывали слесарей – не пришли.
Корреспондент расспрашивает пассажиров. Проводник пытается улизнуть к себе.
– Товарищ проводник! Идите сюда! Почему в вагоне не убрано?
– Я убирал.
– Товарищи пассажиры, у вас убирали?

Естественно, в ответ гробовое молчание.
– В вашем купе убирали? – спрашивает корреспондент у украинки.
– Кажется, один раз.
– Или ни разу?
Бригадир тянет корреспондента:
– Пошли в свою хату.
– Нет! – возражает корреспондент. – Если у вас все такие, я проверю весь поезд.

Вступился в разговор проводник.
– Вада будет, сами исправим.
В соседнем купе посыпались откровенные жалобы. Корреспондент записывает.
После его ухода два наших проводника и один из соседнего объединились «на троих» и долго горячо обсуждали возникшие проблемы.

Корреспондент вернулся через час. В вагоне была вода. Был перекрыт неизвестный пассажирам кран. «Зять» отвернул его, и пошла вода. Корреспондент устал. Что-то полезное он сделал, поэтому легко согласился с доводом бригадира посетить ресторан. Проводник, не зять, а постарше, пошел к жалобщикам.
– Ну, чего вы добились?
Пассажиры молчали.
Утром поезд подходил к Харькову. Я выглянул в окно, увидел в осенней желтизне кустарники, разбитую просёлочную дорогу, лужи на обочине.
Проводник взялся за веник. Кончалась его республика. Начиналась наша.

Через два месяца после отпуска мы с Валей официально стали мужем и женой и получили заверенное государственными органами свидетельство о состоявшемся факте.

Я ехал на Кавказ без предвзятого мнения. Сосед в самолете удивлялся: царь ссылал сюда Лермонтова, а мы летим отдыхать. Когда-то Пушкин, Лермонтов, Толстой доказывали, что горцы – народ хороший. В их времена горцев считали дикарями. Нас воспитали по-другому и приучили, что все люди хорошие. О большем говорить не принято.

Возвращаются северяне с юга, рассказывают про солнце, про море и горы, и мало говорят о людях, а если и говорят, то не всегда хорошее. Не бывает дыма без огня. Теперь я понимаю, откуда тянет копотью.

Северяне отдыхают на юге и устают от него. Но проходит зима, потом холодное дождливое лето, особенно такое, как в этом году, и людей снова тянет на юг.
Солнце уходит на запад. Перемещаются свет и тени.
Быть может когда-то мы снова приедем на Кавказ и узнаем его другим.