1945 Часть V

Иногда случалось почувствовать нездоровье или переутомление, а иногда и семейные дела требовали поспешить домой, то, обращаясь в 12 часов ночи к начальнику управления за разрешением убыть, Иван и другие неизменно слышали в ответ: «Вы что, заболели? Время еще только 12 часов. Сейчас самая работа, а вы собрались до-мой. Поедем вместе». Это означало, что раньше 2 часов ночи из служебного помещения не выбраться.
Забегая вперед, следует теперь же сказать, что на почве столь глупого распорядка дня возникали и семейные недоразумения. Однажды Зина устроила своему мужу форменный скандал. Все произошло потому, что Иван очень редко видел своих детей. Когда он просыпался утром, то Витька и Генка были уже в школе, возвращаясь со службы поздно ночью, он заставал ребят крепко спящими. Так продолжалось всю неделю.
В воскресенье Иван, как говорят, дорывался до постели и осуществлял свою заветную мечту о том, чтобы как-то выспаться. Когда отец просыпался в приподнятом настроении в середине воскресного дня, то детей, как правило, на месте не оказывалось. Они тоже целую неделю занимались уроками и воскресный день стремились провести на улице среди своих друзей и приятелей. Витька и Генка возвращались домой вечером румяные, усталые и страшно обиженные тем, что долгожданное воскресенье оказалось столь коротким. После одного-двух часов бодрствования усталые ребята рано засыпали с тем, чтобы рано утром вновь отправляться в школу.
Иван видел своих детей только по воскресеньям, и то лишь мельком. При этом он спешил выяснить, как у ребят идут дела с учебой, и поговорить о том о сем. Эта «безотцовщина» привела к тому, что ребята почувствовали себя почти безнаказанными, начали плохо слушать мать, и за ними водятся не совсем приличные делишки. Попытки Зины взять ребят в руки успеха не принесли. Дети почувствовали себя большими и явно не хотели подчиняться матери.
— Ребята меня совсем не слушают, — как-то ночью начала Зина, встречая усталого мужа. — Сегодня хотела про-верить уроки, а Витька сказал, что я ничего не понимаю и даже не показал тетради.
— А ты с ними построже, — ответил Иван. — Как это не показал тетради? Ты бы взяла ремень да заставила.
— Ремень. Ремень. Боится он моего ремня. Я как-то его стегаю, а он знай себе смеется да приговаривает: «Вот здесь, мамаша, у меня чешется, ударь, пожалуйста, вот здесь. Стегни вот здесь еще разочек». Смеется надо мной. Ты все его ребеночком считаешь, а я у него на днях папиросы в кармане обнаружила. Теперь только и пугаю тем, что вот, мол, скажу отцу про папиросы, если не будешь
слушаться.
Иван удивленно смотрел на Зину и молчал. В душе он был согласен с ней. Но что можно было предпринять? Увидев, что муж молчит, Зина продолжала уже с сердцем:
— Я говорю, дети распускаются на глазах, а ему хоть бы что. Становится просто непонятным: есть у них отец или нет. Думаешь ты что-нибудь предпринять или ни о чем не хочешь думать?
— Что же я могу сделать? — недоуменно спросил Иван. — Что сделать, что сделать. Как будто ты не знаешь,
что в таких случаях должен делать отец. Надо заставить их слушаться. Если на них не действуют слова, значит, надо выпороть одного и другого, тогда они поймут, что к чему.
— Ну что ж, следовательно, я сейчас глубокой ночью должен стащить спящего парня с кровати и начать пороть? Ведь он подумает, что отец либо тронулся, либо пьян. Но уж если ты так настаиваешь, то давай стаскивай с кровати провинившегося, а уж я ему всыплю, — иронически улыбаясь, проговорил Иван.
— Не обязательно пороть сегодня. Можно и в воскресенье, когда ребята не спят.
— Зина, пойми ты меня правильно. Я очень редко вижу детей. Ты знаешь, что это случается лишь по воскресеньям, и то весьма коротко. Но представь себя на моем месте. Не видел парня целую неделю, а увидел — и сразу пороть. Ведь я тоже человек. У меня тоже есть заветные желания. Не скрою, что я постоянно мечтаю, во-первых, как бы выспаться, а во-вторых, как бы ухитриться подольше побыть с ребятами.
— Чего же ты шел на такую работу, когда не можешь исполнить ни одного своего желания? А мне кажется, тебе на все наплевать. Ты уехал на работу и ни о чем не думаешь. За тебя все сделают. Я тебе говорила: не соглашайся работать в Москве. Как было хорошо в Казани.
— Ты думаешь, мне очень приятно просиживать ночи на работе? Я бы смирился, если бы пришлось сидеть даже еще дольше, но только с пользой для дела. Вся беда в том, что силы растрачиваются впустую.
Ты вот говоришь, что я уехал на работу и знать ничего не знаю. Я же должен сообщить тебе, что иногда мне просто жить не хочется. Трудно сказать, чем бы кончилось дело, если бы у меня не было детей.
Только мысль о них и сдерживает от решительного шага. Пусть моя жизнь равносильна каторжной, лишь бы дети не пострадали. У меня уже теперь есть твердое решение, в осуществлении которого я могу поклясться всем, что только есть святого. Пока я жив, мои дети военными не будут.
— Вон ты куда хватил. Ему говорят, что ребята не слушаются, а он твердит о каких-то клятвах да заверениях. Кому нужна твоя болтовня? Ребята вырастут и не спросят тебя, быть им военными или не быть.

— Да, Зина. Я действительно заболтался. Много раз давал себе слово не говорить о чуждых для тебя вещах и все забываю.
Как бы ни было, но на службе у Ивана шли дела не хуже, чем у других. Пользуясь неограниченным рабочим днем, он быстро вник в существо работы отдела, днем выполнял дела наиболее серьезные и ответственные, а по ночам занимался второстепенными вопросами. Правда, вся работа носила откровенно кустарный характер. Сведения приходилось собирать форменным образом по крупинке, часто из довольно сомнительных источников и преимущественно из журналов и газет.
По всему было видно, что разведка является очень слабым местом во всей системе государства. Возможно, это обстоятельство и породило порочную привычку всех без исключения начальников, начиная от непосредственных и кончая правительством, достоверность всяких сведений ставить в прямую зависимость от того, кто, когда и при каких обстоятельствах об этом сказал. При обработке и обобщении сведений требовалось каждую, даже самую безобидную мысль, подтверждать источником, а точнее, цитировать авторов, корреспондентов и других равноценных болтунов.
Создавалось впечатление, что любое положение, высказанное нашим офицером на основе кропотливого анализа мероприятий в стране вероятного противника, стоило грош и приобретало какую-то ценность только в том случае, если эти мысли подтверждались каким-нибудь безответственным корреспондентом. При такой системе нашей разведки могли выдать дезинформационные сведения в полной уверенности, что все они будут приняты за достоверные. Было бы глупо рассчитывать, что сколько-нибудь серьезные сведения проникнут в открытую печать. Конечно, отдельные случаи могут быть, но лишь отдельные. Строить же основу разведки на использовании открытых материалов по меньшей мере легкомысленно.

Поэтому, хотя информационное управление писало очень много и форменным образом заваливало правительство, подавляющее большинство сведений или не содержали никакой ценности, или просто вводили в заблуждение. Но считалось почти чрезвычайным происшествием, если домыслы какого-нибудь иностранного корреспондента своевременно не были включены в информационный до-кумент, особенно если автор употребил высокопарные выражения по какому-нибудь военно-политическому вопросу.
В связи с такими принципами работы в информации быстро появились виртуозы по сбору и обобщению разного рода высказываний открытой зарубежной печати и, не разбираясь совершенно ни в тактике, ни в стратегии, быстро прослыли наиболее опытными информаторами. Читая такой документ, часто даже невозможно сказать, о чем пишет автор. Он цитирует одного за другим на протяжении десятков страниц, а затем излагает пространные выводы, в которых, оказывается, нет никаких выводов, потому что автор, ставивший перед собой цель написать много, но ничего не сказать, за все сказанное при известных условиях впоследствии, возможно, будет отвечать.
Незаметно наступил август 1946 года. Надо было устраивать ребят в школу. Генка был принят в 4-й класс без каких-либо осложнений, но с определением Витьки возникла целая канитель. В Казани он окончил 7-й класс и получил свидетельство. В то время 7 классов считались обязательными, но 8-й уже выходил за пределы обязательного минимума. Когда Зина отправилась в ближайшую школу на Тишинской площади, имея на руках необходимые документы, то ей сказали, что мест в школе нет и что учиться в 8-м классе совершенно необязательно, т. к. важно окончить 7 классов.
После Зины в школу пошел сам Иван, но его переговоры с директором школы и с заведующей учебной частью оказались безрезультатными, хотя и закончились на повышенных тонах. Громкий разговор возник после того, как директор школы предложил определить Витьку в ремесленное училище, да еще любезно предложил свою помощь в этом деле. Иван осердился и порекомендовал директору устроить в ремесленное училище своих собственных детей и заверил, что Витька будет учиться именно в этой школе. Когда Иван вышел из кабинета директора, то его остановила мывшая полы уборщица и сказала, что она слышала весь разговор в кабинете и удивлена наивностью военного.
— Разве вы не знаете, как теперь устраивают детей в школу? — спросила уборщица и как-то лукаво посмотрела на Ивана.
— Как устраивают? — остановился Иван в недоумении.
— Ну что ж вам так, за красивые глаза, что ли, будут принимать в школу?! Просто так теперь ничего нигде не делается. С луны, что ли, вы свалились, а еще полков-ник.
Возбужденный Иван не стал слушать болтовню уборщицы и, только придя домой, сообразил, что уборщица открыто намекала на взятку.
На другой день в столовой за обедом Иван рассказал Петрову о своем походе в школу.
— Зря вы с ними вступали в полемику. Заведующий городским отделом народного образования — мой друг. Мы когда-то вместе учились в педагогическом институте. Я сегодня же созвонюсь и пошлю к нему за запиской. Ваш Витька будет учиться.
— Я был бы очень благодарен, а то просто не знаю, что делать. Не примут, и все. Пока жалуешься, год пройдет, а парень будет бить баклуши.
На другой день Зина пошла в школу с запиской завгороно, и Витька был принят в 8-й класс средней школы. Однако директор прямо сказал, что мальчик принимается условно, потому что выставленным в свидетельстве отметкам он, директор, не верит, потому что за деньги или другие ценности, как он выразился, сейчас можно купить любое свидетельство.
Наконец наступил сентябрь. Ребята пошли в школу, а Иван получил первый послевоенный отпуск продолжительностью целый месяц.Как и всегда,он никуда не поехал, хотя получить путевки в санаторий особых трудностей не составляло. Иван решил сочетать приятное с полезным. Дело в том,что ему обещали дать комнату в одном из домов на бывшей Покровке, а теперь переименованной в улицу Чернышевского.
Эту комнату Иван уже видел. Больше того, в этом доме когда-то было общежитие слушателей разведывательных курсов усовершенствования. Иван жил в этом доме в течение целого года.

Теперь же в доме шел ремонт и строительство перегородок, разделяющих большие помещения на отдельные комнаты.
В то время, когда Иван отдыхал и почти ежедневно навещал свою будущую комнату, до него дошли слухи, что в Главном разведывательном управлении полным ходом идет очередная реорганизация.
Неспроста в народе ходила молва, что Главное разведывательное управление — это организация непрерывных реорганизаций. Такая молва была очень близка к истине. Достаточно сказать, что только в 1945 году произошла капитальная реорганизация, когда сливались Главное управление с неглавным.
Теперь же, то есть менее, чем через год, проводилась новая реорганизация. Иван узнал также, что в отделе, в котором он работал, вместо двух предполагается оста-вить одного заместителя. Нетрудно было понять состояние Ивана. Дело в том, что он только вошел в курс дела, и теперь, вне всяких сомнений, должен остаться за бортом. Он уже догадывался, что командование просто не хочет по каким-то непонятным причинам назначить полковника Петрова начальником отдела.
Было совершенно очевидным, что эту должность будет занимать Петров, так как он работает в этой должности давно и безукоризненно знает дело. После некоторых раз-мышлений Иван решил все же зайти к начальнику управления и просто спросить, есть ли смысл продолжать квартирные хлопоты, так как, проработав всего четыре месяца, Иван останется за штатом, то, видимо, будет назначен на периферию, и в этом случае надобность московской жилплощади отпадет сама по себе.
Когда через два дня Иван задал этот вопрос начальнику управления, то последний сказал:
— Да, вы правы. Ходить на улицу Чернышевского вам не следует. И вообще, прежде чем приступить к паломничеству, надо было спросить у меня.
— Я прошу извинить, товарищ генерал. Вся моя семья так ждала комнаты. Вы не будете судить меня строго, если я вам доложу, что в семиметровой комнате живем вчетвером. Ребятам нужно делать уроки, а беременная жена нуждается в постоянном отдыхе, то есть больше лежит, нежели сидит или ходит. Поэтому я все это время и чувствовал себя на седьмом небе, предвкушая получение большой комнаты. Но если теперь надобность отпала, то, в конце концов, это неплохо, потому что кладет конец мучениям. — Что вы подразумеваете под словом «мучения», то есть я хочу сказать квартирные или служебные, а может
быть, и те и другие?
— О, нет. После Казанского безделья я только ожил. Есть такая пословица, что самая трудная работа — это безделье. Я должен поблагодарить Вас за то, что вы предоставили мне такое удовольствие, только жаль, что все закончилось, не успев начаться.
— Будем надеяться, что на этот раз вы ошиблись. Мы проектируем назначить Вас начальником отдела. В связи с этим я поставил вопрос о предоставлении вам двухкомнатной квартиры, тем более что у вас ожидается третий ребенок.
Прошло не менее минуты, а Иван продолжал смотреть на начальника управления в полном недоумении. Он ожидал совсем другого исхода и никак не мог поверить, что самые вероятные предположения оказались несостоятельными.
— А как же полковник Петров? — наконец выдавил из себя Иван.
— А что Петров? — ответил вопросом же начальник управления.
— Я хотел сказать, что Петров — старый и опытный работник, а я работаю всего четыре месяца. Я же учился работать у Петрова. Свое назначение я не считаю справедливым.
— Петров как был, так и остался заместителем. Если бы он знал дело хуже, чем он знает в действительности, мы бы его и заместителем не оставили.
— Командованию, конечно, виднее, но мне просто неудобно.
— Не скромничайте, Иван. Мы давно хотели назначить вас начальником отдела, но решили предварительно дать возможность ознакомиться с работой, да и посмотреть на вас в роли заместителя. Кроме того, приближалась реорганизация, и вскоре это назначение утратило всякий смысл, потому что назначать на один-два месяца просто нецелесообразно. Таким образом, идите и спокойно отдыхайте, набирайтесь сил для предстоящей работы, а квартирные условия постараемся поправить еще в этом году.
Иван вышел и пешком направился на Тишинскую площадь. Он шел, медленно передвигая ноги. Разговор с начальником управления не выходил из головы. Конечно, начальник отдела не столь уж большая величина, да и единица сама по себе в какой-то мере надуманная. Дело в том, что довоенное отделение превратили в отдел, при-чем офицеров этого профиля почти не прибавилось.

В данном случае повторилось поведение страуса при встрече с охотником: когда глупый страус, пытаясь скрыться от охотника, спрятал голову под крыло.
Так произошло и в данном случае. Чтобы усилить разведку, было решено все отделения превратить в отделы, а отделы — в управления, соответственно увеличив денежные оклады начальников всех степеней.
Самое удивительное состояло в том, что после проведения столь «грандиозных» организационных изменений Центральный комитет партии и правительство ожидали резкого улучшения дела разведки. С той же целью и одновременно с реорганизацией офицерам-разведчикам сократили сроки выслуги в определенных воинских званиях на один год. Теперь лейтенант и старший лейтенант в органах разведки получили право на присвоение очередных званий уже через два года, а капитан-майор и подполковник соответственно через три.
К чему должен был привести столь необдуманный шаг, было ясно в самом начале. Только что окончилась война, в течение которой были резко сокращены сроки выслуги. Поэтому к концу войны во всех родах войск, в том числе и в разведке, можно было встретить сотни двадцатилетних полковников, подполковников и майоров. В связи с этим порядочный военный руководитель не замедлил бы растянуть сроки выслуги, как только окончилась война.
Безграмотный же министр Вооруженных сил маршал Булганин не представляя себе даже самой природы армии и флота и, наивно пытаясь сделать для разведки благое дело, решил эти сроки значительно сократить. В результате уже через несколько лет все отделы стали полковничьими в полном смысле слова. Каждый начал полагать, что он то-же полковник: подготовлен нисколько не хуже своего начальника и в любое время может его заменить.
Вновь испеченные полковники стали открыто гнушаться черновой работы и изготовление второстепенных документов рассматривали как попытку унизить их полковничье достоинство. Нет сомнения, что всякому полковнику руководить другими полковниками довольно трудно. Нужно быть на две головы выше остальных, чтобы всякое распоряжение начальника в таких условиях принималась безапелляционно. В практике же во всех отделах и управлениях вместо быстрого управления начались обсуждения и исследования каждого отданного распоряжения, указания и приказания. Благое намерение бездарного руководителя не замедлило превратиться в свою противоположность.
Иван видел все пороки очередных мероприятий, направленных на улучшение разведки. Поэтому назначение начальником отдела совсем не прельщало. Он был просто удивлен, что в данном случае назначали его, а не Петрова. Путь от Арбата и до Тишинской площади довольно длинный, и пока Иван его преодолел, прошло довольно
много времени.
В голове промелькнули не только мысли по поводу недавно закончившегося разговора, но и вопросы международного положения. Судя по высказываниям печати, обстановка все время осложнялась и бывшие союзники превращались в открытых врагов.
Причины осложнений были очевидными и сомнений ни у кого не вызывали. Закончив войну решительной победой над Германией, коалиция распалась без промедления. Сталин поставил своей целью на всех территориях, освобожденных нашей армией, установить социальный строй, сходный с Россией. Он начал проводить эту линию смело и решительно. Бывшие союзники, естественно, воспротивились подобному намерению и стали противодействовать, где и как только можно, не доводя дело до вооруженных столкновений. К новой войне оказались неготовыми обе стороны.
Бывшие союзники только что демобилизовали свои вооруженные силы и оказались почти полностью разоруженными, а мы, хотя и сохранили свою армию на довольно высоком уровне, имели разрушенную промышленность и особенно сельское хозяйство. Нужда и голод не позволяли нашей стране говорить громче, чем мы говорили.
Надо отдать справедливость Сталину. В международных делах он был довольно осторожным человеком. По его указанию все подручные на международной арене кричали смело, резко и грубо, но до открытого разрыва с бывшими союзниками дело не доводили. Под шумок острой полемики линия нашего поведения на освобожденных территориях проводилась с возрастающей настойчивостью.
В противовес бывшие союзники начали создавать свои военные политические союзы на западе (НАТО), Ближнем Востоке (Багдадский пакт), в Юго-Восточной Азии (СЕН-ТО).
Однако все эти союзы, за исключением, пожалуй, НАТО, практического значения не имели. Сознавая слабости политики союзов, англо-американцы, а точнее англичане, предложили новые, поистине чудовищные мероприятия. В данном случае была принята во главу угла старая английская политика равновесия сил.
Была цель — поставить Россию и побежденную Германию, как говорят, на один. Пользуясь тем, что Восточная Пруссия и Померания были отданы Польше, а в Восточной зоне Германии прочно установилось русское влияние, англо-американцы создали вначале бизонию, а затем и тризонию.
Таким образом, основная часть Германии оказалась объединенной. Не надо было быть сколько-нибудь выдающимся политиком, чтобы определить дальнейшее поведение созданной тризонии, переименованной позднее в Федеративную Республику Германии. Естественное стремление к воссоединению государства, к восстановлению утраченных границ, к возвращению в лоно Германии утраченных земель, а также учитывая деловые качества нации и ее воинственность, не трудно было в самом начале предполагать, что идея реванша в самое ближайшее время станет краеугольным камнем всей германской политики во всех зонах оккупации.
В таких предположениях не содержалось ничего нового. Всем известно, что Франко-Прусская война 1870 года возникла именно на подобной почве. Как ни странно, но Маркс и Ленин считали, что Пруссия в то время вела справедливую войну, так как добивалась объединения около трехсот разрозненных германских княжеств в единое государство. Теперь же наши бывшие союзники решили повторить историю.
Они объединили свои три зоны и противопоставили их СССР. Теперь мы оказались действительно один на один с основной частью Германии, которую в любую минуту го-товы поддержать всей своей мощью США, Англия и Франция. Это уже стало опасным, и, хотя обе враждующие стороны по-прежнему к войне не были готовы, конфликт продолжал усиливаться, а подготовка к войне стала очевидной.
Таким образом, на всем пути до Тишинской площади в голове Ивана бродили невеселые мысли, а когда он наконец добрался до дома и вошел в комнату, то застал Зину в слезах. Оказывается, Витьку якобы за неуспеваемость исключили из школы. Иван был уверен, что исключение сына является делом очень несправедливым. Самое обидное состояло в том, что несправедливость этой затеи понимал сам Витька, и было очень обидным и досадным, что в данном случае наносилась серьезная травма и калечили душу ребенка.
Иван давно уже знал: под Витьку делают «подкоп». Настойчивое определение Витьки в школу через городской отдел народного образования и без какой-либо взятки озлобило директора школы и всю его компанию. Несправедливость началась с первых же дней учебы. Стоило, например, в конце решения алгебраического уравнения не поставить точку с запятой — и учитель ставил двойку.

За допущенную простую помарку в диктанте или за исправление одной буквы следовала такая же оценка.
Было очевидно, что Витьку выживают. Сын вначале возмущался, но отец его постоянно одергивал, заставлял заниматься значительно больше, чем требовалось. Например, по математике отец заставлял Витьку не ограничиваться заданным учителем, а решать все задачи и примеры данного раздела не только в задачнике Шапошникова и Мальцева, но и в старом задачнике Малинина и Буренина, по которому в свое время учился Иван.
По русскому языку отец диктовал сыну целые страницы из книг разных авторов, а затем написанное сличали с текстом книги. Короче говоря, с первых дней учебы Витька просиживал за учебниками все свободное от школы время и имел хорошие успехи. Он настойчиво уверял отца, что чувствует себя значительно сильнее большинства учеников своего класса. Как бы там ни было, но на другой день Иван направился к директору школы и имел следующий разговор.
— Я отец Виктора, — войдя в кабинет директора, начал Иван. — Вчера сын передал мне ваше решение об исключении его из школы.
— Да, к сожалению, такое решение педагогический совет вынужден был принять. Дело в том, что ваш сын очень плохо учится. Если вы интересовались его табелем, то имели возможность видеть это собственными глазами.
— Табель сына я, конечно, смотрел ежедневно. Только у меня возникло единственное недоумение. Согласно табелю, в школе сын учится отвратительно, но дома — пре-красно. Все заданное на дом он выполняет за 30–40 минут.
— Вот, видимо, и вся беда заключается в том, что поспешность выполнения домашних заданий и привела его на порог исключения из школы.
— Так разве плохо, если ученик быстро, почти не задумываясь, решает математические примеры и задачи? После выполнения домашних заданий он еще очень долго просиживает над разными учебниками, повторяя пройденное и углубляя свои знания.
Вот, например, по разделу «Квадратные уравнения» он регулярно выполнял домашние задания, решал все примеры и задачи по этому поводу из действующего учебника и то же самое из старого задачника Малинина и Буренина. Вы же ему по этому разделу алгебры в табель поставили двойку.
— Мы исходили не из того, над чем и как работал ученик. Отметки выставляются за знания, а не за усердие. Я не говорил, да и на педагогическом совете не упоминалось, что ваш сын лентяй. Он просто слабый ученик и должен освободить место для более сильного.
Может быть, ребенок отстал от других так безнадежно только потому, что вы его пичкаете дома всяким хламом вроде учебника Малинина и Буренина.
— Вы меня извините, но я впервые встречаю педагога, который так неуважительно отзывается о знаменитом учебнике. Этот учебник послужил фундаментом, на котором выросла громада знаний многих академиков, докторов наук, профессоров, не говоря уже о тысячах преподавателей, инженеров и других специалистов. Можно подумать, товарищ директор, что об этом учебнике вы не имеете даже самого общего представления, и я советовал бы вам заглянуть в него.
— Вы, пожалуйста, меня не поучайте. Я сам знаю, что мне нужно и чего не нужно делать. Вы командуйте своими солдатами, а здесь вам не казарма, и в ваших советах ни-кто не нуждается. Мы отклонились от темы разговора. Нравится вам или не нравится, но решением педагогического совета ваш сын из школы исключается, и я вам ничем не могу помочь.
— Могу я получить у вас справку, что мой сын исключен за неуспеваемость?
— Зачем вам нужна такая справка? Для поступления в ремесленное училище достаточно свидетельства об окончании семилетки. Вряд ли когда-нибудь вашему сыну захочется козырнуть тем, что за неуспеваемость исключали из школы.
— Представьте себе, такая справка нужна не сыну, а мне. И вы ее обязаны выдать, коль скоро вы его исключаете именно по этому поводу.
— Но вы поймите и мое положение. В конце каждой официальной справки указывается, на какой предмет она выдается.
— Мне нужна от вас официальная справка для того, чтобы на ее основе потребовать в городском отделе народного образования назначения квалифицированной экспертизы сыну, так как я считаю его исключение из школы неправильным, а уж после этого я сумею доказать истинные причины исключения. Смею заверить, директором вы останетесь весьма недолго. Больше вы не найдете порядочного места.
Я буду бить вас везде и всюду и успокоюсь только после того, как добью окончательно. Прошу приготовить необходимую справку и передать ее с сыном. Счастливо оставаться, — проговорил Иван спокойным голосом и вышел из кабинета, сопровождаемый до самой двери удивленным взглядом директора. На другой и в последующие дни Витька продолжал посещать школу, но справки не приносил.
У него в табеле исчезли двойки, но тройки стали сплошными. Создавалось впечатление, что все предметы Витька знает одинаково. Наконец закончился отпуск Ива-на, а Витька продолжал посещать школу с прежним успехом. Вскоре он успокоился, однако продолжал просиживать над учебниками все свободное время.
Так наступил март 1947 года, когда Ивану предложили занять две комнаты в новом небольшом домике на первом этаже в небольшом двухэтажном коттедже, построенном немецкими военнопленными всего лишь год назад. Этот кирпичный дом оказался настолько новым, насколько и старым. Новым его можно было считать только потому, что он совсем недавно был построен, во всех же других отношениях это был совсем старый дом. Старым он оказался прежде всего по своей конструкции, двухэтажным, без газа, с печным отоплением.
Пол в доме был устлан сырыми, а теперь высохшими и совсем плохо построганными досками. Электропроводка оказалась не скрытой, тогда как задолго до войны в немец-ких деревнях преобладала скрытая электропроводка. Из всех необходимых в этом новом доме удобств были водопровод, канализация и электроосвещение.
Для полноты представления о качестве дома достаточно сказать, что через год после вселения семьи Ивана в этом «новом» доме начался капитальный ремонт, который продолжался более года, при этом полностью были заменены полы, потолки и кровля. Каков бы ни был этот дом, но Иван и все его домочадцы находились в приподнятом настроении.
После семиметровой комнаты на Тишинской площади двадцать семь квадратных метров показались дворцом. В квартире было всего три комнаты, но третью занимал другой полковник с женой и с тремя детьми. Поэтому, хотя у Ивана к этому времени было уже трое детей (незадолго до переезда родилась дочь Наташа), решено было взять к себе мать.
В связи с тем, что до окончания учебного года оставалось всего несколько месяцев, на семейном совете было решено, что Витька и Генка окончат соответственно 8-й и 4-й классы в прежних школах на Тишинской площади. Когда пришло время оканчивать учебу, то Генка принес вполне приличный табель, даже больше, он не получил ни одной четверки и был круглым отличником.
Его характеристика отличалась простыми, но внушительными словами и выражениями вроде того, что Гена очень лаконичен, правдив, честен, хороший товарищ, по-этому заслуженно являлся любимцем класса. Характеристика и табель Витьки отличались, как земля и небо. Правда, в табеле не было двоек, но там не оказалось также четверок и тем более пятерок. По всем предметам были только тройки.
Характеристика еще более настораживала. В ней не оказалось ни одного утешительного слова. Вял, неразвит, флегматичен, бестолков, невнимателен, неусидчив, несообразителен, ненаходчив, нелюбознателен, неразборчив, невежлив и много другого подобного было напичкано в характеристику ученика. По всему казалось, что долго изыскивал автор всевозможные эпитеты, марающие человека. Эта характеристика вызывала большие опасения, что Витьку могут не принять и в новую школу на Хорошевском шоссе, где семья получила квартиру.


Рецензии