Цикады 2, Ухожу под воду

2
Ухожу под воду

До моих вод, где я обитаю уже много лет, не доносятся голоса цикад. Но моя память з н а е т их. И когда за окном гостиной начинается обычное для здешнего лета золотое струение воздуха, я их с л ы ш у. Дверь в соседнюю комнату приоткрыта. Одновременно я слышу голос дочери, говорящей по телефону. Правда, до меня доплывают лишь обрывки фраз. Представляете, я сижу в водах беззвучия и мимо меня плывут стайки слов, мелькая крошечными хвостиками-обрубками?
- Спасиб… доктор… врем… дорог… Эндж… через два месяц… испол… восемнадц…Мы не мож… уговор… её к психотерап… Мы уверен… что кто-то убед… её не ход… к психотерап…

Энже - к психотерапевту? Что же происходит с нашей малышкой. С нашей жемчужиной? Ради неё я бросила дом, город, страну. Что мы с дочкой сделали не так? Почему она пытается уйти от нас?

- Доктор… понимае… необходим… сроч… свидет… о психическ… недееспособ… Эндж.., - голос Эли срывается. Моя память знает этот пропитанный слезами, как губка, голос дочери. Ясно: она пытается удержать её дома. Любой ценой. Бедная моя.

Учитель английского на пенсии, я получила в ту осень тревожное письмо от дочери. И, пройдя все трудности с получением визы, ринулась за океан спасать свое единственное дитя от горя предательства. Некий Гумеров, поэт и проходимец ( нередкое сочетание, правда же?), поманил девушку-несмышленыша мечтой о любви и бросил одну в этой стране диких свобод. Сбежал. И, оказалось, спасать надо двоих: Элина была беременна. Я начала терять слух в тот же день и час, когда узнала об этом. Он нас обеих столкнул в болото. Она - молодая, сумела, к счастью, всплыть. А я барахтаюсь в нём, чувствуя, как все глубже затягивают меня глухие воды… Говорят, наш поэт плохо кончил: он выстрелил в себя.
А мы с Элей приняли единственно возможное решение: мы родили её, нашу девочку. Я назвала её (для себя! ) именем моей матери - Энже.* Говорят, жемчуг приносит счастье…
Помню, мы плохо спали по ночам, бегая по очереди к детской кроватке, и днём не могли уснуть, потому что обе занимались репетиторством, чтобы оплачивать наш таунхаус на берегу озера. Но с каким восторгом, помню, мы наблюдали за изменениями Энже. На втором месяце её ручонки, прежде крепко сжатые в кулачки, стали все чаще свободно лежать вдоль тела или встречаться друг с другом. Мы рассматривали крохотные пальчики, овальные ноготочки, исполненные такой невыразимой младенческой прелести. Иногда мы выносили ребёнка к озеру, и ветер шевелил её шелковистые волосенки, действительно, цветом напоминающие белый жемчуг…

Через год Эля вышла замуж за албанца Ахмета Долму. А ещё через пару лет родила внука Тимку. Ахмет - обычный менеджер строительной компании албанских иммигрантов и рядовой муж. Сидит по вечерам с сынишкой перед экраном, где два выживших из ума старика вырывают из рук друг друга президентское кресло. А над ними квохчет вице-президент чёрного происхождения и неясного пола.

Но когда же это началось с нашей Энже? Помню её первый день учебы в хайскул. Потрясённая услышанным, она взахлеб пересказала нам за ужином, как куратор мисс Стэнхоуп, знакомясь с классом, спросила:
- Как бы вы хотели, чтобы вас называли: he, she или they? **
Мисс Стэнхоуп долго говорила о личной свободе и независимости, повторяя, как мантры:
- Your body - your choice, my body - my choice.***
О, её услышали. Помню белое лицо Элины, когда она в телефоне четырнадцатилетней  Энже обнаружила переписку со школьной подругой об употреблении вейпов, марихуаны. Я отказывалась верить. Это невозможно, говорю я себе и сейчас, глядя на фото десятилетней внучки и рядом на полочке стопку русской классики, прочитанной вместе с ней за последние годы.
С утра парит. Воздух замер, точно заслушался: отовсюду - из кустов и трав - неутомимый любовный рокот цикад, который пробивается даже сквозь мою глухоту. Впереди себя каждое утро вижу пожилую китайскую пару. День раскаляется, и они так же, как я, спешат пройти свой круг. Они идут молча, не глядя друг на друга. Каждый из них погружен в себя. Но всякий раз, прежде чем ступить на проезжую часть дороги, он механически ловит её маленькую ручку, а потом отпускает до следующего перекрестка. Если она уйдет раньше, думаю я, его правая рука будет ловить воздух… Мы с моим Марселем не дожили в паре до старости. Он был много старше меня.

Скоро осень, думаю я, открывая калитку в наш внутренний зеленый дворик, упадут листья, но прежде упадут о н и. И мы, человеки, собственно говоря, обречены на тот же цикадный круг, ту же жажду гибельной любви, - для того, чтобы повториться здесь, на земле…

Когда Энже исполнилось пятнадцать, грянула пандемия, и школьные занятия продолжились через интернет. Бесконечное сидение у компьютера затянуло нашу девочку в проклятый круг «общения». Круг расширялся. Знакомясь с новым другом или подругой, она перенимала их хобби, копировала прическу, манеру двигаться и жевать. И стала казаться кем-то другим, а не собой. Энже уходила, исчезала, растворялась в ч у ж о м. Помню, стала приспускать с плечика маечку, прежде чем выйти из дому. Как-то, коснувшись её оголенного плеча, я сказала ей:
- Девочка моя, на эту наживку может клюнуть не та рыбка…
- Ба, в наш… клас… все девоч…так ходя…
Приобретению ушного аппарата предшествовал почти анекдотический случай. Мы завтракали, слушая концерт русских песен. Эля попросила мужа:
- Включи громче - там песенка про кота!
- А-а, - обрадовалась я искренне, - танец живота!
Наша кухонька взорвалась от смеха. Все решили, что я пошутила…
Доктор помог мне подобрать аппарат. Однако он не только вызвал обширную аллергию, но исказил мир настолько, что я смогла прожить с ним только неделю. Мир обернулся змеей, потому что все кругом начало пришепетывать или греметь. Мир - гремучая змея. Оказалось, кресло подо мной скрипит, точно новый протез на старой челюсти. Пролетающие над головой канадские гуси кричат пьяными голосами мужиков, засидевшихся в пивном баре. Словом, я решила потихоньку спрятать его и выдвинула нижний ящик комода. Рука моя неожиданно наткнулась на старенькую книжицу Священного писания, оставшуюся мне от бабушки. Коран, потемневший с годами, с утраченной первой страницей. И снова ноющая внутри меня боль напомнила о себе…
Родители и бабушка уехали на ежегодные осенние базары в Мелеуз. Приглядеть за мной и сестрёнкой попросили нашего двоюродного брата и первого хулигана в школе Мурата… Своими длинными ногами он перешагнул через плетень и, не входя в дом, сунул руку в открытое окно, видимо, в поисках газеты. Но рука его, нащупав на тумбочке бабушкин Коран, извлекла его на свет и вырвала страницу. На наших глазах он разорвал её пополам, долго пытался сделать из неё самокрутку. Но твёрдая, ссохшаяся, как пергамент, бумага рассыпалась под его пальцами… Помню горестные причитания бабушки. И наше упрямое молчание, сделавшее нас сообщниками Мурата в те безбожные дни…
- Когда… Эндж… испол… шестнадц… мы обнаруж… у ней банков… выпис…. Эндж… снима… деньг… с кредит… карточ… и отправ… онл… друз… Мы увер… это мошен… , - негодует голос Эли, - на наш вопр… она рассказ… что её онл…дру… поконч…с соб… и она якоб… помог… его матер… Я повер… потом…что она плак… А вечер… я слыш… она пересказ…кому… о самоуб… и хихик… Да, она стал… бессердеч… лжет…

Бессердечие. О, я знаю, что это. До сих пор вижу окаменевшие от стыда и отчаяния лица родителей, корзины со свадебным вином в углу прихожей, а на валике дивана - белый ком брошенного платья. За день до свадьбы я наотрез отказалась от жениха, потому что любила другого.

Здесь, по другую сторону океана, уже в преклонном возрасте, я обнаружила то единственное, что осталось от бабушки и что я почти бессознательно сунула когда-то в чемодан с другими книгами. Арабский я не знаю. Пришлось приобрести другой экземпляр с переводом и русской транскрипцией. И я узнала, что Священное писание открывается первой сурой - той самой, вырванной из бабушкиной книжицы. Утраченная, она вернулась - ко мне. Я читаю и перечитываю молитвенное песнопение, ища смысл в многократном вознесении Господа. Что же оно сегодня - в стране, где уходят и теряются дети? В эпоху, когда младенцы рождаются с зажатым в красной ручонке мобильником вместо погремушки? С другим сознанием, лишенным приятия простой человеческой жизни.
- Перед Рождес… Эндж… сообщ… что у ней отнош… с нов… друг… и она собир… поех.. с ним в штат …. Ей нуж… сроч… деньг… мног… денег .., - продолжает Элина историю дочери, - в послед… день она сбеж… из школ… и не вернул… дом… Правоохран… орган… обнаруж… её в мотел…Мэрил… Они обнаруж… спрятан… на груд у ней втор… сотов… Кто… учил её что отвеч… полиц… Мы с муж… увер…что это совращ… и торгов… люди… груми…

Ночь. Хуже всего белеющая в темноте распахнутая дверь, и ты до отупения ждёшь, когда она внезапно озарится от вспыхнувшей внизу лампочки. Но сначала ждёшь, когда задрожат стены от поднимающейся двери гаража. И знаешь, что ещё один человек ждёт, прислушивается часами. Бедная моя дочь.
О, стукнуло! Жива!  Пронесло и на этот раз. Сна больше не будет - точно. Но - какие пустяки.
Сна, разумеется, нет и не предвидится. Утренняя розовая тишина воцарилась в мире и нашем доме. Спят цикады…
Ах, те наши с Марселем черноморские цикады. Не благословленные никем, провели мы с ним в то лето целый месяц в Гурзуфе. Каждое утро я сопровождала его на курс лечения в военный санаторий. Помню, как медленно брели мы по набережной, а кустарники на склонах гор были сплошь усыпаны цикадами. Они пели по ночам и за нашими окнами в кустах дикого шиповника. Моя память слушает их по сей день.
- Она сообщ… что хоч… познаком… нас с друг… но мы увид… на экран… моб… чёрн… девуш.. и двух мужчи… Она сказ… что эт… её брат… но эт… неправ… потом.. что они… белы… Мистер… Дже… мы чувст… что это гнусн… истор… совращ… Проси… назнач… суд о недееспособ…и опекун…дочер… Проси….

Да, память. В эти длинные, как дни, ночи, пытаюсь запомнить текст молитвы. Незнакомые арабские слова не даются мне, непривычно соскальзывают с языка. Но однажды бессонной ночью в и ж у, как моя бабушка, опустившись на свой домотканый коврик, шепчет:
- Ля-илляха…  Вижу, как она вдруг вся бледнеет. Глаза её прикрыты, крупные веки подрагивают, руки в перевитых венах на коленях неподвижны. Внезапно всплывает её голос. Как дуновение ветра,  приносится вдруг та единственно верная и н т о н а ц и я, которая так нужна была мне.  - Аля-а-зина, - поет протяжными гласными бабушка. Она - со мной. Мы - единое целое. Звук памяти оказался тем единственным мостиком к н и м - бабушке, матери, - который ищет каждый человек в конце жизни, чтобы услышать от н и х о прощении. С этой ночи я знаю, как надо читать первую суру. Она - моя.
- … алло, полиц…? Это департамент… шериф… округ…? Да, вчер… испол… восемнадц… а сегод… Эндж… ушла…. Исчез… мы спал…
Элина путается в словах. Во мне внутри все обрывается и тяжелым неподъемным грузом падает вниз.
- … да, я говор… с представ… орган…Они сказ… что за послед… меся…в штат… пропал.. шестнадц… детей. Сказ…что там налаж… тверд… рын… с твёрд… ценам… Сказ… молоды… почки стоя… пятьдес… тыс… доллар, - повторяет чьи-то слова мертвым голосом моя дочь.

Вот и ад, который был обещан вам, - сказано в одной из сур Корана. Нет, не ропщу, если это по Его замыслу и во благо - принимаю все. Но верни её, Всевышний, Милосердный, спаси и сохрани. Не ради меня, - ради моих девочек, шепчу я, опускаясь ещё ниже в свои воды, полные памятью о тех, кого любила и у кого не успела испросить прощения…

И однажды утром нас поднимают гул и дрожь стен нашего дома. Ещё минута - и на пороге возникает живая Энже в незнакомой бейсболке задом наперед на бритой голове. Она вернулась! И, прежде чем принять её в свои объятия, я молитвенно раскрываю перед собой ладони…
Я молюсь. И ещё не знаю, что через пять минут она шагнет к нам, и сквозь толщу вод, словно брошенный в нас камень, доплывет её новый хриплый голос:
- Я не Эндж…ма…, баб… Я - Энди.
Воды полного беззвучия сомкнутся надо мной, унеся из моей памяти и голоса цикад.

2024

* энже: (тат.) жемчуг
** he, she, they: (англ.) он, она, они
*** Your body – your choice. My body – my choice: (англ.) Ваше тело - ваш выбор. Мое тело - мой выбор.