Ангел Таша. Ч. 34. Не чином единым...

              Иллюстрация художника Юрия Иванова
         "В.Жуковский, Александр-лицеист, П.Вяземский. 1815 г."
                ***

                НЕ ЧИНОМ ЕДИНЫМ ЖИВ ЧЕЛОВЕК…

            ВАСИЛИЙ АНДРЕЕВИЧ ЖУКОВСКИЙ  и ПУШКИН. 
          
                Попытка субъективно-объективного исследования.
                ***


                О милых спутниках, которые наш свет
                Своим сочувствием для нас животворили,
                Не говори с тоской: их нет;
                Но с благодарностию: были.

                В.А. Жуковский               
                ***

                Его стихов пленительная сладость
                Пройдет веков завистливую даль,
                И, внемля им, вздохнет о славе младость,
                Утешится безмолвная печаль,
                И резвая задумается радость.

                А.С.Пушкин. «К портрету Жуковского»
                ***

            « ...Крылья у души есть! Вышины она не побоится, там настоящий ее элемент! Дай свободу этим крыльям, и небо твое. Вот моя вера. Когда подумаю, какое можешь состряпать для себя будущее, то сердце разогреется надеждою за тебя. Прости, чертик, будь ангелом».

                В.Жуковский.  Пушкину в Михайловское. 1824
                ***

                О дружба, нежный утешитель
                Болезненной души моей!

                А.С. Пушкин


                ***
        Начало Нового 1834 года принесло Александру не только огорчения.

      Петербургское раннее утро 28 января ничем не отличается от  недавних, промозгло-холодных, мистически туманных.
   
     Фонарщик, погасив плошку за стеклом фонаря, слезает с лестницы. Серая  полумгла окутывает набережную, мосты, редких прохожих.  Очертания зданий прихотливо плавают в ней, постепенно растворяясь, и вдруг проявляются снова. Бесшумно порхают, струясь, словно ниоткуда, похожие на  белых мотыльков снежинки.    

    К дому Оливье, что на Пантелеймоновской улице, напротив церкви, поспешает засыпанный снегом посыльный в шинели и тёплом картузе. Окна ещё темны, лишь в двух на втором этаже мелькает свет.
 
    Громогласно дребезжит дверной колокольчик. Седобородый Никита, приняв пакет и записку, поднимается к Александру. Тот уже работает в кабинете: перечитывает рукопись.

    – Ранние пташки до света встают! – брюзжит старый слуга. – Так это, верное слово,  вы да Василий Андреич.
 
     Открывая записку, «ранняя пташка»  ласково укоряет:

  – Да ещё ты, Никитушка! Так что не ворчи!

        И, словно на крыльях, тут же летит к Таше.

        Она только встала. В домашнем лёгком платье, присев перед зеркалом на пуфик, расчёсывает гребнем каштановые пряди. 

    –  Послушай,  душа моя, что написал нам Василий Андреевич! «Посылаю тебе, почтеннейший друг Александр Сергеевич, Историю господина Пугачёва, тобою написанную с особенным искусством… Продолжай, достойный русский писатель, работать умом и пером ко чести России и ко полноте твоего кармана».

      В серебряном смехе Таши проскальзывает озабоченность:

    – «Ко полноте кармана» – это нам не помешало бы, вчера  в бакалейной лавке хозяин просил уплатить долг…

    – Уплатим, уплатим! Дай Бог, напечатаю «Пугачёва» – деньги будут! Но ты не дослушала.  «А завтра я именинник, и будет у меня ввечеру семейство Карамзиных, Мещерских, Вяземских; и будут у меня два изрядных человека графы Вьельгорские, и попрошу Смирнову с собственным её мужем; да, может быть, привлеку и привлекательную Дубенскую…»

    – Это он тебе с намерением или с намёком пишет о привлекательной Дубенской? – язвительно прерывает ревнивая жёнушка. Александр, лукаво взглянув, продолжает читать, выделяя голосом и многозначительною паузой эпитеты:

   – «Прошу и тебя с твоею грациозною, стройносозданною, богинеобразною,  мадонистою супругою... (А?! Как же он обожает тебя, ангел мой!) – пожаловать ко мне завтра (во вторник) в 8 часов откушать чаю с бриошами и прочими вкусными причудами; да скажи об этом и домашнему твоему Льву».

   – Льву сказать мудрено, – положив гребень на столик, Таша пожимает плечами,– он уже и не домашний вовсе, одичал… Опять с Соболевским кутит. Поговорил бы ты с ним построже.

   – Бесполезно говорить, – сердится Александр. – Взрослый мужик… И я не нянька ему!

      Сочувствуя, Таша вздыхает:

     – Если бы он хоть со своими долгами ещё и сам расплачивался…

    Назавтра безмерно рады они оба отдохнуть от душных  залов, пестроты лиц, мундиров, липких взглядов, приторных  улыбок…
      
      За праздничным обедом у Жуковского никто не вспоминает об унизительном чине. Весело, шумно поздравляя Василия Андреевича, лакомятся знаменитым  «арзамасским гусем», звучат забавные тосты.

       Звучат и звонкие строки Александра:

                Когда к мечтательному миру
                Стремясь возвышенной душой,
                Ты держишь на коленях лиру
                Нетерпеливою рукой;

                Когда сменяются виденья
                Перед тобой в волшебной мгле
                И быстрый холод вдохновенья
                Власы подъемлет на челе, - 
 
                Ты прав, творишь ты для немногих,
                Не для завистливых судей,
                Не для сбирателей убогих
                Чужих суждений и вестей,
                Но для друзей таланта строгих,
                Священной истины друзей.

     Голос Александра дрогнул от переполнявших чувств, и собравшиеся  почувствовали его волнение. Подняли в эту паузу бокалы, слушая продолжение: 
               
                Не всякого полюбит счастье,
                Не все родились для венцов.
                Блажен, кто знает сладострастье
                Высоких мыслей и стихов!

                Кто наслаждение прекрасным
                В прекрасный получил удел
                И твой восторг уразумел
                Восторгом пламенным и ясным!   

      Румянится полное, круглое лицо именинника с уже наметившимся вторым подбородком, и тёмные восточные глаза, сиявшие добротой и дружеской приязнью, наполнились слезами. Он от всей души обнял друга, предлагая место рядом.   

       Ташу усаживает с другой стороны и беспрестанно подкладывает в её тарелку  разные вкусности. Она, смущённо улыбаясь, благодарит и отказывается, невольно замечая самолюбиво завистливый взгляд красавицы Россет.

      После обеда  мужская половина обсуждает новогодний номер ядовито жужжащей  «Северной пчелы», а заодно и буйного молодожёна графа Безобразова и проворовавшегося Бринкена…

      Екатерина Андреевна Карамзина, уединившись с Ташей на уютном диване, по-матерински расспрашивает о детях, заботливо советует, как помочь Машеньке. И во взгляде, в голосе столько внимания и сочувствия, что Таша готова обнять её, на сердце становится спокойнее. Лишь по привычке глаза ищут силуэт мужа.

    Александр с друзьями оживлён, весел, жестикулируя, рассказывает об уральских приключениях, поднимает бокал за здоровье именинника.
      
    Пятьдесят один год исполнился Василию Андреевичу.

    Он старше Александра на шестнадцать лет, и вот уже почти двадцать строго опекает его, и ругает, наставляя на путь истинный, и восхищается, и утешает, подбадривая, – с  самой первой их встречи в лицее, после которой восторженно пророчески написал Вяземскому:

     «Нам всем надобно соединиться, чтобы помочь вырасти этому будущему гиганту, который всех нас перерастёт!» 

      Ни тени зависти – только восхищение талантом! А знаменитая надпись на подаренном Пушкину портрете: «Победителю ученику от побеждённого учителя»?

      Многие ли учителя способны на такое признание?!!! Я не знаю ни одного – кроме Жуковского! С этим портретом Александр не расставался. В горькие минуты поднимал глаза и видел ободряющий взгляд своего "побежденного учителя".

     Портрет и сегодня висит над письменным столом поэта в его музее-квартире на Мойке.
   
    Очень верно сказал критик, что без Жуковского не было бы Пушкина – гениального поэта!

      А вот мнение Александра о своём учителе: в нём безмерное уважение! Письмо брату 1825 года:

      «Что за прелесть его небесная душа! Он святой, хотя  родился романтиком и человеком, да ещё каким!»
       
      Но очень уж они разные по темпераменту! Александр резвый, вспыльчивый, эмоциональный, всегда готовый к бою воин и – Жуковский добродушно спокойный, медлительно вдумчивый, рассудительный мудрец-философ.

      Всё в его жизни было необыкновенно, и самое поразительное: как сумел сохранить он поистине великую душевную доброту, терпеливо переносил неприятности,  забывая о себе, спешил на помощь другим!

       Чтобы лучше понять ушедший мир эпохи, где жили Таша и Александр, представьте на одной чаше весов – лицемерие и злонравие великосветской «черни» во главе с вершителем судеб - императором, а на другой – чистосердечие, благородство и голос совести таких людей, как Василий Андреевич Жуковский.
    
     Жизнь никогда не была для него райским садом – напротив, с первых минут  подвергала испытаниям. Его крест, его боль – судьба родной матери.

      С русско-турецкой войны отставному секунд-майору Афанасию Ивановичу Бунину, богатому тульскому помещику, привезли подарок – двух девушек-турчанок, захваченных в плен при штурме турецкой крепости. Одиннадцатилетняя Фатьма вскоре  скончалась, а Сальха, старшая, выжила. Вместо турецкого имени дали ей русское –  Елизавета, фамилию придумал хозяин: «Будет Турчанинова!»

    Она приняла христианство, легко обучилась языку и грамоте, стала ключницей в доме Афанасия Ивановича и нянькой его младших дочерей.

      Тоненькая, волоокая, покорная восточная красавица, разве могла она устоять против помещичьих притязаний?

      Когда-то у Буниных было большое семейство – одиннадцать детей, но их единственный сын умер, а из десяти девочек осталось в живых лишь четыре. Вот почему так обрадовался барин, когда турчанка родила здорового, крепкого мальчика.

      Мудрая  Сальха принесла младенца в барские покои и упала в ноги законной супруге Марии Григорьевне. При виде маленького ангелочка сердце госпожи растаяло от умиления. Вот как рассказывает об этом её внучка, Анна Зонтаг: «Бабушка взяла его на руки, целовала и даже плакала».

      Чтобы избежать лишних толков, новорождённого назвал сыном, дал  свою фамилию и отчество обедневший друг Бунина Андрей Жуковский, живший с женой в его доме из милости, как приживал.

     Хороший музыкант, он играл девицам Буниным на скрипке. Отличный художник, учил приёмного сына, названного Василием, азам живописи. Сохранился рисунок Васи, на нём Сальха сидит на коврике, сложив руки на груди и скрестив ноги, скромно опустив голову в платке, повязанном, как чалма.

     Странное сложилось положение: у мальчика фактически были три матери и два отца. Но ощущал ли он в полной мере родительскую любовь и нежность?

     Сальха-Елизавета прислуживала по дому. Опуская прекрасные глаза, робела перед подросшим сыном, боясь приласкать или уделить больше внимания. Вася знал, кто его родная мать, но под строгим взглядом Марии Григорьевны тоже робел показывать сыновьи чувства.

    Однако, учась в Москве, он посылал ей письма с уважительным обращением: «Милостивая государыня матушка Елизавета Дементьевна» и с почтительной подписью: «Навсегда ваш послушный сын Васинька».
         
     Рос мальчик  в девчоночьем царстве, вместе с сёстрами слушал уроки домашних педагогов, учил французский и немецкий, сочинял пьесы, но в то же время, безусловно, ощущал своё двойственное положение.

    Восточные гены смиряли сердечный ропот, помогали при обидах не жаловаться – безмолвно терпеть. Он очень любил чтение, и герои сказок уносили его в сияющий мир победителей злых чар, где наградой обязательно была любовь.   

     Незаживающей  раной осталась в душе Василия Андреевича память тех  детских лет. В дневнике он записывает болезненное признание:

     "Не имея своего семейства, в котором я бы что-нибудь значил, …я привык отделять себя от всех, потому что никто не принимал во мне особливого участия, и потому что всякое участие ко мне казалось мне милостию.
      Я не был оставлен, брошен, имел угол, но не чувствовал ничьей любви…»

   «Не чувствовал ничьей любви…»  –  горько читать эти строки.  К счастью,  юноша не озлобился – напротив,  его сердце стало особенно чутким к страданиям и несчастьям других.

      Когда Васе было восемь, Бунин умер. Ни сыну, ни его родной матери он не оставил наследства. У названого отца не было средств, и Василий оказался на полном попечении вдовы. 

    Начинал он учиться в Тульском  народном училище, но… какой позор! исключён из него с характеристикой: «Не способен к обучению». Не странно ли вам узнать такое об одном из корифеев нашей литературы,  талантливейшем поэте, родоначальнике русского романтизма?

      Вот пример того, как могут быть жестоки или равнодушны учителя, не умеющие увидеть тонкую душу ребёнка!

    В  четырнадцать лет Василия принимают  в Благородный пансион при Московском университете, он находит там чуткого, умного друга и  становится одним из лучших учеников. В пансионе он привык вставать в пять утра (чему следовал всю жизнь) и выбрал главный жизненный принцип:
     «Каждый день – доброму делу, мысли или чувству».

     Ранняя смерть друга принесла скорбь и  отчаяние, но не отобрала силы и стимул жить. Первые стихи  начинающего поэта наполнены печалью,  грёзами о несбывшихся мечтах. Элегию «Сельское кладбище» в 1802 году напечатал журнал «Вестник Европы», издатель Карамзин пришёл в восторг: столь понятно, просто и гармонично ещё никто стихами не говорил на Руси!  А романтические баллады его окончательно прославили.
      
      По окончании пансиона – служба в Соляной конторе. Конфликт с начальством.  Отрешение от должности.  Арест. Угроза суда. Представьте переживания молодого человека!
     Спасли хлопоты и защита директора Университетского пансиона, уверенного в честности и благонравии бывшего студента.

     Покинув Москву, юноша работает домашним учителем в семье сводной сестры, Екатерины Афанасьевны Протасовой. Пишет стихи, переводит французский вариант «Дон Кишота»  Михайлы Серванта, романтически влюбляется в юную ученицу, Машеньку Протасову. Сблизило общее в  характерах:  созерцательность, кротость, ранимость.
   
     Возвышенное и взаимное чувство! Дважды просит он её руки и сердца. Увы, родители против! Даже запретили им видеться. Родственные связи категорически осуждались церковью! Мужем Маши, по велению родителей,  стал немец-профессор...

    "Ангел мой Жуковский! – пишет Мария (уже Мойер). – Где же ты? Все сердце по тебе изныло. Ах, друг милый! Неужели ты не отгадываешь моего мученья? Бог знает, что бы дала я за то, чтоб видеть одно слово, написанное твоей рукой".

      В 30 лет при родах она скончалась, отправив  любимому перед смертью  строки:  "Друг мой! Это письмо получишь ты тогда, когда меня не будет, но когда я еще ближе буду к тебе душою. Тебе обязана я самым живейшим счастием, которое ощущала... И всё, что ни было хорошего, - всё было твоя работа... Теперь -  прощай!".
       
      Приемная мать Жуковского умерла в 1811 году. Сальха-Елизавета, всем сердцем  полюбившая госпожу, после похорон заболела, и через десять дней её тоже не стало.

    В августе 1812 года Василий Андреевич добровольцем вступает в московское дворянское ополчение. Под Вильно, сильно простудившись, слёг в горячке, едва не умер. Слуга вместе с вещами сбежал, а ополченец возвращается в столицу  из госпиталя  с новым поэтическим произведением…

     «Певец во стане русских воинов».
    Всеобщий восторг  и лавры первого поэта России!

    На волне патриотического подъёма Василий Андреевич создаёт хвалебное «Послание государю Александру I»:

               От подданных царю коленопреклоненье;
               Но дань свободная, дань сердца – уваженье,
               Не власти, не венцу, но человеку дань.
                …
               Воззри на твой народ, простертый пред тобою,
               Благослови его державною рукою.

     Да-а-а-а, это вам не пушкинские обвинительно уничижительные строфы…

      Естественно, следует Указ императора.  Автору, которому всего 31 год, назначена пожизненная пенсия в 4000 рублей в год с пояснением:

     «как в ознаменование Моего к нему благоволения, так и для доставления нужной при его занятиях независимости состояния».

     Как нужна была бы и другому поэту «при его занятиях» такая же «независимость состояния»! Но что же помешало? Эх, молодость, дерзость! Издержки африканского буйного темперамента!
 
      Безмерно уважая Жуковского, Пушкин  так и не научился у него кротости и осторожности, не перенял хотя бы крохи благомыслия.

      По протекции Карамзина, Василия Андреевича берут на дворцовую службу: сначала чтецом для императрицы Марии Федоровны, затем учителем русского языка для молодой супруги Великого князя Николая. Честь небывалая!
 
     И воспитание  наследника, будущего императора Александра II, тоже станет его обязанностью. Он учит по своей методике, сам рисует азбуку. Тяжесть ответственности ощущает сердцем. Его девиз: "Образование для добродетели".
 
     И… –  вот поистине парадокс Судьбы! – разве  мог  он в те дни представить, что когда-то породнится со своим венценосным  учеником?  Но об этом позже.

       Согласитесь, Василий Андреевич при этакой синекуре и так близко к власть предержащим, пользуясь их благоволением,  имел прекрасную возможность обеспечить себе и высшие блага, и земельные владения, и богатство. Мог – но не обеспечил! 

     Вспомните его студенческий девиз, он оставался верен ему всю жизнь!  Так получилось, что Васинька, незаконнорожденный сын помещика Бунина и пленной турчанки, стал защитником гонимых перед высшей властью.
   
       Пользуясь влиянием на императора, он ходатайствовал за  друзей, боролся с цензурой, защищал от нападок попавших в опалу, помог выкупить из крепостной неволи Тараса Шевченко. Дал вольную своим  крепостным, полученным в наследство от приёмной матери.
   
      В трагические дни 1837 года он был одним из первых, кто оказался у постели смертельно раненного Пушкина, принял его последний вздох 29 января – в день своего рождения! Ему исполнилось 54, Пушкину не было 38.
 
      Словно ангел-хранитель, он ещё раз пришел на помощь уже покойному другу: получив приказ доставить царю все письма, впервые ослушался и тайно передал Наталье Николаевне письма Пушкина, адресованные ей.

      Последние годы жизни Василий Андреевич жил за границей. Не мог он жить там, где погиб Пушкин! Не простил себе эту смерть! Не имел душевных сил беззаботно  праздновать свой день рождения. 29 января непременно отзывалось скорбью 1837 года...

     Женился он почти в 60. Родились двое детей, которых он обожал, рисовал и сочинял для них. Сын Павел стал художником. Старшая дочь, Александра Васильевна, -  фрейлиной. Страстная любовь с наследником  Александра II, Великим князем Алексеем, пошедшим наперекор воле отца и венчавшимся с ней, подарила им прекрасного сына.

     Внук Жуковского  стал учёным-биологом. После событий 1917 остался в России.  В начале 30-х был расстрелян.
      Поистине Судьба бывает очень жестокой…
                ***

      Но вернёмся в метельный январь 1834, в квартиру именинника.

     Посмотрите-ка! На диване, рядом с Ташей, уже основательно  пристроился князь Вяземский, разливается соловьём, целует ручки, приносит мороженое.

      Александр играет в шахматы  с Матвеем Виельгорским, а старший брат Матвея, Михаил Юрьевич, аккомпанирует на рояле черноокой Александре Осиповне. 

       Сын польского посланника при дворе Екатерины II, Михаил вместе с отцом и братьями прижился в России, принял православие, с детства отмечен царскими милостями.

      Александр, однако, уважал его за другое – за блестящую "академию музыкального вкуса", так называли  музыкальный салон Виельгорских в доме на углу Большой Итальянской улицы и Михайловской площади (ныне пл. Искусств, 3). Здесь звучала прекрасная  музыка в исполнении самого хозяина и многих европейских виртуозов. Таша охотно приезжала сюда с Александром, наслаждаясь и отдыхая душой.

         Провожая  гостей, Василий Андреевич по-отцовски касается губами  Ташиного лба и горячо обнимает Александра. Как приятно слышать знакомые строки неугомонного Сверчка:

                И я слыхал, что божий свет
                Единой дружбою прекрасен,
                Что без нее отрады нет,
                Что жизни путь нам был ужасен,
                Когда б не тихой дружбы свет. 

       Большим фуляровым платком именинник вытирает повлажневшие щёки.

     –  Друг мой, по Аполлону брат мой! В Писании сказано, что не хлебом единым жив человек, но всяким Словом, исходящим из уст Божиих. Свет истины – в этих словах. Помни же, наикрепчайше запомни, что также и не чином единым жив человек… Ты имеешь не дарование, а гений. У тебя есть неотъемлемое средство быть выше незаслуженного несчастия… Ты рожден быть великим поэтом; всё остальное – шелуха!

       Растроганно и умилённо Василий Андреевич целует руки смущённой Таше:

      – Ах, Александр! Тебя любит ангельски прекрасная женщина. Благоговею перед её красотой и кротостью. Будьте счастливы – вопреки всем невзгодам. Это моё самое горячее желание!

      Закрылась дверь за милыми гостями. Василий Андреевич подходит к окну…

      Он вспоминает Машеньку, единственную, незабвенную любовь всей его жизни. И слёзы струятся, и мысль улетает в вечность, и не знает он, что через три года этот день 29 января станет для него чёрным днём… 


                Продолжение Часть 35 на http://proza.ru/2024/10/18/1741 
                "Больше, чем воспоминания..."