ДОЛЯ, ч. 3, гл. 3. 2

                3.2

         – Вот туточки всё и приключилось, – горестно вздохнул Демьян, остановившись перед дверью квартиры.
         Одна створка двери, там, где раньше стоял отличный крепкий английский замок, была прорублена, скорее всего, топором. Замок валялся в коридоре у входа, на грязном, чем-то сильно исцарапанном полу. Тут же, у входа, большое, с рваными краями, засохшее бурое пятно. Дверь в первую же комнату – отцовский кабинет – распахнута. Возле двери, неизменным стражем, по-прежнему стоял Любашин табурет. Прежде чем двинуться дальше в квартиру, Алексей тихо опустился на него и закрыл глаза. Рядом топтался и тяжело вздыхал дворник...

         Демьяна Алексей нашёл сразу, как только вошёл во внутренний двор. Тот сидел в своей каморке, на заваленном атласными одеялами топчане, свесив руки и опустив голову. Дворник, абсолютно трезвый, признал Алексея и запричитал:
         – Ой, батюшка, батюшка, как же быть-то теперича!
         Алексей присел рядом с ним и, переведя дыхание, тихо спросил:
         – Случилось что?
         – Нету более квартирантов-то ваших!
         – Уехали? Да что ты всё вздыхаешь, Демьян Афанасиевич, ты толком говори. Что случилось?
         – Пойдём, милый барин, сам всё увидишь.
         Пока они медленно, отдыхая почти на каждом шаге, поднимались в квартиру Ивановых, Демьян успел рассказать, как прибыло семейство – приличная дама с двумя детьми.
         По записке Алексея истопник их впустил. А как не впустить? За квартиру плочено, Алексей полноправный хозяин покуда, опять же дети. Жили тихо, скромно, неслышно. Да и кому слышать? На весь этаж, акромя них, никого. С февраля семнадцатого, почитай, из дома все съехали. Потом отец, значит, объявился, еле плёлся. С девицею. Девка пышная, аж дух захватывает! Но лицом строгая. Всё помогала, значит, отцу семейства, больно тяжко тому подниматься по лестнице было. Демьян аккурат дрова в квартиру нёс для камина, холода пошли, а дама с детишками любили всё книжки читать в кабинете. Ну, встретились, крик, визг. Девка-то сестра милосердия оказалась.
        – А приятель-то ваш, Алексей Петрович, совсем плох. Токмо по квартире ещё ковылять мог, на улицу не выходил. Жена его с девицею с утра на промысел - что где выменять да еды хоть какой принести. Беда в такое время с детишками быть! Всё вас ждали. Девица по нескольку раз на дню забегала – не приходил ли, нет ли записки? А я что, спрячу, что ли?
       – Ты не обижайся на них, Демьян, – остановившись в очередной раз перевести дух, проговорил Алексей, – волновались они за меня очень. Госпиталь революционеры захватили, повыгоняли всех, а мне остаться пришлось. Вот они и беспокоились.
Демьян только головой покачал и рассказывал дальше.
       Девка вроде как бегала в больницу, только не прознала ничего и недели через две собралась съезжать. В санитарный поезд ей надо было. Тут как раз все и случилось. Гороховая оказалась улицей тихой. Рядом в доме комиссия какая-то заседает, так туда постоянно автомобили приезжали, а так ни тебе стрельбы, ни шуму, не то что в других местах. Сам Демьян, почитай, каждый вечер в квартиру поднимался, кипятку в компании попить, без людей тошно. Мать семейства уж очень правильно детишек держала, вежливые, опрятные. То песенку споют смешную, то стишки читают. На сердце полегче и становится. По вечерам у камина да с одной свечкой сидели, света мало, занавески и не задвигали.
         А тут, как назло, как электричество вспыхнет, и все люстры засияли. Включённые оказались. Как обрадовались! Решили, что всё, закончились все эти революции. Ребятишки прыгают, взрослые не отстают, хохочут. Во всем доме, видно, одни окна и сияли. Не успели отрадоваться – грохот в дверь. Демьян пошёл открывать, а там толпа, всё в тужурках, да с маузерами, и не поймёшь, кто!
        Ввалились в коридор, тут, значит, отец семейства на костыль опирается. По какому праву, говорит, кто такие. Они ему маузер под нос, сей час, говорят, мозги тебе вышибем, тогда узнаешь, кто такие. Тут девица на них. Тычет им в нос платок свой белый с красным крестом, кричит. Мол, куда вы, тут часть госпиталя, а это мой подопечный. Те, в тужурках, отступили к двери, вроде как извиняться начали – и на тебе, мальчишка в коридор как выскочит с криком: «Папа! Папа!» – и на ближнего, что с маузером, с кулаками. Мальчишку толкнули, он головой об стенку ударился, да сильно, видать, и затих. Так и не оклемался, сердешный. Отец, конечно, на них. Стрельбу открыли. Приятеля вашего и девку сразу уложили. Вот так-то.
        Жена его с дочкой в коридоре на коленях перед умирающими рыдают, а тужурки эти по квартире уж шарят. Я им говорю, что нет здесь ничего, хозяева, мол, съехали давно, а они и мне по башке. Пришёл в себя. Мамаша с дочкой мне мокрой тряпкой морду мою протирают. В коридоре кровища да трое померших. Вот такая революция!
        Оклемался я, пошёл за батюшкой. Отпел он их прямо тут, сердешных. Упросил кума телегу дать, свезли на кладбище. Как же жена-то, Нина, голосила, как только стрельнули приятеля вашего да поняла, что мальчонка помер! А тут, на кладбище, ни она, ни дочка – ни слезинки, ни словечка. Так молчком и схоронили.
        – Где? – спросил Алексей и молча кивнул, выслушав ответ.
        Он собрался с силами, встал и шагнул в кабинет. Демьян ступил за ним. Зрелище предстало печальным. Диван весь вспорот, дверцы книжных шкафов выворочены с мясом, распотрошённые книги на полу, затоптанные, на разлетевшихся листах следы сапог. Каминный портал со следами пуль. Ножки стульев отломаны. «С отцовским столом справиться, видимо, не смогли, – отметил про себя Алексей, – только вспороли зелёное сукно».
        – А что искали-то? – спросил он глухим голосом.
        – Ведомо, что, – махнул рукой Демьян, – золото да камушки. Чего ж ещё им надо? Только это не те, не первые. Нина, вдова-то, говорила, что «тужурки» почти с пустыми руками ушли, пока я в беспамятстве валялся, только шкатулку какую-то взяли. А это безобразие учинил и дверь проломил уж кто-то другой. Не знаю, Алексей Петрович, кто. Пошёл я вдову с дочкой на вокзал провожать. Она на другой день после похорон уехать решилась. Ни в какую не хотела далее здесь оставаться. Да и мне не хотелось в дом этот возвращаться. С недельку у кума пожил, помянули как следует рабов божьих... Пришёл когда, поднялся сюда, хотел водой святой квартиру окропить, негоже после покойников так вот оставлять, а тут такой развал. В других-то комнатах потише. Видать, только здесь бесновались.
        Алексей сел на диван и закрыл лицо руками.
        Демьян потоптался рядом.
        – Ты вот что, Алёша, – сказал он наконец по-простому. – Ты сегодня переночуй, можно у меня потесниться. Ночью лучше не ходить. А завтра я телегу попробую раздобыть и свезу тебя на адрес, где ты с весёлым штабс-капитаном обитал. Соберём отсюда, что нужно, и свезу. Сам-то ты не дойдёшь. И здесь оставаться тебе не след. Пошаливают. Кусок лакомый, не сегодня-завтра нечисть какая заселяться прейдёт, попадёшь под горячую руку.
       – Спасибо тебе, Демьян Афанасьевич, – приглушённо проговорил Иванов, не отнимая рук от лица, еле сдерживая рыдания, – только я сегодня здесь переночую...
Демьян погладил его шершавой рукой по голове, по едва торчащим ёжиком волосам, и, тяжело ступая, вышел из квартиры.
       Запирать дверь было бессмысленно.