Катамаран Лобачевского. Женщина. Глава 12

Глава 12

Плохо зверям в зоопарке.
Мерзкие люди и их вид визжащие детёныши,,, но дюже любознательные. Они не только хотят узнать, но и думают вслух … и поэтому хорошо, что они не сразу начинают говорить,,,
Детский сад, школа, институт - это тоже зоопарк.
А особо упертые теряют свой детский садизм и остывают.
Я чувствую себя в клетке. Лежать одной в палате хорошо, но мне не дают отдыхать.
У них это называется «не дать замкнуться в себе».
Интерес ко мне очень силен.
Уже все медсестры больницы приходили ко мне с новым дурацким делом, вопросами, по очереди делали уколы и перевязки.
Я ничего не могу, я сдалась, и мне смешно, я не злюсь, правда, не злюсь на извращенное любопытство.
А врачи? Меня проконсультировали все, даже санитарный врач, а уж гинеколог, и  хирург, и проктолог, и  травматолог чувствовали себя именинниками.
Они задавали любые вопросы.
Какая этикетка была на бутылке, которую… якобы, смущались, извинялись, но нам очень важно знать размер повреждающего фактора, которым .. ну вы понимаете…
Мне хотелось кричать им в лицо: мне  вставили ее в зад и вбивали ногой!
Это мука продолжалась каждый день, но больше, чем в ту страшную ночь, унизить нельзя.
Поэтому я смотрела им в глаза и читала их мысли. Никогда не знала, что глаза человека выдают его …. Особенно женщины. Мужчины очень прямолинейны, поэтому мужчины-актеры и работают на оттенках.
А вот женщины - у них все на лице, они представляют, как все было, фантазируют: сколько,  как долго. Сколько крови, какая была бутылка, что я чувствовала, размеры мои и бутылки - интересовало это все и всех.
Спорили до хрипоты.
Сочувствие было, не спорю… и глаза новобранца, как перед старым воякой, что-то похоже: она смогла это перенести, а я смогла бы?
Все, на  себе показывать нельзя, ну а мысленно - кто запретит?
А вот студенты - твари. Маски спасали, но хватало глаз - циничных, иногда испуганных, довольных, что это было с другими. Редко – сочувствие, - чаще плотоядные, жаждущие понять, как проходило насилие.
Ну, это всё чепуха.
Когда ко мне пришел психолог, тогда я поняла, что такое коррида.
Если эта самоуверенная дура считала, что мне нужно выговориться, она ещё глупее, чем всё глупое.
Закрой рот - за умную сойдёшь. Это про неё, но рот её не закрывался.
«Я выводила людей из террористических актов», - с гордостью верещала она, только не уточнила, куда эти несчастные выводились, наверное в лучшее…
Тореро выматывает быка и доставляет боль пиками.
Логика этой боли - подавить агрессию, испугать или наоборот.
Я не понимаю: а тореадор?  … а бык?
Психолог каждым словом доставляла боль, заставляла переживать снова и снова.
«Для чего?» - спрашивала я. Ничего вразумительного в ответ.
Что меня успокоит?
Точно знаю: муки, запредельные муки моих мучителей - вот моё лекарство, вот единственное снадобье. Месть? … это справедливость, покой, равновесие, весы правосудия.
Какая мечта? Выздороветь и забыть.
Неужели, дура безмозглая, я расскажу тебе, садистке, измывающейся надо мной на законных основаниях свою мечту, свою месть?
Бык устал от боли и он хочет смерти. Он хочет, чтобы его убили.. Не тореадор убивает, а бык подставляется. Только сразу не мучай - хоть что-то сделает правильно.
Психолог задумала моё самоубийство. Она почему-то решила, что это главное в моей голове, Я ещё не настолько сильно в ответ безысходности
Это ей невдомек. Я пробовала говорить - не верит.
|||Умирать, когда они живут?
Закон Монте Кристо: один год - один человек. У меня один час - один человек.
И ещё: они уже знают, что я жива
Неспокойно мне. Утонуть, сгореть и ещё что придумать?
Они уже думают, уверена.
А самое главное – равновесие, весы.
Следователи приходят реже психолога, но их  вопросы соперничают с её в глупости.
Сразу не нашли, и машину эту подонки угнали, потом утопили.
Я вообще мало что помню.
Нет Лены, нет Игоря.
Её труп не нашли, может, она жива, выходит, они увезли её с собой.
Мне повезло, нашли связисты.
В этом доме никто не жил раньше.
Раньше бабулька из Киргизии, беженка, а потом никто.
Обрыв провода не дал оборваться моей жизни.
Я мало помню - много чувствую: прохладную гладь капота, запах перегара и гнилых зубов, взгляд Лены.
Я его не вижу, чувствую взгляд жалости и счастья: лучше тебя, чем меня. Это нельзя объяснить, только чувствовать её распухшие веки и губы, запах подмышек и зловонного пота.
Волосатые пальцы, беременные животы , женские груди и небритые скулы и шеи, их рыла, восторженные от власти, жестокости и безнаказанности, слюнявые губы и запах лука и чеснока\
Как они называли друг друга, не помню, и от этого вопросов все меньше и меньше. Что я могла сказать?
- А Игорь, сколько ему лет? Опишите его подробнее.
- Его все так называли.
Не знаю, не помню
- И убитая, и другие?
- Да
- А других?
Не помню, не знаю, не хочу знать! Они для меня «они», и не хочу понимать! Если их поймают… смертную кару отменили, это  ещё доказывать, трое против одной и какие у неё доказательства, трупа Лены не нашли…
Даже спросили, не было ли у нас с Леной трений. Они думают, что я сама Лену убила или помогла. но, вспомнив мои травмы… такое самой себе нанести невозможно добровольно. Подозрение отвели.
Я их накажу сама. Но дело есть, заявление тётки есть, хочешь не хочешь, а копать придётся: одна пропала, другая… Найду и накажу сама.
Вопросов много задавали. Сначала просто отвечала: не знаю, не помню, но потом решила найти их сама. Стала отвечать вдумчиво, мысленно поняла, что в Москве можно их найти.
Во-первых, я знаю имена, татуировки, помню разговоры их между собой.
Узнать, что есть у полиции.
Один сказал другому: пока до Сокола доеду, а потом в ЦСКА
Татуировки были у двоих: якорь и Тоня - у одного, русалка - у другого, это всё.
Я промолчала.
Один называл гориллу «Толстяк», и этот толстяк рассказывал, пока ехали, как они с сослуживцами ездили на Тёплый стан за покупками к 8 марта и как сорвались - все сожрали и выпили и пришлось снова ехать на Тёплый стан, и снова сорвались, а потом пришлось все купить у работы в «Седьмом континенте» значительно дороже.
Потом горилла сказала, что компьютеры меняются в фирме каждые три года.
Это значит - серьезная фирма, это значит - около «Седьмого континента».
Шофер тоже много говорит, но не всё ли равно, о чем. Только когда разговор зашёл за 8 марта, засмеялся:
- А у нас поздравлять некого!
У нас брелок «Динамо» и спортивная сумка «Динамо». Мне хотелось рассказать об этом, особенно Юрию Борисовичу Лисичкину, лейтенанту, единственному, который не интересовался ночью, краснел и конфузился.
Ну вопросов было много, и толковые, очень толковые вопросы. 
Ну именно Юрий Борисович сказал, что много не дадут, так как нет свидетелей.
Если только не признаются сами, тогда зачем? Затем, чтобы попали на зону, где насильников опускают.
Нет у вас, лейтенант, той гири, которая уравновесит с Леной мои страданиями. И в сарае собака след не взяла.
Не нашли ничего - это как? Даже крови нет - значит, все убрали.
Нет, Юрий Борисович, вы хоть к этому и не причастны, хочу в это верить … Но довериться вам, даже при всём к вам уважении, не имею желания, не могу, в память о Лене, об неотомщенной Лене ……
Я найду их и унесу в ад.
Жалость унижает, злит, злит и оскорбляет.
Тётка жалела, но как-то своему , по-пролетарски, с нравоучением: я же тебе говорила, я же тебе предупреждала, не слушаете старших, всё ходите и по-своему, ну и как у тебя получилось? Обломала тебя жизнь…

****
Сколько была без сознания, не знаю, скорее, недолго. Никто не заметил, нет никакой суеты.
 Жизнь в страхе - что за маета!
Звонок, шаги, внезапный оклик - становится кошмаром.
Бой хвоста в полёте махаона
- и плетётся ослик.

Они, конечно, знают, что я жива, и знают, что ничего не будет.
Знают, что улик нет - ведь они все убрали. Всё знают, и они спокойны.
Они спокойны, и будут спокойны, когда меня успокоят.
Они боятся моего слова, пятна на всю жизнь они боятся.
Потерять работу, семью, родителей
… А это возможно, если я начну говорить. Если я их найду или встречу случайно - я буду говорить, и они это боятся.
 Я тоже боюсь зверя, его слов, правда, после ночи боль значительно меньше.
И быть первыми подозреваемыми в любом изнасиловании или извращении. Ужас, страх уже пришел к ним, вполз в мозг, свил гнездо сбился в клубок,  и холодеет все вокруг, все дрожит, и боится, и вздрагивает от звонка, шагов, скрипа, нестерпимые хлопки крыльев бабочки, как щелчки хлыста.
Жизнь невозможно вынести и почистить на воздухе, на снегу, она невыносима, пока в голове страх, а страх - пока я есть.
И они, и я готовы быть палачами.
И если на свой счёт они уже всё решили, то по поводу меня у них в мыслях этого нет.
Они боятся моего языка - на их месте я бы боялась моей мести.
Радио вещало: пожизненное заключение самое страшное, что можно придумать, мы никогда не вернёмся к смертной казни.


Пожизненное заключение - самое строгое, что можно придумать. Мне никогда не верилось что это страшнее смертной казни
Вот капкан и даже для недоумков.
Вы не представляете, что чувствует человек, на всю жизнь заточенный в камере.
Заткнись! Он чувствует, он живёт, хоть и заточён справедливо. Он должен чувствовать боль жертвы - вот справедливость.
А если это с дочкой, внучкой или внуками?
Заткнись - это звери!
Я потерялась сознание потерялось

Именно для них старался объяснить зверства половой нежизнью подкаблучник Фрейд, всю жизнь внизу - 
Не надо ничего стесняться, и не с  уничтожением бешеных зверей нужно стесняться.
Я хочу кровь своих врагов, я жажду их крови и их муки.
Радио вещает: заболевание передается через плаценту, через кровь или половым путём.
У меня второе - другие позаботились.
Интересно, почему комар передает лихорадку, а не передает СПИД? В таком случае всякая агитация про безопасность секса летит вверх тормашками. Или же секс - это кара?
Ведь меня Кара настигла.
Но из-за этого я не сошла с ума, я спокойно рассуждаю, а ведь после той ночи нельзя рассуждать. Я спокойна, потому что достойна этой мести, я её заслужила.
Лена…  она этого не заслужила, и я буду мстить и за себя и за неё, чтобы с небом быть квиты
А вот две души, расплюснутые, раскромсанные и изгаженные, ждут ничьей, ждут реванша.
Я не виновата в желании убить и, нет, не оправдания, но искупления.
 Ничья месть вела меня тогда, и теперь все повторяется, и меня душит воздух и от недостатка с избытком
Я надуваюсь, я лопаюсь, я лопну.
Сколько была без сознания, не знаю. Сколько? Скорее, недолго, никто не заметил, нет никчемной суеты.
Жизнь в страхе - что за маета! Звонок, шаги, внезапный оклик - становится кошмаром.
Бой хвоста в полёте махаона - и плетётся ослик страха. Огромные мешки безропотно влачит все от поклона.
Они, конечно, знают, что я жива и знают что ничего не помню, знают, что улик нет, ведь  они мгновенно все убрали. Всё знают и они спокойны.
!!!Черта с два они спокойны!!!
Они будут спокойны, когда меня успокоят.
Они боятся моего слова любого, пятна на всю жизнь.
Они боятся потерять работу, семью, родителей.
А это возможно, если я начну говорить. Если я их найду или встречу случайно - я буду говорить, и они это боятся.
Я тоже боюсь зверя и его слов, правда, после ночи боль значительно меньше.
И это пятно несмываемое и эти боятся пятна несмываемого. И быть первым подозреваемым в любом уголовном деле - изнасиловании или извращении…
Ужас, страх уже пришел к ним, вполз в мозг, свил гнездо сбился в клубок,  и холодеет все вокруг, все дрожит, и боится, и вздрагивает от звонка, шагов, скрипа, нестерпимые хлопки крыльев бабочки, как щелчки хлыста.
Жизнь невозможно вынести и почистить на воздухе, на снегу, она невыносима, пока в голове страх, а страх - пока я есть.
И они, и я готовы быть палачами.
И если на свой счёт они уже всё решили, то по поводу меня у них в мыслях этого нет.
Они боятся моего языка - на их месте я бы боялась моей мести.
Радио вещало: пожизненное заключение самое страшное, что можно придумать, мы никогда не вернёмся к смертной казни.
Вот капкан и даже для педофилов?
Вы не представляете, что чувствует человек, на всю жизнь заточенный в камере.
Заткнись!
Он чувствует! он живёт!
Хоть и не должен, справедливо это? Заткнись! Он чувствует, он живёт, хоть и не должен жить.
Справедливо -  это когда он должен почувствовать боль жертвы. Вот справедливость.
А если это с дочкой, внучкой или внуком твоим?
Сознание потерялось
и не находилось долго

Это звери, именно для них старался объяснить зверства затюканный  и избиваемый собственной женой, жутко воняющий от язв на лице подкаблучник  Фрейд.
Его била жена, а он ударил все человечество.
Все, что внизу живота, все, что чуть-чуть ниже пупка - всё объяснимо.
Ничего не объяснимо, не надо ничего объяснять, они с рождения бешеные звери, а зверей нам нужно убивать. Я хочу крови своих врагов, я хочу, я жажду их крови я хочу увидеть их муки Пить медленными глотками пока не насытюсь