Улицы моего детства

                Улицы моего детства
Каждый шаг человека, начиная с первого, как только он стал на пока неокрепшие ножки, предполагал для него уже следующий шаг. Падая, вначале он опирался не на руки, а инстинктивно, делая шаг вперёд. А, как только шаг стал твёрже и увереннее, ему захотелось простора, как говорил мой годовалый сынок- «на люницу»!
Улица, если внимательнее вслушаться и разобраться в истоках этого слова, объясняется другим  выражением- «на людях». У- лица, то есть, на глазах всего народа! Выйти «во двор» к своему хозяйству можно было одетому кое- во что, хоть полуголому, показаться на улицу, что означало, выйти «на люди»,  необходимо было одеться поприличнее, не показывать «свою дурь».
Мазали дёгтем ворота с выходом на улицу- чтоб видел народ, кого обесчестили, выходила свекровь «славить» сноху, гремя скалкой о печной заслон- на улицу, пройтись перед свадьбой жениху с невестой «под ручку», утвердиться в обоюдном решении- по улице. Гроб с покойным проносили по улице и останавливались проститься почти у каждого дома. Красивые цветы и лучшие занавески на уличные окна- показать улице, народу лучшее в своём доме. Даже уходила гулять женихавшаяся и невестившаяся молодёжь потанцевать- поплясать на «круг»- на улицу. Улица- суд, честь и слава по- народу! И для меня улица в родной деревне не будет исключением. Потому- то всегда буду возвращаться к ней как к родному истоку.
Я родился не в том доме, где провёл своё детство, познал первые уроки жизни. Дом в деревне Ливенской на улице Косой Бок мои родители приобрели сразу после моего рождения, и потому в памяти, с тех дней, как только я стал осознавать себя, наш дом и наша улица навсегда остались родными. Дом стоит угловым, начальным или крайним, и по- видимому с него в далёкую старину и начиналась застройка нашей улицы. Когда- то выкладкой стен этого дома из красного кирпича с изящным карнизом и затейливыми наличниками редкой архитектуры, однако, под соломенную крышу, начинал новую жизнь переселенец из Ливен. Много труда вложили в обустройство дома и усадьбы и мои родители, в том числе и для того чтоб первый, начальный на улице дом, оставался лицом улицы. Следующий дом теснился рядом- проулки меж домами, только пройти человеку. И пошли дом за домом до полутора десятка с огородами до недальнего неглубокого оврага с ручьём на дне. Овраг скосил в сторону- скосила и улица, потому улица, бок- «Косой».
А раз наш дом угловой, то он оказывался на перекрёстке, а может площади, и центром площади был тот самый круг для уличной «матани». Вытоптанный до пыльной лысины пятачок среди травянистой лужайки у дороги, он становился и центром вечернего села. Для меня, тогда ещё непонимающего мальчишки, было гордостью: матаня- рядом с нашим домом, а кому- то надо было до круга идти с километр, а то и больше. Только как терпеливо переносить эту шумную компанию посреди ночи уставшим после тяжёлого летнего рабочего дня жителям соседних домов, как и моим родителям, меня тогда не волновало. И я никогда от них не слышал по этому поводу возмущения, видимо, так валила усталость, что им шум, песни и пляски молодёжи  не мешали. А может вспоминали себя молодыми, а в их молодость этого не хватало: к ним тогда ворвалась и поломала все радости  война.
Улица входила в наши детские души, заполняя их своими впечатлениями с утра и до поздней ночи, и каждый день, и круглый год. Вспоминаю себя малышком, увлечённо строящим невероятные тоннели и эстакады в куче песка, которая на многие годы, словно вросла в стену наших каменных сенец, пока не закончились стройки на нашем дворе. Пока я беспрывно фантазировал с песочным материалом, маме можно было уверенно заняться домашними делами- одним озорником под ногами меньше. И мне на песочной куче не менее интересно, чем рядом с мамой.
 Вот по тропинке, мимо нашего дома проходит на работу сосед дядя Ваня Грибов и улыбаясь, интересуется моим песочным строительством:
-Ударная стройка! Во, мастер!
 С его сыном Шуркой мы, подрастая, будем ходить по улице в школу.  Потом пройдёт с вёдрами и коромыслом к колодцу, что у ручья, тётя Нюра Анисакина и тоже заметит:
-Тебе в песочке- то не холодно?
Она шестерых детей вырастила одна и знала о чём говорила- она мать и жалела всех малышей, своих и чужих.
 Пока я увлечённо строю песочные замки, в утреннем воздухе висит далёкий гул с автодороги, что извивается рекой разгорячённого асфальта у горизонта, возбуждая в детской голове мечты о дальних путешествиях. И не беда, что мои песочные тоннели и дороги заметно отличаются от той автотрассы Москва- Ростов. Но меня не оторвать и от этого интереснейшего занятия. А высоко над нашей улицей в чистом, безоблачном небе, не менее заметный гул прерывает резкий хлопок- нет, это не взрыв. Теперь такого не случается- далеко в синеве плывёт серебристый крестик реактивного истребителя: это он перешёл звуковой барьер.
Конечно, об этом я узнал уже позднее, когда на службе в армии приходилось не раз бывать рядом с этими самолётами. Но тут, теперь, не до песочной стройки- дерёшь голову к небу и удивляешься- как этот маленький самолётик так громко стреляет, и как вообще он там держится и не падает? Не менее интересно откуда и куда он летит? Первые впечатления, первые вопросы, которые задала мне родная улица, а ответы на них придётся искать самому, проживая день за днём, побывав и шофёром и лётчиком. Колесил за рулём по этой автотрассе и подальше Ростова, и подальше Москвы. Ко всему, ещё пролетел над улицей, но теперь родного села своих детей, на построенном своими руками самолёте. Но позвала то в земные и небесные дали моя, родная улица!
Полно интересного и совсем рядом: на дороге, в колее, в пяти шагах от нашего порога, неглубокая лужа, прогретая солнышком и покрытая зеленью ряски. Почему бы не пробежаться по ней- глубина- то мне всего ниже колен, и пока мама не видит, занята своими делами. Но пробежавшись и расплескав лужу пару раз, внимание привлекли её жители, каких я распугал. Присмотревшись и поняв, что лужа- это не просто грязная вода, а и чей- то домик, где живут по- своему многие плавающие и летающие козявки, а я этот домик ломаю, бегать по луже расхотелось.  Знали б эти крошечные козявки, что и этот урок сыграл для меня особую роль в последующей жизни, много лет общаясь с домашними животными, приходилось строить с ними равные, уважительные отношения и приучать к этому своих детей.
 Улица «Косой Бок» жила по- своему и жизнью своих жителей. На нашей улице я увидел первое горе, не совсем тогда понятое мной. Это что- то необычное, для всех знакомых взрослых печальное, но для меня интересное, в том числе и своей необычностью. Умерла тётя Нюра Анахина- мать одноклассника моей старшей сестры. Вдруг не стало знакомой тёти, весёлой и разговорчивой. Проводить её собралась вся улица. Впервые я увидел здесь столько народа, и где плачут взрослые. Непривычно было видеть в обитом красной материей ящике с кружевами неподвижное бледное лицо той весёлой тёти, почему- то обложенной цветами. Словно какая- то игра, всё понарошку, временно, теперь сказал бы- театр. Как может мама умереть, я не представлял. Но для меня важнее оказалось то, что здесь я впервые увидел духовой оркестр. Видел не раз, как играют весёлую музыку на гармошке и балалайке. Но эти блестящие странные инструменты стали сами символом печальной музыки- да ещё с ударом барабана внутри тебя аж что- то обрывалось, и потом надолго оставило в детской душе свой жуткий след. Дома же я нашёл выброшенный папой за ненадобностью старый велосипедный руль. Он такой же блестящий и гнутый, и попробовал, дуя в него, стараться быть похожим на тех музыкантов, воспроизвести, что- то из того, что слышал в исполнении оркестра. Жаль, но ничего интересного из этого не получилось. А печальная музыка того дня ещё долго не выходила их детского сознания. Хотя в духовом оркестре всё же пришлось позаниматься, играя на баритоне, когда учился в Липецком ГПТУ-12.
Эта же смерть родила и новые события: дом, где жила тетя Нюра со своей семьёй, почему- то сразу снесли, и её муж дядя Коля с сыном Вовкой уехали. Осталось от дома пустое место. Родилась загадка- почему на всей улице сразу всё изменилось, улица стала другой? Стало жутковато и непривычно, идя в школу, видеть голое небо на месте стен, крыши. Оказывается, дом, где проходила жизнь людей, который казался вечным, эти стены, пол, по которому ходили босиком, потолок, шкаф в углу, печь, на которой у нас проходило полжизни, может кто- то убрать, разрушить, словно их и не было? Сразу чего- то не стало уже в твоей жизни, первая, откуда- то взявшаяся потеря и вопрос, на который ты не можешь ответить.
Взрослея, понимал: потери, как и находки будут сопровождать в жизни всегда, хотя к ним и нельзя привыкнуть. Но вот эта, первая потеря у тебя, ребёнка, на твоей улице, где все всё видят и ничего не могут, да, наверное, и не хотят сделать, осталась незаживающей раной надолго.
Очень многое изменилось в моём сознании с приходом в мою жизнь школы. Очень многое стало другим: наша улица стала для меня дорогой в школу, у меня появились обязанности, надо было привыкать к новому порядку. В школу я теперь шёл, обходя лужи, а не как обычно, бежал по ним. Гордился тем, что одет в школьную форму, подпоясанный почти солдатским ремнём с сияющей пряжкой, с ранцем за спиной, в котором были красивые книжки и тетрадки с моими первыми написанными словами. И каждый встречный, даже взрослый, смотрел на меня радостным и удивлённым взглядом. И словно улица становилась другой, она сама радовалась мне и гордый этому, я не имел права шалить и делать что- то, что делал обычно, не задумываясь!
Школа находилась на другой стороне оврага, но пока спускаешься в овраг, налюбуешься на осинки с золотистыми причёсками возле Иван Егорова огорода, точь- в точь как на картине Левитана в «Золотой осени». И Шишкина, и Левитана я уже знал и их картины обожал. Из школы домой можно было возвращаться не по, своей, а по другой улице, по Кадияновке, или просто-деревне. Здесь, почти в самом начале её жила бабушка Ирина с тетей, мы её звали Мамакой. Можно было зайти «в гости» к ним, но не на долго. Гостя провожали домой- дома ждут! Пройдя десяток домов и луг, встречается маленький полуразвалившийся дом Камаратихин, куда меня принесли из Вороновской больницы. Тут распирала гордость- теперь наш дом гораздо просторнее! Напротив, стоял новый дом бывших детских яслей, тоже мне родное заведение. Здесь врезалось в память как мы, детишки ели кашу маленькими хохломскими ложками и в таких же расписных чашках, а плита, на которой готовили еду была из ребристых кирпичей. Спали мы не в кроватках, а на «тапчанах». Это крестовиной сбитые ножки, а меж ними натянуто полотно.
Через два дома улица и заканчивалась. Оставалось перейти овраг, и ты у своего дома. Будто из дальних странствий возвратился. Да ещё на ручье задержишься- это почти река, пусть и маленькая. Новыми впечатлениями можно поделиться с мамой. Она где поругает, а где и похвалит, но обязательно выслушает.
Чем особенно отличалась Кадияновка или «деревня» от Косого бока- по кадияновке ездили машины, было две колеи, а по Косому боку- только тропинка. Из транспорта- если на лошади дядя Коля конюх протрусит, или рано утром проедет молокосборщик, а автомашина- полуторка только в месяц одна может проехать, это почти событие. На ней отец Шурки Кобзева шоферил. И уж совсем редко проезжал на старенькой кляче гунник- собирал тряпье, макулатуру, металлолом, шкуры животных и ещё какую- то дребедень. Его можно было определить по грохоту железяк, болтавшихся сзади на дышле телеги, и по запаху- от его добра несло вонью за километр. Но для нас, мальчишек, он был обеспечителем рыболовными принадлежностями: крючками, поплавками, леской, а так- же лампочками и батарейками для карманного фонаря, глиняными свистками, даже губные гармошки были- что можно купить только в городе. Да и для девчонок что- то перепадало- резиновые шарики, маленькие куколки, что- то ещё. Кажется, и иголки для швейных машин, фитили для керосинок, это уже для взрослых, тоже в его запасе были. Всё это сокровище хранилось у него в большом раскрашенном ящике, на котором он восседал сам. Проедет гунник- улица оживала- кругом суета, гвалт, тащат всякий хлам, правда, не всё гунник мог забрать. Покопается и что- то откинет. И всё равно, это был маленький праздник на деревне!
Но главным мерой взросления была, конечно, школа. Теперь, будучи школьником, можно было смелее ходить, точнее бегать, по улице к друзьям. Дома у мамы так и просились:
-Мам, я на улицу, побегаю.
 Собак беспривязных у нас почти не было, бояться нужно было только гусей, но я быстро научился их опережать- пораньше увидеть и оббежать подальше. Главными моими друзьями на нашей улице были мои двоюродные братья Козины- четверо ребят и одна сестра, но они жили на другом конце деревни. И мне, чтоб сходить поиграться к ним, надо было преодолеть всю улицу. Но это было не в тягость, а наоборот- стоило того: у кого-то новые цветы в палисаднике расцвели, у кого- то дверь покрасили- маленькое событие для улицы. У тёти Тани Басовой на окне стоял батарейный радиоприёмник «Новь», обязательно надо посмотреть. К слову сказать, работая уже в музее я решил непременно такой приобрести, в память о детстве. Теперь с особым наслаждением на него любуюсь, словно опять, по пыльной улице босиком шлёпаю.  И никто мне не помешает- я на своей улице. А встретится кто- то из взрослых, обязательно надо приостановиться поздороваться- какая честь! И дальше помчался!
Но бежишь, и не забываешь главного: да, играться сегодня будем с Колькой на канавке в войну, но намного важнее, посмотреть, что сегодня сконструирует или нарисует старший брат Петька. Он был самый интересный для меня человек: я не знал другого, кто лучше его рисует, он и конструктор первый, и мастер, хотя всего на шесть лет старше меня. Мне хотелось всё уметь, делать хоть чуть похожим  на Петькино. Лучше представить невозможно. И ничего, что близко к себе Петька меня конечно, не допускал. Кто я для него- салапет! «Иди, вон, с Колькой, а тут под ногами не мешайся!»
Ну и чтож, так оно и есть, но всё равно удастся подсмотреть из- за спины, как Петька рисует красками, даже кисть в банку с водой окунает по- особенному! А уж как он рисовал солдат, матросов, корабли, самолёты- стоишь любуешься, просто немеешь! На простом листке под его рукой они бегут, падают, стреляют, как живые. И даже на «канавке», играя с Колькой в войну, Петькины дела из головы не выходят. Идёшь домой по улице и мечтаешь- может когда- нибудь, хоть немного, Петькиных умений перенять! А когда я поступил в институт на художественно- графический факультет, была и другая мысль- Петьке бы поступить, а не мне, вон у кого был талант. Но по рассказам земляков, кто работал, будучи взрослым, с Петькой на Елецком заводе «Прожекторные угли», он, чуть ли не каждый день приходил на работу в цех с новым рацпредложением- я в том ни в одном слове не сомневаюсь. Чем, конечно, безмерно горжусь. Были, наверное, и у него недостатки, какие я просто не замечал. Но лучшие качества брата мне хотелось видеть в своих детях и учениках.
Здесь я не сказал о двух братьях Ваньке и Пашке- один был старше меня- не компания, Пашка младше- так же. Сестра Маня- тихая спокойная девочка, следом за Петькой. Она для меня провела детство как- то незаметно. Но, зато огромный след в моём детстве оставили их два брата. О Кольке бы тоже надо обязательно кое- что добавить, потому, как, такого выдумщика, фантазёра, смекалистого и памятливого человека, мне, потом, даже будучи взрослым, встречать не приходилось. Приведу, к примеру, только две его черты: во- первых, наши игры с ним никогда не повторялись, каждый день у него было готово что- то новое. А второе- будучи взрослым он мог назвать точную дату рождения любого жителя нашей деревни и любого старика или старушку знал по- отчеству! Я и сейчас этому откровенно удивляюсь.
Ещё одним притягательным местом в моём детстве была то- ли улица, то ли деревня в пятнадцать домов и продолжение нашей деревни- Барымово, можно перевести как Бариново. Здесь, среди других жителей, так же, как и наша семья, в крайнем доме проживали дедушка Сергей Васильевич с женой Марией Ивановной и однорукой сестрой Сергея Васильевича тетей Катей. Это была семья очень добродушных людей. Но дело не в них самих, а в их внуке Игоре, моём двоюродном брате и ровеснике, которого привозили на каждое лето. С ним мы игрались и дружили вплоть до взросления, потом как- то наши дороги разошлись.
Но на улице Барымово было много и других ребят и девчонок, память о которых хранится и по сей день. Особенным увлечением здесь был недалеко расположенный, с чистой водой и приличной глубиной у плотины, Барымовский пруд. Тут мы и учились плавать, тут и рыбачили по утрам, а кто- то и тонул, но по- счастью, был спасён.
Памятно мне Барымово ещё одним человеком- Шуркой Томилиным, ушедшим из жизни совсем недавно, но оставившим память не только детскими впечатлениями, а и ценным экспонатом в нашем музее. А если говорить о нашем совместном детстве, именно у него я приобрёл гармошку- хромку, на которой и учился играть. Кроме этого, он был дружком на моей свадьбе, а до этого мы как- то поочерёдно дружили и объяснялись в любви подружке Вале, из другой деревни, которая вышла замуж… за кого- то ещё!  Вспоминается это и с юмором, и с лёгкой грустью. Как в той песне: «…неизвестно, кому повезло!»
Теперь остались юношеские фотографии друзей, с видами улиц, уголков деревни, не всегда качественные, иногда только намёки, но тем бесценнее. Многие дома перестроены, многих просто не стало, и они, как и ушедшие люди встают только в памяти.
Улицы моей деревни, моей маленькой Родины- к ним не устаю возвращаться мысленно и в реальности, всякий раз бывая в тех краях. Нет сил остановить свои желания обнять и расцеловать как любимую женщину, этот уголок земли: маленький, исхоженный вдоль и поперёк, но всегда новый и такой милый, тот невозвратный рай. Ведь, только уйдя из него, начинаешь понимать- эти улочки детства давали надежду и силы на поиски нового и неизведанного, память о них помогала воплощать мечты. И, гордость распирает грудь, если что- то получилось. И всё это тебе, мой дом детства, моя улица, моя святая деревенька!
28. 08. 2024 г.                Колесник А. В.