Памятник

       Дед Архип умирал. Точнее ждал её. Ждал Смерть. Нет не боялся. Ждал. Он чувствовал её дыхание. Скоро. Встретить надо как положено, без суеты, спокойно.
Уже несколько дней дед Архип готовился к переходу в мир незнакомый, в мир до времени им забытый. Архип привёл в порядок все дела. Прибрал дом. Закрыл за собой дверь. Не на замок, просто приставил батожок.
       Старая русская традиция. Вас нет, приставьте грабли или небольшую палку батожок. Традиция жива ещё, на русском севере. Присел на дорожку. Посидел немного, встал, знал, не вернётся.
Последний путь. Поклонился дому. Ну дык, с Богом.
       Пошёл. Пошёл в свою рыбацкую, охотничью избу. Продуктов, патронов, новенькие сети в этот раз не взял. Зачем они ему на этом пути? Всё там в избе есть. Спички, патроны, соль, продукты на первое время. Аккуратно всё подвешено к потолку. Обережье от мышей.
Весь путь дед решил пройти пешком. Но нет, не удалось. Только вышел из города знакомый встретился, подвёз километров цать, потом свернул, дальше пешком, один. Ну и хорошо. Дед был уверен этот путь надо пройти не спеша, одному. Прощаясь. С небом. С Великим Солнцем. С лесом, птицами, зверьём мелким если попадётся. Прощаясь с ручейками, тропинками, у каждой есть имя. Проститься надо с ягелем, с брусничниками, с камнями.
Это его край. Беломорье. Святое, сакральное, мало кому ведомое. Дед любил и любит его.
       Изба стоит на речке, небольшой, но быстрой речке. В речке хариус. Речка впадает в море. Белое.  И сейчас стоит. Кто срубил, дед не знал. Много лет назад он нашел её.
Заброшенную, холодную, худую.
Переложил гнилую северную стену, где снега наметает больше всего. Сменил полностью крышу. Строил как надо, на курицах, на подлоге из бересты, с охлопнем и коньком. Как деды учили. Срубил приступку, под небольшим навесом. крыльца не надо.
Поверх досок кровли наложил сосновых веток, кривых и на его взгляд очень красивых вперемежку с еловым лапником.
Зачем? От глаза лукавого, чтоб не приметно было. Если лето будет в меру влажное, лапник потихоньку высохнет, но иголки останутся зелеными.
Как - то раз заметил, около избы мужичок маленький в пиджачке да в безрукавке крутится, штаны зелёные. Мелькнёт и отступится. Избяной. Ну как же хорошо.
Кто не знает в доме – домовой, в бане банный, в избе - избяной. Без них ни как.
Пришёл, вернулся или новый, того дед не знал, но порадовался искренне. Теперь изба под присмотром.
       Дед Архип шел долго, неспеша.  Ну вот и коряга знакомая, дальше ручеёк, камень поворотный. Дома. Дверь не закрыта, отнял батожок, потянул носом в проём. Влажно, портянкой забытой пахнет. Протопить надо. Но это после. Сначала припасы, нычки проверить. Вроде никого не было, всё на месте. Под корягу. Ну-ка? Присыпанный землёй и опадом рубероид. В промасленной тряпке ружьё. Тулка двенадцатая. Старая как дед, верная. Боёк крайнего боя под современный капсуль. Патроны. Гильзы латунные, современную моду, пластиковые, дед не уважал. Сети.
Ладно.
Теперь дрова, печка всё такое. Наконец Архип присел. Чайник на печке сопит. Согрелся, дед дотянулся не вставая, с лавки. Чай. Крепкий дорогой, душистый с травами. Дешёвки всякой, «Нури», «Канди» и прочего дед не держал.
       Кружка. Железная эмалированная, кое где битая, подкопчённая на таёжных кострах. С Кольского привёз. Кружка годов семидесятых прошлого века. Дедов давно почивших, первооткрывателей кольских месторождений. Архип случайно споткнулся о неё около костровища. Видимо деды сидели, пили, собравшись, ждали вездеход. Вездеход прирулил как всегда вдруг. Погрузка, образцы, лагерь собранный. Забыли в суете.
Месторождения эти сейчас в коммерческих целях разрабатываются. Как считал Архип - кем попало грабятся. А разведывались для страны, для народа. Просили и обрели деды, старые опытные геологи и минерологи. Щедра хозяйка.

- Ну гдеж ты костлявая? Не тяни. Чую тебя. Рядом ты. Силы уходят. Вот тварь! Забрать нормально не можешь. Дед пил чай и разговаривал со Смертью. Подманивал. Звал. Сердился.
       Память. Ленинакан, землетрясение. Архип бригадир. Молодой, видный и сильный. Бугор студенческой бригады. Тридцать человек на разборе огромной осевшей многоэтажки. Тридцать в день и тридцать в ночь. Там свой бригадир. Армяне приносят еду, вино, предлагают деньги. Только копайте, разносите плиты, там их близкие. Может ещё живы.
      Архип попал в этот студенческий отряд случайно. Прибился к группе в Москве, куда только что приехал из экспедиции. Ереван. Бежали поперёк взлётной полосы останавливая борт.
      Единственный борт на страшный, окровавленный горящий Ленинакан. Беда. Летели на общую тогда беду. Народ другой тогда был.
Пролетали над французами. Дымящиеся остатки самолёта, вошедшего в гору. Летели со спасательным оборудованием, со снаряжением. Первые, летели на свой страх и риск. Наши коридор тогда не дали, заблудились в согласованиях.
      Пилот садится на полосу, без навигационного луча, без огней в сумерках. Инфраструктура аэропорта пострадала не сильно, но обесточена. В городе стрельба. Какой-то майор собрал ментов и разгоняет мародёров. Архипа выбрали бригадиром. Он постарше всех и выглядит внушительно. Так было.
      А как их разносить плиты то? Поднимали на руках, отворачивали в сторону, ломами. Притащили автоген. Резали Горынычем арматуру. Пришли и стали работать грузины. Целая бригада строителей прилетела. Из Тбилиси. Тяжело.
По насыпи, по железнодорожным путям катится платформа, на ней кран. Японский «Като»! Скорее! Катится этот кран на станцию. Грузины туда. Платформа останавливается. Попала в улавливатель на военном выгрузе для танков. В Советском Союзе везде так было устроено. Что бы танки съехать могли. Спили проволоку, каким-то неясным образом завели и пригнали на развал. Сняли колёса и спрятали.
Ну вроде как не едет и всё. Что бы кто права качать не начал. Дело пошло. Уже полегче.
     Архип режет арматуру. Концы загнуты, под ними тело девушки, мёртвое. Тело рядом с пламенем, тлеет одежда. Кричат армяне. Обрезал. Тело сняли, унесли.
Господи. Спирт. Много. Что бы не подвинуться рассудком. Не берёт. Прилёг в палатке, уткнулся в спальник. Полчаса. Пошёл на развал. Архип там нужен.
     Гробы на стадионе. Много, в три яруса. Чёрные и красные, все пустые, тут их выдают для захоронения. Страшная картина. Человек, гробами ведает. Лицо серое. Глаза запавшие. Не спали глаза дня три.
     Накрытый смертью, город. Павший город. Нет, не мёртвый. Павший. Павший от нашей глупости и жадности.
Из сейсмоустойчивых конструкций, на ЖБИ просто украли цемент. Украли и продали на лево. Потом лили плиты. Строили. А теперь эти плиты на удавке поднимает «Като», а они ломаются, сыплются песком. Песком человеческих жизней.
Чай, полкружки, остыл. Лампа, дед на лавке. Спина прямая. Плечистый поджарый и страшный. В свете «летучей мыши». Прямой не согнутый никем и ничем.
       Память. Афган. Срочная служба. Два года. Вертолётный полк. Архип в огневой поддержке. Приказ стрелять во всё что движется. Сфера откинута. Пулемёт Калашникова зажат в специальной скобе. С земли обстрел. Тоже пулемётный. Пулемет крупнокалиберный, импортный. Пуля пробивает топливопровод. Слава богу обычная, не разрывная. А то бы взорвались. С потолка из-под турбины хлещет керосин. Вонища. Идёт бой. Архип орёт матом и отбивается от стрелка с земли. Вертушка уходит, набирает высоту. Если турбина остановится можно на вращающихся винтах, по инерции, подальше уйти. Поближе к своим. Турбина почему-то не глохнет. Чудо? Провидение? Архип так и не понял. Не взорвались. не вошли факелом в скалы. Приземлились. До аэродрома километр. Мчится шишига. На помощь. Свои. Весь в авиационном керосине. Какая гадость.       
      Живы. Вертолёт потом КрАЗом притащили. Пили брагу из задней топливной ёмкости БТРа. Её всегда чистой держали. Едешь, брага мотыляется, крепче становится. Солдатская придумка. Пили за живых. И за дембель.
      Память. Ничего нам не остаётся кроме памяти. 
Штаны зелёные. Мелькнёт и отступится. Избяной. Ну как же хорошо.
 
      - Гдеж ты Смертущка, где заблудилась? Не иначе как у тебя дел сегодня много. Не к одному ко мне у тебя сегодня визит. Тфу, сволочь костлявая. 
Дед крестится в угол, встаёт на колени и долго молится. Угол то не пустой. Светлый угол. Бог рядом, он везде.  В молитве вспоминает, где и кому «задолжал», дорогу перешёл, нагрубил, обидел кого. Долго молится дед. Потом просит, по-деревенски просто, своих ранее ушедших, встретить его. 
       Жену поминает. Рано ушла. Любила, и он любил. Крепко, никогда не изменял. По пьянке, в командировках или как ещё.
- Миленькая. Скоро увидимся. Скоро.
      Память.
      В молитве дед поминает ту, которую всю жизнь любил. Она не стала его женой. Не от него её дочь. И дети его не от неё. Всю жизнь дед не может простить ссоры, разделившей их жизни.
Она уже ушла. Архип не боится встречи. Но как в глаза то взглянуть перед лицом Бога?  Глупо? Да. Но всё-таки.
     Сердце у Архипа хоть и надорванное работой, но огромное. Многим в нём есть место. Каждому своё место. Определённое, строгое, законное место. Место в сердце, по великому закону добрых человеческих отношений.
     Память опять переносит туда, где до чёртиков было трудно. Но здорово. Переносит на пороге Смерти, обратно в Жизнь.
     Красноярский край. Река Телегаш. Геологоразведочная партия. Однажды деда отправляют в низ по реке, что-то передать в другую партию. Приметил. На берегу - палаточка. Маленькая, выцветшая, белая почти, от того выделяется на фоне зелени. На обратном ходу надо зайти, посмотреть кто там, может сигареткой вкусной угостят.
Что-то передал. Дед не помнит уже что.
Кедры стоят. Не обхватишь. Сейчас наверно, нет ни одного, вырубили.
На обратном ходу зашёл. Бич. Канавщик.
- Ты кто?
- Я Архип, а ты кто?
- Пётр.
- Присаживайся, есть хочешь?
- Тушёнка? Давай.
- Правда без хлеба.
- Кружку будешь? Сегодня канаву закончил. Можно.
- Наливай.
Брага белая, на сгущёнке. Поели. Слово за слово. Бичь старый.
Из мутного уголовного прошлого Советской нашей родины. Где ни преступности толком нет, ни проституции упаси Бог, всё красиво и дельно. Видимо беглый.
- БАМ ты думаешь кто строил?
- Ну кто, комсомольцы, строители. Общенародная стройка, состыковка восточного и западного участков, золотой шпальный костыль. Больше Архип тогда ничего не знал.
- М-да. Нет. Не так. Молодой ты ещё. Зеки строили БАМ. Еще до войны начали геодезический профиль тянуть. Зека и вольнонаёмные. Потом война. Не до стройки. В сорок седьмом работы опять начали. Прошли геологию, кое как конечно.
- Почему?
- Зеки. Им по хрену всё было. Вольнонаёмным тоже, только бы план выполнить. Это рубль. И не маленький. Приписки, карту чертили на коленке, палец в небо и чертили. Потом стройка пошла. Грунты на плавунах ползли. Размывы. Допработы, смета в двое больше. Трактора в болотной топи по крышу, брошены. Матершина, ругань. Но строили. В основном зеки и поселенцы. Потом Сталин помер. Лагеря упразднили. Как бы зеки ни причём. Надо как-то из положения выходить. Партия давай агитировать. Рублём, обещанием квартир в новых городах светлого будущего. Комсомольцев много было. Но потом. Народная, комсомольская, молодёжная дескать стройка. Вот как пропаганда работала, всем мозги загадили. Ещё военных много было. Тындинский корпус желдорвойск, они с востока на запад рельсы тянули.
       Кстати, в Тынде и других новых городах якобы светлого настоящего, люди до сих пор в бараках и вагончиках живут. Вот как.
Пётр видимо БАМ по своим мозолям знает. Поэтому и говорит просто, без затей.
Ещё кружечку, потом еще. Брага ядрёная. Архипа тогда гтт проходящий по реке подобрал, до партии кинул. Архип спал как мёртвый на грязной кошме, в корме грузового отсека. Немного умнее.
       Вот она правда. Просто правда. Без наград и медалей. Без права на переписку.  И с правом на переписку, по болоту, да по ягелю. Взрывая скалы и прокапывая сопки.
       Дети, интересно, где они сейчас? Что делают? Любил их Архип. Очень. В огромном никогда не спящем городе. Семьи у них, дети. Архиповы внуки. Сложная работа. Двигают экономику страны. Туда двигают куда надо.
       Память. Маленькие. Бегут и кидают только что появившиеся петарды. Петарды то же маленькие. Шипят и бахают, но не громко. Только голуби разлетелись.
       Друзья. Почти никого не осталось один только Мишка. Очень везучий бизнесмен. Сам из геологии. Пережил перестройку. Мирный и душевный человек, с серыми уставшими глазами.
       Остальных уж нет. Крепкие, никогда не кланявшиеся люди. Никому, даже судьбе. Любители до работы, правды и портвейна Кавказ.
Архип одинок.
- Что-то тяжко совсем. Пришла! Наконец то. Ну здравствуй. Дед Архип потянулся, слабеющей рукой к заветной кружке. Хлебнул чайку. Крепчайшего, дорогого, с травами и повалился на лавке, на бок.
 
 
- Прощайте.

      Кружка осталась на столе. 
Памятник славной Доброй Жизни.
Памятник человеку.
Которых всегда на Руси было много.