Старки Бег по пересеченной местности

1.
Раздраженно переключаю радио с канала на канал. На одном заезженный хит с наитупейшими словами – раздражает неимоверно. На другом – бесконечная дискотека 80-х – кто это слушает? Уже оскомина от этого позитивного диско. На третьем вроде мудрый, взрослый рок с амбициозными молодежными вставками гранжа, так опять треск и хрип радиоприема заставляют морщиться и искать что-то ещё. Вот ещё: новости. Вещают, что где-то в далекой Африке кровопролитие и безобразие, что в многострадальной Америке многострадальный президент в неприятном положении, что какой-то отчаянный тип слил всю правду мира в общий котёл массового сознания так, что сейчас и не разберешь, где горох, где чечевица. Мда… у людей жизнь бьёт ключом!
А мой ключ пересох давно и превратился в болотистую лужу. Неглубокую. Так, что даже не утонуть в этой вонючей тине. Никакого движения в застойной воде, а если есть какая жизнь, то только в виде простейших, одноклеточных событий. Видимо, всё самое яркое уже было. Было. Да разве то, что было – это то, что хотел? Бесячее школьное детство с классическим подростковым периодом, с драками из-за всякой ерунды. Развеселое студенчество, когда готов трахаться со всем, что движется, и делаешь это наперегонки со своим лучшим другом. Во время одного из таких забегов вдруг замечаешь, что тебя уверенно тащат под венец. И ты неуверенно тащишься. Сейчас даже не вспомнить те проблемы и сюжеты, которые казались жизненно важными и непременно судьбоносными. Сейчас понимаешь, что их и не было. Этих сюжетов. Вся жизнь в круговороте звонков будильника, мелкого ремонта в разных углах квартиры, визитов к стремительно стареющим родителям, все более продолжительных медосмотров, сплетен о коллегах, смены машин, телефонов, любовниц. Мучительное ожидание отпуска, а потом отпуск как локомотив - то мимо не останавливаясь, то прямо по тебе так, что еле жив. И вновь работа, карусель детских лиц: приходят одни, растут, дерутся, конфликтуют, побеждают-проигрывают, уходят. Кто в жизнь, кто дальше в спорт, к более маститым и именитым тренерам. Вся переживательная, искрометная спортивная жизнь где-то там, куда они уходят, за горизонт моей среды обитания. Иногда парни приезжают, заходят. И не знаешь, о чём с ними говорить. А они спрашивают: как дела? Как новая команда? Хочется ответить: да никак! Какие могут быть дела в болоте? Максимум веселое сопровождение на летние сборы, редкие, как правило, нервные выезды на соревнования в пределах области. В остальном – рутина.
Оптовые поставки качественных продуктов для отелей!
Анька тоже погрязла в рутине и взбунтовалась первая. Жить с нудным, молчаливым, раздражительным мужиком ей стало невыносимо. Да еще и о моих гулянках по пьяни узнала! Смешная! Все девять лет брака была убеждена, что я, кроме неё, никому и не нужен, что она меня облагодетельствовала тем, что подобрала такого раскрасивого, но такого непутевого, такого неприспособленного к жизни. Об этом и подружкам своим говорила. Её подружкам и нужен был, как оказалось. Нельзя сказать, что я отчаянный бабник, но разве не поведёшься на заманивания, поглаживания, томные взгляды барышень, которые изголодались без мужика, которым всё равно, что я типа женат. Им всё равно, и мне тоже. Вот Анька однажды и обнаружила, что её нудный муж может быть востребован чаще, чем раз в два месяца. По-моему, сквозь скандал проглядывало облегчение. Избавилась, освободилась, полетела.

Дочь тоже не особо металась во время развода. Никаких бойкотов в мой адрес, никаких умоляющих глаз и хлюпающего носа. У Дашки ранняя слава. Голос у неё, видите ли! Дочь вся в музыке, в гастролях, в новых нарядах, в бесконечных репетициях. Матери насрать, что дочь тупенькая, что в школе оценки выклянчивает, книжек вообще не читает, наипошлейшие сериалы смотрит, главное – красотуля и певуля. Отец ей нужен, прежде всего, как кошелёк. После развода кошелёк не исчез, поэтому без истерик и без трагедий. Сейчас ответственно вывожу дочь по воскресениям в кино или в кафешки, посещаю концерты с её новыми программами, даже иногда ночую дома, если Анна куда-нибудь сваливает.
Конечно, сам виноват! Понятно, что каждый сам кузнец своих подков. Я чугуном подкован, поэтому никакого полета, тащусь по жизни. Когда приходит осознание никчемности, напиваюсь, но работа заставляет выныривать. Да и тренерская доля – не терять форму, приходится быть образцом для мальчишек. В тренажерке вместе с ними, да и на льду тоже. Поэтому хоть в зеркало не противно смотреть, пока…

В общем, сплошное нытье. Изредка встряхиваешься: всё впереди, мужик! Мы ещё ого-го! А перевалив через очередной серый день, вновь понимаешь: ты никакой и жизнь никакая. Автоматическое существование. Наверное, яркость бытия даётся только ярким личностям? А я что? Просто личность. Индивидуум.
Современный маникюрный салон в Москве. Группа в VK
Вон парень на выезде из деревни стоит – яркая личность! Жара, а он в серебряной куртке! Пижон! Голосует? Конечно, да!
Останавливаю рядом свою родненькую серебристую шкоду под цвет его куртки. В окошко заглядывает удивительное лицо: светло-русые волнистые волосы, впалые щеки, высокие скулы, раскосые, смешливые глаза какого-то серо-сиреневого цвета, правильный большой разрез рта, короткий нос. Очень красив! Но в то же время на лице неприятно выделялась черная обводка вокруг глаз и явно накрашенные черные брови. Такие брови, наверное, и называются соболиными. Парень вопросительно показал на переднее сидение. Я утвердительно кивнул. Дверца открылась, и блондин весело плюхнулся рядом.
— Классно! Мне надо в город! А вы куда?
— И я туда же.
— Я заплачу!
— Оставь! Всё равно по пути. Как звать тебя, попутчик?
— Вообще-то, Петерис!
— Ух ты! Петя что ли? Это по-каковски?
— По-латышски! Но от Пети увольте! Либо Пит, либо Петер, либо Пётр, либо Петерис!
— Каменное имя! А я Павел.
— Приятно познакомиться!
От Петера агрессивно пахло пряным парфюмом. Как смог, я рассмотрел его подробнее: ноготочки блестят, пальцы тонкие, длинные, на запястье навороченные большие часы, в ухе серьга в виде мечика, серые джинсы вызывают впечатление бешеной цены. Короче, я сделал вывод – парень голубой. Пожалуй, это больше заинтересовало нежели испугало. Чего мне пугаться-то? Я намного здоровее его, габаритнее, крепче. Петер ростом был почти с меня, высок, но худой, хотя и без этой современной сутулости – даже сидит прямо. С геями мне не довелось общаться, только в теории. Вот и пообщаюсь!

— Откуда идёшь?

— С Пановки! На автобус опоздал! А в город надо до зарезу! А ты откуда едешь?

— Отвозил своих архаровцев в спортивный лагерь. Я – тренер, трех пацанов в олимпийский резерв рекрутируют. Вот, пёр их на себе.

— Чему тренируешь?

— Хоккею.
— М-м-м… Трус не играет в хоккей!
— Ну, а ты кто по жизни? — весело интересуюсь я. — Вид у тебя прикольный, неформатный, прямо скажу.
— Вижу, не терпится спросить: не голубой ли? – язвительно отвечает парень.
— И это тоже интересно! — не смутившись, подмигиваю ему. Хозяин-то машинного пространства я, на черта церемонии?
— Профессия у меня голубая! Вот и я окрасился.
— Парикмахер, что ли?
— Неа, верчу красотой на подиуме и перед фотографами. МодЕль!

— Ни фигасе! Что платят?

— По-разному! Нет стабильности! — хохочет блондин. Петер достает из наплечной сумки телефон и с хитрой рожей что-то тыкает по экрану, потом кивает кому-то, открывает по-хозяйски окошко моей шкоды и … выбрасывает телефон в овраг. Не хило! И даже моё молчание звучит сейчас вопросительно.

— Так надо! — отвечает Петер на молчаливый вопрос. – А тренерская доля как, денежная?

— Не жалуюсь. Но и телефонами не раскидываюсь!

— Не мой!

И совсем всё непонятно стало. Выкинул не свой телефон! Интересный паря! Петер с восторгом пялится в окно, постукивает пальцами по коленке. О чем бы с ним поговорить? О моде ничего не знаю, из мира гламура никого не знаю! Сомневаюсь, что ему будут интересны мои обывательские рассуждения про политику. У меня устойчивые убеждения в том, что молодежь не интересуется положением в Сирии или реакцией Совбеза ООН на демарш Северной Кореи. Их больше волнует очередной дебош Дж. Терри или очередная любовница Дж. Тимберлейка. Читал ли он Павича или хотя бы Ларссона? Тоже не вариант. Уж не говорю о прочих мужских удовольствиях, как то исследование машинного нутра, погружение в новейший гаджет, дегустация новых горячительных, типа рыбалка с друзьями, следующий чемпионат мира (футбол, хоккей, волейбол, биатлон – вычеркнуть лишнее) и пр. С этим парнем, наверное, о чем-то другом нужно трепаться! Правда, Петер, я смотрю, нервничать начал, губу нижнюю покусывает и в зеркало заднего вида посматривает. Я тоже обращаю внимание, что за нами красавец хаммер гонит. Уже километров так пять-семь. И не обгоняет, хотя я не особо быстро наяриваю, никуда не тороплюсь. Да и пунктирчик весело мелькает на разделительной.
Выпадают волосы? DUCRAY ANAPHASE - доказанное действие
Ну-ка! Проверим! Дёргаю рычаг, машина стремительно набирает обороты, хотя дорога здесь не ахти какая. Оторвался от хаммера буквально на метров тридцать, но тот с лёгкостью догнал и пристроился в хвост. Наоборот, плавно сбрасываю скорость, прижимаюсь вправо, к обочине, типа «обгоняй!» Америкосовский внедорожник тоже тормозит. Что за хрень? Еду на шестидесяти! И он! Ускоряюсь: восемьдесят, девяносто, сто, сто десять… Что за игры? Хаммер как приклеенный. Видно, что в нём не один человек сидит, и не двое… Боковым зрением замечаю, что Петер застыл, лицо каменное, губы поджаты.
Решаюсь на последнюю проверку. Указатель поворота - «д. Мочха». Резко ухожу вправо, как будто туда мне и надо. Дорога здесь совсем узкая. Стараюсь не терять скорость, мчу в Мочху. Хаммер туда же! Ёпт!
Деревушка вялая и убогая, почти на въезде кольцо возле магазина с остроумным названием «Магазин». Моя шкода октавия послушно разворачивается у местного супермаркета, побрякивая мелкими камушками по кузову, проседая на волнистом «автобане». Гоню по нитяной дорожке обратно на трассу. Хаммер не отстает, не остаётся в Мочхе. Что за бред? Может, остановиться? Торможу.
- Не вздумай! Гони! – вдруг подаёт голос Петер. Бросаю на него взгляд, лицо заострено, глаза прищурены, скулы напряжены. – Гони, я сказал!
Вот это да! В его голосе опасная жёсткость, решительность, сталь. В его зрачках пульсирует мысль, но не паника. Неожиданно для себя слушаюсь этого юнца, выжимаю скорость. Петер зачем-то начинает застёгивать свою курточку, полностью задвигает молнию на сумке, что висит на плече. Мы выскакиваем на трассу, чуть было не влупившись в фуру. Ёо! Заносит, мотает, выруливаю на полосу. Уфф! Где американец? Здесь.
— Через километров тридцать гаишники должны стоять, — заявляю я.
— Не вариант! – быстро отвечает Петерис и добавляет: — Для меня не вариант.
Парень вдруг по-хозяйски открывает бардачок и начинает перебирать имеющееся там барахло. Я ошалел просто от такой наглости! Мало того, что какие-то хмыри за мной сидят на хвосте из-за него (а из-за кого ещё?), так он еще и распоряжается моими вещами!
— Эй-эй! Ты ничего не напутал, Петя?
— Рули давай! Скоро выйду!
Петер выуживает из бардачка складной армейский нож, который мне друг подарил на день рождения, три презерватива, зажигалку, два фольг-пакетика «Нескафе», ополовиненную упаковку влажных салфеток для машины. Разрывает упаковку презерватива и запихивает внутрь зажигалку, завязывает резинку узелком. Деловито отодвигает диски, страховку, какие-то инструкции. Натыкается на шёлковый платок леопардовой окраски, это баба одна оставила в машине на прошлой неделе, а я всё не могу до неё доехать, отдать. Петер забирает и платок. Всё складывает в сумку и опять плотно её застегивает.
— Скоро будет мост, — распоряжается парень тоном, не терпящим возражения, и отстёгивается. — Там чуток тормозни, выскочу! Если тебе дОроги презики и платочек, диктуй телефон, верну!
— Мне дорог нож! Но думаю, он тебе нужнее… Тебя не убьют?
— Увидим через некоторое время! Ты только сразу газуй, как выпрыгну. Не останавливайся!

— Я до ДПС, за помощью!

— Ни в коем случае!

— Мутный ты парень.

Хаммер, между тем, не отстаёт, расстояние метров двадцать. Скорость приличная – девяносто держу. Вижу, америкос стремительно идёт обгонять. Ни хрена! Хочешь в бочину стукнуть? Выруливаю перед ним на сплошную, он направо, я перед ним. Благо, дорога пустая в такой глухомани! Болтаемся по полотну, дёргаем машинные тела, рвём мотор! Видимо, те, кто на хаммере, тоже не хотят до гаишников ехать! Чуть отстали… И вдруг! Пук! Пук! Бздынь! По моей шкодливой машинке, по её железному бочку чиркнуло. Пук! В лобовом стекле дырка и паутина вокруг! Чёрт! Чёрт! Чёрт! Заднее тоже всё в сетке! Пук! Пук! Машина бахнула задом, клюнула влево, бля-а-а-адь! В нас стреляют! Моя шкода! Моя девочка! Как тебя приложили! Машину тащит в боковой занос, зад трясет, противный стон тормозной системы, клац, клац… Стараюсь удержать руль, не съехать в кювет, так как там обрыв – въезд на мост! Ещё, ещё, девочка моя, потерпи, сейчас! Ба-бах! Всё, вырвало шаровые! Левая часть проседает, скрежет по асфальту, машину разворачивает, носом упираемся в дорожную ограду моста. Хаммер с визгом, с заносом, с хищным оскалом выкручивает вокруг нас, пролетая вперед, дергаясь, останавливается от нас метров шестьдесят, уже на съезде с моста.
— Не *** сидеть! Водила! – орёт мне Петерис. – Грохнут!
Он резко отворачивает козырёк надо мной, хапает пару доков, жмёт на застёжку моего ремня безопасности и толкает к выходу. Мы снаружи. Парень бежит к борту моста, засовывая мой паспорт в задний карман джинсов.
— За мной! Живо! — орёт он, не оглядываясь. Почему мен несёт за ним? Страх! Так как дверцы хаммера тоже открываются! Ёпт! Во что я вляпался? Как же моя машинка? Как же моя развеселая жизнь? К ***м всё катится! Петерис лихо перекидывает ноги через перила, разворачивается ко мне. Я рядом!
— Руку! — требует он, но я гордо перепрыгиваю борт сам, мы на краю! Ёпт! Высота приличная, но вода мутная, значит, глубоко! Фффить! Рядом пролетело! Это опять стреляют? Петер вцепился в рукав моего спортивного костюма. Фффить! Хочу жить! Очень хочу! Прыгаем! А-а-ап…

2.
***
Несмотря на жаркое лето, вода обожгла холодом. Хоп! И глухо! Вокруг только бульки, обрывки тины. Вижу Петера, он, раскинув руки, повис в толще воды. Уходим ниже, ниже… Но соображаю, что нужно плыть туда, по течению, под мост. Хватаюсь за сумку Петера, парящую в водной мути, тяну за собой, как бурлак баржу. Почему он не двигается? Толкаю за куртку вверх! Уф-ф-ф! Свет, шум, кислород ударяют так, что больно, отфыркиваю донную мглу. Разворачиваю Петера лицом кверху, стучу в спину, что есть мочи, уходя под воду с головой. Парень дёргается, кашляет, начинает барахтаться, цепляться за мои плечи. А-ап! Ещё воздуха и под воду! Отталкиваюсь от водной гущи, влеку за собой этого латышского петушка! Будь он неладен! А парень как-то неловко гребет, как будто лениво, не особо старается! Да ещё замечаю, что вода совсем грязной стала, с одной стороны аж коричневые разводы.
Выныриваю. Воздуха! Вниз! Толкаюсь и тяну Петера дальше. Нас увлекает по руслу дальше, за мост. Вновь выныриваю, оглядываюсь. На мосту трое. Один машет рукой, показывая на нас, другой с оружием, пистолет. Ффиють! Совсем рядом брызгает пуля! Я опять вниз. Петерис тоже. Отталкиваясь от меня, старается скрыться под водой, но его куртка всё равно отличная мишень! Как бы не убили парня! Прямо передо мной черта от свинца ко дну. Косорукие! К счастью.
К счастью, что и течение быстрое, вода быстро несет нас дальше и дальше! Уже совсем вынырнул, лег на спину, отдыхаю, отдавшись на милость бегу воды. Петер недалеко от меня. Героическое выражение лица у него стёрлось. Видно, что мокрые волосы мешают, залепляют глаза и рот, дышать ему трудно, кожа бледная, но молчит, не охает, не скулит. Плыли долго. Потом Петер сдавленно выкрикнул:
— Там стремина, надо на берег!
И я послушно взял курс за ним. Выбраться оказалось сложнее, чем не утонуть. Здесь течение только мешало. Дно склизкое, устоять невозможно, цепляем друг друга: он меня за руки, за олимпийку, я его за сумку, за волосы. Хватаемся за осоку, что вылезла у берега, тащим тела на твердую землю, буквально ползем. Падаем. Лежим, издыхая. Тут я и рассмотрел, в чем проблема латышского красавца: серые джинсы на левом бедре заплыли коричнево-красным цветом. Он ранен! Надо в больницу! А как это сделать? Ни телефона, ни тачки, ни бэтмена рядом не наблюдаю! Мысль о серебристой шкоде, оставшейся беспомощно и обиженно стоять носом в железный край моста, вывела меня из состояния шока.
— Бляа-а-адь! ****ь! Какого *** ты упал на мою голову! Откуда ты взялся, такой гламурный? Гадство! Машина – всё, что у меня есть! Я пахал на неё два года! Это всё, что у меня есть! Понимаешь? — ору я лежащему рядом телу, наплевав на его мучения из-за простреленного бедра.

— А у меня жизнь – это всё, что есть, — хрипло отвечает Петер. — Не вой! Будем живы, верну тебе железяку!
— Будем живы? — дёргаюсь я в его сторону. — Это ещё не всё? В нас ещё кто-то стрелять собирается?
— А ты как думал! Эти же! Сейчас прискачут сюда! Надо драть, — морщась, парень садится, прихватывает руками тело возле раны. – Собаки у них нет, поэтому надо хотя бы от берега подальше отойти, здесь в два счёта найдут!
— И как ты будешь драть? — истерично интересуюсь я.
— Ты меня потащишь!
— Ни хрена себе! Ты мне кто? Сын? Друг? Невеста?
— Выбирай сам, мне по ***, как ты меня назовешь!
— Может, ты преступник, а эти хорошие люди тебя обезвредить хотят?
— Ага! И тебя такого непричемного заодно!
Петер открывает молнию сумки, осторожно переворачивает и, придерживая нутро, выливает водицу. Достает леопардовый платочек, быстро, пальцами «причесывает» волосы, сворачивает их в узелок, сверху обтягивает голову платком, как банданой. Потом парень подгибает здоровую ногу и тяжело, с мученической гримасой на лице, поднимается.
— Ты можешь, конечно, остаться! Но не думаю, что они будут разбираться, ху ис ху. Надо торопиться…
Блин, он прав, конечно! Да и неужели я его оставлю? Раненого? Это как-то подло! Выясним позже, что он за фрукт. Да и машина, действительно, менее ценна, чем жизнь. Даже если это не моя жизнь.
Поднимаюсь, кроссовки весело хлюпают речной водой. Мой козырный финфлеровский спортивный костюмчик мышиного цвета с синими вставками выглядит, мягко говоря, печально. Подхожу к Петерису, обхватываю его через спину, тот закидывает мне руку на шею:
— Ну… Погнали! — стараюсь я взять бодрый тон. — Нет ничего романтичнее погони!
— Ага! Бронепоезд «Петропавловск» отправляется к чертям собачьим! - так же бодрясь, подхватывает этот поганец, из-за которого вся эта ***ня заварилась. Мы двинулись вглубь леса, по папоротникам. Из-за такой растительности вероятность, что преследователи обнаружат путь нашего отступления, резко возрастала, так как за нами, действительно, как за бронепоездом или танком, оставалась проломленная дорога. Если быть внимательным, заметить можно. Минут пять мы уверенно шли, с трудом переваливая через упавшие деревья. Петер молчал, сжав зубы, расширив ноздри. Шли довольно-таки быстро, но с каждым новым шагом, с каждой новой прогалиной или бревном Петер заваливался сильнее, дыхание стало тяжёлым. Лицо моего нечаянного знакомца приобрело землистый оттенок. Глаза помутнели. Пальцы всё крепче, все отчаяннее вцеплялись в мою шею. Ему нестерпимо больно.
— Петер! Надо остановиться! Если ты брякнешься без сознания, я не смогу тебя утащить!
— Ещё немного, ещё дальше и перетянем, … посмотрим… пф-ф-ф!
— Герой ****ый! – отрываю его от себя. Подставляю спину: — Садись! Так будет быстрее! Осторожнее!
Петер без кривляний устраивается у меня на закорках. Правую ногу я крепко обхватываю рукой, а вот левую – осторожно придерживаю за колено. Не очень удобно! Парень провисает слева, это утяжеляет шаг. Но ему тоже больно: удерживать простреленную мышцу в напряжении – не сахар! Тем не менее мы двинулись и двинулись намного быстрее, не бегом, конечно, но скорость хорошая. Я вспомнил, как в армии марш-броски на двадцать с грузом ходил, как к соревнованиям готовились, таская друг друга по дорожкам высокогорной базы. Отвлечься! Не думать, не анализировать, не фантазировать! Раз, два, раз, два… Нужно углубиться в работу мышц и нервов. Раз, два, раз, два… Автоматически, не жалея себя, не хныча, не ворча. Правильно ставить ногу, чуть пригнувшись, дышать: нос-рот, нос-рот… Если гнать всякие мысли о жизни, о машине, об этом парне, о так неудачно начавшемся отпуске, если сосредоточиться на шаге, на движении, на дыхании, то будет легче, эффективнее… Часто пропускал царапающие по лицу ветки. В тени деревьев повылезали комары да мошки, и я для них был легкой добычей: руки заняты, лицо потное, разгорячённое. Петер стал этих летающих тварей от меня отгонять, поглаживая правой рукой мне лоб, щёки, шею. Думаю, что мы так с пару километров прошагали.
— Тпррр! – командует ездок. — Падаем здесь! Коняшка в мыле, всадник в скуке, требует привала!
Эти слова нисколько не обидели меня. Я действительно устал, в мыле. Отпустил его прямо посреди леса, не выходя на опушки, на просеки, на полянки, чтобы оставаться в тени, под прикрытием кустов и папоротников. Несмотря на то, что день клонится к завершению, жара еще не спала. Сам падаю на землю, приваливаюсь к берёзовому боку. Так и просидел бы… пару лет! Ноги ноют, давно их так не напрягал. А в голове пусто, гулко бьётся единственная мысль: «Это со мной происходит?»
Глаза закрыл. Блаженство. Вокруг царственный лес с какой-то своей тайной жизнью: шептание крон, стрекотание крылатой живности, щекотание кожи травинками и паутиной. Наверное, где-то и рассудочные животные бегают, подсматривают за чудными людишками, которые решились на безумную прогулку по их дому. Слышу: «Тсш-ш-ш…». Открываю глаза, а Петер со спущенными джинсами сидит и влажными салфетками из моего автомобиля протирает рану на бедре. Бросились в глаза диковинные плавки героя – это стринги? Капец! Серебристая тряпочка обхватывает только само орудие, стыдно даже смотреть. А Петеру ни хрена не стыдно, он морщится, шипит от боли, но не стонет, не жалуется.
— И что там у тебя? — спрашиваю я.
— По касательной, кость не задета. До свадьбы заживет!
— Да, но если не зашить, то может залихорадить! Заражение опять же! Да и заживать будет долго, действительно, до свадьбы.
— Ничего… Как-нибудь перетерплю!
Петер вновь роется в сумке и достает оттуда маленькую фляжку. Раскручивает пробочку. Вбирает побольше воздуха и плескает маленькую порцию прозрачной жидкости на рану. Он тут же закрывает левой рукой лоб и глаза, закусывает нижнюю губу. Представляю, как ему больно, ибо запахло водкой. Петер задышал ртом часто и громко. Ползу к нему, забираю салфетки из его рук, промакиваю вокруг раны. Мягко толкаю парня на спину, чтобы лёг. Сам оглядываюсь. Ага! Вон просвет! Встаю, хотя ноги ещё гудят, пробираюсь на полянку. Есть! Срываю верхушки белёсых жёлтеньких цветочков полыни и синенькие мелкие соцветия вербены, бегу к Петеру, запихиваю зелунуху в рот, слегка зажёвываю, сминаю зубами так, чтобы сок мог истекать. Выплевываю горькую кашицу в ладонь и прикладываю прямо на длинную рану ноги Петера. Тот вдруг вцепился мне в волосы. Больно ему! Поверх травок положил предпоследнюю влажную салфетку и велел раненому снимать бандану. Конечно, платок маловат, но два раза обернуть и потуже затянуть хватило. Теперь надо подождать, когда травки антисептические и обезболивающие начнут действовать. Надо полежать. Решаюсь и прикладываюсь к ценной фляжке, делаю большой глоток водки, закрываю, убираю обратно, в петенькину сумку. Мимоходом замечаю, что в сумке есть запаянный темный пакет, мой нож, связка ключей, шоколадка-сникерс, расчёска, длинное тельце плейера с воткнутой ниткой наушников, какой-то тюбик, маленькая коробочка, ну и презервативы, кофе, зажигалка. Вытаскиваю зажигалку в презервативе, разворачиваю, кладу на место, которое обогревает луч солнца, пусть сохнет, так надежнее. Ложусь на землю, под папоротники рядом с Петерисом. Надо отдохнуть. Лежим на спинах, грязные, мокрые, злые, смотрим в небо через лиственный купол.
— Друг мой! — завожу я беседу. – Не хочешь ли ты мне рассказать предысторию этого милого положения, в котором мы сейчас пребываем? Согласись, резонный вопрос?
— Резо-о-онный! Но ответы на некоторые вопросы не знать безопаснее…
— Что уж может быть опаснее ещё? Колись давай! Беглец!
— С чего начать?
— С начала. Кто ты на самом деле?
— Я же вроде представился. Зовут меня Петерис Мелис, урожденный города Рига, но гражданства Расейского. Учился здесь, в питерском универе, тогда же и начал работать в модельном агентстве, а где агентство там и служба эскорта. Э-эй! Не надо нос воротить! Деньги сами по себе почему-то мне в карман не хотели идти, а устроиться в приличное место невозможно со специальностью «психология-конфликтология». Да и ходить на нудную работу, отсиживая заднее место, не моё!
— М-м-м… Лучше заднее место не отсиживать, а подставлять, — не удержался я.
— Это типа ты сейчас презрение демонстрируешь? Ну-ну… Ты просто в этом ничего не смыслишь! Пока! А я неплохо жил какое-то время… Работы моделью было всегда больше, нежели интимной службы. Много фотографировали. В клипе одной профурсетки снялся. Однако аппетиты приходят во время еды, да и деньги понадобились вдруг. Однажды предложили мне заработать за интим-услуги намного больше, чем обычно. Намного больше. Настолько, что этого хватит, чтобы завязать с этим ремеслом. В общем, есть один крутой дядька. Он, с одной стороны, депутат, а с другой стороны, типичный бандюган. Держит всякий махровый бизнес в Питере, под ним бордели половины города. При этом рьяно лоббирует все эти идеи о запрете гомосексуализма. Короче, мужик везде преуспел: и в законах, и в преступлениях. Некто решил свалить нашего пострела. Вышли на меня. Люди серьёзные, авторитетные. Пообещали не только деньги, но и защиту, хотя честно заявили, что из города придётся потом уехать, сказали, что помогут. Что надо было сделать? Меня показывают этому хрену, я вытанцовываю перед ним, у того текут слюни. И они текут! Он покупает меня, везёт к себе. Я удовлетворяю все его примитивные желания, распаляю на непримитивную кроличью похоть. Депутат доволен и лоснится, делает мне всякие милые признания, закатывает глаза и прочее и прочее. Но он не знает, что я все это снимал. Мои заказчики снабдили меня нужной аппаратурой. Самое сложное было уйти из этого дома с записью. Дядька – не дурак, служба безопасности тоже: телефон проверяют, а другую аппаратуру просто не допускают. Как я ушёл – не буду тебе рассказывать, но способ вынести маленький телефончик у меня есть. Но я думаю, что после моего ухода служба безопасности этого Хабарова обнаружила записывающее устройство. Обнаружила слишком быстро, я не успел уехать в город. Ну и вот… мы здесь.
— Это ты в машине с телефона запись компромата высылал заказчикам?
— Совершенно верно!
— А Хабаров - тот самый скандалист, что устроил акцию «Белые ночи без голубых»?
— Наверное! Не слежу за городскими новостями…
— Хабаров гонится, чтобы забрать запись, но уже поздно. Он это знает, как думаешь?
— Думаю, что ещё не знает.
— Если он тебя находит, ты даже запись отдать не сможешь! Телефон-то выкинул! За фига?

— Чтобы не отследили. Мы так с заказчиком договорились.

— Что же сейчас делать? Нужно к твоим заказчикам обращаться за помощью. Они же обещали.
— Не парься! Главное, добраться до города. Плохо, что с тобой так получилось. Ну… Скажешь правду, что ты тут не причём. И не говори, что историю с компроматом знаешь…
— Мда… Ну у тебя и жизнь!
— Не хуже, чем у тебя! Тебе даже вспомнить будет нечего через двадцать лет своей преснятины!
— Да уж, жопу не продавал! Вспомнить нече… — бах, получаю в кадык ребром ладони. Ёоу! Сгибает пополам, больно так, что глаза из орбит вылазят! Дыхание перехватило, хрип, сип, даже кашлять не могу! Рот беззвучно открывается и закрывается, муть в голове, из глаз слёзы поползли. ****ь, я подыхаю! На дне горла адский кол вбит, руки непроизвольно к шее дернулись, чтобы этот кол вытащить. Но руки кто-то перехватывает и толкает меня навзничь, стучит по груди, потом что-то на губах образовалось, и тёплый воздух раздвигает горло… Пф-ф-ф… Смог выдохнуть, состояние полуобморочное. Чувствую, как уже холодный воздух попадает в лёгкие, как жизнь возвращается в кровь кислородной энергией. Состояние близкое к счастью, жив… Но двигаться почему-то трудно.
Ещё через некоторое время совершенно пришёл в себя, глаза открыл. Прямо передо мной фиалковые глаза с насмешливым прищуром. Прямо в меня пряный запах. Прямо на мне голоногое тело лежит почти полностью. Светлые волосы, что свисают сосульками, щекочут мои скулы. Осознаю весь этот комплексный набор на себе, и бешенство охватывает меня снизу доверху. Рычу, сжимаю парня за плечи, переворачиваю его, кидаю свою тушу на его тельце. Я в ярости:
— Ах ты, пидор гребаный! Сопляк! Ты? Меня?
— Похоже, сейчас ты меня! — весело заявляет Петер, хотя замечаю сквозь залитые гневом зенки, что парню как-то невесело: сжал челюсти и подбородок затрясся мелкой дрожью. Ах, да! У него же нога простреляна! Поспешно слезаю с него. Петер шумно выдыхает, а я шумно ругаюсь:
— Ты офонарел? Я тебя на себе пру! А ты! Я же тебя, клопа, за это убить могу! Ты не соображаешь?
— Я тоже могу. Надеюсь, ты это понял. Но не гунди, таких планов пока не было, хотя если сильнее ударить, то щитовидный хрящ сломать можно запросто, забудешь, как дышать. А я так… легонько… и даже удовольствие успел получить!
— Какое удовольствие? — ошалело спрашиваю я, склоняясь над парнем. А он вместо ответа вдруг теплым пальцем мне по губам проводит и улыбается. Пидорас, одним словом! Он же воздух в меня вдыхал! Типа целовал меня? Тьфу! И я действительно сплевываю и поспешно вытираю рукавом свои губы, откидываюсь обратно на спину.
— Не смей больше прикасаться ко мне, Петенька!
— Дурачок! Не знаешь, от чего отказываешься! – и даже по голосу, не видя его, понимаю, что он лыбится. Доволен собой, паршивец голоногий! Лежит здесь посреди леса в серебряных стрингах и в серебряной куртке, медведей пугает.

— Я тебе всё сказал! — ставлю я жирную точку.

— Молодец! Я вот думаю, что нам, наверное, двигаться как-то нужно дальше. Скоро темнеть будет. Шансов, что мы выйдем к людям сегодня, всё меньше.

— К людям - это куда? Ты, очевидно, неплохо знаешь эти места.

— Неплохо знаю! Мы идем обратно, на север, то есть можем выйти в деревню Мочха. Если же повернем на запад, вниз по течению речки должна быть деревенька Паклюка. Сколько идти, не знаю. Здешние лесные тропы и приметные места мне неизвестны. Как бы мимо деревень не пройти!
Привлекайте тех, кто находится рядом и готов к покупке
— Что если нам повернуть назад к реке и спуститься по ней? Или, наоборот, подняться и выйти на дорогу? А там попутка?
— Нас там, скорее всего, ждут. Пойдем в Мочху!
Петерис тяжело поднимается, садится, тянется за джинсами. Выуживает из них мои документы – паспорт, водительское, здесь же банковская карточка, талон техосмотра. Он передаёт всё это мне, а я складываю мокрые бумажки и вымытый пластик в его же сумку. Интересный он парень, я не догадался доки из козырька забрать, а он живо сообразил.
Помогаю Петеру встать, и мы в четыре руки исполняем пьесу «Натягивание мокрых джинсов на простреленную ногу и на задницу в стрингах». Вокал дуэтом в виде шипения с его стороны и пыхтения с моей. Потом Петер снял куртку-ветровку, вывернул её наизнанку темно-зеленым подкладом наружу, надел. Я повесил на плечо сумку, и мы вновь ринулись в путь – на север.
Правда, ушли недалеко. Медленно пересекли полянку, где я рвал травки, вступили в чащу и Петер встал как вкопанный.
— Тссс… — просипел он мне и присел на здоровой ноге. И я услышал! Голоса! Оттуда, со стороны поляны, откуда мы только что ушли. — Чёрт, мы там салфетки кровавые побросали! – шепчет мне Петер.

— Уходим! — почти беззвучно отвечаю я и тащу за собой вглубь чащи, вцепившись за его предплечье.
3.
Бежать по лесу трудно. Намного труднее, когда надо бежать бесшумно, это не получается в принципе. Еще труднее, когда рядом бежит гламурный жопокрут, раненый и вымотанный болью. Но он бежит. Линия рта жестко разрезает совершенное лицо. Бежит практически профессионально, пригнувшись, лбом вперед, руками отбивая лапы деревьев, как будто в пейнтбол играет. Конечно, я быстрее, я тренированный, я не раненый. И это хорошо, что быстрее. Первым до оврага добежал, чуть не сорвался вниз. Изгиб рельефа совсем незаметен, из оврага тянутся кусты. Еле удержался на краю. И тут же в меня бухнулся Петер, он бы точно сорвался. Я же успел ухватить его за туловище.
— Вниз! Осторожно! — шепчу я. И мы, придерживая друг друга, медленно, так чтобы не покатиться и так, чтобы не наследить земляной дорожкой, спускаемся на дно. Здесь сыро, густые заросли ивняка и еще каких-то кустов. Мы подались вправо, продираемся по дну впадины, я иду позади и бережно выпрямляю ветки и высокую траву за нами. Петер показывает в сторону. Там камень нависает над краем оврага, под ним что-то вроде ниши. Мой раненый друг осторожно огибает колючий куст шиповника, который вырос почти из ниши, ныряет туда. Да, его не видно даже мне! А сверху тем более! Я к нему. Чёрт! Для меня, борова, места тут маловато. Прижимаюсь к Петеру, пыхтим, устраиваемся. Он раненую ногу из ниши вытащил, а меня на себя опрокинул. Локоть упирается ему в грудь, башка в камень, я как атлант твердь неба держу собой.
— Ты проткнешь меня своим локтем! – шипит Петер. – За шею руку заводи. Не съем!
Ну, вот придурок! Зачем он это сказал? Не думал, не чувствовал пикантность позы, теперь думаю и чувствую! Двигаю рукой, завожу за его шею, обнимаю, расстояния между телами не осталось, голова камень уже не подпирает. Короче, лежу на нем. Только его перевязанная нога из ниши выглядывает и прижимается к моему бедру. Но джинсы у него неприметные, не должно быть видно. Лежим. Сначала тяжело дышали друг в друга, потом затихли, только сердце предательски стучит у обоих. Шум над нами, хруст веток!
— Эй! Горыныч! Осторожно, тут овраг! — совсем близко хриплый мужской голос.
— Да! Я чуть не свалился! — голос издалека, откуда-то справа. – Но мне кажется, что они туда побежали!
Еще быстрые шаги прямо над камнем. Сверху посыпалась земля.
— Черт! Тут не спуститься! — третий голос, этот кажется более молодым.
— Если бы они сюда побежали, то мы бы услышали, как они падают!
— Ты латыша не знаешь!
— А ты знаешь?
— Да кто его знает? Куда дальше-то?
— Надо переправляться туда! По-любому они в Мочху почесали. Хотят до темноты добраться, а там угонят что-нибудь…
— Эй! Горыныч! Остальные-то едут? Что сказали?
— Да! — голос издалека, но слышно отлично. — В Паклюке их уже поджидают. Капитан сказал, что послал людей в Мочху и в Кандеевку. Так что давайте перебираться, тут до Мочхи пять километров. Сюда идите, тут спуск вроде поудобнее!
— Блин, разве можно людей в лесу найти! — в сердцах произносит молодой.
— Найти сложно, а вот загнать в нужное место можно. Факт ведь, что в Мочху ползут! Кто, интересно, из них ранен?
— Мне интересней, кто второй? — голоса двинулись в сторону.
— Мда… Круто они с Хабаровым! Я почти в восторге!
— При себе держи восторги. Горыныч! Ты уже переправился? Ты где?
— Сюда идите! — совсем далеко.
Голоса еще были слышны какое-то время. А мы лежали, не шевелясь и почти не дыша, только животы асинхронно вздымаются. Мне тепло, не знаю, как Петеру! И еще пахнет от него, конечно, приятно. Лежал бы и лежал! Даже страха нет, под камнем и на «камне» (Пётр – по-гречески «камень»). Значит, преследователи думают, что мы с Петером подельники? Интересно, куда они мою машинку дели? А парня они называют латышом! Значит, знают о нем многое? А этот Горыныч сказал про какого-то капитана? Речь о полиции? «Ищут пожарные, ищет милиция, ищут фотографы в нашей столице, ищут давно, но не могут найти парня какого-то лет двадцати…» - вспомнилось мне тут же стихотворение из детства*.
— Пит! А сколько тебе лет? — решился я задать очень важный вопрос.
— Уже совершеннолетний! — интимно шепчет он мне в ухо.
— А точнее?
— Двадцать шесть. Уже можно! — и, гад, сжимает мне ягодицу. Его-то рука на мне лежала всё это время! Я дергаюсь и головой о камень! Ёо-о-о! Падаю обратно на этого паршивца, лбом ему в грудину. Тот ржет! Сотрясается, гад! Придурок! Начинаю выпутываться из его объятий, выбираться из этого укрытия. Злюсь! Колючий кустарник, издеваясь, царапает мне лицо. ****ь! Всё против меня! Вдруг Петер крепко схватил меня за ногу:
— Тс-с-с-с… Змея
Я замер, сердце в пятки. Всегда знал, что у меня офидиофобия! В панике озираюсь, а-а-а! По дну оврага действительно ползет зигзагом змея длиной с полметра с закругленной головой, щелеобразными мертвыми глазками, чёрной неровной полосой на мерзкой спине. Что делать?
— Не шевелись! – шепчет мне Петер. А сам здоровой ногой вдруг спихивает довольно-таки крупный камень, прямо перед носом гадюки. Змея резко скручивается в кольцо, головку втягивает в центр этого адского блина. И раз! Бросается с разинутой пастью на камень! Бам! Носом в твердое. Отбрасывает! Тварь шипит, дергается, опять сжимается в кольцо и атака! Бам! Опять носом в камень. Бешенство и раздражение твари на каменюку беспредельно. Она готова биться с ним и дальше! Я заворожено смотрю на этот триллер, в третий раз змея промахивается! Капец! Но меня толкают в коленку! Петер:
— Давай, на меня и наверх!
Парень становится на одно колено, прислоняясь к склону оврага. Теперь я соображаю быстро. Правой ногой становлюсь ему на плечо, левую руку на камень, правой за траву. Отталкиваюсь, подтягиваюсь. Хоп, я наверху! И сразу протягиваю руки вниз, Петер обхватывает мои запястья, я его и тащу тело вверх. Тяжело, но парень помогает ногами. И вот наверху. Смотрим вниз. Гадюка всё еще борется с камнем! Вот ведь тупое пресмыкающееся!
— Уходим! А то еще переключится на нас! — командует Петер, и мы почти бегом удаляемся от оврага.
— Куда мы теперь? — спрашиваю парня.
— В Мочху нельзя! Идём обратно. К реке!
— Скоро ночь!
— Будем ночевать в лесу! И пойдем восточнее! Может, выйдем ближе к дороге!
— Нужно перейти дорогу на ту сторону. И ночевать где-то там.
— Если успеем!
Петер заметно припадает на левую ногу, но идет достаточно резво. Мы добираемся до знакомой полянки и сворачиваем на восток. Жаркое небо сереет: вот-вот, и начнет смеркаться! Время позднее, и хотя ночи ещё коротки, но темное время уже есть, не июнь. Лес заливается трелями какой-то старательной птицы, перестуками дятлов и кукушиным уканием. Мы миновали лиственную полосу и вышли в ельник. Здесь практически нет травы, но мелкие елки стоят слишком часто, слишком близко друг к другу. На всё еще мокрой одежде оседают сотни сухих иголок. Слышу, Петер, отряхиваясь, матерится по-черному! По мордашке лапником получил?
Ельник был какой-то бесконечный! Когда он неожиданно закончился, мы даже остановились в одинаковых позах, упершись руками на коленки. Опять тяжело дышим. От кислорода уже мутит! Столько я его давненько не кушал! Мы с тупым взглядом, не веря собственным глазам, уставились на некое деревянное сооружение, находящееся на опушке, куда мы вышли. Домик не домик, что-то типа зимника – небольшой сарайки, но с жестяной трубой на крыше. Переглядываемся. Понимаем друг друга без слов. Надо посмотреть, что за хибарка. Может, здесь переночевать?
Подкрадываемся к сарайке, обходим на цыпочках, прислушиваемся. Никого. Заглядываем в косое оконце. Темно. Скрипим дверью. Пусто. Внутри домика нары, в углу какие-то палки, чурка под рубку дров, валяется ржавый обух от топора, стоят грязные бутылки из-под водки, тут же разломанный на мелкие части мангал, несколько кирпичей.
— Ну что? Остановимся здесь? — весело спрашивает Петер и смотрит на свои часы. — Не пять звезд конечно… Но время 23.04. Мы как раз к ужину!
— Может, попросить другой номер? Здесь вид из окна дурацкий, — вторю я.
— Это завтра! Давай-ка костерчик соорудим! Проверь зажигалку! Высохла? А я там у леса какие-то грибы видел, пойду, срежу…
И мы разместились здесь. Успели до полной темноты. Зажигалка не подвела! Чиркнула, и робкий огонек подпалил желтую газету «Из рук в руки» четырехлетней давности, которую кто-то предусмотрительно нам оставил, а потом и костерчик живительно затрещал. Дым уходил в жестяную дыру на крыше этого необыкновенного «отеля». Жар заполнял наши временные апартаменты. Мы, наконец, сняли кроссовки, носки, соорудили из железок мангала держалки для них. Петенькиной курткой завесили оконный проём. Свою олимпийку я тоже подвесил на гвоздь, что был вбит в стенку. В центр костра поставили кирпич, на него сложили жариться красавцы грибы. Я велел Петеру снимать джинсы, чтобы перетянуть рану заново. Его серые джинсы тоже повесили на гвоздь, они слишком узки, рану тревожат. Супер! В лесной чаще, в медвежьем углу, в покосившейся хибарке расхаживает парень в чёрной майке и в серебристых стрингах. Ещё и задом ко мне поворачивается! Стриптизёр хренов!
Мы осторожно развязали платок, убрали кроваво-зеленую полынную массу с коричневой салфеткой. Я смочил оставшуюся салфетку водкой и не без удовольствия промыл рану вновь. Петер стоически перенёс, не пискнув. Леопардовый платок повесили сушиться, а я ножом взрезал белую мягкую подкладку своей финфлеровской курточки, сделал две полосы. Завязали ногу. Потом ели жареные грибы. Без соли – мрак! Но есть хотелось так, что слюнями можно захлебнуться было! На десерт – сникерс! Вместо компота – большой глоток водки! Оставили антисептика на дне, чтобы завтра еще раз рану обработать.

Рай! Тепло, темно, в желудке шоколад с водкой, рядом стриптиз! Вот это жизненный поворот! Эк меня угораздило!
— Пит, а тебе не кажется, что нас ищет полиция?
— Возможно! У Хабарова свои люди везде…
— Ты думаешь, что всё это может хорошо закончиться?
— Предпочитаю об этом не думать!
— Будем спать по очереди?
— Нет! Это глупо. Нас ночью не будут искать. Заведу будильник часов на пять. Встанем раньше и сгинем отсюда. А костер пусть гаснет…
Он двигается к краю нар, к самой стенке, устраивается на правый бок, больной ногой вверх. Хлопает по деревяшке рядом с собой!
— Иди ко мне! — нарочито томно, облизнув губы, призывает меня.
— Надеюсь на то, что я не в твоем вкусе, Петенька!
— И не надейся!
— Пит, обещай, что не будешь… э-э-э… это…
— Любить? Целовать? Трогать?
— Ну… в общем, ты понял!
— Хорошо, обещаю. Но отсосу точно! Сыграем ролевуху: типа тебя в член гадюка сегодняшняя укусила, а я тебя спасаю!
— Ты идиот?
— Иди спать уже, гомофоб!
Ложусь рядом с этим болтуном в стрингах. Он по-хозяйски устраивает мою руку под свою голову, двигается ко мне вплотную, прижимается, обвивает меня своей рукой. Начинаю вякать, а он прерывает:
— Хватит уже! Так теплее! Всё, дрыхни! Я устал, как собака. Ты же не думаешь, что у меня что-то еще в причинном месте ожить может после такого дня?
Ну… Я и замолк. Рядом действительно теплее. Я даже повернулся к нему и тоже обвил рукой спину, ногу протиснул меж его голых конечностей. Парень уткнулся мне в ключицу и засопел. А я долго не мог. Карусель в башке, все тело ноет, да еще и этот ароматный мальчик рядом. Рассматривал его лицо, осторожно провёл по его спине к заднице. Ягодицы упругие, круглые, холодные. Наверное, приятно, когда что-то тёплое зад прикрывает? И оставил там свою ладонь, грею…
Мысли наскакивают друг на друга, бьются о мой лоб. Но одна самая упертая, как та гадюка – носом о камень: «Это приключение, этот смертельный риск и эти холодные ягодицы я буду вспоминать и через двадцать лет своей преснятины».
4.
***
Назвать сном моё состояние этой ночью можно с большим трудом. Оказывается, спать без подушки и без одеяла почти невозможно, изнежены мы цивилизацией. Тем удивительнее, что Петер уснул быстро, буквально вырубился. Как будто он привык спать в таких условиях! Я же грезил о душе, о приятном прикосновении к голому телу чистых простыней, о пружинящем матраце, о тяжёлом одеяле, которым можно укрыться от нудящих комаров. Как он спит? Да ещё и мысли эти тоже, как комары: их отмахиваешь, а они возвращаются!
Мысли превращались в сны. В конце каждого короткого блокбастера в меня стреляли, я просыпался, воскресал и усилием воли начинал думать о другом. Потом опять сон, и опять выстрел. Синусойда ночи вымотала больше, нежели дала роздых. Последний, уже утренний сон был, наиболее бредовым. Там в меня стреляла Дашка. Я даже кричать во сне принялся! А Дашка подбегает ко мне, умирающему, гладит по лицу и шепчет:
— Тише, тише… всё хорошо, тише, тише, мой хороший…
Дашка начинает меня успокаивать своими губами по подбородку, по щекам и в губы! Как? Она же мне дочь! Ужас! Но целует нежно, губы холодные, глаза даже в темноте сиреневые. Стоп!
— Петер? — с силой отталкиваю от себя присосавшегося юнца. — Идиот! Кто тебе позволил?
- Вот, так и делай людям добро! – недовольно, но с улыбкой пробурчал Петер. – Ты орал мне прямо в ухо! Я тебе помог, а ты!
— Я же сказал, не прикасайся ко мне!
— Интересненько! Тебе, значит, можно всю ночь мять мою задницу, а мне «не прикасайся!»?
— Я? Мял? Задницу? Что ты несёшь?
— Ой! Только не надо сейчас сочинять, что тебе что-то там снилось, что без сознания, что не помнишь… Я, можно сказать, ночь не спал из-за этого, терпел!
— Идиот! — это всё, что я мог ему ответить. Я раздраженно слезаю с нар, натягиваю носки и кроссовки. Пойду наружу, проветрю мозги и отолью! Бросаю этому педику, выходя: — Одевайся! Светает уже!
Утро зябкое, сизое, притихшее. Отлил в сторонке. Решил умыться, трава широкая, сочная, мокрая от росы в центре опушки. Провожу рукой, набираю природной сладковатой влаги, освежаю лицо. Продираю всё ещё слипшиеся и опухшие от вчерашних приключений глаза. Вдруг вдали человеческий крик, что кричат - не разобрать, но на него последовал отзыв. Люди в той стороне, откуда мы вчера пришли. От Мочхи лес прочесывают с утра пораньше? Опа! Да вон там вроде и человечка уже видно! Мать вашу!
Бегу в домик, сумку на себя, нож увидел, схватил, в сумку бросил, олимпийку напялил, куртку с оконца срываю. Шиплю парню, что полуодетым стоит - он штаны только до колен надел и осторожно на рану свою надвигает:
— В ста метрах люди, уходим!
— ****ь! — Петер резко с всхлипом боли вздёргивает на себе штаны, хватает кроссовки в руки, устремляется к двери.
— Нет! Там увидят, в окошко!
Я первый пролезаю в кособокий проём, спрыгиваю. Из оконца показываются сначала руки с кроссовками, потом голова и плечи Петера: — Паш! Прими меня!
Подставляю плечо, дёргаю его, как репку в сказке, он бухается на меня. ****ь, как он босой побежит-то по лесу? Решил, что отнесу его на пару сотен метров на себе, преследователи всё равно в хибарке нашей встрянут! Побежал на восток, туда, где должна быть трасса. Бегу так, чтобы домик закрывал меня от искателей, сразу в чащу, за кусты, за деревья. Петер на правом плече у меня висит кверху задом, молчит. Я его за здоровую ногу обхватил, а он за мою спину руками держится, старается не болтаться. Уф-ф-ф! Он хоть и тощий, но не лёгкий совсем! Да и шаг стал шумный, ветки хрустят, с каждым метром дышу тяжелее, перепрыгивать через поваленные деревья всё сложнее. Результат: запинаюсь таки о какую-то корягу! Бах! Падаю вперёд, успел только левую руку вперёд выставить. Но я-то не ударился, так как упал на босой груз. Петер тоже ни голову, ни позвоночник не повредил, земля в лесу мягкая, укрытая лиственной и моховой перинкой! Но то, что я всем своим весом на его рану пал, это точно! Петер выгнулся в позвоночнике, глаза закатил, губами белыми беззвучно что-то шепчет: то ли Бога призывает, то ли матерится! Как бы не вырубился от боли!
— Петер! — шепчу ему. — Петруша! Прости! Блин! Нужно вставать, потерпи…
Он кивает головой, ползёт за куст и, морщась от боли, начинает напяливать кроссовки на босу ногу. Блин! Носки его взять не успели! Парень влез в обувь оперативно, и мы побежали дальше, пригнувшись и внимательно присматриваясь к рельефу. Свалиться в овраг, запнуться о бревно – равносильно поражению. Петер бежит быстро, но заметно хромая. Терпит, зубы сжал. Ему надо срочно в больницу, и дело даже не в обезболивании и не в уродливости шрама, запросто газовую гангрену в таких условиях схлопотать можно, обеззараживать водкой – недостаточно. Бежим стремительно, к голосам позади не прислушиваемся. Хотя если бы за нами гнались, если бы нас заметили, то наверняка стреляли бы. Пробежали километра-полтора – не меньше. Хватаю Петера за плечо, торможу:
— Нельзя много! А то упадем! Пошли медленно… Оторвались уже.
— Слушаю и повинуюсь, господин тренер.
Только вот, видимо, идти ему тяжелее, чем бежать. Ковыляет, на встречные стволы опирается.
— Давай остановимся, перевяжем, плеснем оставшуюся спиртягу! — предлагаю я.
— Нет. Надо на ту сторону дороги переползти, близко уже. Не слышишь разве?
Я остановился, прислушался. Кроме тяжелого петенькиного дыхания услышал, как где-то промчала машина! Йес! Это придаёт сил! Настолько, что я предлагаю Петеру свою спину, понимаю, что нога его вымотала. Этот гад с радостью соглашается и вновь виснет на мне. На закорках нести человека гораздо легче нежели перевалив через плечо. Петер вцепился, как клещ, и дышит мне в правое ухо. В ухе сразу горячо и мокро. До дороги добрались быстро. Вот он - путь домой! Почему я так обрадовался? До Питера еще километров восемьдесят! Да и что ждёт меня дома? Как вернуть мою шкоду? Ищут ли меня нехорошие люди так же, как ищут Петера? Вопросов больше, чем ответов! Но я всё равно рад, что мы у трассы. Петерис затихает, прислушивается. Да, едет машина. Мы сидим в лесу, скрытые кустами. Промчала газелька. И тишина! Петер машет рукой, и мы чешем через полотно туда, где полагаем, нас не ищут! Или будут искать только во вторую очередь.
Забегаем в лес, продвигаемся еще метров пятьсот дальше в сторону моста, по ходу движения на Питер. Потом мой голубой друг всё же не выдерживает и садится на сваленную березу. Я деловито помогаю ему снять джинсы, отрываю еще подклад со своей олимпийки, с рукавов, плескаю остатки водки на рану. Тряпочкой прикладываю, тихонько протираю. Место ранения опухло, блестит, кровоточит. Нюхаю рану, знаю, что дурной запах – плохой признак. Но вроде ничего, пахнет кровью. Петер предлагает порезать серебряную часть его куртки. Соглашаюсь. Раздираем ткань на полосы. Перевязываем. Нога стала толстой, джинсы надеть трудно, пришлось на штанах надрез сделать. Петер потом еще зажигалку в очередной презерватив упрятал. Как он сказал?
— Надо, чтобы огонь всегда был сухой. На всякий случай! Скорее всего, реку придётся пересекать не по мосту.
После такого продолжительного привала, минут пятнадцать, мы упрямо двинулись дальше так, чтобы не отходить далеко от дороги и чтобы нас оттуда не видели. До моста шли пару километров. А там! Сердце заныло: стоит моя шкода октавия, моя серебряная ласточка, моя послушная девочка! Машину развернули, чтобы ходу не мешала. Шкода притулилась к бортику и призывно пустотой зазывает меня. Я было ринулся! Но Петер схватил меня за руку:
— Стой! Это ловушка!
Из лесу мы следили за мостом минут двадцать. Вдруг видим, едет легковушка – фордик, останавливается около моей шкоды. Оттуда выходит усатый мужичок с ноготок. Идёт к моей шкоде, присматривается, нагибается, заглядывая внутрь. Оп! Откуда не возьмись на мост вбегает человек семь, мужичка схватили, скрутили, что-то кричат ему в лицо. Тот испуганно трясет головой, трепыхается. Вот так и останавливайся с благими намерениями! Факт, мужичок увидел, что машина стоит не по правилам на мосту, заднее стекло разбито, да и беда с колёсами! Захотел помочь… Да. Нас здесь ждут, Петер прав.
Мы поднялись по берегу реки, подальше от моста, за извилину русла. Надо перебираться на ту сторону. Но в мокром потом идти не охота! Петер предложил раздеться и переправиться нагишом. Сказано – сделано! Снимаю с себя грязнущую одежду, всё, вместе с трусами, заворачиваю в ком и запихиваю в сумку. Петер тоже скидывает майку, осторожно стягивает джинсы. Аккуратно складывает и тоже умещает всё в сумке. Потом снимает и стринги, на нём только повязка, на мне ничего. Пялюсь на него так, как будто не видел никогда голых парней. У него всё в паху выбрито! Смотрится, как на веселых картинках постановочного порно. Невольно «ищу» какие-то знаки голубизны. Ничего особенного, никакой мишени вокруг ануса не заметил. И, вообще, сексуальный парень! С трудом отвожу глаза от его стройного тела. Гадёныш заметил это. Задрал руки вверх, покрутился на цыпочках, потом поместил руку на бедро и пошёл на меня вихляющим шагом, пружиня на носочках. Доходит, резко разворачивается, фиксирует какую-то долбанную подиумную позу с обеими руками на ягодицах и вышагивает обратно к одиноко стоящим кроссовкам. А потом ещё нагибается к обуви и долго перевязывает шнурки, выставив свою срамную дырку напоказ. Что за придурок?
— Ну, что? Очи не повылезали? — язвительно спрашивает меня гадёныш, находясь всё в той же оскорбительной для меня позе. — Как я тебе? Понравился?
— Тьфу на тебя! При других бы обстоятельствах въебал бы тебе!
— Хм… Я тебе и в этих-то обстоятельствах не дал бы, а при других тем более! — хохочет белобрысый извращенец. — Давай свою обувь!
Петер перевязывает наши кроссовки, берёт их за шнурки, как связку, и отправляется в воду. Я беру сумку. Пересекаем реку, сначала медленно ступая по склизкому дну, держа руку со шмотками вверху. Потом вплавь на спине: только так можно не замочить вещи. Но я всё-таки чуть не окунул сумку в реку. Замочил один бок.
На другом берегу минут десять подсыхали. Петер нашёл полянку с черникой. Голые беглецы хапнули витаминчиков и напялили сухую одежду и обувь. В путь! Взяли чуть левее, поближе к дороге, чтобы не сбиться с маршрута. Вышагивали достаточно быстро. Никакой погони не ощущали. Примерно через час пути услышали рокот вертолёта. Петер крикнул, что надо прятаться. Залегли под разлапистую ель, пережидаем.
— Тебе не кажется, милый Петруша, что вертолет – это как-то слишком жирно для нас? — скептически вопрошаю я.
— Для нас, может, и жирно, а для Хабарова — пустяк!
— А если твои покровители запустят компромат, Хабаров ведь потеряет интерес к твоей персоне?
— Н-н-не знаю.
— Мне кажется, ему уже будет не до тебя. Надо будет свою жопу спасать!
— Возможно… — как-то неуверенно говорит Петер.
— Так пусть уже делают что-то! — раздраженно заявляю я.
— Ну да, сейчас я голубя почтового поймаю и им записочку напишу! Нет проблем!
— Как меня угораздило с тобой связаться?
— Дурачо-о-ок! — ласково прижимается ко мне гадёныш. — Я тебя отблагодарю!
— Отлипни! — толкаю его от себя.
— Понеси меня, а? И я тебя еще сильнее потом отблагодарю! — вновь наваливается он на меня, и мы пережидаем обратный путь вертолёта.
— Что? Идти не можешь?
— Нам немножечко осталось, хочу напоследок прижаться к тебе, вот и прошусь! — лукаво шепчет мне Петер.
— Немножечко? — делаю вид, что равнодушен к его приставаниям.
— Идем, вернее, ты идешь и меня несешь до пункта ДПС, а это километров семь. Там нам карету подадут!
— Карету скорой помощи?
— Ага!
— То есть у тебя всё-таки есть план? Тогда почапали!
Когда выбираемся из-под ёлки, Петер цепляется и практически прыгает на меня. Чёрт! Совсем обнаглел парень! Но я подхватываю его удобнее, и мы двигаемся дальше. Конечно, я мужик здоровый, тренированный, ныть не приучен. А Петер – мало того, что ранен, так еще и тощ, нежен, ему бы бабой родиться. Ему и краситься бы не пришлось! Кстати, чёрная подводка почти стерлась, теперь на него смотреть не стыдно. Кожа гладкая, губки идеальные, глазки ясные, ресницы пушистые, волосы густые, ноги стройные, коленки круглые, пальцы тонкие, попка… Мда… Всё разглядел. В общем, тащу на себе это симпатичное сокровище. А он меня какими-то анекдотами развлекает, мурлыкает, нашептывает, пару раз в ухо лизнул (тут же был мною сброшен), пару раз укусил за шею (сброшен вторично и обматерён). Вертолет пролетал ещё раз. Мы укрывались от всевидящего небесного глаза с пропеллером в густом малиннике, накрывшись петрушиной курткой, её темно-зеленой стороной. Заодно горсть ягод в желудок отправили. Жрать хочется! Пить хочется! До контрольного пункта шли полтора часа (с учётом отсидок в малиннике и ругани из-за языка в ухе).
На контрольном пункте этой выборгской дороги аншлаг! Никогда здесь такого не видел. Стоит четыре фуры, пара легковушек и даже автобус. Ментов много. Обычно здесь двое пасутся или вообще пусто. А сегодня! Раз, два, три, четыре, пять. Ага! Вон шестой! Чёрт! Машины проверяют. Водилы все выходят с документами, служивые лезут внутрь, шарят, нюхают.
— Нас ищут! – радостно пояснил Петер.
— И чему ты радуешься?
— Ну… Жизнь кипит, люди делом заняты, а не какой-нибудь фигнёй, как обычно!
Мы подползаем ближе, к бетонным заграждениям. Тылом к нам стоит фура, полуприцеп которой обтянут синим тентом. Менты стоят как раз рядом, мирно беседуют с толстым водилой, перебирают накладные, водительское, личные документы. Из-под тента выскакивает молодой гаишник:
— Порядок! Ну у вас там и вонь!
— Так, рыба… — грустно отвечает водитель. — А что у вас за переполох?
— Преступников ищем! — весело рапортует молодой гаишник, но побазарить им не дали. Дело в том, что из автобуса выперли всех пассажиров. Один, в костюме и в галстуке, начал орать: типа он, такой важный чел, торопится, опаздывает то ли на поезд, то ли на самолет, то ли по жизни, а вокруг одни уроды, останавливают, мешаются, подсекают. К недовольному голосу пассажира присоединился еще один возмущенный голос. Визгливое сопрано. У бабы так вообще истерика случилась. Трясет телефоном, угрожает тем, кто в телефоне сидит… Короче, все действующие лица этой мизансцены развернулись и двинулись к этим прекрасным людям с обостренным чувством справедливости и повышенной дозой эгоизма. Петер пихает меня в бок:
— Пора!
Мы на носочках, мы ветер, мы чижи, мы ассасины, мы бесы, мы тени… Неслышно, стремительно, не дыша… Добежали до фуры, задираю синий тент на веревочках, подхватываю за зад Петера, впихиваю, подтягиваюсь сам, он меня за шкирку и подмышку тащит. Легли… Тс-с-с-с… Фура гружёная, тяжёлая, не пошевельнулась от наших прискоков. Мы лежим живот в живот в проходе между длинными ящиками, с мерзким рыбьим запахом. Петер вцепился пальцами в моё тело, лицо сморщилось, подбородок дрожит.
— Задел рану? – шепчу я. Он кивает. Сжимаю его сильно в объятиях. Знаю, это почти всегда помогает, когда чьё-то тело близко, боль как бы растекается. А за пределами этого вонючего склада голоса:
— Во разорались!
— Что за люди?
— Э-э-э, гражданин начальник, ехать-то можно?
— Да! Счастливого пути! И не подсаживайте никого по пути!
— А что хоть за преступники? Из зоны, что ли, удрали?
— Нет. Тут недалеко убийство громкое. Неужели не слышали?
— Не… Не слышал. Откуда?
— Всё, езжайте!
Наш водила обошёл машину, что-то еще крикнул другому шофёру. Хлопнул дверью. Врубил на всю ивановскую радио с аутентичным шансоном и завёл мотор. Тронулись. Мощно помчались по трассе. Всё ближе и ближе к Питеру.
И если еще совсем недавно мысль о доме меня несказанно радовала, то теперь тупая боль в башке:
— Петер! Убийство?
— Не верь им.
— А кому верить?
— Мне.
— Почему я тебе должен верить?
— Поэтому…
И он присасывается к моим губам. Я дергаюсь. Парень забирается на меня, прижимает к полу, к ящикам. Опять находит губы, не даёт дышать. И я измученный жаждой и голодом вдруг начинаю его пить и есть. Пить и есть… Прохладные губы и вкус крови. Пью и ем… Пью и ем… И схожу с ума! Нет, я не был в аффекте! Я понимал, что целуюсь с парнем, но стало так хорошо и так страшно одновременно, адреналин так выстрелил в голову, что я плюнул на все эти оскорбительные вскрики моей нормальной ориентации. Никто не видит! Только рыбы. И те дохлые! И те в ящиках! А я хочу!
Он отрывается от меня:
— Ты мне веришь?
— Верю…
— Я не могу тебе лгать!
— Я верю…
— У нас есть время. Надо отдохнуть.
— Да.
И он отдыхает прямо на мне. Нашёл себе перину! Расслабился, щекой лёг мне на грудь, руки просунул мне под плечи. И что, спит?
А я нет. Я внушаю себе под рокот шестисот лошадиных сил: «Я – рыба. Я, ****ь, пелядь! Моя жизнь в мутной водице закончилась. Этот рыбачок Петруша уловил меня в свои сети, сунул в кипящее масло, залил мексиканским жгучим соусом, вымочил в уксусе. Что сейчас? Обглодает? Кинет псам? Не верь!»

Но тут же отвечаю себе: «Это то, что ты хотел! Тебе послан человек, чтобы ты перестал быть рыбой! Верь ему! Не будь рыбой, будь рыбаком! Будь сильным, не будь мудаком!»
5.

Ехали недолго, с полчаса. Но этого хватило, чтобы пропитаться запахом рыбы. Этого хватило, чтобы поссориться с собственным «я» и вновь помириться. Этого хватило, чтобы одному из нас сладко вздремнуть.
Вдруг машина сбавила ход и вильнула на поворот. Стоп. Петер тут же проснулся, резво пробрался по мне к заднику, тихонечко приподнял тент и высунул нос наружу. Повернулся ко мне и шепчет:
- Фу-у-у… Вроде не патруль! Какая-то забегаловка!
Сбоку, из-за ящиков с рыбой, с улицы послышался голос нашего шофера:
- А-а-а! Брателло! Да, я!.. Я уже приехал в «Автостол»! А ты когда?.. Учти, у меня времени мало, тебя тут дожидаться! Скоропорт везу!.. Когда будешь-то?.. Привёз, конечно! Зачем бы я звонил?.. Ну, всё, жду!
Голос водителя затих, послышались шаркающие шаги в сторону от машины.
- Пошёл обедать! – предположил Петер. – Блин, так хочется чего-нибудь слопать или выпить!
- А если я схожу в эту забегаловку, что-нибудь принесу! Тебе нельзя, опознают по ране. А у меня где-то и карточка банковская есть!
- Ха-ха-ха… Не думаю, что карточка тебе поможет! Но вообще иди! Горячей воды ведь бесплатно дадут! Возьми фляжку и кофе, попроси, чтобы налили кипяточка! У тебя как раз вид бомжатский, дадут бесплатно, жалеючи!
Я соглашаюсь. Чтобы в темноте не просыпать кофе, попадая в узкое горлышко фляжки, беру всю сумку с собой. Прислушиваюсь, рядом вроде никого. Эх, была не была! Резко откидываю тент и спрыгиваю наземь. Оглядываюсь – никого, обхожу машину. «Наша фура» стоит четвертой среди подобных на просторной площадке возле двухэтажного беленого здания с красной надписью «Автостол», а рядом с ней буковки поменьше – «и мотель». В сторонке расположилась пустующая бензоколонка. У крыльца «и мотеля» стоят мужики, курят. Среди них «наш водитель». Двигаюсь назад, обхожу отбойники, делаю крюк – надо, чтобы было непонятно, что я от машин иду. Подхожу к дому сбоку и выруливаю к крыльцу. Курящие дружно замолчали и недоверчиво покосились на меня, такого раскрасивого: в грязнущих штанах, в футболке, что утыкана иголками, замазана смолой, ягодами и кровью. Я небрит, лохмат, с красными голодными глазами. Представляю, что они обо мне подумали!
- Мужики! – просительно, заискивающе обращаюсь к ним. – Угостите сигареткой!
«Наш водила» сердобольно роется в безразмерном кармане и выуживает мятую синюю пачку Winston, протягивает мне. Другой деловито щёлкает зажигалкой, и, прикрывая ладонью огонёк, подносит мне. Класс! Не курил уже вечность! Сутки! Вернее, двадцать один час! Вдыхаю, и знакомое состояние блаженного спокойствия разливается по всем органам моего тела.
- Ты откель такой, мужик? – спрашивает тощий конопатый водила с зажигалкой.
- Из леса вестимо! – отвечаю я.
- Живешь там, что ли? – интересуется наш толстяк.
- Ну-у-у… временно!
- Бомжуешь? Ты смотри, будь осторожнее: тут преступники шарахаются какие-то!
- Да я слышал!
- А что вонь-то такая от тебя?
- Тык, рыбку ловлю, да и запачкался весь в требухе…
Вообще этот разговор меня не очень прикалывает. Курю жадно и быстро, чтобы закончить базар-вокзал. Чувствую, что мужики меня с подозрением разглядывают. Хм, я бы тоже напрягся: чел в бомжеватом прикиде, а прическа-то недавняя. Одежда грязнущая, но издалека видно, что брендовая. Даже петрушина сумка с крылатой надписью Aeronautica Militare – не шухры-мухры, я в этом толк знаю! Около двухсот евро точно стоит! И тут такой бомж стильный! Да и тело у меня не рыхлое, не спитое, не выжженное солнцем, хотя комары подгримировали меня за эти сутки. Зубы опять же целы и белы. Подозрительно!
Докуриваю быстро и направляюсь внутрь кафешки. Тем более что мужики отвлеклись, так как приехала еще одна машина. Водилы замахали руками, приветствуют коллегу:
- О-о-о! Михалыч! ЗдорОво!
Я не насторожился нисколько. Вошёл в упоительно пахнущий зал дорожного кафе, за столами жевали завтрак всего два человека. За прилавком стояла бледная худющая девица с ярко-коричневыми тенями на веках, это смотрелось жутко. Им буфетец нужно назвать «От рассвета до заката». Буфетчица уныло посмотрела на меня и протяжно произнесла:
- Чё надо?
- Кипяточку, девушка, пожалуйста! – залебезил я, глупо улыбаясь.
- Куда налить? – ворчливо ответила добрая девица. Я подал фляжку. Она понюхала внутренность железной посудины, поморщилась, осуждающе мотнула головой и стала цедить кипяток. – И чё вот пьют? И пьют, и пьют, заняться им нечем! А потом ходют и ходют! Вроде мужик здоровый, симпатишный, а пьёт и пьёт… - такое ощущение, что буфетчица какую-то роль разучивала.
Мне наполнили фляжку, и я вытащил из сумки два пакетика кофе. Аккуратно надорвав, стал ссыпать сухие осколочки, стараясь не потерять ни одного маленького кофейного друга. Тощая девица скучая наблюдала за моими манипуляциями.
- Сахару хоть сыпани! – неожиданно предложила хозяйка прилавка. Я чуть не растрогался до слёз от такой доброты неземной. Надо же! Пожалела видать меня! Несмотря на то, что я пью без сахара, сыплю «сладкую смерть» в чудесный напиток. Вдруг Петер сладкое любит! Да и нам сладкое сейчас нужно, это же калории! Я бережно и крепко закручиваю крышку, взбалтываю горячее железное тельце! Демонстрирую довольство и благодарность за оказанный гуманизм! Старательно подбираю слова, чтобы вежливо попрощаться с милой барышней. И пока подбирал выражения и устраивал горячую фляжку в сумку, вдруг услышал с улицы весьма невежливое:
- Ах ты уёбо-о-ок! Надо вязать! Ментам звони!
Я сразу понял, о ком и о чём там речь! Мы с буфетчицей и с двумя посетителями метнулись на крыльцо. Е-е-епонский городовой! Те три мужика-курильщика и ещё один, видимо, Михалыч, метелят моего Петруху. Петер, правда, не особо поддаётся! Несмотря на рану, крутится, ноги вздымает до вражеских челюстей, от размашистых кулаков уворачивается. Да, дерётся недурно! Но противников-то четверо! Особенно старается конопатый, видно, что боец! Как пнет ослабевшего, раненого парня в живот! Петер полетел на землю, хлоп на спину, головой в отбойник. И не шевелится! Чёрт! Его не убили? Мы все бежим на место побоища! Водилы возбуждены, руками машут, слюнями брызгают, делятся историей:
- Вот ведь ****ь! – точно начал толстяк. – Я Михалычу бак притаранил, он у меня за рыбинами затихарен был! Лезем! А там, ****а накарёбана!
- И ещё ведь, сучонок, на нас кинулся! - хрипло каркает конопатый.
- Неслабо он Михалычу нахуярил! Не сломал ничего? – включается кудрявый мужик с сизым носом.
- Зырь! Он же ранен! Это про него менты ****ели! Убийца это! Душеёбец! – утверждает толстяк новый термин.
- А ты, Тоха, случаем его не того?
- Чего «не того»?
- Ну, не грохнул? Чё он лежит, не двигается!
- ****ец! Он сдох? – восторженно заявляет сизый нос, наклонившись над Петером. У меня же сердце закололо и перевернулось. Смотрю на лежащего парня и верю, что сдох.
- Надо это… врача! – испуганно говорит толстяк.
- Светка! Что вылупилась? Айда звонить: и ментам, и докторам! – заорал конопатый и схватил девицу за руку. Они побежали в дом, за ними побрёл побитый Михалыч, обладатель ценного бака. Едоки из кафе тоже испугались, что их солянка остынет. И я решаю действовать:
- Я – бывший врач! – безапелляционно заявляю я двум мужикам и себе, на всякий случай.
Подхожу к Петеру, присаживаюсь на корточки рядом с ним, проверяю пульс на яремной вене. Стучит! Уф-ф-ф! Деловито открываю Петеру глаза, сиреневые кружочки закатываются кверху. Обеими руками ощупываю тело парня, как будто смогу что-либо диагностировать! Артист! - Та-а-ак! Бегите за аптечкой к Светке, у неё есть новокаин, я точно знаю! - авторитетно заявляю я.
Но удалось удалить только толстяка. Тот с готовностью впилил в кафешку. Сизый нос, напротив, подошёл еще ближе, любопытный, блин!
- И чё там? Жив, значит? – разочарованно мямлит этот кровожадный свидетель.
- И жить будет! – резко заявляю я и выпрямляюсь, выбрасывая кулак в эту любопытную челюсть и длинный нос. Мужик отлетел метра на два. Я подскочил к нему и со словами: «Ничего личного!», ударил по голове, так, чтобы мужик вырубился. Другого способа не было! Извини, сизый нос! Подбегаю назад, к Петеру, и легко взваливаю вялое тело к себе на плечо. Я даже знаю, откуда такая сила во мне! Это злость, это концентрация, это сила не только мышц, но и сила мысли: «Мы сутки мучились, я его берёг, и так глупо! Нет! Спасу! Только у меня это получится!»
Петер без сознания, поэтому болтается, бьётся головой и руками мне о спину. Я бегу в лес! Я могу! Я же спортсмен! А хоккей – это что? Реакция, скорость, выносливость, сила удара, командный дух! Моя команда сейчас – Петер! Он мой форвард! Без него никак! Я его защитник! Без меня тоже никак! Мы выиграем этот матч! Мы выгрызем! Бегу через дорогу, вглубь леса, там, метров через двести, поворачиваю на юг, буду бежать вдоль дороги. Знаю точно, водилы и кафешечные за мной не побегут, даже если видели факт нападения на мужика. Они вызовут полицию. Те припрут свиту Хабарова. А там вертолеты, спецназ, оружие массового поражения!

Бегу, минуя бурелом, огибая болотце, продираясь сквозь заросли шиповника. Остановился лишь тогда, когда почувствовал, что Петер дёрнулся и напрягся. Ожил? Осторожно опускаю его на траву. И только сейчас понимаю, как колет в подреберье, там, где печень, как до рези высохло горло, как до спазма не хватает воздуха, лёгкие рвутся от усилий. Валюсь рядом с Петером. Мне тоже нужно ожить! Петер стонет. Глажу его рукой по лицу:
- Тихо, тихо! Мы ушли! Мы доберёмся!
Парень какое-то время лежал, явно восстанавливая силы. Потом повернул на меня голову:
- Ты кофе-то принёс?
Я даже не сразу врубился, о чём тот говорит! Причём тут кофе?
- Доставай! Кофе мне в постель! – вот ведь еле жив, а ещё выкаблучивается! Я развернулся, сел, вытащил фляжку. Отпил сам. Действительно кайф! Словно жизнь вернулась в клеточки всего организма. Балдею несколько минут, а Петер терпеливо ждёт. Потом я подтягиваю его в положение сидя так, чтобы он наклонился спиной на меня, сидящего по-турецки. Передал ему кофе. Ощущаю, как он глотает, как стонет от наслаждения, как возрождается. Выпил до конца. Поднял руку, провел по моему затылку, лбу, лицу.
- Паш, это было волшебно! ты просто супер-р-р-р! – говорит он тоненьким голосом. – Мы ведь кончили вместе?
- Ты чуть жив! А всё идиотничаешь!
- Паш! Обещай!.. – и молчит.
- Что обещать?
- Во-первых, что купишь мне новые джинсы! Эти уже не модные! Во-вторых, что больше ни с кем не будешь это делать! Никогда!
- Чего???
- В-третьих, что бы ни случилось, не выдавай меня им. Лучше брось меня, но не выдавай. Обещай! – последнее он сказал нормальным голосом.
- Ничего не буду тебе обещать! Если честно, ещё не разобрался, зачем я всё это делаю! – ворчливо заявляю я.
- Давай договоримся! Я тебя отблагодарю!
- Ты опять!
- М-м-м… Ты очень испорченный шалун! О чём ты подумал? Я предлагаю тебе деньги!
- Деньги? – у меня получилось расстроенно и обижено.
- Конечно! Но если хочешь… - он вцепляется рукой в волосы, выгибает шею, притягивает меня к своим губам и нежно их обхватывает… Но поцелуй был недолгим, он отпускает захват и говорит: - Сейчас не время! Надо добраться до Питера! Всё там!
Начиная с того момента, как он вчера сел в машину, моё состояние можно охарактеризовать как неудержимо разрастающийся ахуй. Он меня сейчас поцеловал, а я даже не дёрнулся! Как мало нужно человеку, чтобы так круто изменить свои взгляды, свои привычки и свою жизнь! Он темнит, он явно темнит, а я всё равно рядом. Прилип к парню, не могу бросить, не могу выдать. Впечатление, что не я его уношу, вытаскиваю, спасаю, а он. Уносит меня в другой мир, вытаскивает из моего болота, спасает от надвигающейся депрессии и шизофрении.
Долго рассиживать нельзя. Петер похлопал меня по бедру и велел подниматься. Вот паразит! Раскомандовался! Мой латышский друг даже решил идти сам, только держась за мою руку. И он пошёл. Всё-таки он крепкий парень, ковыляет, не шутит, на серых джинсах кровавое пятно стало еще больше, на лбу испарина, а шагает. Молодец! После побега из «Автостола» прошло с полчаса. Значит, туда уже прирулили наши преследователи. Сейчас затрещат пропеллерами, зааукают вслед за нами, перекроют дорогу. Они же понимают, что мы рядом с дорогой держимся, чтобы в город попасть!
В быстром темпе мы прошли пару километров, причём управлял Петер. Потом он нагло спросил, не отдохнул ли я? И когда я пожал неуверенно плечами, молча залез мне на закорки. Теперь он управлял мной с высоты, как погонщик верблюдом.
- Пит! Почему мы идём всё дальше от дороги?
- Высоко сижу, далеко гляжу! Нам дорога не нужна, там сцапают.
- А куда мы идём?
- Увидишь!
- Как долго ещё?
- Думаю, что вот-вот… О! Вон! Мы пришли! Видишь?
- Что? – я ставлю его на землю.
- Река! Балда! По-моему, это речка Сестра, она впадает в Чёрную, а по ней мы доберемся до места назначения!
- Вплавь, что ли?
- Шутник! – он ласково потрепал меня по щеке. – Сегодня какой день недели?
- Суббота.
- Вооот! – пространно объяснил парниша.
Но уже через пять минут я понял, на что он надеялся. Мы робко выглянули из леса на берег небольшой речки. На берегу разбита палатка, слабо дымится костровище. Кругом разбросаны какие-то вещи, предметы. Из палатки торчат ноги в резиновых сапогах. Рядом с костровищем, прикорнув головой на бревне, свернувшись калачиком, дрых мужичонка. Несмотря на свежий воздух летнего дня, в воздухе – густые пары алкоголя. Огнеопасно! Мужики рыбачат! Веселуха! Петер по-хозяйски расхаживает по царству пьяного сна, подобрал с земли панаму цвета хаки, недопитую бутылку клюквенной настойки, полбулки, с палки у палатки снял куртку-ветровку. Свою серебристую пародию на куртку сунул в костер. Раздул огонёк и дождался, когда ткань будет сожрана им. Надел куртку, пошарил в карманах, вытащил оттуда ключи, какое-то удостоверение, пятьсот рублей, мелочь. Монетки кинул обратно, а всё остальное сложил кучкой под носом пронзительно храпящего мужика. Мы погнали к берегу. Там привязанная простой верёвкой к берегу красотка надувная лодка Solar, у моего приятеля конькобежца такая же есть, а у этой еще и мотор Сузуки прилеплен. Класс!
- Давай, водила! – торопит меня Петер. - Нам на запад, там Сестра впадает в Чёрную, потом на восток и два пути: либо в Сертолово и на маршрутке до метро, либо летим до Охты. Но не знаю, сколько здесь бензина? Сообразим в пути!

Он прыгает в лодку, удобно устраивается на носу. Я толкаю надувашку дальше, дальше от берега, речка подхватывает, и лодка легко поплыла, но нужен мотор, а то будет крутить! Дёргаю зажигание, машинка приятно заурчала, усиливая звук, брыкнулась и помчала вдаль от мужиков, которые, возможно, и не проснулись. Так устали, бедные! Лодка очень легкая, нужно крепко держаться за резиновые бока, и регулировать движение. Петер ломает хлеб и кормит нас обоих. Тебе, мне, тебе, мне… Запей! Ещё! Тебе, мне, тебе, мне… Запей ещё! И сейчас от этих порывов ветра в лицо, от мокрых разудалых брызг, от горячительной настойки – во мне укоренилось понимание, что мы ушли, разлилось по телу состояние свободы, ощущение, что лечу и обожаю этого гадёныша, который испортил мне жизнь. Азарт. Адреналин. Кураж.
А гадёныш тоже сверкает серебром глаз, тоже опьянел, от того, что жив и летит. Он говорит мне, пусть тихо, но я услышал:
- У меня чертовская интуиция! Я чувствовал, что надо садиться к тебе в машину! Не ошибся! Ты мой! Ты мой человек!
6.
***
Край Сертолово проскочили на одном дыхании. Петер прокричал сквозь шум мотора и воды, что в городке, скорее всего, нас ждут, едем дальше. Но бензина недостаточно, так как до Большой Охты километров двадцать, а у нас всего на десять-двенадцать хватит. Но это нестрашно!
На восток от Сертолово маленький поселок. Там нас застал вертолет, наш знакомец. Но, услышав и увидев его издалека, мы успели увести лодку под мостки. Я так и оставался в надувашке, а гадёныш решил повыпендриваться. Уселся на деревянный навесик, снял кроссовки, напялил панаму и рыбацкую куртку, сидит ножками в воде набалтывает. А когда вертолёт оказался рядом, яростно помахал ему, заорал что есть мочи:
— Э-э-э-эй, уро-о-оды! Вы обла-а-ажались! Ага! - а потом ещё и запел пронзительно: – Небо уронит ночь на ладони. Нас не догонят! Небо уронит ночь на ладони. Нас не догонят! Нас не догоня-а-а-а-ат! Нас не догонят!
Вертолетные ловцы, видимо, подумали, что милый деревенский парень в смешной панаме от счастья орёт, увидев летающий механизм с пропеллером. Но я под мостками в какой-то момент испугался, что там поймут, узнают! И что сделают? Расстреляют? Короче, с Петером сплошной адреналин.
Бензин закончился недалеко от Мурино, уже на Охте, рядом с Лавриковским шоссе. Мотор закашлял, всхлипнул и замолк. Нам пришлось отцеплять пару маленьких вёсел и грести к берегу. За почти двухчасовое путешествие по речкам мы отдохнули, теперь бодрячком вышагивали по полям местного агрокомбината, хотя Петер всё равно припадал на левую ногу. Удивительно также то, как он лихо ориентируется на местности. Я, можно сказать, абориген. Прожил в Питере всю сознательную жизнь, излазил все окрестности, но давно бы заблудился без этого хромоногого проводника. Причём ведь у него с собой нет ни карты, ни телефонного дубльгиза! Чешет, как собака на изысканный рыбно-пышечный запах северной столицы. Ориентируется в лесах и полях, как в своей квартире!
До Мурино мы дошли за час! Конечно, путешествовали не молча. Я решил, что настало время выяснить правду.
— Петер! Что там с убийством? Убили-то кого? Хабарова? И кто?
— Паш! Не я!
— А кто? — а в ответ Петер лишь пожал плечами. — Чего ты резину тянешь? Рассказывай! Что там было?
— Да я не знаю! — неожиданно плаксиво ответил мой попутчик. — Меня привезли. Я пошёл в душ, ну… Там всякое надо было сделать…
— Это пропускаем! — прерываю я гигиеническую часть его ****ства.
— Когда вышел, сумку свою повесил на дверцу шкафа, а телефон на разъёмчике таком в виде брелка висел поверх неё, я в ванной его ещё настроил на съёмку. Этот боров, который Хабаров, ждал меня на диванчике, тут вина принесли, фруктов. Нас вдвоём оставили. Мне было велено танцевать. Включили прикольный фанк Datarock. Я двигаться начал, как заказывали, раздеваться. Боров груши уминал, вино прямо из горла хлестал, лоснился от счастья. Когда я остался в одних плавках…

— Это ты плавками называешь? — вставил я гневно.

— Так вот! Боров велел сесть к нему, ну… на колени… тебе еще интересно?

— Давай без своих профессионализмов.

— Я всё делал так, чтобы объект виден был в камеру, даже маленький столик пододвинул, когда между его ног устроился для минета, и чуть-чуть голову отклонил, чтобы было видно, что ***-то его мну, а не чей-нибудь…
— Пит! Кончай! Говори по делу!
— Так я всё как есть рассказываю! Сначала, значит, я отсосал, Хабаров визжал, как свинья, от восторга, давил мне на затылок своими ручищами! Потом он всхрапнул минут пять с ***м наружу, тут же на диванчике! Затем у него в голову ударило, что я должен его раздеть без помощи рук, только зубами. Затейник, ****ь! Сам потный, вонючий… буэ-э-э…
— Пит! Получишь сейчас! Ближе к теме!
— Так я всё по теме! Только следующей серией была ебля! Он – извращенец полный! Он, видите ли, смазку не признаёт и любит, когда мальчику больно, когда из мальчика кровь идёт. Сам развалился на диване, а мне велел насаживаться на него самому. Ты не представляешь, как без смазки трудно и больно! Я, конечно, хотел смочить хотя бы слюной, да и растянуть себя попробовал. А он заорал, чтобы я был паинькой с узкой дырой, а не с просторной пещерой. Деньги плачены – пришлось сесть на него, раздвинув ягодицы. Он еще при этом пальцы свои мне в рот запихал, пришлось сосать…
— ****ь! Пит! Заткнись! — неожиданно хрипло выдал я.
— Ты же всё хотел знать! Вот и слушай! Стал на нем скакать, а он, гад, ещё и медлит! Посредине моей скачки велел мне бутылку передать. Я значит, вверх-вниз, еле слёзы от боли сдерживаю, а этот боров попивает бордо и по бедру меня похлопывает. Думал, сдохну там на нём! А когда он всё же кончил, велел мне подать ему фотик, что на столике был приготовлен. Приказал встать к нему задом, наклониться, развести руками ягодицы и стал фоткать. Ему нужно было запечатлеть, как из ануса кровь течёт, так и это еще не всё… А-а-а-а! Ты что! — это я не выдержал уже, развернулся и заехал гадёнышу в зубы. Невыносимо ведь! Его попросили про убийство рассказать, а он… На меня злость накатила, так как чувствую, что слушаю его жадно! Да и сам себя этим боровом почувствовал, в паху знакомо заныло и защекотало. Ещё не хватало, чтобы у меня тут стояк приключился! Вот я и остановил рассказчика!
Петер от моего удара чуть с насыпи не свалился, так как мы шагали вдоль железной дороги. Брякнулся, глазищи свои на меня вылупил, в них слёзы, бля-а-адь!
— Хрена ли ты руки распустил! — прерывающимся голосом, по-петушиному закричал он. — Что я сделал-то? Ты велел рассказывать, я и рассказываю! Все только и делают, что бьют! Даже ты!
Хватаю его за шкирку, поднимаю. Блин, глаза сиреневые стали водянистыми. Как будто акварелью раскрашены.
— Прости, — примирительно хлопаю его по одежде, якобы сбивая пыль. — Ну не могу я слушать про это… С убийством-то что?
— Что, что… После всех упражнений на борове, когда тот обессилел и, тупо улыбаясь, почесывал себе пузо, меня, наконец, отпустили в душ. Я сумку с собой взял… Пока мылся и с телефоном всё, что надо делал… Короче, водные процедуры продолжались минут десять. А когда я вышел… — Петер смотрит мне в лицо, и его глаза стали вдруг темнеть, подбородок поджался, брови вздернулись, а обеими руками мне в рукава вцепился. – Хабаров сидел на том же диванчике, широко раздвинув колени, выставив свой красный ***, он по-прежнему глупо улыбался, но… В области сердца дырка, вот такая, — Петер показывает маленький кружочек пальцами, — а из дыры кровь! Он мёртвый сидел и улыбался. Глаза стеклянные, недвижные… Я по стенке вниз, на пол, спустился, стоять не мог от ужаса. Я ведь ничего не слышал, пока в душе был! Сижу. Соображаю. Что делать теперь? Слышу, под окнами мирно охрана разговаривает. Понял, что всё - пришёл мне трындец! Но всё же взял себя в руки. Подошёл к мертвому Хабарову, с большим трудом перевернул его. Положил на диван и прикрыл тело пледом с кресла. Глаза закрыл ему, типа он спит. Стра-а-ашно! А сам – на выход! Охранникам, что на меня брезгливо посмотрели, как можно беззаботнее сказал, что Максим Максимыч спать изволили. И велели его не будить. Меня обшарили, посмотрели в сумке всё и выпустили… Я им сказал, что тороплюсь на автобус в Пановку. Вот. От его дома до Пановки два километра всего! Долетел до деревни вмиг! Но на автобик всё равно опоздал! И тут ты…
Я молчу. Перевариваю. Если не Петер, то кто? Наверное, кто-то свой, кто по дому свободно передвигается. И ещё…
— Петер! А ты не думаешь, что тебя подставили? И сделали это твои заказчики!
Парень затравлено взглянул на меня, опустил руки, развернулся и побрел по дороге в сторону города.
— Петер! — кричу ему вслед.
— Знаю, знаю! — неожиданно зло заорал он в ответ. — Я - лох и пидорас! Докрутил жопой! Захотел быстрых денег! Вот и получаю! Кто сейчас мне поверит? Сам виноват!
Догоняю его, останавливаю, обхватив со спины.
— Мы подумаем, что можно сделать! Я не брошу тебя!
Он откинул на меня светлую голову, повернул лицо, мягко поцеловал в подбородок:
— Спасибо тебе, Паша. Ты и так мне уже помог! Если бы не ты, я бы сдох уже давно… Пойдем. Немного осталось.

И действительно уже показались высотные дома новостроек северного микрорайона Мурино. А там метро. А оттуда в город. А город – это муравейник. А нужного муравья в муравейнике найти очень сложно.
***
Перед тем как сесть на метро, Петер поволок меня в аптеку и в торговый центр.
В маленькой пустой государственной аптеке Петер проявил недюжинные познания. Он заявил старенькой аптекарше:
— Будьте добры, двухпроцентный раствор лидокаина, влажные салфетки, бинт широкий, пластырь тоже широкий, бициллин-з, если есть в ампулах, хлоргексидин - одну бутылочку, шприцы для внутримышечных инъекций. Так, и ещё, есть ли дугообразная игла на три восьмых? Есть? Значит её, а из шовного материала что-нибудь? Только шёлковая нитка? Давайте её!
Аптекарша не скрывала своего удивления и восхищения. Я тоже. Но к этим чувствам добавилось и еще одно - негодование, когда он потребовал мою банковскую карту для оплаты. Гад. Но платеж прошёл. И мы с аптечным пакетом отправились в магазин, где купили на мои же деньги новые штаны парню (широкие, хлопковые), зеленую футболку, носки, бейсболку, я тоже приобрел чёрные джинсы и симпатичную рубашку. В торговом же центре я снял пару тысяч с карточки. Зашли в закуток с косметикой и приобрели одноразовый станок и мыло. В туалете мы поспешно переоделись в новое. Вонючие ремки старой одежды скрутили в ком, вложили в пакет и выбросили в ближайшем дворе в мусорный бак.
Ещё спустились в продовольственный магазин, накупили целый пакет еды. И отправились на метро Девяткино, поедая по дороге пирожки с мясом. Проезд оплатили мелочью из кармана пьяного рыбака. В метро Петерис велел мне головой не крутить, от охранников не шарахаться, вести себя естественно. Ехали мы в одном поезде, но в разных вагонах, как будто не знаем друг друга. Конспираторы хреновы!

Мы доехали до станции Технологический институт, вышли, поднялись наверх. Нырнули в ближайший ширпотребовский магазинчик и купили новые футболки – я белую, Петер серую. Парень приобрел для себя черную бандану, а для меня белую кепочку и темные уродские очки. Надели всё здесь же в примерочной и вышли на улицу другими людьми! Зашифровались, как резиденты во вражеском стане. Опять спустились в подземку и отправились по синей ветке на Московскую. Мы ехали к Петеру. Он был уверен, что «его хату никто не обнаружит», что «беспокоиться не о чем». Он даже предложил, чтобы я отправился домой, а он «мне сразу позвонит». Ну нет! Доведу Петеньку до его «надежного логова». Мне, в конце концов, ни перед кем отчитываться не нужно, свободен, в отпуске.

В конце нашего «перехода через город» мы оказались в тёмном сталинском доме недалеко от гигантской площади со знаменитым фонтаном, поднялись на пятый этаж в сетчатом лифте. Квартира 77. Петер перед тем, как открывать дверь, присел, кряхтя от боли, и вытащил из щели между дверью и косяком какую-то ниточку. Поднял на меня лицо и торжествующе улыбнулся.

— Заходи, дорогой любимый Петерис! Ну и ты, Павлик, тоже! – приглашает меня в свой дом Петер.
Дом странный. Пустой. Я сразу понял, парень тут не живет и не жил никогда. Думаю, в квартире вообще никто не жил. Здесь две комнаты, одна плотно закрыта. Другая покрыта вековой пылью и пахнет мертвой мебелью. Расправленный диван-книжка из далеких советских времен, смешные стулья с изогнутыми спинками, круглый когда-то лакированный, теперь ободранный стол, ламповый телевизор с выпуклым экраном, допотопное трюмо без ножек, стоящее на двух тумбах, поэтому чтобы посмотреться в зеркало, нужно присесть или нагнуться. На окнах выцветшие шторы с розочками. Такое ощущение, что на машине времени в прошлое перенёсся. И только одно выдает сегодняшний день – на диване небольшая спортивная сумка всё с той же надписью - Aeronautica Militare. Из сумки выглядывает краешек гаджета с надкушенным яблочком и моток шнуров.

— Ну? Остаешься у меня? Или поедешь сдаваться? — весело спросил Петер.

— Сдаваться?

— Тебе всё равно придется это сделать! Ты не можешь бегать со мной!
— Мы найдем настоящего убийцу! — запальчиво решаю я.
— Да? Ты в это веришь? — он скептически посмотрел на меня. — Тогда можешь остаться на пару дней! Дуй в душ! А я пока чайник поищу…
Он открыл верхний ящик трюмо и вытащил оттуда истёртое, полинявшее, некогда махровое полотенце, всучил мне бритву и мыло. Я отправился в ванну не без удовольствия! Вода, правда, была только холодная, и та зафыркала в кране и полилась коричневой жижей. Пропускал минут пять! Но потом всё же разделся, шагнул в ржавую чугунную ванну, облил тело водой и полностью намылился. Вот оно - удовольствие! Несмотря на ледяной поток, я наслаждался запахом мыла и прямо-таки чувствовал, как раскрылись все поры на коже, как благодарно измученное природной грязью тело. Когда начал станком скрести щеки, скулы, подбородок, чуть не застонал от экстаза. Но чёрт!
В самый разгар моего балдежа в ванную комнату без зазрения совести зашел мой юный друг и начал раздеваться! Караул! Помня, какой эффект на мои мужские позиции оказала атака его рассказа, да и вид голого тела там, на реке, я судорожно засобирался вон. Схватил псевдомахровое полотенце и стыдливо попытался прикрыть свои причиндалы. У меня почему-то не получалось, полотенце падало, я психовал, а этот бессовестный гадёныш лыбился и облизывался! Да-да! Он облизывался! Я в панике выбежал из ванны!
Увидел, что Петер открыл окно в комнате, стёр пыль со стола и установил, подключив к сети, айпэд. Флешка модема весело мигала синим огоньком. Тут же были выгружены продукты: консервы, хлеб, кекс, колбаса, пачка чая, якобы гусиный паштет, маленькая бутылка коньяка. Я похлопал полотенцем по себе и поспешно напялил новые штаны прямо на голое тело, без белья. Пошёл на кухню. Здесь на плите закипала вода в маленькой кастрюльке.

— Э-эй! – послышалось из ванны. — Па-а-аш! Принеси мне полотенце!

Надо нести. Беру ту мокрую тряпицу, что он полотенцем назвал и, настроившись на хладнокровие, заглядываю в ванную комнату. Петер стоит прямо передо мной. И, блин, всё делает медленно. Этот пидорас по-любому со мной играется! Чего хочет-то? Спинку выгибает, губки надувает, жопой крутит… Тьфу на него!

Из ванны он вышел голым, но с дырявым полотенцем на бедрах. Поднял руки и, изображая, как надевает резиновые перчатки, изрек:

— Что ж, уважаемый коллега! Приготовьте операционную, несите наркоз и точите скальпель! Будем резать!

Он велел мне принести кастрюлю с горячей водой в комнату, вывалил аптечный пакет на диван и уселся туда сам, положив под раненную ногу целлофановый пакет. Потом в горячую воду кинул дугообразную иглу, вытащил салфетки и смочил. Аккуратно стал промывать рану, а я сидел, как в кино – порно и триллер одновременно. Его голое, «лысое», гладкое тело с выглядывающим из-под полотенчика членом и мошонкой вызывали во мне какие-то порнографические мысли. Но лицо, белое и серьёзное, рана, рваная и кровящая, говорили, что кино — отнюдь не комедия. Петер, ловко прихватив кончик ампулы с лидокаином, хрустнул стеклом. Зубами порвал обертку шприца и вытащил. Местное обезболивающее. Всадил в бедро, чуть сжав пальцами левой руки плоть. Петер даже не поморщился, даже не вздрогнул. Потребовал, чтобы я из сумки вытащил ножницы и смочил их лезвия хлоргексидином. Петер ножницами осторожно и медленно отрезал (!) краешек побелевшей на ране кожи. Увидев мой изумленный взгляд, объяснил:

— Она мёртвая, надо иссечь!

Приложил к ране салфетку с хлоргексидином и начал вдевать шелковую нить в кривую иголку, которую он достал из кастрюли ложкой, отчаянно матерясь, так как иголка была вредной – не прихватывалась. Когда вдел, пощупал пальцами кожу вокруг раны, кивнул и заголосил интонацией циркового шпрехшталмейстера:

— Слабонервных и беременных просим удалиться! Впервые на арене Петерис Мелис! Смертельный номер «Лоскутный шов Лежара»! Тра-та-та-та-та!

Раненый шутник смело протыкает кожу в ране, держа кривую иголку в правой руке, а левой промакивая кровь. Юный хирург протаскивает нить, оставляя хвостик, быстро прокалывает еще раз, уже на другом краю раны, направляет иглу еще в сторону. Как будто ковыряет… Чума! Смотрю на его лицо, а там нет страха, брезгливости, неуверенности, только холодная решимость и сосредоточенность. Напоследок он завязывает две нити узелком, стягивая рану, собирая её разведенные края воедино.
— Сестра, ножницы! — он показывает мне, что нужно отрезать нитки. Я отрезаю.
— Сестра, тампон! — я подаю ему еще салфетку. — Ещё тампон!
— Сестра, шприц на три миллилитра! Антибиотик! — я протягиваю бициллин. Он умело набирает лекарство и равнодушно колет возле раны.
— Сестра, бинт! …Хлоргексидин! Ещё бинт!.. Ножницы! Вот здесь отрежьте! Сестра, воды! Сестра, а поцеловать?
Вот придурок! Я настолько был загипнотизирован его действиями, что реально потянулся губами к его лицу. Тьфу! Хитрый Петечка только хмыкнул и лукаво заулыбался.
Потом мы устроили пир. Налопались всего и помногу! Сначала запивали чаем, прямо из кастрюльки, а потом ликвидировали коньяк. Я пытался вызнать, откуда у Петера медицинские навыки. Он отшутился. Пытался выяснить, что это за квартира. Он ушёл от ответа. Пытался выспросить про заказчиков. Он послал меня на ***. Пытался уговорить его посмотреть новости в интернете. Он заявил, что пора спать и что я, пьяный гомофоб, его достал.
Это меня обидело, и я лёг спать на скрипучий диван, отвернувшись лицом к стенке. Уснул мгновенно. Ночью просыпался дважды. В первый раз обнаружил, что Петер освещён голубым светом монитора, он хмурится, щурится, сдвигает брови, погружен в Интернет-пространство. Второй раз проснулся оттого, что полуголое тело вклинивается между мной и стенкой, обвивает меня руками, укладывает на меня ногу, дышит в шею и шепчет:

— Ах ты, пьяный гомофоб! Ах ты, голубоглазый супермен! Ах ты, ебучий тренер! Что ж ты весь коньяк выдул? Теперь вот я нюхать должен… Пашка-чебурашка! — и чмок меня в губы! Наверное, это я уже сплю, так как про чебурашку – это явно перебор, у меня нормальные уши!

7.
***
— Ляля! Солнышко, не стесняйся… М-м-м… Лялечка, почему у тебя маленькие-то такие? Куда делись? Моя хорошая, ближе… Иди ко мне… Где твоя попочка?

— Где, где? На месте! — неожиданно низким голосом ответила Лялька. — Но вообще-то мы с тобой так не договаривались!

Голос оказался настолько необычным, неподходящим для шлюхи Ляльки, что вернул меня из сна в реальность. Я мял и слюнявил Петера! Ужас! Осознание этого факта оказалось целительным, ибо ещё немного, и я бы взгромоздился на него в поисках места для моего стояка. Отталкиваю от себя этого поганца:
— Ты? Какого чёрта?
— Я – «какого чёрта»? Это ты на меня полез! — возмущенно заявляет Петер.
— Если бы… Если бы ты не улегся ко мне, ничего бы такого не случилось!
— А куда мне надо было улечься? На пол? Или на стол, калачиком?
— Ты прижался ко мне!
— Какие мы нежные и чувствительные! Но в отличие от тебя я не искал, где у тебя попочка, и не интересовался, почему у тебя нет титек.
— Это я не у тебя искал…
— А у кого? — поганец начал крутить головой. — Что-то никого здесь не вижу больше! Или этот субъект под диван спрятался? — Петер быстро перегибается через меня, свисает вниз головой, а главное, прижал меня своим теплым телом, выпятил свой зад. Стервец!

Хватаю его за пояс штанов и отбрасываю в стену, плевать, что у него рана на ноге! Не будет развращать меня своим тельцем, своими глазками невинными, своими голубыми выходками. Петер ойкнул и… захихикал. Мерзкий тип! Я соскакиваю с дивана, злой, как тысяча чертей, бегу в ванну и туалет.

Раз уж проснулся, решил чайку выпить. Дождался кипятка в кастрюльке, нарезал кекс и отправился завтракать в комнату. Раненый гадёныш притворяется спящим.

— Эй! Петенька! Завтракать будешь?

— Я тебе говорил, что я очень злопамятный и мстительный?

— Да ну?

— Ну да! Еще раз назовешь меня Петенькой, пожалеешь!

— М-м-м? Страшно! И что ты сделаешь, ПЕТЕНЬКА? Громко пукнешь? Разговаривать не будешь? Вконтакте напишешь унижающий меня статус? Ну, так пукай, не разговаривай, выкладывай.

Петер обиженно отвернулся от меня, лёг на спину (на левом боку он лежать не может из-за раны), переплёл руки на животе. Артист! А вдруг и вправду разговаривать не будет? Это же мучение будет! Отламываю кекса, сажусь рядом с обиженным тельцем на коленки.
— Ла-а-адно! Я уже понял, ты обиделся. Буду тебя не Петенькой, а Петечкой называть, или Петрушей! Согласен? Я тебе кексика принёс. Открой клюв!
Он распахивает рот, продолжая изображать обиженного спящего щенка. Я аккуратно кладу маленький кусочек ему в рот. Он жуёт. Опять пасть открыл. Ещё кусочек. Снова клювом щелкает. Ну, на ещё. Он хап - мои пальцы зубами цапает. Неудачливая пиранья! Даже смешно.
— Петенька! Тебе двадцать шесть лет! Если, конечно, ты не врёшь. А ты ведёшь себя как школьник. Может, лучше встанешь и нормально поешь и чай попьёшь?
Он что-то шёпотом, тихо-тихо, говорит.
— Что?
Петер опять шевелит губами.
— Что? — наклоняюсь я к нему ближе.
— Я… очень… злопамятный… — еле слышно шепчет обиженный, а я еле разобрал, наклонился ниже. И ррраз! Он как метнулся ко мне, я бы даже сказал, прыгнул! Ногу правую перекинул через меня, обхватил клешнями своими, уцепился за шею, за затылок. И присосался губами к моим губам. Мама! Что за парш-ш-шивец? Пытаюсь отцепить его обеими руками: как бы не так! Он как клещ, как гриб-паразит, как рыба-прилипала. Не стряхивается! Я даже встать решил, чтобы избавиться от присосавшегося. А он висит на мне, как детёныш на коале. Я его сбрасываю, а он не сбрасывается! Шарит в моём рту! Хотя кажется, что не во рту, а язык до паха достает и поднимает там всё, что способно подниматься. Ах, как заныло внизу живота! Припадочная пляска, рваное танго с безногим танцором. Бью его спиной о стену, о стол, верчусь, запинаюсь о сумку… Бабах! Аж зелёные искры из глаз – так я к винтажному трюмо приложился! Чёрт! Но грохот был не только от моей черепушки. Петер тоже, видимо, получил сполна. Он обмяк, сразу отпустил руки, закатил зрачки и издал:
— С-с-с-с-с-с… каба-а-ан… пф-ф-ф…
И я понял, что придавил его левую ногу.
— Какого хрена! — начинаю орать я, возвышаясь над тельцем в корчах. — Ты сам виноват! Придурок! А если шов разошёлся?
— С-с-с-с-с-с… слоня-а-ара…
— Что за игры? Ты вообще с головой не дружишь? Или это только при мне?
— Пф-ф-ф-ф-ф… при тебе… сколько в тебе тонн?
— Придурок! Ты сам-то встанешь?
— Не-е-е-е… умираю-у-у…
Блин, только и делаю, что ношу его на себе, раненого пидораса! Подбираю его с правой стороны и бережно на диван складирую. Но ему и этого мало: когда наклонился над ним, укладывая, он толкнул меня за шею на себя. ****ь! Опять схватился, кусает в шею! Еле отлепил его! А он шипит в меня:

— Чтобы не Петеньки, ни Петечки, ни Петруши я не слышал! Иначе твой следующий стояк будет иметь для тебя стыдные последствия!

Что за человек? Ведь глиста глистой - тощий и нежный. Откуда в нём это? Я даже подавился той руганью, что из меня излиться была готова, так твердо он это сказал!

Теперь обиженным выглядел я: фыркнул, губы поджал, к трюмо подошел. Так и есть, засос светится. Идиотизм! Вижу в зеркале, что Петер резво штаны свои хлопковые скидывает и нагишом уже на диване сидит, изогнулся, ногу левую согнул и бинты осторожно разматывает. На лице гримаса боли. Салфетку откладывает, она вся в крови.

— Неси лидокаин, шприц, антисептик и ещё бинтов! — приказывает он мне.

Я бросился исполнять. Весь «больничный» пакет притаранил. Сел рядом, наблюдаю за его манипуляциями, кошусь на розовый член, бесстыдно выставленный мне, слабонервному зрителю, напоказ. Петер смочил хлоргексидином рану, свернул из бинтика новую салфетку, приложил к ране. Набрал обезболивающее, сделал инъекцию. И опять ни звука, ни писка, ни дергания я не заметил. Ещё раз поменял салфетку и стал заматывать ногу бинтом. Уже на последнем обороте тихо и типа по-дружески спросил:

— Что, любуешься? Ничего так член? Симпатичный?

Я застонал, посылая в потолок поток негодования:

— Н-н-ну что за приду-у-урок? Зачем? Зачем ты всё это делаешь? Как? Как я здесь оказался?

Я соскочил с дивана, схватил остывший чай в кастрюле и сбежал на кухню, чтобы якобы вновь нагреть воду. На кухне на пыльном подоконнике обнаружил пачку папирос. Разве их еще делают? Наверное, несколько лет тут провалялась. Плюнул на сомнения и закурил «Приму». Капец, как вдарило в горло и в мозг горечью и пылью! Даже закашлялся! Зато папиросы оказали благотворное воздействие на моё сознание. Я, наконец, попытался проанализировать поведение этого Петеньки (Петечки, Петруши). В его поведении есть что-то сумасшедшее. Это непрошибаемое хладнокровие, нечеловеческая выдержка, змеиная реакция и тут же жеманные прискоки, ****ские капризы, развратные пальчики, похабные шутки. Не должно это сочетаться! Хотя… Что я знаю о геях? Что я знаю о таких шлюхах, как он? Наверняка его жизнь не чета моей, обточила душевный костяк и вытащила наружу всякое дерьмо. И история эта с убийством. Его ведь сожрут! А он это хладнокровно вытерпит! Или не вытерпит. Жалко его, поганца.

Иду с горячим чаем обратно в комнату. Петер оделся, лежит на правом боку, глаза закрыл. Опять симулирует сон.
— Можно я в Интернет зайду с твоего нетбука?
— Зайди. Только «мыло» не открывай своё! И в сети, где онлайн высвечивается, тоже не надо заходить…
— Хорошо. Хотя в социальных сетях я и так не состою.
Открываю браузер, ввожу «Криминальные новости». Тут же новостные порталы выдают ссылки на скандальный случай с убийством депутата Заксобрания Хабарова М.М. Открываю сразу несколько окон, читаю новостную ленту и комментарии к сообщениям. Основное:
«20 июля в своём загородном доме убит известный депутат и общественный деятель, в прошлом предприниматель Хабаров Максим Максимович. Обстоятельства убийства не разглашаются. Но из достоверных источников известно, что к нему причастен некий молодой человек, сотрудник фонда «Чистые белые ночи», который создан для борьбы с распространением порнографии, пропагандой гомосексуализма, выступающим с гражданскими инициативами против проституции и педофилии. В следственном комитете сообщили, что настоящее имя подозреваемого выясняется.
Предположительно молодой человек приехал в дом вместе с Хабаровым М.М. для обсуждения новых проектов фонда. Однако после ухода подозреваемого депутат был обнаружен убитым. Смерть наступила в результате колотой раны в сердце, предположительно шилом большого диаметра. Специалисты следственного комитета сообщают, что преступление было тщательно подготовлено и, вероятно, имеет заказной характер. Убийство депутата связывают именно с его яркой и принципиальной позицией в отношении сексуальных меньшинств. Расследование ведется под контролем прокуратуры Петербурга, которая возбудила уголовное дело по ч. 1 ст. 105 УК «убийство». Возможно, статья будет переквалифицирована в п «б» ч.2 ст.105 («убийство в связи с выполнением общественного долга»)».
На novostispb.ru сообщали вчерашним числом:
«В связи с убийством депутата Хабарова М.М. был введен план «Перехват». Были перекрыты северо-западные въезды в город. На Выборгском шоссе, Суздальском проспекте и проспекте Энгельса скопилась многокилометровая пробка. Однако усилия правоохранительных органов оказались тщетными. Преступник не был обнаружен.
Сегодня стало известно, что преступник имел сообщника, который и помог скрыться. Имя пособника известно Следственному комитету. Однако в интересах следствия оно не разглашается. Тем более что следствие не уверено в определении степени соучастия этого человека. Возможно, он выступает лишь в роли свидетеля. Возможно, он не понимает, что оказывает содействие опасному преступнику.
По достоверным сведениям подозреваемые в преступлении находятся в городе. В правоохранительных органах готовится фоторобот подозреваемого и обращение к его сообщнику.
Прощание с М.М. Хабаровым состоится в…»
Прочитал ещё несколько кратких и пространных сообщений. Везде об одном и том же: убил молодой парень, шилом, сбежал, я помог, Хабаров-Человечище, он - жертва аццкаго заговора, люди в пробках из-за нас парятся, губернатор взял на контроль, полицейские глаз не смыкают, бе-е-едные! Проскользнула злорадная информация о том, что «преступники» проникли в город через северо-восток, а не через северо-запад, где их ожидали. Я понял, что нас вычислили по банкомату. Стало понятно, почему Петер так шифровался в метро, там же везде камеры. Скорее всего, нас видели в Девяткино, а дальше потеряли. И внешность Петера для них всё-таки загадка. В доме Хабарова он был накрашен, загримирован, и, видимо, гораздо сильнее, чем то, что обнаружил я на его лице. По метро мы передвигались раздельно, рядом со мной они его не засекли. Но удивительно то, что они вообще не знают его имя, называя при этом его «сотрудником фонда» - нестыковочка! Наглая ложь о добром и пушистом Хабарове, который пригласил «молодого человека» обсуждать проекты, меня возмутила до самого дна душонки моей колодезной. Нестыковочка и еще в одной позиции: если заказчики хотели подставить Петера, они должны слить его личность органам. Но они молчат. Почему? Очевидно, мысли стали из меня наружу рваться в виде пыхтения. Петер услышал. Он вдруг прервал мой поток сознания, сказав, так и не открывая глаза:
— Паша, когда ты пойдешь к ним, предупреди меня! Я должен знать, что ты ушёл. Обещаешь?
— Я не собираюсь… Но если пойти, чтобы правду рассказать?
— Неважно, зачем ты пойдешь: за правдой или за кривдой! Обещай, что предупредишь, что не уйдешь, когда я сплю. Попрощаешься?
— Обещаю… - промямлил я. – Ты хочешь, чтобы я ушёл?
Петер пожал плечами… А я расстроился. Все эти приставания ко мне – это не завуалированное «уходи»? Может быть, он так меня настраивает против себя. Я ему больше не нужен? Не буду ходить вокруг да около, спрошу:
— Пит, я тебе больше не нужен?
Он молчит. Возможно, действительно заснул. Лицо безмятежное, расслабленное, рот приоткрыт, дыхание громкое, ровное. Я ещё посидел за компом, посмотрел на другие новости, нашел клип, про который Петечка мне говорил. Но парень, который там снимался, очень приблизительно был похож на Петера. Ввел в поисковик «Петерис Мелис». Ноль совпадений. В Интернете такого человека нет.
Ещё решил проследить за Петером: открыл историю запросов в интернет. Вычищена. Но я не такой уж и лузер, знаю еще один способ, хотя и не такой очевидный. Залез в кэшовую папку. Ага! Картинки не чистил, по ним видно, что Петер часто висит на каком то геймерском сайте, здесь остались аватарки игроков, джипиэговские заставки форума, какие-то скриншоты игр, баннеры рекламы. Тут же новостные фотки и рубрики. Логотипов социальных сетей нет. Пошарил по другим папкам нетбука. Программы навигации: карты, дубльгиз. Энциклопедия фармацевтики. Несколько художественных фильмов. Много учебников и словарей по иностранным языкам. Парочка незнакомых редакторов изображений, не какой-нибудь фотошоп, что-то профессиональное. И всё. Опять нестыковочка: где игры? Он же на геймерском форуме зависает.
Через три часа закемарил. Улегся обратно на диван рядом с Петером. Уснул. Видимо, два дня бешеного бега требуют большего количества времени для отдыха, да и мозговая деятельность меня утомила. Мы спали весь день. Правда, с перерывами. Днем проснулся оттого, что Петер перелезает через меня. Через некоторое время он появился из ванной комнаты, где шумел водой, с мешком на голове. Идиот!
В следующий раз проснулся ближе к вечеру. Петер сидит на коленках перед зеркалом трюмо. Наблюдаю за ним, не выдаю своего пробуждения. Парень стал рыжим, вот зачем был мешок на голове! Он частой расчёской пригладил мокрые волосы и стрижет. Делает чёлку, лесенкой выстригает волосы по вискам. Потом аккуратно собирает часть волос на голове в большой хвост наверху, скручивает его на макушке и отрезает верхушку. Потом делает еще один хвостик, поменьше, тоже на макушке – отрезает короче. Третий хвостик был еще меньше и обстрижен еще короче. Потом он встал. Наклонил голову, смочил руки в какой-то водичке в кастрюле, втёр в волосы и стал их сушить, болтая полотенцем. Когда он выпрямился – у него была другая прическа, более высокая, более мальчишеская, лохматый беспорядок на голове. Но на этом метаморфозы не закончились. Он взял бутылочку йода, спичку и стал тыкать окрашенным кончиком по лицу, нанося разнокалиберные горошки на нос, скулы, щеки, чуть-чуть на лоб и на подбородок. Тёмные точки промакивал влажной салфеткой, убирая лишнюю цветность. Уже через десять минут работы передо мной конопатый парень, лет двадцати. Напоследок Петер достал маленькую коробочку из своей сумки. Там оказались цветные линзы для глаз. Парень, близко приблизив лицо к зеркалу, оттянул веки, ловко пальцем ткнул линзой в центр глаза, поморгал, приложил салфетку, полюбовался собой в зеркало. Глаза стали ярко-болотного цвета, очень идет рыжим!
Петер встал, закатал свои хлопковые штаны до длины бриджей, нагло присвоил мою белую футболку, надел носки и кроссовки. И только после этого повернулся ко мне:
— Паш, я знаю, ты не спишь, не придуривайся! Я должен сходить кое-куда. Я вернусь. Принесу еды и денег. Обещай, что ты никуда не уйдешь.
— Обещаю.
— Я серьёзен сейчас. Дождись меня! Из квартиры не выходи!
— Хорошо.
— Может, мне тебя закрыть?
— Пит, я обещаю. Я всё понимаю… Ты очень изменился.
— Не такой красивый? — быстро перешёл он на лукавый тон.
— Просто, не такой…
Петер быстро наклонился ко мне и чмокнул меня в лоб.
— Я недолго, – и стремительно вышел из комнаты, хлопнул дверью, и чик-чик - таки закрыл меня в квартире. Гад загримированный! Не доверяет мне? А я ему? Тоже.

8.
***
Петера не было более двух часов. За это время я осознал, что переживаю за него. Выглядываю в окно, прислушиваюсь к звукам за дверью. Мотался по квартире из комнаты в кухню, туда и обратно.

Опять сидел в Интернете, смотрел по телеканалу новости онлайн. Там и про нас говорили. Выступал представитель Следственного комитета. Сказал, что следствие располагает описанием подозреваемого в убийстве. Высокий, худощавого телосложения, светло-русые волосы до плеч (уже нет), лицо славянского типа, глаза карие (?), на шее сзади татуировка в форме бабочки (?), на подбородке родинка неправильной формы (?), при попытке скрыться был ранен в левую ногу. Фоторобот не показали. Подозреваю, что охранники Хабарова и водилы на дороге давали слишком противоречивую информацию: одни видели Петера в виде экстравагантной шлюхи, другие помнят изможденную, серую, грязную и злую бестию. Водилам некогда было рассматривать его на предмет цвет глаз и татухи. Смешно то, что выступающий говорил, что «в интересах следствия» имя не разглашается. Чушь! Они не знают, как его зовут. Думаю, что Петер ****ствовал под псевдонимом. На крик какого-то журналиста: «Следствие считает, что это заказное убийство? Не является ли этот человек профессиональным киллером?» - представитель Следственного комитета ответил, тщательно подбирая слова:
Картонная упаковка оптом от 5 000 шт. Под любые товары!
- Мы пока не располагаем доказательствами того, что убийство заказное. Однако господин Хабаров действительно опасался в последнее время некоего нападения, он получил предупреждение об угрозе его жизни. Усилил охрану. Однако способ совершённого преступления несколько не соответствует представлениям о заказных убийствах.
Ещё выкрик со стороны протянутых микрофонов:
— Нашли ли орудие преступления?
— Нет.
И главное, обо мне:
— Была информация о человеке, который помог преступнику скрыться?
— Да. Следственный комитет обращается к этому человеку, – продолжает представитель следственного комитета по связям с общественностью. Он упирается глазами в нужную камеру и говорит прямо мне: – Павел Владимирович, мы знаем, что вы оказались в этой ситуации случайным свидетелем, что посадили подозреваемого в свою машину. Сейчас в ваших интересах не скрываться вместе с предполагаемым преступником, а прийти в правоохранительные органы и оказать помощь следствию. Вы должны понимать, что ваша жизнь сейчас находится в опасности. Мы вынуждены объявить вас в розыск и обнародовать вашу фотографию.
И на экране появляется моя фотка, которая висит на «Доске почета» в нашей спортшколе, фото пятилетней давности, на ней я – радостный красавчик с трехдневной щетиной, я в хоккейной форме. В телевизоре возникает надпись: «Розыск – Казанцев Павел Владимирович 19.. г.р.» Тут же начинает мигать номер телефона, и диктор говорит, чтобы деятельные и ответственные граждане тут же звонили, как меня увидят.
Потом еще показывали сюжет о самом убиенном. Ах, какая честная жирная морда! Талантливый предприниматель, который своей благотворительностью буквально объял весь мир и завалил копеечными подарками детей-сирот. Удивительной преданности и заботливости семьянин, отец супер-сына, который сейчас занимает какой-то пост в мэрии. Невероятной принципиальности и честности кандидат в Заксобрание, который целовал практически каждого выборщика в лобик. А какой замечательный оратор в Заксобрании, слушать, как он нудно читал с бумажки свои инициативы и типа грозные речи – одно удовольствие! И что важно: презирал ведь двойные стандарты! Отличался прямолинейностью, открытостью, последовательностью. Вел о-о-очень скромный образ жизни, просто аскет в костюмах от Кардена и в повозке в виде бентли. А какой он благочестивый прихожанин церкви, вон сколько фоток с иерархами РПЦ, сразу видно, стоит рядом со священником, безгрешный такой, нимб от лоснящейся лысины бликует. Страстный борец с заразой проституции и поветрием гомосексуализма, автор кучи скандальных акций на Дворцовой, Сенной площадях и около Московского вокзала. Ну, просто святой! Тьфу! Смотреть тошно.
Тошно и не смотреть. Как только выключил комп, навалились терзания и сомнения. Что делать-то мне сейчас? Меня завлекают в сети правоохранительных органов, хотят сотрудничать. Но это означает, что я должен описать Петера, выдать его имя, его местопребывание. Поможет ли это ему? Мне искренне насрать, найдут ли они убийцу. Но не насрать на судьбу парня. Я прикипел к нему и, несмотря на его странности, привязался, не выдам. Факт, из него козла отпущения сделают! Киллера не найдут, а мальчик-шлюха не нужен никому, нехай отвечает! И в то же время я же не могу сидеть в этой квартире вечно, мне нужно на что-то решаться! Самому искать убийцу? Я же не идиот, я понимаю, что это абсурд. Я кто? Хоккейный тренер, а не Эркюль Пуаро и даже не Аниськин из старого советского фильма. Что я смогу сделать? Морду кому-нибудь набить! Так кому?

В момент кульминационного накала моих размышлений заскрежетал ключ в дверном замке. Вернулся Петер. Уф-ф-ф! Встречаю его в коридоре, парень весел, потрясывает сумкой с продуктами.

— Ездил в центр! Всё купил там! Приобрёл тебе подарочки! Сейчас будем жрать, и я буду тебя одаривать! Я же обещал, что отблагодарю! А ты как себя вёл тут без меня?

— Мне не надо никаких подарочков.

— А жрать?

— А жрать надо.

— Ну так баба на кухню побежала, ублажать мужика буду! – и я уже не реагирую на его придурковатые шутки. Баба так баба. «Ублажать» так «ублажать».

Вся его «готовка ужина» на кухне заключалась в фигурной нарезке колбасы, хлеба, открывании банок со шпротами и с оливками. На облупленном столе в комнате он выстроил всё художественно вокруг большой бутылки коньяка. Потом торжественно и громко открыл церемонию «праздничного ужина».

— И почему он праздничный? — живо заинтересовался я.

Реклама
— А почему бы и нет?

— Так нет повода для празднования…

— Повод есть! Мы живы, — серьезно ответил Петер.

— М-м-м… – философски ответил я.

— Это много, ну и мы ещё не выпили за наше случайное знакомство! – он подаёт мне бутылку коньяка и чокается с ней банкой оливок. Ну и я пью, передаю ему, он тоже лакает пару бульков. – Павел! Я купил тебе телефон! Ты же свой оставил в машине. Вот!

Петер протягивает мне белую пластиковую коробочку с яблочком. Я нерешительно беру, смотрю вопросительно:

— Пит, у тебя есть лишние деньги?

— Есть, Паша, есть, не сомневайся! Это малое, что я могу сделать для тебя! Не беспокойся, я себе тоже купил! Телефон хороший, новый, внутри симка, но она ещё не вставлена, не активирована… Не обижай меня, прими подарок.

— Ладно, спасибо… Но…

— Выпьем, выпьем, выпьем! — перебивает мои сомнения рыжий Петенька, сам глотает коньяк и передаёт мне. Жуем всю ту снедь, что он разложил здесь.

— Пит, ты меня споить хочешь?

— Ага!
— Зачем?
— Воспользуюсь твоим беспомощным состоянием и… — мурлыкает рыжий и облизывает призывно верхнюю губу.
— Пит, прекрати, а! Давай поговорим о другом. Что мы будем делать?
— Мы – ничего. А я уже всё сделал.
— Что ты сделал?
— Я связался с заказчиком. Он меня защитит.
— Как?
— Паш, тебе не надо знать…
— Почему?
— Выпьем, выпьем, выпьем! — опять запел Петер, я глотаю, он берет пальцами оливки и укладывает мне в рот.
— Не увиливай! — возмущаюсь я, а в башке уже жарко от коньяка, надо остановиться.
— Я не буду увиливать! — интимно обещает Петер. — Буду податлив!
— Пит! Я серьёзно! Как он тебя защитит?
— Я уеду из города, как мне и обещали.
— Когда? — почему-то пересохло в горле.
— Через пару дней.
— Куда?
— В-в-в-в… Ригу.
— Как это будет исполнено? Как вы договорились? Ты виделся или звонил?
— Мур-мур-мур… сколько вопросиков! Выпьем, выпьем, выпьем!
— Нет! Отвечай мне! Я ведь не совсем посторонний человек тебе, имею право хоть что-то знать!
Проклятый Петер реально подпрыгивает на стуле и в восторге плюхается ко мне на колено, в руке бутылка.
— Конечно, не посторонний! Конечно, имеешь право! Выпей! Ну, глоточек… — не знаю, почему я его не сбрасываю? Почему я всё-таки пью коньяк? Почему обнимаю его за талию? Почему не отталкиваю паршивца, что трется о мою щеку своей щекой? Неужели я настолько пьян? А рыжий Петенька кормит меня колбасой, хлебом, потом берет пальцами шпротину и впихивает мне в рот. Я послушно пережевываю, а ему мало этого:
— Фи, какие у меня жирные пальчики! – сует их мне в рот, чтобы я облизал. И я облизываю… Боже мой! Неужели он уедет? Неужели навсегда? А вдруг его обманут?
— Пит, вернее, Петь, а тебя не обманут? Не кинут? На хрена ты нужен заказчику? Ему же выгоднее тебя… это… грохнуть.
Петер вместо ответа вдруг обнимает меня и утыкается виском мне в шею, а губами в плечо. Гудит в меня:
— Ты заботишься обо мне? Почему?
— Я… я не знаю, как это объяснить, я не хочу, чтобы тебя убили, ты же не виноват?
— Виноват, Паш… Я — грязная шлюха и поехал туда по своей воле, меня никто на аркане не пёр.
— Ты больше не будешь шлюхой!
Петер отрывается от меня, смотрит мне в глаза. Йодные веснушки так близко, так трогательно.
— А кем я буду?

— Нормальным человеком!

— Ты не понимаешь, Паша. Мир шлюх опустеет без меня, я же специалист высшей квалификации, хочешь попробовать со мной?

— Нет! — хрипло говорю я.

— А я хочу с тобой! Я вообще хочу!

— Нет! Я другой, мне этого не надо, - как-то неуверенно говорю я и как-то неуверенно его отталкиваю.

— Глупенький! Ты боишься, что не получится? Я всё сделаю сам! – прерывает мои попытки сопротивления Петер, приближаясь к губам.

— Я боюсь не этого…

— А чего же? — он уже задевает своими губами мои губы.

— Того что мне понравится. Того, что у меня совсем крышу унесёт из-за тебя… Прекрати…

И он впивается в мой рот, и у меня сносит крышу. Его коньячный вкус делает меня ещё пьянее, его зубы – сахар на моих губах. Никогда не любил целоваться взасос, не любил целоваться вообще, мой инструмент общения с телом - руки, через них проходят все эти мучительные импульсы к паху, поднимают там бурю. Женщинам говорил, что раздражает губная помада. А тут… даже если бы на нем была эта помада, так он умело меня обезвредил, втянул в свой «мир шлюх». Меня размазало, развезло, раздраконило. И уже шарю по нему, впитываю… Слышу краем уха, что Петер мне что-то говорит:

— Мой герой… Мой защитник… Ты можешь со мной всё… Что ты хочешш-ш-шь? Мой мужчина… Я всё тебе позволю… Хочешшшшь даже без подготовки, пусть будет больно, пусть будет крофффффь… Это подарок, это бес-с-сплатно…

Стоп! Бесплатно? Подарок? Кровь? Я сдурел, что ли? Чем я лучше этого Хабарова?

— Не-е-ет! — крикнул я и столкнул его с колен на пол. Петер свалился на спину, смотрит на меня мутным взглядом, удивлен, руку тянет:

— Паша, не бойся! Давай! Ты же хочешь?

— Нет! — наклоняюсь я к нему со всей решимостью, сжимаю сильно, до боли пах, чтобы там всё успокоилось. — Ты не будешь шлюхой! А мне такие подарки не нужны! Мне противно от того, что ты вытворяешь. Ты – сильный, смелый, терпеливый. Я привык восторгаться такими, я сам такой. Но ты протрахал свою жизнь! Секс ради кроличьего траха, как и секс ради благодарности – это то же самое, что секс за деньги! Мне противно. Не делай этого со мной. И ни с кем этого не делай! Иначе…

— Ну, Па-а-а-аша… — заскулил паршивец.

Я - каменный человек. Перешагнул через него и бросил своё тело на диван, прижался к стенке и закрыл уши руками. Всё шумит вокруг, всё плачет. Я так хочу быть с ним, но не хочу быть со шлюхой. К чертям его благодарность похотливая! Я с ним себя впервые живым почувствовал, может быть, даже влюбился в него… А он – шлюха! Как так получилось? Завтра, завтра мы поговорим. Даю телу команду «спать», но тело не слушается. Тело ждет и дожидается. Петер встает с пола. Выключает свет. Ложится за мной на диван, упирается лбом мне в спину, там сразу горячо становится:
— Ты дурак, Паша. Ладно, мы попробуем по-другому.
И замолкаем. Не спим: ни он, ни я. И не двигаемся. Какой-то бред! Я хотел с ним серьезно поговорить, рассказать о новостях, которые услышал. Я хотел, чтобы мы вместе обдумали, что делать. А он опять всё вывернул наизнанку. Он общался с заказчиком и ни слова мне из этого разговора не сказал. Он ведь и сам должен понимать, что заказчик не оставит его в живых… Петер сможет указать на заказчика. Наверняка я, вмешавшись, уже сорвал этот ход. В какой-то момент я всё-таки вырубился. Но ненадолго. Вынырнул из сна благодаря голосу. Петер. Говорит громким шёпотом где-то в районе окна.
— Я та-а-ак соскучился! Ага!.. Хи-хи-хи… ты мой котик, мой котяа-а-ара!.. И я тебя хочу… А как ты хочешь?.. М-м-м, какой ты испорченный… Дурак! Я люблю только с тобой, не надо Армена… Приехать?.. Я не знаю, на чем я приеду-то?.. Нет-нет, я один, у меня никого нет! Тебя жду. А ты всё не зовешь… Хи-хи-хи… Моя попка тоже… И ротик… Мы соскучались… - а дальше совсем тихо, - Я попробую приехать на такси, но у меня денег нет. Заплатишь? И мне? Чмоки-чмоки! Жди…
Слышу шуршание одежды. Этот пидорас решил съёмом заняться? Нашел отличное время. Придурок! Не позволю! Соскакиваю с дивана, врубаю свет:
— Ой! — рыжий педик хлопает глазами.
— Ты никуда не пойдёшь! — гаркаю я. — Твоя карьера шлюхи закончилась!

— И с чего это ты разорался! Я не твой парень, хочу трахаться, хочу денег, а ты мне не указ!

— Да тебя грохнут там, а не трахнут!

— Хочу! Отвали, дай пройти!

— Пит! Послушай меня, не веди себя как идиот, ты не такой. Ты никуда не пойдёшь.

— Ты не захотел меня! Сам виноват, всё дебаты на ***! Я вернусь через часа четыре! С бабло-о-ом!

— В жопу твоё бабло!

— В жопу вставляют ***, а не бабло! Извращенец!
И он пытается обойти меня, я ловлю его за плечо, толкаю назад. Тот отлетает, со стола падает недопитая бутылка коньяка, банка шпрот. Он матерится, опять пытается нырнуть под меня, чтобы ускользнуть. Я перехватываю его за шкирку и… правой в челюсть. Петер летит к окну, сбивает стулья, по-моему он ударился о батарею. Черт!
— Ненавижу тебя! – кричит он мне. – Ты импотент! Ты придурок! А я всё равно уйду!
И я остановился, выдохнул и сказал самую умную речь в своей жизни:
— Петер, ты прав. Я полный придурок. Зачем я здесь? И трахнуть тебя не смог, и защитить не смогу, да и ты не хочешь этого. Ты озабоченная шлюха, а я будто бы влюбился в тебя. И твое поведение сейчас, твои слова… Я хочу тебя убить за них, за то, что ты такой. Я не могу больше этого выносить, иначе убью тебя. Пусть это сделают другие. Прощай…
Я стал судорожно натягивать носки, кроссовки, рубашку, схватил свои документы из его сумки. Взглянул на эту шлюху, что в углу под подоконником сидит, а он молча смотрит, как я собираюсь. Ну… скажи, чтобы не уходил! А он:
— Телефон возьми – это подарок! Телефон, возьми телефон!
— Пошёл ты со своими ****утыми подарками, шлюха!
И я злющий пошагал вон.
— Телефон! Идиот, телефон возьми! – орёт мне в спину Петер, и мне даже показалось, что голос его сорвался, дрогнул, всхлипнул. Он зарыдал? Нет, шлюхи, они терпеливые, они сильные, они не плачут, они не любят.

Выбежал на улицу, на темный, ночной Московский проспект. Бегу от этого дома, бегу туда, к Парку Победы, к Электросиле, где-нибудь возьму такси, и домой! И вдруг мысль: «А ведь я был с ним всего три дня. Три дня, которые перевернули мой мир. Сука! Надо было сделать это с ним…»


9.
***
Я бежал практически до Электросилы, марафон возбужденного ревнивца. С каждым метром осознание того, что это ревность, укоренялось во мне. Правильно сделал, что ушёл: его не исправить, не перевоспитать, он – ****ь и *****ю сдохнет. А мне надо забывать, мне надо обратно в свой тусклый мир, где нет этих сиреневых глаз и бессовестных ужимок, где нет этого бесконечного бега по пересеченной местности, где нет этих странных новых чувств. Я – бегущий по лезвию Московского проспекта, так как бегу по проезжей части. Время пятый час утра, редкие машины виляют рядом со мной, возмущенно или сочувственно гудя.
Одна машина все-таки остановилась. Таксист.
- Эй, мужик! Пьяный, что ли? Нет? Садись, довезу до центра!
- У меня нет столько денег.
- Я домой с аэропорта, поэтому довезу так, по доброте душевной.
Я сажусь на заднее сидение. Таксиста тянуло поговорить. Он брехал мне про дочь, что провожал на самолет, какая она дура набитая, ребенком не занимается, все на бабку свесила, а сама за любовью укатила. Видите ли, нет сил жить без любимого! А любимый - тьфу! Ноги об неё вытирает, спокойно жить не даёт и не отпускает от себя и не женится. Сволочь, одним словом! Я только рассеянно киваю на эту историю чужой любви. Выясняется, что мужику надо на Васильевский остров. И я прошу меня высадить именно там, а не в центре. До своего дома на Малом проспекте иду пешком. Замерз, мокрая утренняя свежесть охладила мою ярость. Иду уже неуверенно.
А у дома, где снимаю квартиру, вовсе остановился. Сначала своевременная мысль: «А как я без ключей?» Можно, конечно, за запасными к Аньке ползти, но не в пять же часов утра. А потом понимаю, что за ключами идти не придётся. В окнах моей квартиры свет. Стою, как болван, посреди двора и пялюсь в окна, соображаю, кто там? Полиция?
Кручу головой. И, о чудо! В сторонке на обочине перед двором, взгромоздившись на поребрик, стоит моя шкода! Медленно подхожу к ней. Заглядываю внутрь за стекло в тёмное нутро. А-а-а! Там, на первом сидении, дрыхнет здоровый мужик. Чёрт! Ноги меня сами понесли обратно, бегом до 8-ой линии. Мне показалось, что мужик в автомобиле проснулся, и вслед мне зажёгся свет.
Я опять бегу, перескакиваю через ограды, пересекаю проезжую часть, стараюсь бежать там, где машины не смогут проехать. На площади у метро уже жизнь начинается, но метро еще закрыто. Бегу дальше, вниз к мостам, к Неве. Безумная мысль о том, что Нева может всё решить навсегда, там, на дне, нет ни света в моем окне, ни сиреневых глаз, ни бега… Но гоню эту мысль. Бежать, бежать, бежать от себя… далеко. На Московский проспект. Там меня нет, там был не я, там был кто-то другой, непохожий на меня человек. Дыхание выравниваю до спортивного, пересеченная местность – не стадион, здесь сбиться с шага, с ритма легче лёгкого. Дышу: нос-рот, нос-рот… Бег превратился в способ существования. Я марафонец, какие-то 8-10 километров по лениво просыпающемуся городу! Моя цель - Сенная площадь. Когда добежал дотуда, метро уже работает. Спускаюсь, еду, нервничаю. Зачем его бросил? А вдруг он уехал на эти свои ****ки? Нет, не может! Зачем я возвращаюсь? Телефон… возьму телефон. Это повод.
В вагоне метро стоял лицом к надписи «Не прислоняться», от камер, если их видел, отворачивался. Посты охраны пробегал, наклонив голову. Я, ****ь, - звезда, растиражирован, как бы за автографами не кинулись! Из метро выскакиваю, на Московской вообще уже жизнь. Иду к нашему дому, оглядываюсь, всё как обычно. Поднимаюсь на пятый этаж. А здесь всё совсем необычно. Дверь квартиры 77 нараспашку. Из неё пыльный ветер сквозняком лапает моё лицо.
- Петер? – призываю с порога, а у самого никакой надежды. Лишь бы не найти там в квартире его… труп. Лучше, чтобы Петьки просто не было. – Петер? Это я.

Мягко ступая, медленно прохожу в комнату. На полу разлитый коньяк и перевернутая банка шпрот. На диване смятая белая футболка, моя. Между банками и остатками пищи на столе лежит белая коробочка с телефоном, моим. Беру коробочку, запихиваю в карман рубашки. Иду на кухню, открываю двери ванной комнаты и туалета, выбиваю ногой дверь во вторую комнату, нигде нет этого парня, моего. Замечаю, что нет и сумок – ни наплечной, ни спортивной. Стою посреди пустынного коридора и не знаю, что делать.
Но кто-то решил за меня - шум за спиной, не успел повернуться, не успел увидеть кто. Боль в голове, света нет, звуков нет, ничего нет…
***
Запах бензина, твердый качающийся пол, гудение мотора в ушах и во всем теле – всё это вызывает рвотный спазм и пробуждение. Лежу на полу авто. С двух сторон сиденья, там в напряженных позах примостились молодые здоровые парни. Оба внимательно смотрят на меня, связанного по рукам и ногам. Я лежу посредине какого-то железного выступа, надо мной черным шелком обтянут потолок машины. С трудом соображаю, но понимаю, что еду в газельке-катафалке на том месте, где прикрепляют гроб. Может, я уже мертвец? Поэтому парни так равнодушно созерцают меня. Ну-ка… Я застонал. Голос есть, парни отреагировали, переглянувшись. Один похлопал меня по щеке и крикнул в сторону водительского места:
- Он очухался!
Оттуда ответ:
- Всё, приехали уже! Не сильно я его?
- Да ничего! Он здоровый мужик.
Машина виляет, кренится, поворачивая вправо, дергается, останавливается. Открываются дверцы в моих ногах, и меня вытаскивают из катафалка, видимо, в чистилище. Свет ослепляет и режет глаза, но всё же понимаю: меня привезли не в полицию. Вполне светское заведение – Paella Negro - испанский ресторан. Меня будут жирно кормить?
Так как ноги перетянуты верёвкой, сам идти не могу. Знакомые по катафалку парни подхватывают меня под мышки и волокут внутрь ресторана. Правда, мимо обеденной зоны, куда-то внутрь по извилистым коридорчикам и кидают прямо на пол в маленькую комнатку без окон. Дверь захлопывается, и я в темноте. Испанский пленник. Есть время подумать. Есть время отдохнуть от утренней пробежки.
Это не полиция, не прокуратура и даже не казематы Петропавловской крепости, там мне, кстати, самое место. Такого лоха только в музее показывать. В чьих же я лапах? Петер тут же? Нет, если бы он был тут, я бы был не нужен. Если это не полиция, то вариант только один – заказчики. Они ищут Петера. И, похоже, я уже привёл ребят в дом на Московском проспекте. Или они сами нашли логово Петера? Да нет, скорее всего, я. Знал ведь, знал, что эмоции – скверные попутчики в любом деле. Нет, взял их с собой, повёлся на ревность и ярость, удрал, взбесившись, и вот итог. Лежу, перины не предлагают, да и мутит от удара по голове. Сколько провалялся в этой кладовке в абсолютной темноте и с тонкой щелочкой света по периметру двери, не знаю. Казалось – вечность. Руки затекли, кисти онемели, всё чешется, на спине скоро пролежни появятся.

Голоса издалека и звук открываемой двери заставили меня вернуться в реальность из круговорота вредных мыслей и саморугани. В проёме двери, аки херувимы из снопа света, трое человек. Один явно божество с квадратным телом и тонкими ножками.
Собирайте отзывы о компании в едином кабинета RocketData
- Ну, пойдем, познакомимся, гражданин тренер! – приятным голосом сказало божество. Двое «из ларца одинаковых с лица» за ноги выволокли меня из комнатки и опять установили в вертикальное положение. – Ноги-то ему зачем связали? – скептически спросил главный. – Убрать!
Один из исполнителей вытащил красивущий америкосовский черный нож Katz и одним движением перерезал веревку на ногах. Уфф! Можно стряхнуть онемение и стянутость мышц. Но кайф обрывают, толкают в спину, иду за тонконогим божеством по коридору. Заходим в какой-то кабинет. Внутри всё простенько, на фоне банальной мебели выделяется массажное кресло черной кожи. Хозяин снимает пиджак, бросает его на вешалку, ослабляет галстук и с явным удовольствием усаживается в это самое кресло. Включает кнопку сбоку, послышался тихий рокот колесиков, мужик закрыл глаза от блаженства.
- Итак, дружок, ты - Казанцев Павел Владимирович, тренируешь деток игре в хоккей, уважаю! Высшее образование, на работе на хорошем счету. Разведен, есть дочь Дарья Павловна. Сейчас Дарья Павловна с музыкальными коллективом по миланам разъезжает. Вернется только через неделю. Мда… даже не знаю, что еще в твоей биографии есть, за что зацепиться можно. И как тебя, Павел Владимирович, угораздило оказаться в эпицентре наших печальных событий?

Я молчу. Не нравится мне, что он Дашку упомянул.
- Что мне надо от тебя? Мне, гражданин Казанцев, нужна информация. Расскажи мне всё про парня, которого ты назвал Петером.
- Вам обо мне всё известно, а я не знаю, с кем имею дело! Вам не кажется это неправильным? – прохрипел я.
- Действительно, - мужик даже открыл глаза и внимательно на меня посмотрел, - неправильно это. Я, мил человек, Святой Лука.
- Кто?
- Конечно, до евангелиста мне далеко, но силу тоже кое-какую имею. Лукас Эмильевич Гайда. Может и слышали про такого?
Да, я слышал. Какой-то крутой предприниматель, держит околовсяческий бизнес в том числе ритуальных услуг, дружит-кружит-спонсирует некоторых политиков, которые лоббируют его интересы во власти, устраивает праздники для сильных мира сего, позволяет себе приглашать супер-пупер звезд поп-музыки на именины. В общем, опасный человек.
- Ну, вот и познакомились. Чудно! - ласково произнес Святой Лука. – Так что? Кто такой Петер?
- Я не знаю, я только его подвёз. Случилась авария. После мы разбежались в разные стороны. Он мне никто, и я ничего о нём не знаю, кроме имени.
- Ну, ну, ну… Не рекомендую лгать. Ты имел возможность оставить его неоднократно, но был рядом, и он ничего о себе не рассказал?
- Ничего. Нам было не до рассказов. В нас стреляли.
- Итак, его имя ты ведь его знаешь?
- Он мне представился как Петерис Мелис.
Лука аж подскочил в кресле:
- Ка-а-ак? Уха-ха-ха! Мелис! Ну, стервец! Уха-ха-ха! – он покраснел и хохотал так, что я подумал о его нормальности. Потом резко заткнулся, откинулся на спинку кресла с массажными роликами. – Не обращай внимания, нервы, - и опять заорал: - Все нервы выел мне твой Петерис! Где его искать, суку продажную?
- Я не знаю, правда. Я думал, он в той квартире на Московском проспекте.
- Подумай, где он может быть?
- И думать нечего, я считал, что это его единственное местожительство в городе.
- Не хочешь, значит, говорить? Боба! Поговори с нашим гостем! – Лука кивает одному из бугаёв, стоящему позади меня. Бритоголовый качок с детским лицом разворачивает меня к себе и вколачивает в корпус удар. Йоу-у-у! Терпеть, терпеть! Слиться с его кулаком, приготовить мышцы, беречь голову, левый бок – там селезенка, без неё смерть! В челюсть! В нос! Искры из глаз! Горячая кровь из носа, во рту. Лечу назад, падаю на спину. Затылком едва не задел боковину кресла. Мерзкое лицо Луки склонилось надо мной:

- Это, правда, что он голубой?

- Я не знаю… - изо рта выдулся кровавый пузырь.

- Знаешь, о чем я подумал? Он должен прийти за тобой! Я обменяю тебя…

- На кого? – булькаю я кровью.

- На него!

- Вы будете разочарованы, но мы ничем не связаны с ним, даже не друзья.

- Ты врешь! Иначе ты бы не защищал его!

- Я не защищаю…

- Тогда говори, где он?

- Я не знаю… А-а-а! – качок пинает меня в бок, как больно! Меня скручивает, дышать не получается.
- Он ранен? – продолжает допрос Лука.
- Да… - хриплю я.
- Как он выглядит?
- Посмотрите на видео… О-о-о! – ещё пинок в живот.
- Нет никакого видео! Как он выглядит?
- Глаза карие, волосы белые, татуировка «бабочка» на загривке, родинка на подбородке…
- Рост?
- Маленький. Маленький и тощий.
- У него есть профессия, кроме этой…
- Не знаю… - и боль в животе, спазм, и я в ауте, темно.
***
Очнулся опять в темноте, опять на полу. Все болит и холодно. Застонал, громче, получился какой-то вой. Дверь открылась. Зашел кряжистый мужчина. Молча кинул в угол этой шкафообразной комнаты большую подушку с желтыми разводами. Подтащил меня к ней, я оказался в полусидячем положении. Мужчина с внешностью душегуба вытащил нож и разрезал веревки на руках. Перехватил обессиленные конечности и нежно растер запястья. Потом принес воды и рис с рыбой, это, наверное, паэлья. Кормил меня из маленькой ложечки мягким рисом. Этот же мужик заметил коробочку с телефоном, что валялась в моей камере. Мой охранник забрал коробочку и исчез.
Буквально через минут десять в комнату ввалилась целая делегация во главе с Лукой.
- Откуда телефон?
- Мой, я его купил.
- Когда, где?
- Вчера в «Евросети» у Парка Победы.
- Ты опять врешь! Мне не выгодно пока тебя убивать. Но поверь, я смогу сделать твою жизнь мучительной, даже без кулаков моих ребят. Я посажу тебя на героин… как тебе такая перспектива?
- Чего вы от меня хотите? Телефон новый, симка даже не вставлена. Там ноль – ничего нет. Я его не включал ни разу. Телефона Петера я не знаю, он ни разу мне не звонил.
Лука раскладывает на полу телефон, пакетик с инструкциями, наушники в целлофане, зарядник с шнурком, карточку с симкой, коробочку, в углублении которой лежит ключик.
- Заряжай давай аппарат! – командует мне Лука. Я непослушными пальцами выдавливаю маленькую симку. Открываю для неё вход, вставляю, жму на кнопку включения. Когда экран заработал, Лука отобрал у меня телефон, потыкал в него пальцами. Повертел им:
- Ну и? В чем прикол? Никаких посланий, телефонов, фотографий. Зачем он тебе его дал?

- Это подарок. Он хотел отблагодарить.

- Забираем, - он отдает телефон кому-то за спину. – А ты, герой, посиди ещё. Если что захочешь рассказать, я всегда рядом! Зови!

И я сидел. Сколько прошло дней – не знаю. Чувство времени нарушено, так как не вижу света. Сижу как крот под землей, обустроился даже некоторым бытом: потребовал плед, в углу стоит бутылка с водой. Человек без имени меня кормит, в туалет выводит. Дважды ходил на «беседу» к Луке, тот выглядит плохо – «нервы». Из-за этого назад в камеру меня приносили на руках, а мой охранник даже ставил мне инъекцию обезболивающего. Я подозреваю, что мне сломали ребро: боль в правой части груди, около диафрагмы болит, не отпускает, на вдохе больно. Лицо тоже всмятку. Губы выворачивает кровавая корка, на левой стороне десен гематома, зубы выпирают, с переносицы на оба глаза спустились фиолетовые фингалы, нос опух, практически не дышит, возможно тоже сломан. Все застарелые хоккейные травмы дали о себе знать, опомнились, занялись, заломили. Да еще и те раны, что внутри. Страх? Нет, сожаление, сожаление, что так глупо, так скоро. Превращаюсь в кусок страдающего мяса, злюсь на себя, на Петера, на весь мир. Иногда слышу некий шум, люди ходят. Но мой охранник всех гонит от двери. Дни, ночи – всё перемешалось; сознание, сон, обморок – всё едино.

Поэтому когда в очередной раз открылась дверь, меня подняли и повели куда-то, я решил, что это сон. Меня вели не в кабинетик Луки, а в ресторан. Гайда сидел на черном угловом диване за красным столом, на котором нарезанное мясо, несколько бутылок вина, какой-то салат, паэлья на маленькой ушастой сковородке. Меня, босого и красивого, провели сквозь всю обеденную зону, мимо маленькой круглой сцены, где готовилось представление – настраивал гитару полный, лысоватый испанского вида мужчина, рядом с ним, напряженно вытянув спину, гордо восседала женщина в синем платье с рюшечками, с высокой прической и с пейнетой в волосах. Тут же скучала, видимо, танцовщица – высокая жгучая брюнетка с грубоватыми чертами лица, она тоже в платье с рюшами и в ярко-красных туфлях. Артисты смотрелись абсолютно инородными телами в этом месте. Тем более что посетителей в зале практически не было. Был занят всего один столик. За вторым восседал Гайда.
Лука тяжелым взглядом осмотрел меня, вздохнул:
- Мда-а-а… - он кивнул мне на краешек дивана, я присел на кончик короткой перекладины диванной «Г». – Выпей!
Мне налили красного вина в красивый хрустальный стакан. Я выпил. Необыкновенно вкусно.
- И долго мне еще прятаться здесь? – вдруг спросил меня Лука.
- Прятаться? – не понял я. – Вы прячетесь? От кого?
- Ты издеваешься надо мной? – начал заводиться Лука, и мне стало ясно, что он пьян. Не в дупель, но заметно. Видимо, стадия «пьяные разговоры».
- Я правда не понимаю: ни того, чего вы от меня хотите, ни того, чего вы ждете от Петера! Он не придет за мной! Он просто несчастная шлюха, которая запуталась в жизни.
- Что? – Лука открыл рот. – Он несчастный? Он запутался в жизни? Ты обалдел? Кто шлюха? Это он еще и этим занимается? Он, что ли, проституцией еще зарабатывает?
- Э-э-э… - тут открыл рот я. – А разве нет?
По-моему, Гайда протрезвел. Он встал, оперся руками на стол и уставился на меня как-то неверяще. За спиной брякнули струны, начался ритм, заголосила дама в пейнете, я услышал сначала мерный, потом ускоряющийся стук каблуков и звук кастаньет. Лука тоже поднял глаза на артистов:
- Хорошо танцует, сука! - и опять на меня: - Неужели ты и вправду думаешь, что твой Петер – просто шлюха?
- Я это видел… - и я сам не понял, о чем я сейчас сказал. Что я видел? Как Петер раздвигал ноги и делал отсос кому-то? Я не видел. Я верил. Это он мне рассказал. Но со мной он вел себя как шлюха! Я запутался.
- Так! – поставил точку в моих метаниях Гайда. – Послушай меня, Павлуша! Я и Хабаров были партнерами по бизнесу и по жизни. Не скажу, что относился к нему как к брату, но он мой близкий человек. Я прощал его странности. Его жадность и его кичливость. Он, в конце концов, мне помог во многом. Короче, два месяца назад один верный человечек мне сообщает, что нас с Хабаровым определили порешить наши конкуренты. Наняли для этого какого-то залётного, но весьма фартового специалиста. Его называли «латышский стрелок». Мы сразу поверили информации, были у нас серьёзные контры, слишком много денег на кону. «Стрелка» никто не знал, как уловить, не понимали. Поэтому, посоветовавшись, мы решили усилить охрану. Доходило до абсурда. Хабаров в бронежилете ходил повсюду, но в основном сидел дома. Каждый раз менял маршруты следования, почти месяц не появлялся в Заксобрании. Однажды его дом обстреляли из леса. Три пули калибра 9 мм, по видимости из глока 17. Так Максимушка чуть не обосрался, перестал ночевать в этой комнате. Переехал в диванную, окна в забор упираются, камер нет. Мои ребята рыли носом землю, искали лёжку киллера, подняли на дыбы местных авторитетов. Кто этот «стрелок»? Как звать? Где искать? Что от него ожидать? Все говорили, что парень залетный! Никто ни *** не знал! И тут этот болван в самый разгар истерии решил расслабиться! Снял мальчика. Ёб тв..! Охрана потом сказала, что сделали всё правильно. Парня обыскали, просканировали – при нем не было ни дури, ни оружия, ни ножа. Он был сильно накрашен, постоянно хихикал и буквально висел на этом жирном ублюдке. Потом пацаны слышали, как мальчишка орал, шлепки всякие… Ох-х-х! Потом парня нашли на кухне, тот шарил по бару. Гремел бутылками. На вопрос, где Максим Максимович, ответил, что дрыхнет! В общем… парни, уроды, выперли мальчишку. Решили, что тот своровать что-то задумал. Он ушел, обиженный и рассерженный, орал, что ему не заплатили. А уроды еще пнули его напоследок, довольные собой, ржали над пидорасом! А через минут десять горничная нашла Хабарова мертвым! Они и погнали за ним… Добрые люди видели, как он садился в шкоду октавию серебристого цвета. А с этого момента ты знаешь всё остальное…
Принят закон о запрете мобильников на уроках в школе
- Петер… Нет, не может быть. А если кто-то из своих, а Петера просто подставили. Он мне рассказал, что его снял Хабаров, он мне рассказал, какие мерзости тот с ним выделывал! – перекрикиваю я аритмичные и темпераментные звуки фламенко.
- Какие мерзости? Экспертиза показала, что никакого секса не было! Он врал тебе! – тоже перекрикивает гитару, голос и каблуки Лука. – Выпей! И я с тобой! Я интернационален по происхождению, но половина литовской крови есть во мне, знаю литовский, а он с латышским родственник. Так вот, друг мой, «Мелис» по-латышски – лжец. Он лжец, твой Петер, он убийца, а ты его прикрываешь!
Я сижу, опупевший, сопоставляю все факты: его знание местности, его терпение, то, как он мне по кадыку врезал, то, как со змеёй справился, его медицинские навыки, его деньги, его перевоплощение, его пустой комп со входом на единственный форум. Артист… А зачем он так со мной? Он меня так выпроваживал! Он не мог мне сказать: свали! Он хотел, чтобы я возненавидел его, чтобы не вернулся… А как только я ушел, Петер исчез из этой квартиры. Он тогда меня просил обязательно предупредить, если соберусь уйти. Он вообще гей?

Мне плохо от этих открытий. Отворачиваюсь от Луки, который решил напиться в хлам. Можно понять, он боится. На сцене молодая женщина танцует фламенко. Стук-стук-стук-стук… тра-та-та-та… дробь каблуков, поворот, выгнута бровь, а руки: плетут, плетут узоры и бац! Замерли! Страсть, смерть, вкрай, в аут, дотла. Поднимает юбку и выделывает красными туфлями такую чечетку, что стало тревожно от такой пулеметной дроби. Раз! Веер взлетел, чиркнул и замахал над её головой бабочкой, за её спиной и шик-шик-шик по бедрам. Прогнулась в талии назад ниже и ниже, и ниже. Как она дышит? Танцует ведь с такой отдачей всего для шести человек: трое за столиком, я, Лука и охранник.
- Люблю я Испанию, - пьяно говорит Гайда, - туда уеду. Этих артистов из Валенсии выписал! Аутентичные! Ах, какая краля! По-русски ни бэ, ни мэ… Уеду туда с ней! А то сижу здесь денно и нощно, как в крепости, пью, жду «стрелка». Только здесь я в безопасности. Но не сидеть же в «Паэлье» вечность! Надеялся, что он позвонит, обменяет свой заказ на меня на твою жизнь. А уже неделя… Даже больше. Он ведь где-то бли-и-изко!
Тут наконец закончилось бесконечное фламенко, пьяный хозяин стал громко хлопать и орать:
- Грасиас! Грасиас! Бэла мучачас!
Артистки устало поклонились и пошли за сцену, остался только гитарист выбивать жесткое джипси.
- На вот тебе. Забери! – Лука двигает ко мне по столу коробочку с телефоном. Я беру. – Я не знаю, как ему сказать, что заплачу больше! Что Хабаров мне похер! Сдох и сдох! А я? Меня-то за что? Боюсь я его… Петера твоего.
- А полиция? – робко вставляю я.
- Полиция? Ни хера они не могут, сссуки! Я уже столько денег вбухал на вашу, его поимку, а всё зря!

Смотрю на этого пьяного бизнесмена-бандюгана и даже жалко. Трясется за жизнь, строгое выражение хищного лица разгладилось, и виски кажутся не серебряными от седины, а уныло-серыми от пепла, что от сгоревшей надежды просыпался. Где твои ворованные из гробов миллионы? Не защищают они тебя? Дергаешься? Лука как будто услышал мои мысли. Дернулся, откинул голову и позёрски прижал ладонью лоб, типа: «О, бедный я! Несчастный я!» Но потом его рука завалилась, а голова так и осталась лежать на спинке дивана. Во лбу дыра. Маленький кружочек из которого жизнь выскочила. Я сижу, рот открыв. Никто не реагирует. Охранник отвернулся к соседнему столику, и с теми посетителями о чем-то треплется. Мир и покой. Десять… сорок… шестьдесят… семьдесят семь… сто двадцать… Прошло две минуты. Дольше тянуть нельзя.
- Э-э-эй! - заорал я. - Убили!
10.
***
Сначала воцарилась гробовая тишина, а потом истеричный крик. Набежало людей! Откуда взялись? Только охранников с периметра прибежало человек восемь! У того горе-телохранителя, что был в зале, рученьки затряслись, стоит бледня-бледнёй… Руководит хаотичным процессом мой безымянный охранник, выяснилось, что это начальник службы безопасности, по отзывам на его приказы понял, что зовут мужика Кроткий. Это фамилия такая. Он посмотрел оценивающе на меня и спросил:
— Откуда стреляли?
Я тыкаю пальцем на сцену, где, разведя руки и открыв рот, стоит столбом усатый гитарист. Все бегут туда. Отбирают гитару у испанца, заглядывают внутрь, трясут, обыскивают валенсийца. Тот даже не пикает. Но Кроткий уже нашёл, откуда стреляли – из-за задника сцены. Задник – натянутая на раму бордовая непрозрачная материя, на которой контуром изображен бык на корриде. На заднике дырка, все бегут за него. А там коридорчик, две двери направо (туалет для персонала и кладовка со стиральной машиной для скатертей, салфеток и спецодежды), две двери налево (одна - для артистов, другая - пустая и закрытая бухгалтерия). Но, главное, что заметили все: в конце коридорчика запасный выход, дверь приоткрыта, в неё заглядывает любопытный летний вечер. Уфф! Сбежал! Видимо, то же самое подумал Кроткий:

— Звонарёв, берёшь пятерых, ищите вокруг, к транспортным узлам, живо! Стреляйте, если уверены, что это он! Под мою ответственность! Майков, звони ментам, пусть дуют на метро Нарвская, он, скорее всего, туда попёр! Боба! Рой в помещении, перво-наперво на кухню, перекрой всё.

Все побежали исполнять, нас осталось четверо: Кроткий, я, официант брутального вида, ещё один охранник. Из артистической высунулась голова испанской певуньи

— Сеньора, всё нормально! К себе! К себе! — охранник вдавливает любопытную испанку обратно в гримерку.
Мы же к заднику с этой стороны. Офигеть! Мелом поставлен крестик, а в центре крестика дырка. Внизу на полу лежит пистолет – австрийский глок17 (так сказал Кроткий). Да, стреляли отсюда. Но крестик! Это же нужно вымерять, прицелиться, знать, где будет сидеть Лука… Не понимаю! Как это возможно? Это надо быть в ресторане часто, следить, высчитывать… И меня дергают за язык:
— А Гайда всегда на этом диванчике сидит?
— Да, — отвечает мне официант, - это его хозяйское место.
— Он знал, — тихо говорю я и тут же затыкаю себе рот ладонью. Ничего нельзя говорить, это может как-то навредить Петеру.
— Да, видимо, знал… Но как? — задумался Кроткий. — Здесь только свои! Уже десять дней ресторан работает практически вхолостую! Гости – все проверенные люди, всех в лицо знаем. Ни одного незнакомого или случайного человека! Все свои, все.
— А с улицы зайти? — наивно интересуюсь я.
— Исключено! Охрана, как на зоне. Если въезжала машина, то всех досматривали. Зайти во двор невозможно. Да и камеры работают, у нас не обманки. Мы охраняли Луку, как золото инков!

— Его с****или!

— Кого?

— Золото инков…

— А-а-а… Может, испанки чего видели! Димка, кто у вас по-испански соображает? — спрашивает Кроткий у официанта.

— Я могу, чуть-чуть. С ними сам Лукас Эмильевич договаривался. Клеился к этой, молоденькой. Еще Дедюхин нормально говорит, но вы ж его заслали за преступником.

— Ладно, разберемся! — и Кроткий направляется в артистическую, мы за ним. На стук дверь сразу открылась. Певунья поджидала, когда мы, наконец, обратимся к ним. Она сразу затараторила:

— Que ha pasado? Que ha pasado? Donde esta Migel? Por favor, dime…**

— Сеньора, харэ тарахтеть! — отрубает Кроткий. Та по интонации поняла, и заткнулась, попятилась и села на маленький диванчик рядом с девицей-танцовщицей. Обе были в концертных нарядах, видимо, собирались еще выступать, на столике перед ними стояли кружки с чаем и тарелка с хамоном. Я вертел головой, разглядывая комнату, на вешалке-штанге висят костюмы, тут же повседневная одежда: белые джинсы, кофточка, платье-милитари, мужские джинсы, футболка с «Барселоной». В углу еще одна гитара, на полу в большой вазе шикарные цветы. Наверное, Лука девице задарил, вот этой… Вот этой самой… Ей… И я… не дышу. И глаз задергался. Десять… тридцать… пятьдесят пять… семьдесят три… Девица-танцовщица - жгучая кудрявая брюнетка, блистательная исполнительница фламенко с серо-сиреневыми глазами, с грубоватыми мальчишескими чертами лица, с бешеной подводкой по векам, ярко-черными бровями, гибкая, с кружевной бархоткой на шее, с перетянутой осиной талией. На меня смотрел Петер.
Кроткий через горе-переводчика Димку стал выспрашивать у «дам», что они видели. Они отвечали испуганно и удивленно. Выходило, что они никого не видели, что сидели в артистической, а если и выходили, то только en servicios***. В какой-то момент Петер (танцовщица) глубоко задышал(а), узнав, что погиб Лука, и разразился(лась) длинной истерической тирадой на испанском. Испанка-певунья гладила его(её) по плечику и повторяла: «Pobre… Pobre… Pobre hombre… Como lo siento!»**** Вот это театр! И только один зритель вполне понимал это. Оскара! Оскара! Сюда к нам, за лучшую женскую роль!
Дальше круче! Кроткий САМ предложил испанцам по-быстрому уехать, так как у них что-то было не в порядке с миграционными документами, Лука что-то намастрячил противозаконное. А сейчас приедет полиция. Как только дамы услышали о fuerza policial*****, вскочили и бросились переодеваться! Прямо при нас! Кроткий сбежал первый, остальные отвернулись, и только через до-о-олгую паузу поползли к дверям приставными шагами. Но я не отвернулся - объясняю шоком. Петер, повернувшись спиной, расстегнул(а) на талии юбку, и рюши упали вниз. Он(а) был в странных панталонах телесного цвета, которые явно были наполнены лишним «телом» в ягодицах и на бедрах, панталоны плотно облегали стройную фигуру, были сделаны из какой-то прорезиненной ткани. Эти штанишки закрывали место ранения, но я разглядел, утолщение в том месте, где должна быть повязка. Потом Петер без зазрения совести снял(а) кофточку. На спине полоска лифчика. Он(а) хватает белые джинсы, натягивает на себя, осторожно надевает темно-синюю кофту, всю в воланах. В завершение сбрасывает чечёточные туфли для фламенко и надевает синие лакированные туфли на высоченной платформе. Ещё он(а) пробежал(а) мимо меня к маленькой этажерке в углу, смочил(а) ваточку какой-то водичкой из бутылочки и провел(а) по глазам, убирая лишнюю черноту. Красотк(а)…
Меня дергают за одежду.

— Что, понравилась тебе наша Петра?

— Петра? — прихожу я в себя.

— Ага, — это за мной вернулся официант, он выталкивает меня в коридор и продолжает речь: - Петра Фальсар! Классная такая, веселая! Водила хозяина за нос, целых пять дней. Он ей даже брюлик подарил вчера, я лично видел. А она его всё завтраками кормила… Так и не поел, бедняга. А Пилар и Мигель - супруги, они ей какие-то родственники… Их там уже машина ждет.
«Дамы» как раз вышли, неся с собой гитару, одежду Мигеля и букет цветов. Процокали мимо нас. Официант Дмитрий успел крикнуть:
— Adios! Hasta luego!******
А я успел крикнуть по-русски:
— Звоните, если что!
И они умчались. Я впал в безудержную веселость после безудержной прострации. Всё, что делал Кроткий и другая бесполезная куча охранников, казалось такой тупизной, таким бредом - просто кинокомедия. Потом действующих лиц резко добавилось. Приехали уверенные в своём профессионализме полицейские. Первого, кого они увидели – меня. Как и ожидалось, для них это было неожиданностью. Капитан полиции с замечательной фамилией Смородина начал орать на Кроткого и на все так же сидевшего на диване с дырой во лбу Гайду. И я понял, что сотрудничества между потерпевшим и сыщиками не было. Полицейские правильно поняли, что меня здесь удерживали силою и пытали. Я сразу из роли пособника перевоплотился в несчастную жертву обстоятельств. Время шло, с периферии событий, с дальних боевых позиций, например, со станции метро Нарвская, приходили отличные неутешительные новости:
«Латышский стрелок смылся! Бес-след-но! Ис-чез».
Дома оказался через сутки. Даже удивительно, что ночевать не оставили в следственном изоляторе. Допросы, расспросы, фоторобот, карта передвижений – замучили. Капитан Смородина кормил меня на свои деньги и возил в больницу. Да, перелом ребра (по застарелой траектории) и перелом костей носа со смещением. Хирург, потирая руки, объявил историю моего носа уникальной и кровожадно пообещал им заняться.
Ездили на Московский проспект в пустую квартиру. Отпечатков пальцев нет. Ни моих, ни Петера. Даже на валяющейся бутылке из-под коньяка. Вытер и положил обратно на пол? Именно после этого я понял, что свободен рассказывать о Петере практически всё, парень не боялся, что моя информация выведет на него. Моя информация – сплошная ложь, начиная от имени, заканчивая историей с Хабаровым. Правда, при составлении фоторобота (я не мог отказаться) пришлось туго. Тот портрет, что получился, похож на Петера очень приблизительно. Да и главное: Петер мимикрирует так, что эти описания, эти перечисления глаз и черт лица абсолютно бесполезны. Единственное, с чем я действительно выступил как лжесвидетель – это серо-сиреневые глаза Петры Фалсар.
Уже дома залез в Интернет, ввел имя. Конечно, никакой Петры Фальсар не существует. Falsa – по-испански лживый, лживая. «Quod erat demonstrandum»*.
Отмачивал себя в ванной, варил суп и даже мыл пол. Это, оказывается, тоже может доставлять удовольствие, только если сначала три дня бешено гнать от пуль и от себя самого, потом восемь дней валяться в тёмном помещении площадью два на три, быть битым, потом сутки общаться с нервным капитаном. Вот только после такой жизни мытьё пола доставляет творческое удовлетворение, почти блаженство. Анька, увидев меня, пилила весь вечер, когда мы ездили встречать Дашку в Пулково, а потом провели тихий «семейный ужин» под непрекращающиеся смешки Дашки в мой адрес.
Но всё это доставляло мне радость и отдохновение только три дня. Видимо, три дня - это некая мера. В три дня умещается мир. Через три дня – не отвечаю на звонки всполошившихся друзей, не веду Дашку в кафе, раздражаюсь на очередные вопросы Смородины, не мою грязную посуду… Сижу дома. Пишу заявление об уходе с работы. Комкаю, выбрасываю. Скупаю все газеты с объявлениями о сдаче в найм жилья, ищу однушку в Московском районе. Но не звоню, не спрашиваю. Я вернулся.
Кто-то из великих французов, по-моему, Стендаль, однажды сказал, что если человек только один день провёл на свободе, а потом десятилетия в темнице, то этот день – это вся его жизнь. Он будет вспоминать каждую секунду, каждую мелочь, каждый звук и запах этой свободы. И этих воспоминаний ему хватит на много лет. Так он об одном дне говорил! А у меня целых три. Я чертовски богат и счастлив. У меня началась депрессия от этого богатства и счастья.

Однажды вспомнил о телефоне с яблочком. Включил, поставил на зарядку. Решил, что буду им пользоваться. Перебросил туда все контакты, долго разбирался с их системой IOS, действовал, правда, методом тыка. Инструкций не читаю. В разгар моих самостоятельных потуг освоить iPhone, тот внезапно загудел и дзинькнул. Пришла смска. Незнакомый абонент написал: «Обещал, обещал, обещал 3377». В смысле? На спам коротких номеров непохоже, цифры не высвечиваются, как номер. Никакой рекламной нагрузки сообщение не несет. И, главное, трижды «обещал»! Из тех дней жизни вспоминаю: «Выпьем, выпьем, выпьем!» Это Петер? Звоню по номеру смски. Абонент временно недоступен…
Сервис мониторинга и сбора отзывов о компании
Что это за цифры? Четыре штуки? Пароль? К чему? Может, всё таки есть что-то в телефоне? Просто для меня эта марка незнакома, а там куда-нибудь для какой-нибудь закачки пароль нужен? Блин, надо изучить инструкции. Достаю мешочек, распаковываю. Здесь маленькие брошюрки, половина иероглифами, наклейки с яблочками, а это что? Причем тут Сбербанк? Банковская карточка в маленьком бумажном конвертике. Она всё это время была здесь.
Я понесся к ближайшему банкомату. Вставляю карточку, ввожу пароль. И экран приветствует хозяина. Заказываю состояние счета. Семьсот тысяч. Моя реакция? Побежал машину покупать? Нет. Когда я в последний раз ревел? Никогда. Иду по Шестой линии, на меня люди поворачиваются. Диковинная картина: здоровый мужик угрожающего вида с опухшим носом, с желтыми синяками-подглазьями, с разбитыми губами, а по щекам дорожки слез, он их не вытирает, он их не чувствует.
Подарочки он мне принёс! Кретин! Шлюха подзаборная! Кому нужны твои подарочки? Отравил меня, а теперь деньги на лекарство присылаешь? Я люблю его, а он деньги какие-то! И абонент недоступен… Он, наверное, уже выбросил тот телефон, с которого смску отправил. Перехожу на бег. Носом не могу дышать, хирург еще не освоил мой уникальный дыхательный аппарат. Дышу ртом, бегу. Бегу с ним, от него, к нему, за ним. И это бег по пересеченной местности, самый трудный в спорте. Где финиш? Неизвестно…

Добежал до Румянцевского сада. Несколько сбил с себя это жалкое состояние. Сел на скамейку, на теневую сторону. Людей мало, мамаша с коляской на скамейке напротив сидит, сняв тесные босоножки, читает книжицу. Буду сидеть здесь, буду выгонять эти мысли и чувства, разлапистые престарелые дубы помогут. Мимо идут студенты неформального вида, видимо, из универа, все как один в наушниках, идут молча, как зомби. Один отделяется от группы, делает им что-то неопределенное ручкой и плюхается рядом со мной на скамейку. Садится, согнув ноги, упираясь пятками на сидение. Молодежное жлобство. Скосил на него глаза. У парня дреды пол-лица закрывают, на губе пирсинг, на пальцах куча колец, одежда вытянутая, стильно ободранная. Он погрузился в телефон. Хм… Телефон такой же, как у меня, iPhone. Тыкает что-то там в экранчик, прижимает телефон к предполагаемому уху (оно под дредами неочевидно), отворачивается ко мне спиной. Кому-то звонит? Мне? Хм… У меня запел петечкин iPhone. Вытаскиваю из кармана: номер тот же, с смски. «Ответить».

— Аллё?

— Прекрасно выглядишь…

— Петер?

— Йес.
— Ты где?
И парень, что сидел ко мне спиной, вдруг ложится на скамейку, и его голова в шапке дредов оказывается у меня на коленках.
— Вот я! — улыбается мне парень с пирсингом на губе и с серо-сиреневыми глазами. Он всё ещё говорит в телефон.
— Ты не уехал? — так же в телефон отвечаю ему я.
— У меня есть ещё одно дело.
— Ещё кого-то убить надо?
— Свидетеля, — и он нажимает «отбой», смотрит на меня снизу, не улыбаясь.
— Это хорошая мысль. Правильная. И свидетелю нравится, — отвечаю я, выключая телефон. — И ещё, деньгами твоими я не смогу воспользоваться.
— Ты прав, это будет слишком подозрительно.
— Забери карточку. Да и телефон тоже… Вдруг понадобится в твоей профессии. Ты же тогда, в машине, заказчикам фотку мёртвого Хабарова высылал как доказательство?
Он кивнул и, наконец, поднялся с моих колен:
— Паш, ты не можешь меня простить? Но ведь ты понимаешь, что я не мог тебе рассказать правды.
— Понимаю. Я не понимаю, зачем тебе понадобилось меня соблазнять? Ты ведь никогда шлюхой не был.
— Никогда. Я никогда не спал с мужчинами.
— Тогда на хрена?
— Две причины.
— Первая?
— Ты меня встретил в этом образе, нужно было играть до конца, нужно было быть убедительным. Если бы ты знал правду с самого начала, то не помог бы мне. А я был на грани, я бы не выжил без тебя. Только ты смог бы меня допереть до Питера.
— Вторая причина?
Он сглотнул и как-то переменился в лице:
— Давай я тебя убью? — тихо и серьёзно сказал Петер.
Теперь сглотнул я и, наверное, сильно переменился в лице:
— Уже сегодня? — с ужасом спросил я шепотом.
— Что тебя здесь держит? Ведь ничего! Какая-то скучная работа, семьи нормальной нет, даже дачи за городом нет, чтобы каждое лето посвящать огурцам и клубнике, — уговаривает меня киллер в дредах.
— Да, ты прав… — соглашаюсь я, мне становится страшно. Всё равно страшно, хотя он и прав.
— Ну вот! И поедешь со мной! Мне надо в Прагу будет ехать.
— Что? А убить?
— Сначала убьем. Ты не можешь поехать просто так. Твоя личность может и не настолько известна, как Бред Питт, но ты засветился. У тебя есть эта самая личность. А в моём деле нужна не личность, а способности. Ты мне нужен.
И тут до меня, наконец, дошло.
— Ты хочешь, чтобы я всё бросил и поехал с тобой? Чтобы я помогал тебе уби…
— Во-первых, не понимаю, что такое ценное ты должен бросить? Во-вторых, я хочу, чтобы ты помогал мне. Одиночек очень мало, поверь. И с моей стороны это не будет ошибкой. Мне нужен человек, который водит машину, который машет кулаками, который вытащит меня из ада. Мне нужен ты. Это, кстати, вторая причина.
— Подожди! Но если я поеду с тобой, то это значит, что я уже никогда не вернусь…
— Да. Потому что Павел Казанцев будет похоронен. Где-нибудь на Смоленском кладбище. У тебя будет новая жизнь. Со мной.
— Петер, ты просто дьявол… Я… Я не могу так просто решиться! Это невозможно!
— Я - Петр, а у того, как известно, ключи от рая и ада… Паш, я понимаю, тебе трудно на это решиться. Но мне очень надо. Со мной никогда не было такого, чтобы я кому-то раскрылся, чтобы я кого-то… — и он замолк. — У тебя ужасно разбиты губы! Я поцелую в шею!
И целует. Мамаша с коляской на скамейке напротив сорвалась и босиком, подхватив босоножки, побежала прочь. Что мне делать? Невозможно сказать «да». Невозможно отпустить его. Я же умру!
— Как тебя зовут на самом деле? — спрашиваю я, оттягивая приговор.
— Ты говоришь мне «да»? — приближает приговор Петер.
Дышу, дышу, дышу… Мне нужна сила, перебрасываю её из кулаков и пресса в гортань. Отворачиваюсь от сиреневых глаз и говорю:
— Нет.
* «Quod erat demonstrandum» - что и требовалось доказать, латинская формула-клише. Откуда это знает хоккеист? Хрен знает. Он вообще образованный.

Finita.
***
На просторной площадке Пражского Града, напротив Лореты – чешской сокровищницы, всегда много туристов. Фотографируют вид на дворец, на Святую хижину и на помпезное министерство иностранных дел. В основном русские. Они вообще любители экскурсий. По любопытству к древней роскоши и страшным историям их могут переплюнуть только обвешанные сложной оптикой японцы. Остальные народы на экскурсиях экономят. Русские, попадая за границу, часто впадают в какое-то почти религиозное состояние мотовства. Скупают всякую хрень, что потом будет валяться в дальних ящиках или пылиться на полках, раздражая яркими красками эстетствующий вкус.
Ещё русские очень любят фотографироваться. Обязательно принимая вычурную позу. Девушки помоложе – изогнувшись, парни помоложе – сделав «козу» или «викторию». Женщины и мужчины постарше и потолще – руки в боки, старики – фундаментально выпятив больную грудь. И все – окольцевав солнце в ладони и установив очередной дворец (собор, пирамиду, памятник) на ладошку в перспективе фотокадра.

Так и эта парочка - кадров не жалеет. Высокая девица в розовой курточке и пушистой белой шапке с ушками крутится перед светловолосым здоровым мужчиной. И так, и эдак! Ножку поднимает! Выразительно садится на парапет ограды! Руками всплескивает! Шапку на нос натягивает, язык показывает! Что ж… главное, чтобы мужу нравилось! А ему нравится! Он щурится от любви! Он – сама нежность, он согласен на всё! Хочешь сфотографироваться на фоне этих представительских машин, что у МИДа выстроились? Пожалуйста! Хочешь на ступеньках министерства? Нет проблем! Хочешь, выглядывая из-за колонн крыльца этого Чернинского дворца, куда дипломаты на работку ходят? Сделаем! И не важно, что в кадре много всяких чужих мужчин в пафосных костюмах. Неважно, что мужчина уже давно включил режим видеосъёмки, и в кадре кривляющейся молодой жены нет. А только номера машин, лица телохранителей, порядок их передвижения при выходе охраняемого объекта. Неважно так же, что это уже третья съёмка в этой камере. Но вчера на неё фоткался молодой парень, явно голубой, с синими волосами. Он еле уговорил хмурого дядьку заснять его на фоне Лореты и Чернинского дворца. Позавчера два парня-гопника в спортивных костюмах ржали и матерились по-русски, пытались зафиксировать, как они на этой площади ходят на руках.

Все русские любят фотографироваться. Но эти особенно. Потом сладкая парочка спустилась к Матиашовым воротам, пробежала мимо готического шедевра собора Святого Витта, миновала Злату уличку и пешком, романтически держась за руки, спустилась к Влтаве, к Карловому мосту. И нигде больше не фотографировались. Парочка фанатеет от Черненского дворца? Видимо!

Мужчина с девушкой ещё зашли в прокат автомобилей. Приценились. Мужчину интересовали шкоды, так чтобы поновее. Сказали, что обязательно зайдут завтра и возьмут машинку, чтобы съездить самостоятельно до Карловых Вар и до Братиславы. Потом влюбленные, а это было очевидно, они ж целовались на каждом шагу, зашли в магазин. Купили кожаные перчатки и мальчишескую куртку-аляску. Мерила девушка, она объяснила, что покупает братцу, который носит примерно такой же размер.

Конечный пункт их передвижения - помпезно-уютный отель «Амбассадор – Злата Гуса», что на Вацлавской площади. Эту парочку здесь полюбили. Мужчина – не скупой, женщина – милашка, старается на чешском разговаривать, улыбается, претензий никаких с их стороны. Хоть и русские, но весьма приятные люди, эти пан и пани Брехуновы!

Пан и пани поднялись в свой номер, не люкс, конечно, но весьма уютный в классическом стиле с тяжелыми портьерами и сценическим освещением кровати. На столике подарок от отеля – букет белых цветов в вазе богемского стекла. Девушка быстро снимает сапоги на высоких каблуках, скидывает куртку, бросает в мужа шапкой:

— Оооо! Как ужасно на этих каблуках по брусчатке топать! Не жалеют нас, женщин, мужики!

— Хм… И как мы, мужики, вам, женщинам, можем помочь в этих обстоятельствах?
— На руках носить, милый! На руках! — черноволосая, черноглазая красотка нежно щелкает мужа по носу.
— Так я не против! — перехватывает её руку мужчина, толкает на себя, подхватывает за бедра и несет к кровати. Бах! Оба падают на ворсистый бежевый плед. Девушка под мужчиной, шапку с него стаскивает, кидает к дверям, выворачивает своего любимого из куртки, теперь он кидает назад одежду. Куртка улетела к столику и свалила вазу с цветами. Вода весело потекла на половое покрытие. Но парочке не до этого, они целуются. Сначала страстно, съедая друг друга, рыча, а потом, насытившись, медленно, ласково. После мужчина просто лежит на девушке, вытянул её руки в стороны, прижал ладони своими ладонями, дует ей в ухо.
— Паш-ш-ш, прекрати, — шепчет девушка, — я хотел в душ сходить, а ты меня сейчас распалишь. И никакого удовольствия…
— Удовольствие есть всегда. С тобой, — отвечает Паша и продолжает дуть в ухо и на щеку.
— И с тобой… Но всё равно! В душ, в душ, в душ! Еще поработать надо! Включи инет!
— Хорошо, включу, — отвечает мужчина и снимает с «девушки» черный парик. Под париком короткие светлые волосы с мальчишескими вихрами на затылке. – А ты линзы сними! А то глаза испортишь… Да и я не могу, когда у тебя другие глаза.
— Чего не можешь? — лукаво улыбнулся светловолосый парень.
— Любить тебя!
— Ах ты, сссука! Вот твоя любовь какая! Не-на-сто-я-ща-я! А я тебя любого люблю: и с белыми волосами, и с черными, и чопорным дядькой, и стрёмным гопником! Кстати, последнее тебе удалось лучше всего!
- Так, ты шёл в душ? Вот и иди! – Павел скатывается с распластанного тела, освобождает. Парень резво подскакивает и скрывается в ванной комнате.
Павел вздохнул, подобрал куртку, поставил назад вазу и вытащил из сумки с надписью «Aeronautica Militare» айпэд. Устроился на кровати с нетбуком. Нажал кнопку, подключил вай-фай, ждал недолго… Вернулся на страницу новостей, архив. На этой странице он часто бывает.
«15 сентября произошла трагедия на Мурманском шоссе. Тренер хоккейной юниорской команды Васильеостровского района Казанцев П.В. не справился с управлением, его машина – «Шкода Октавия» - упала с моста в реку Оккервиль. Очевидцы рассказывают, что машина потеряла управление и передвигалась по мосту с заносом на повышенной скорости. Машину вытащили прибывшие спасатели, но тело водителя не найдено. Ехавшие позади очевидцы утверждают, что в машине был только один человек. Эксперты выяснили, что у автомобиля действительно отказала тормозная система. Возможно, данная авария не просто трагическая случайность. Известно, что Казанцев П.В. был главным свидетелем заказных убийств, потрясших город в июле – депутата Хабарова М.М. и предпринимателя Гайды Л.Э. Это дает основание предполагать, что смерть Казанцева П.В. была тщательно подготовлена. Правоохранительные органы получили поручение прокуратуры расследовать обстоятельства аварии на предмет наличия состава преступления.
Ребята из хоккейной сборной спортшколы, где работал Казанцев П.В., посвятили первую игру на открытии сезона своему наставнику. Они победили».
Павел откинулся на спину. Он читал это сообщение много раз. Это единственное, что связывало его с прошлой жизнью. Других сообщений о нём в СМИ больше не было. «Это закономерно, — размышлял Павел, - какая была жизнь, такая и память. Все забыли. У пацанов – новый тренер. Наверное, Андрюха Гольц. Он справится. Мой друган – Мишка Орловский – на охоту пойдет без меня. Наверное, с Серёгиным. У того ружье хорошее, козырное. Анька выйдет замуж. Наверное, за своего начальника с работы. Он её очень красиво «танцует». А Дашка? А Дашка вставит в рамочку с моей фотографией банковскую карточку с паролем 3377. Если буду жив, подкину ей грязных денег в следующем году. Она хотела в Париж съездить. Если буду жив… Вряд ли! С моим любовником жизнь будет короткая, в «три дня», сплошной бег по пересеченной местности. Когда финиш? В любой момент!»
Павел закрыл глаза. Прислушался к звукам из ванной комнаты. Оттуда доносились фальшивые интонации крикливой песенки «Fa-Fa-Fa» из репертуара Datarock. «Мда… Петь он не умеет. Хоть что-то я делаю лучше него». Павел улыбнулся, сел на кровати и крикнул:
— Па-а-аш, прекращай уже горланить и выходи! Не могу уже без тебя…
PS: от психического автора
Я НЕ ПАВЕЛ! Я НЕ ПАВЕЛ! Я НЕ ПАВЕЛ! Я бы это не выбрал! Наверное…
конец.