Гоголь Болдинской осенью

Я убежал в деревню, почуя рифмы.

Александр Пушкин, дневники за 1827 год, август


Гулял как-то Пушкин Болдинской осенью по опушке леса, всё рифму искал. Уж он ее и этак, и так! А она всё никак не выходит. Устал Пушкин, измаялся. Совсем, бедный, места себе не находит. Уж он и по лесу побродит, и вдоль опушки трусцой пробежится... А рифмы всё нет. Уж он и на пеньке посидит и березу обнимет, и у дуба приляжет, тёплый плед себе подстелив — а рифма, собака такая, бегает где-то, ну вот совсем рядом, да только никак за хвост не даёт себя ухватить. Экая досада, право!
Пригорюнился Пушкин, присел на скамеечку и от отчаяния совсем голову повесил.
А тут вдруг надо же такому случиться - подъезжает самым неожиданным образом экипаж и выходит из него Гоголь, чем-то крайне смущенный. А Пушкин и смотрит на него, улыбается ему даже  - до только видит ли? Как-то глядит он уж больно как-то странно - Гоголя сквозь, гусиного пера кончик грызет.
«Ну что, брат Гоголь, - спрашивает задумчиво: с чем пожаловать изволил?».
А Гоголь ему и отвечает несколько растерянно:
«Да вот, уж не прогневайся. Пушкин, привез я на суд тебе второй том своих “Мертвых душ”, уж не сочти за труд, батюшка мой, прочесть!»
Принял Пушкин из рук Гоголя рукопись и начал листать. И чем больше листает, тем сильнее чует, как идёт, пошла, побежала к нему рифма! Обрадовался Пушкин и как был с рукописью в руках, рысцой побежал в лес, стихи свои новые записывать. Ждал его Гоголь, ждал, потом всплеснул руками, вздохнул горестно - понял, что не видать уже России-матушке второго тома “Мертвых душ”, что очень и очень печально! Погоревал Гоголь, сел в свою коляску да и покатил себе в столицу. А у Пушкина пошла уж такая Болдинская осень тут началась, что право любо-дорого! Просто золотая, счастливая пора, очей очарованье!