Любимецкая финифть

Макар Максимович Донской.
РУССКАЯ ГОТИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.
Эра мистического реализма и сентиментализма.
ЛЮБИМЕЦКАЯ ФИНИФТЬ.
Повесть.

Главная тема: "Ангел посещает монастырь".


ОТ АВТОРА.

Представляю вам произведение исполненное переплетения реальных случаев и основанное на достоверных фактах. Писатель вправе описывать известные всем происшествия, о которых, например, сообщали в дореволюционной мировой прессе. Я не сочинял кошмарного беспрецедентного случая, развернутого, — в связи с предшествующим текстом, — в финале... Не подражал Булгакову. Ну, что коли взял его из тогдашней газетки?! Подобные страшные вещи происходили в то время, и довольно часто.


ОБ АВТОРЕ.

Макар Донской (Маддо) — мистический писатель, создатель готических произведений в жанре "Хоррор". Отмечен наградами за весомый вклад в сохранение традиций и развитие современной русской литературы. Исследователь в области этимологии, этнографии; русского, казачьего, тюремного фольклора, а именно устных традиций, относящихся к легендам и суевериям. Священник-экзорцист. Монах-целитель. Родился в 1972 году. Жил на Сахалине. После смерти отца переехали с матерью в Москву и поселились в микрорайоне Орехово-Борисово. С 11 лет принялся за чтение. В квартире находилась богатая библиотека, унаследованная от бабушки. Книги стояли в книжных шкафах за стеклами, собраниями сочинений известных мировых классиков. Тринадцатилетним парнем примкнул к банде подростков, среди которых был самым по возрасту младшим. В группе получил все необходимые для ведения профессиональной преступной деятельности навыки. После окончания школы и службы в вооруженных силах СА, стал членом Ореховской ОПГ. В 1996 году по благословению старца Илия (Ноздрина) в Оптиной Пустыни начал свой монашеский путь. Постриг в малую схиму принял в 2002-м, на Соловках. В священный сан рукоположен в 2008 году, в Задонске. Проходил служение в Русской Духовной миссии в Иерусалиме в 2008-2009 гг. Рекомендован для служения в отдел внешних церковных связей Московской Патриархии. Временно выполнял обязанности штатного иеромонаха в Иоанновском монастыре г. Москвы. До принятия сана неофициально поработал в разных местах (без трудовой книжки), общался с людьми многих профессий. Пробовал себя как резчик по дереву, музыкант, художник, фотограф. Провел несколько лет в совершенном уединении, живя в лесной глуши. Затворник. Старец. Принял в своей келье свыше 15 000 посетителей. Удостоился дара чудес, среди которых особое место занимает таинство Неопалимой Купины, возжигания во всякий момент огня, не обжигающего любых человеческих рук, при прикосновении их к открытому пламени. Вернулся в Задонск в 2010 году и направлен вторым священником в храм Святой Троицы в село Тербуны. С 2010 года — по благословению правящего архиерея — начал проводить регулярные отчитки в храме и посвятил этому, — в общей сложности, — 10 лет, проведя более 500 массовых изгнаний нечистых духов. Принимал людей, страждущих ото всяких болезней, на протяжении 14 лет — у себя на дому. Оказывал молитвенную помощь и в других вопросах. Совершил 400 индивидуальных сеансов экзорцизма. Удостоился от Бога дара прозорливости и чудотворений. В 2021 году издал первую свою книгу “У церкви стояла карета”. Удостоен ряда медалей за литературную деятельность от Российского союза писателей. В 2024 году автору исполнилось 52 года.


ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Георгий Любимецкий — ангел.
Евдоксия Безбрежная — монахиня, экономка Ивановского монастыря.
Мария, сестра Любимецкого — святая дева.
Харитон Хлопчиков — архимандрит, настоятель скита.
Врач — знакомый Хлопчикова.
Буканич — еврей-подстрекатель.
Лев Косилкин — извозчик.




События происходят в Москве, и в Казанской губернии, в период с 1880 по 1908 гг.




Как ты поступал, так поступлено будет и с тобою.
/Авдий/


ПРОЛОГ.

Дарья Николаевна Салтыкова после претерпения на Красной площади в Москве, поносительного зрелища, сотворенного с нею на эшафоте, где барыня, будучи прикована к столбу, стояла под табличкой с надписью: «Мучительница и душегубица», помещена в особую камеру в Ивановском женском монастыре. Помещение исключало всякую возможность попадания внутрь дневного света. В народе ходили слухи, точно Салтыкова ела людей. Людоедка провела в тюремном заточении 33 года и умерла 27 ноября 1801-го. Место ее заключения осталось никому неизвестным.

Тяжелейший, замогильный дух от сей узницы распространился по всему монастырю. Многие строительницы обители пытались найти источник неумолимой загробности, только попытки их не привели к плодотворным результатам, и в итоге события пришли к тому, что был разрушен даже храм и подвал, где содержалась людоедка, — к большому счастью митрополита.

Сделали разрушение под видом восстановления обители, в атмосфере строгой секретности. А нищие подле святых врат поговаривали, верно все столетие, после заточения Салтычихи в монастыре, за его стенами не переводились изверги.

Имелась мысль у сильных мира и о совершенном закрытии жуткого Ивановского,  который хитровские воры почтительно называли своим, однако заелась, запилась, в мире уснула и почила.

Прежде имелся там еще и страшный обруч, выдаваемый за оковы Иоанна Крестителя, на самом же деле, кандалы Салтычихи окаянной, у коей нашлись почитатели...


ГЛАВА ПЕРВАЯ.

В серой Москве, на углу Маросейки и Армянского переулка, где награждая город дороговизною, в голубом тумане барокко, выпирает угол дома немца фон Мекка, холодит непривычного путника поворот к богодельне "Тюточка".

Любимецкий находясь в хорошем расположении духа, вдруг спотыкнувшись, остановился полюбоваться нахальными, фигурными бедрами выступающими под кровлей причудливого "женского дома", каждый раз возникающего у него на пути к Тюточке. Три долгих, московских года, суровые античностью, веские женские фигуры, неизменно творили суд над бредущим внизу Георгием Любимецким. Сколько он проходил здесь, и ни одного раза священнику Ивановского монастыря не пришлось поднять голову, чтобы рассмотреть акселератов. Мрачная свобода, беспечальная дрожь и кургузая радость вознаградили его за освобождение от служения, и омолодили его, состарившегося от постоянных нападок Евдоксии. Теперь Любимецкий займется рассматриванием каменных баб.

Отец Георгий примостился аккурат напротив того места, где над балконом здания бледная статуя дерзкой иноземки нахально держит отрубленную голову бородатого варвара.

— Дурное предзнаменование! Кто ей, дал голову?! Ножа у нее нет… — задумчиво рассматривал изваяние священник.

Справа от батюшки, совсем рядом, красиво ребрилась, выкрашенная в белое, деревянная ограда городской богадельни. За частоколицей чувствовались Любимецкому милосердие простых смотрителей, доброта скромных служителей.

Главное здание относилось прежде к имению Тютчевых. По такой причине Любимецкий и звал пристанище Тюточкой. "Диковинка, ведь! И как странно… Нищие в господском доме!!!"

Тюточка, сильнее ласковых фраз, одним своим значением, притягивала мышцы бездомных бедолаг, ободряла нищих горемык, привлекая от утра до ночи покоить их свои усталые, утружденные дорогами стопы. Отверстым входом на территорию обнаженной усадьбы, Тюточка манила на тюфяки ущемленных жизненными тяготами, наказанных Божией дланью богодетей, упоевая их горячим борщом, подкрепляя пирогами и картофелем с рыбой. Любимецкий в очередной раз представил себя неповоротливым обжорой, держащимся за спину.

К Тюточке отец Георгий ходил столоваться. Отчего пастырь не мог питаться в монастырской трапезной? Он болел. Вот, как странно, и харч в монастыре хороший, однако рези в животе, заставляли священника ежедневно уходить, и питаться за одним столом с бродягами. И надо сказать, хлебодарная Тюточка ни разу не поранила его живота.


ГЛАВА ВТОРАЯ.

Прибывшего для служения в Ивановский монастырь Георгия Любимецкого поселили в небольшой комнатушке с видом из окна на маленький дворик, по виду напоминающий тюремный. В томный клуатр выходила также дверь пилорамы, включавшейся после утренней службы и противно визжащей до ночи. Приходя из храма, пастырь всегда открывал окно и ложился отдохнуть. Минут через пятнадцать он уже вскакивал захлопнуть створку, выбирая лучше недостаток свежего воздуха, нежели неумолимый, жестокий звук пильни, захвативший его комнату.

Видя его мучения, однажды монахиня Евдоксия сказала ему:

— Любимецкий, чего вы так мучаетесь? Есть же комнаты для батюшек, очень хорошие, и главное, тихие... Хотите посмотреть? Это рядом в двух шагах. Дом относится к монастырю. Пойдемте, я покажу вам.

Отец Георгий с радостью откликнулся и живо собрался посмотреть меблированные комнаты, однако не мог избавиться от недоумения, каким образом он оказался в необычайно стесненном положении, когда на самом деле за воротами монастыря находится дом, и в нем оказывается есть квартирка для священников.

Евдоксия завела его гостинную, с убранным желтым велюром большим круглым столом, притягивающим к себе внимание отсутствием обычной для светских домов фруктовницы.

— Здесь никого нет, — молвила она.

Приятная квартирка, напитанная тишиной и спокойствием, после мучительных недель, проведенных подле монастырской пилорамы, походила на сказку.

— Нравится вам здесь? — вежливо поинтересовалась Евдоксия.

— Да, я слов не нахожу, чтобы выразить, как здесь чудесно!!! — возликовал Любимецкий.

— Эти комнаты не для вас. Вам тут места нет! — неожиданно черство отрезала монашка.

— Вот как?! — удивился отец Георгий, всматриваясь в неизменившееся лицо экономки.

"Все та же маска вежливости. Ровный взгляд. Прежняя учтивость. Что случилось?! Ведь монахиня привела его сюда сама?! Или это нарочно? — думал он. — Оказывается можно заманить Божьего слугу, нуждающегося в помощи, чтобы дерзко пошалить, надругаться над его немощами? Как смрадно. Глупо и бесстыже!"

На поругание Любимецкий отреагировал почти без эмоций. Сказался, быть может, покой комнат. Не хотелось никого осуждать, тем паче конфликтовать с Евдоксией Безбрежной. Спорить и ссориться пастырь не мог себе позволить. Экономка влияла на внутренние процессы в обители. Это сразу заметно по преклонению перед ней сестер, по ее манере важничать, распоряжаться. Насельницы безропотно исполняли то, что приказывала Евдоксия, молодая, пышущая здоровьем женщина. Любителей аскезы, угадывателей в чернецах сокровенных добродетелей, радовала ее всегда флегматичная, сдержанная речь.

"Кажется, эта пропасть изобилует змеями..." — решил Любимецкий, и молча удалился.

На пути к своему жилью, дребезжащему от визгов пилы, Георгий Любимецкий припомнил, как к нему, только заселившемуся в отведенную у цеха келью, пришла старушка-монахиня.

— Отец, — покраснев и облизываясь, смотря на Любимецкого, сказала она ему, юркнув через порог, и быстро закрыв за собою дверь, — меня беспокоят блудные помыслы!

При виде восьмидесятилетней бабуси, бодренько смотрящей на него, Любимецкого сразу охватил страх за свое будущее.

"Подослана, не может быть сомнений! — вздохнул он. — Ну, какова мерзость?! А дерзость, выше всякого края!"

В монастыре есть старицы, принимающие на откровение помыслов, учащие бороться  молодых сестер с искушениями. Назначаются из числа духовно опытных монахинь, пожилых возрастом. Для них обычно испытывать священников, не угрожают ли, не скрывает вдруг чего в мыслях? А то и намерения, каковы их? Чисты и безупречны?! И вот к нему пожаловала одна из стариц, залетела птичка золотая, смотревшая ему в глаза прямо и без опаски. Любимецкому стало страшно за себя.

Монахине отец Георгий скромно сказал:

— Идите к себе. Мне до этого нет никакого дела.

Краснощекая бабуля приходила к нему еще дважды, без робости садилась на кровать, прижимаясь к запястьям, бесстыдно заглядывалась на лоб...

А ведь Любимецкого предупреждали... Да, вот кто предупреждал? Странно, а кроме ног священника, остановившихся возле него, сидящего на скамейке в притворе храма, отец Георгий ничего не мог припомнить. Кажется, не смог рассмотреть... Пытался, а никого не увидел он в ослепительном свете дня, сиявшем в дверном проеме храма, где мелькали входящие и выходящие люди.

Было это так. Как-то после службы, присел он на лавочке с Евдоксией Безбрежной, затейливо спрашивавшей Любимецкого о разных предметах веры. Экономка надеялась как видно испытать его духовность, и посему совершенно не желала слушать пастырских ответов.

Отец Георгий уже стал утомляться от пустой беседы с монахиней, как неожиданно услышал возле себя: "А вы еще не постигли? Не поняли? Не монахини они. Берегитесь! Это святые осы".

Ему показалось, вроде говорил священник. Мимо проходило множество народу. Любимецкий поинтересовался у Безбрежной, расслышала ли она эти слова, на что та ему горько кивнула.

Долго не выходило у отца Георгия из памяти: "Берегитесь! Это святые осы".


ГЛАВА ВТОРАЯ.

На Пасху в обители звонили во все тяжкие и малые колокола на каждый день светлой седмицы. От обедни до вечерни, не смолкая гудели кампаны. Бойко щелкали о чугунные юбки стальные языки, побуждаемые вервиями, собранными в пучки нежными сестринскими руками. Жалость, а грохотанью сему никакого благозвучия не придавалось, и непрерывный гудеж, сменивший бескомпромиссный визг пилорамы, никак не давал Любимецкому не то чтобы отдохнуть, а просто успокоиться. Даже вороны вместо того, чтобы слететь с колокольни врассыпную, заглядывали сестрам в лицо с упреком, о чем звонарки недоуменно рассказывали друг другу в трапезной.

Отец Георгий, шедший отобедать, сконфужено заметил черницам, дескать звонить надо стройно, и не мешало бы перебору поучиться, используя Богом данное время — не на баловство.

За это смелое высказывание, в Ивановском монастыре Любимецкий стал зваться монастырскими сестрами, не иначе, как блаженный, что делалось отнюдь не к славе отца Георгия, а к немому уничижению, безсловному бесчестию, потаенным оскорблениям и снисходительному позору.

Гнобили отца Георгия и по другому случаю.

У Любимецкого росла окладистая красивая борода. Волосы на щеках и подбородке добавляли скромности, и немалого благородства облику пастыря.

— К чему такая борода ему? Он старовер! — говорила всем верткая Евдоксия.

Однажды высокомерная экономка, нарочито подойдя боком к священнику Георгию, слегка обернувшись к нему, заносчиво произнесла:

— Жалкую кучу волос, Любимецкий, ты ценишь выше своей головы?!! Не понимаю! Уменьшай бороду! Подравняй ее! Приведи в порядок! Сделай эспаньолку, наконец!!!

— Сестра, давайте я буду за вас молиться! — умоляюще воззвал к ней пастырь.

— Сама за тебя свечу поставлю! И черную! — вдруг взбеленилась та.

Вот так, скорбь за скорбью, прожил Георгий Любимецкий в обители Иоанна Крестителя три года. Пока не рассыпал ягоды... Рассыпал, уронил, развалял по полу, ягоды из упавшей с ручки его двери торбы. Евдоксия, мастерица устраивать скандалы на пустом месте, с угрозами, походящими на прощальные проклятия, бросилась к настоятельнице, предварительно "вымыв" недоуменного батюшку с жестокими упреками. Скоро она вернулась и распорядилась, дабы Любимецкий немедленно проследовал с нею к игуменье. Отец Георгий в ответ лишь жалобно простонал...

— Я тебя уничтожу! — раздался гневный вскрик Безбрежной. И действительно, малым, ничтожным поводом воспользовались, чтобы освободить священника Георгия от служения в женском монастыре, и как от некоей обузы от него избавиться! Увы!

Перед отъездом сестра Евдоксия заметила отцу Георгию, что добьется-таки и сан с него снимут. Да, но за что же? А за то, что Любимецкий служил без денег, не брал премии от сестер начальствующих, в честь праздников ими раздаваемых духовенству.
«А как же? — скажут в большинстве священники, — все берут... Ты бери!» Вот и Евдоксия напирала: «А то мы с тебя вмиг сан священнический снимем — ишь нашелся святой! Делай как все, и будешь служить...» Ну, отец Георгий не смог и не захотел, постыло класть себе в карманы, бешенные, по его понятиям, деньжища. У пастыря имелась какая-то своя идея, — мысль, никому неведомая и никем абсолютно не понимаемая. Отец Георгий служил Богу честно! Положили бы, скажем, прибавку к  жалованию служащему священнику, так хорошо и благоприлично, а премии подавать к праздникам, оно же не прилично, выходит как верующим платить за то, когда они в храм пришли и поговевши причастились. И потому честно предстоял перед Богом отец Георгий, что в основе служения у него не заработок значился...

Евдоксия же, не просто говорила, а и ходатайствовала с клеветой перед архиереем, дабы с Любимецкого сняли сан. И все же митрополит, не осмелился лишать священства пресвитера, а досадуя на его причуды и странности, которыми, по его мнению священник отличался, отпустил отца Георгия Любимецкого с миром.

Отец Георгий, желая устроиться на новое место, отправился по Волге к родной сестре в Казань, и некоторые обстоятельства на пути благоприятствовали ему, чтобы неожиданно изменить жизнь и сделаться отшельником.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

— Хари-то, а хари-то! — услышал позади себе голос возмущенного матроса, русалкой драящего пол на второй палубе парохода "Меркурий" седоволосый священник. — Деяния наши обличают! А хари-то, вона какие!

Харитону не хотелось конфликтовать, чтобы не привлекать к себе внимание подвыпившего корабельного братства. Архимандрит Харитон решил не обращать внимания на наносимые ему обиды, вспоминая, глубоко и сочувственно, пример доброго пастыря Христа, не отвечавшего ничего на оскорбления поносителям, жестоко бьющим по его щекам.

«Да, я Харитон, — посерьезнел он. — Надо же, а матросик — про харю — в самую точку! Неужто у меня лицо уже такое, что его с большой буквы пора писать?»

Харитон незлобивый, а ряха его квадратная, оплывшая от обилия выпитой на ночь жидкости. Происхождения наставник простого, мужицкого... Выискался. Семинарию окончил, и даже академию. Устав отлично знал. Сделался в монастыре сначала иеромонахом, затем игуменом, потом отправился на скит дальний, и вот только что посвятил его владыка в сан архимандрита.

"Архимандритство, оно ведь что значит? Начальствование над монахами... А мои монахи, где? Никого нет! Один я... — Харитон вздохнул горестно. — Вот бы мне елейного батюшку послал Бог в помощь?!"

Не успел достопочтенный и глубокоуважаемый отец архимандрит помыслить это, как показался робкого вида, набожный монашек, пригибающий голову перед каждым встречным.

— Благословите, отче, — бросился Любимецкий к стоящему неподвижно архимандриту, заметив на его выпуклом как шар животе, горизонтально лежащий наперсный крест.

Крест, напрочь лишенный алмазов и всяких драгоценностей, следующих архимандритскому сану, имел очень трогательное, на финифти разноцветной эмалью написанное изображение голгофского страдальца. Ни одного камешка! Поняв, что перед ним самый настоящий поп-бедняк, ободрившийся отец Георгий, счастливо и приветливо посмотрел на своего собрата.

Тепло поприветствовав друг друга, служители Церкви, уселись, чтобы наговориться о делах, на двойной кнехт у самого борта. За кормой журчала вода, а двигатель-каторжанин сотнями лошадей, не вздымал над волнами, а привычно корытил по речной глади, двухпалубное судно.

— Я, отец, ищу себе место, — хрипло промолвил Любимецкий. Служил я на приходе, так старосте пришелся не по нраву, затем ютился в женском монастыре — и сестрам тоже не приглянулся, и вот теперь находясь за штатом, ищу себе молельный дом, который возможно и будет мне последним пристанищем.

Услышав это, дивный рязанским зраком, широкоплечий архимандрит, молча кивнул головой.

«Не успел ведь подумать, — и вот послал Господь мне служку. Да, этот будет служить исправно!»

Тотчас отец Георгий получил от архимандрита Харитона приглашение провести вечер в его обществе. За чаем скитоначальник, как принято в его обычае, сделал вид, точно совершенно не знает Любимецкого, и снова осведомился, путешествует ли отец Георгий согласно указу духовной консистории, или для собственного удовольствия, и получив разъяснение, что тут священник без места, посмотрев его бумагу от архиерея и паспорт, указал Георгию Любимецкому свой адрес.

— Живу я в пустыньке от монастыря. В обители спросите, вам покажут, как ко мне добраться — сами не сможете... Там пропасти. Я однажды, чуть не сорвался, когда по металлическому тросу перебирался над потоком... Да и захотите ли вы? Подумайте, хорошенько...

— А зачем же вы так забрались далеко? — изумился Любимецкий.

— Люблю я отшельничать! Вот, да и место там святое… Обителью Харитона стали звать местные, местечко мое, как я там поселился... В честь меня, стало быть... Источники у нас, из горы бьют, лечебные. Я на святой водичке и хворать перестаю...

— Ну, а бесы?! — бережно поинтересовался отец Георгий. — Бесы вас не искушают, ваше высокопреподобие?

— Да какие бесы? Есть ли они?!

Представительный Харитон погасил бульотку, приподнялся из-за самоварчика, а Любимецкий ему в ответ откланялся.

Скоро Харитон сошел на пристани и уселся в ожидавшую его бричку. Отец Георгий же смотрел ему вслед братски очарованно, пока пароход не издал протяжный гудок к отправлению.


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

В Казани у Любимецкого жила сестра. Поприветствовав ее, и облобызав, священник Георгий порасспросил ее о настроениях царящих в губернском городе. От нее он узнал, верно Волга нынче достигает города только при весеннем разливе, и что Казань поддерживает уже весьма значительные торговые сношения с Китаем и Персией.

Мария милостиво предоставила своему братцу стул, подсвечник и сальную свечу. Вечером она собрала на стол, потчуя и лакомя отдохнувшего после дороги родственника.

Глядя на сладкий малиновый сыр, рассмотрев желтомолочный варенец, и взглянув на постные расстегаи с соленными груздьями, Георгия Любимецкий, застыдил себя:

— Обжорство.

На ночь послушали перебирающего тонкие струны, вздымающего голову гитариста, исполнившего и спевшего внизу под окнами Марии романс "Ночь светла". Перед сном Георгию найден, сестрой его, любимый, вконец обовшивевший, тюфяк.

Утром Мария позвала брата на ярмарку. Походя, смотрели фарфор и хрусталь.

— Что ты ничего не купишь? — спросила сестра Любимецкого.

— Знаю, ты не богата, — ответил он ей. — Духом же, Мария, будешь богата!

Оставшись наедине, отец Георгий робея, и беззвучно скорбя губами, написал прошение принять его в том монастыре, о котором говорил ему архимандрит, и отправил письмо по почте. Через месяц ожидания и смотрения бурлаков на Волге, получил он ответ, в котором обитель приглашала его для служения, и на постой.

Быстро собравшись, и простившись с дошненькой Марией, Георгий Любимецкий отправился на помощь архимандриту Харитону.

Едва войдя в монастырь, Любимецкий столкнулся во святых вратах с Евдоксией.


ГЛАВА ПЯТАЯ.

Евдоксия Безбрежная, постоянно создавала впечатление напирающей особы. Каждый видел ее прямую спину, и выпирающую вместе с мантией апостольника грудь, походящую на стальные мускулы портовых рабочих. Евдоксия хотела стать игуменьей. Как-то во сне ей привиделось, словно все игуменьи говорят о себе: "Я матушка, святая богородица", "Я богоматерь", "Я воскрешающая Русь!". Дуся свято поверила сну, а вскоре уже начала внутренне величаться и якаться богородицей, обрекая себя на место игуменское, как многоскорбное и многопечальное.

Дуся воображала себя и строительницей обители, показывая всем свое особое право, слыть и быть жесткой воительницей, прямо-таки повелительницей. Видела она и другие сны. Часто, под утро, снилось ей, будто держит она скорбного младенца, который выпадает у нее из рук, давя собственным весом. Младенец казался грустным, а она сама плачущей.

Будил Дусю кошмаром Любимецкий, бившийся на дуэли с Пушкиным. У Любимецкого была китайская косичка, кортик, и бакенбарды. Георгий открывал крышку карманных часов, и показывал ей. Были сны, в коих виделось, истинно Безбрежная сидит верхом, и держит руку у лба, а рядом стоит старик-басурманин.

В Ивановском монастыре, Евдоксия добилась, чтобы шестерых сестер не допускали до причастия, а старицу расстригли. С того самого духовно богатая дева Безбрежная нафантазировала о себе, впрямь ей предложат стать игуменьей, и так жила в преддверии рая, пока в один прекрасный день ей не привиделся гроб в церкви, с нею лежащей, и держащей черными пальцами расщепленный надвое крест.

Евдоксия втайне держала большую сумму для постройки храма, однако не начинала строительства, потому как ей де рассказали священники, точно строительница храма, по их московскому поверью, будет первая, кого в том храме отпоют.

Монастырь нуждался в восстановлении. Сказав настоятельнице, якобы есть одна купчиха, могущая стать жертвовательницей обители, Евдоксия Безбрежная, напутствованная счастливыми сестрами, скоро уже оказалась там, куда приехал, волею судеб, ненавистный ей, блаженный.

Дуся Безбрежная, увидев Любимецкого, заявила на него сразу же. Евдоксия назвала его спятившим; попом, съехавшим с кровли, монахом без рясы, служилкой без подаяния, чудилкой на общественном попечении...

— Любимец приехал! Ах, ты нищенка, голь! Притворщик наукорный! — свирепела она.

В итоге, всем понарассказав небылиц о нем, Евдоксия Безбрежная стала требовать, чтобы попа вышвырнули за монастырские ворота... В обители Евдоксии заметили на это, дескать Любимецкого пригласил отец архимандрит. Тогда Безбрежная, а она являла собой образец женщины властной, собрала к архимандриту Харитону гонца, с которым устно передала отшельнику, что к нему де едет спятивший монах...


ГЛАВА ШЕСТАЯ.

Архимандрит Харитон Хлопчиков не считал себя самого обманщиком. Более того, он понимался собою праведным перед Богом, верил в Иисуса Христа, божьего посланника. Внешне рыцарь, симпатичный и подленький. Слащавый и вероломный. Не то раб, не то господин... Постоянно меняющий обличья. Неизменно довольный собой гнусный подстрекатель, наверняка заблуждающий тех, кому должен бы указать дорогу, помочь найти выход из создавшейся ситуации. Кажется желающим легко расслышать шипение этой змеи, охотящейся в уединении, среди июльского зноя на пташку, сидящую на золотых воротах...

Харитон выдумал правило, гласившее ему тайно в отношении всякого незнакомца: "Надо вызнать! Должно проверять! Хорошо бы перепроверить!" От следования сему принципу Хлопчиков не заметил, как быстро сделался очевидным притворщиком, мнительным лжецом и вероломным палачом.

Харитон Хлопчиков поселился в доме настоятеля, располагавшемся в уютном ботаническом саду, с горки которого виднелся любимый им монастырь. Он оказался не в состоянии править братией, поэтому занимался разведением дынь и арбузов, а также разных экзотических, сугубо южных растений. Даже возведение в сан архимандрита, имевшее вероятно целью подбодрить его, не возымело никакого действия на равнодушное его "ни холоден, ни горяч" отношение к монастырским нуждам. К дому, который он занимал, вела широкая дорога, только Хлопчиков, желая "испытать, проверить и перепроверить", набросал Любимецкому, будто к нему нужно добираться над пропастью, переходя по стальному канату. Он и не рассчитывал, точно найдется такой храбрец-священник, осмелившийся явиться в мире опасностей, обрисованном ему. И все же не напрасно отец Харитон прослыл пустынником. Его принимают за учителя, духовного лидера, знающего путь. Теперь к нему едут. Вот и первые ученики. Любимецкий, которого он принял за дурачка, вскорости предстанет перед ним!

Как только новость дошла до пустынника, что сделалось с Харитоном! Мысли свои мятущиеся, он и не хотел угомонить.

«Ах, ты бес! Ведь меня, про бесов спрашивал?! Хочешь мне тут нарушить мой рай, который я долгим потом и безустальным трудом к задушевностям себе соорудил, здесь в пустыни. Хочешь меня довести?! Или, чтобы я тебя довел, ничтожный монашек?! Готов он даже, пусть я прибил его здесь?!! Ах, ты ничтожество! Слабоумный! Еретик!!! Мышь проворная, всюду лезущая через край! Я вас таких к себе на пушечный выстрел не допущу! Привяжите-ка этого бездумного к конскому хвосту лучше!»

Все это думал Харитон, услышав от гонца, что к нему едет спятивший монах.

Вслух же он произнес только:

— Нецелесообразно.

Ему хотелось, чтобы кто-нибудь проучил отца Георгия, например, во всеуслышание велел тому помалкивать, а сам архимандрит Харитон, в силу своей славы пустынника, и недавнего возвышения, никогда бы на такое не осмелился.


ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

Дивная дела творятся на земле. Сколько обещаний, и столько же предательств, нарушений своих обетов. Любимецкий остановился и поправил большие крылья у себя за спиной. Вот так. Господь сотворил его обращающимся в огонь, что для него стоит принять на себя человеческую плоть?

Ангел открыл большие, исполненные милосердия и строгости очи.

"Бедный человек! Страдает на земле праведный, будто насильник и убийца. И нет заступления! Так кажется ополчившимся на него грешникам... Ничего нет своего у Любимецкого, честь и ту забрали у него, самым бесстыдным образом. Чтобы сделал священник, которого так попрали те, коим он верил?! Вот здесь на набережной, может быть он стоял, после всех в его адрес надругательств, и думал: «Чем так жить, лучше утопиться! За что же меня так, Господи, караешь?» А если бы подошел к нему сзади некто, и послышался тогда ему голос старческий: «Был я в том скиту далеком. Архимандрит там, знаешь, того, — самолюбив очень, он с меня все норовил слугу себе сделать... А вот ты, не дворянчик ли? Поди не станешь ему сапог чистить...» Обернется праведник. Кто же говорил-то с ним?
И воскликнет: «Николай Угодник! Святые образа! Это что же! Сглазила Евдоксия! Голоса — у меня! Видения! Страсть-то, какая! Нет, уже буду держаться в молитве Иисусовой, а то недалеко и до прелести, — не ровен час». И мысль придет ему: "Не архимандрит то… Господь тебя отвел от беды..."

Любимецкий снова поправил за спиной белые, невидимые никому кроме высших ангелов, крылья:

"Если все так будет, не утратит ли веры? А те? Они свое дело сделали... Теперь мой черед!"

Ангел поменял свой облик на водную гладь и пасмурное небо.

Спустя минуту люди спокойно прогуливались там, где только что стоял человек, видимый всеми, и вот его нет. И кто хотя бы обернулся?!


ЭПИЛОГ.

Любитель слуг и новоиспеченный архимандрит Харитон, сидел и пил чай на веранде, которую он справил на пожертвования господ и князей. Вид ему открылся удивительнейший. Внезапно Харитон Хлопчиков, почувствовал тяжесть в затылке. Чтобы развеяться, он, бодрясь, побежал по тропинке к воде, да так и упал на полдороге. У Хлопчикова случился удар. В то же самое время к нему прибыл знакомый, по профессии — врач, и, найдя Хлопчикова, произвел тому кровопускание, отчего Харитон остался живой и зрячий, но слабо ходящий, и глупости всякие говорящий. И стали про Харитона Хлопчикова все шептаться: монах спятивший и сумасшедший архимандрит.

Евдоксия Безбрежная, сбежала с монастыря и вышла замуж за татарина по татарским обычаям. Перед свадьбой татарские бабы, видя ее несговорчивость, в бане повыдирали ей все волосины из причинного места.

А Любимецкий сел на пароход и больше никто его не видел в тех краях... Однако знакомый с Евдоксией еврей Буканич рассказывал, якобы Любимецкий проходя по Маросейке, потехи ради, бросил в окно магазина булыжником, и зеркальное стекло разбил вдребезги. Ходили слухи, утверждал еще Буканич, нигде ни разу не молившийся, вроде Любимецкий поступил на работу в помощники управляющего в одно из имений бессарабского помещика, откуда его выгнали за тайную связь с помещичьей женой.

11 сентября 1893 года, грозный окриком извозчик, о котором известно, вроде зовут его Лев Косилкин, проезжая по Спасской-Садовой улице, сшиб с ног этого самого Буканича, а когда упавший поднялся с земли, Косилкин, со словами: "Не подвертывайся, мурин!", ударил его по шее.

Прошло 15 лет, и у Петровских Ворот, Евдоксия Безбрежная, неизвестная никому женщина, всю ночь бродившая по Тверскому бульвару, одетая в свадебное платье, с черной свечой в руке, постоянно повторявшая: "Баклак Бакбак", под утро, окутав себе голову большим черным платком, кинулась на рельсы. Трамвай задавил ее до смерти, наехав на голову. Увидев кровь, многие дамы заплакали, являя, верно для людей нет ничего более страшного. Слышали ужасающий скрежет такой силы, что одна находившаяся поблизости лошадь, взбесилась и понеслась как угорелая, куда глаза глядят, и остановить ее не нашлось никакой возможности.


М.Донской, 2025


Дошненький — скучный, однообразный, неинтересный.


Иллюстрация к произведению выполнена автором.