Книга длиною в жизнь. Том 3. Главы 20 и 21

   
 
       Глава 20. Родыгино. Торжества в честь воина-победителя

    Клуб был сравнительно скромный, но приличный с виду, правда, совсем не внушительного размера, человек эдак на 40–45, что, впрочем, для Родыгино вполне хватало, жителей-то в нем было немного, ну от силы – человек сто, сто двадцать. Клуб по своей форме напоминал букву «Т» и был бревенчатый, с железной крышей и понятное дело с печным отоплением. Центральный вход с одностворчатой дверью был через небольшое крыльцо, которое было большой частью открытым и по бокам имело деревянные ограждения, поддерживающие поручни перил.

   Вверху над входом была двускатная крыша, тоже покрытая кровельным железом. Крыша опиралась на два вкопанных в землю квадратных бруса. Ее фронтон был полностью перекрыт досками. Поверх досок наверху был установлен небольшой фонарь, который освещал в темное время дорогу к нему и надпись из деревянных букв на фронтоне «КЛУБ». Буквы были выкрашены в другой цвет, сильно отличающийся от основной окраски здания. В дни праздников и торжеств чуть выше фонаря на специальный кронштейн устанавливался государственный флаг Советского Союза.

  По обе стороны от входа располагались два окна со створками снаружи, которые в дневное время освещали небольшие подсобные помещения. В одном из них жил здешний учитель Терентьев Никита Сергеевич, одинокий старик почтенного возраста, он-то и присматривал за всем клубом по договоренности с председателем колхоза. В другом – хранился разный шурум-бурум, такие как: дрова, топор с пилой, невысокая раздвижная лестница, пара ведер с тряпками для мытья полов и куча разных старых предметов и вещей, невесть как сюда попавших.

   А сразу на входе внутри клуба был небольшой вестибюль, в котором стояли деревянные самодельные вешалки для верхней одежды и были две двери с замками в упомянутые помещения, которые закрывались на ключ. Против дверей на стенах висели два больших зеркала в красивых деревянных рамках старинной работы. А через фигурные двустворчатые двери, наполовину стеклянные, можно было пройти и в сам зал клуба. Над дверью висела горизонтально вытянутая картина работы местного художника Зыкина Петра Петровича, который изобразил вид деревни Родыгино с пригорка на въезде в нее.

  На другом конце зала на всю ширину был воздвигнут невысокий помост со ступеньками с обеих сторон. На нем стоял длинный
стол для выборных лиц, руководящих колхозным собранием или другим мероприятием. Здесь же на помосте в стороне от стола была установлена небольшая трибуна для выступлений. В самом зале вдоль помоста на полу стояли в ряд друг за дружкой несколько длинных лавок. Печь располагалась посередине зала на одной из его сторон. От печи по обе стороны вдоль стен были установлены тоже продолговатые столы, такого же размера, как и на помосте.

  Все столы были накрыты суконными скатертями темно-бордового цвета. На этой же стене с двух сторон от печи было по окну и на противоположной стороне против них тоже были такие же окна, закрывающиеся снаружи при необходимости ставнями. Там между ними висел красочный плакат, который никогда не терял своей актуальности во все годы Советской власти: «Стране Родной – урожай золотой!».

   Вот так в целом выглядел клуб деревни Родыгино и с таким внутренним убранством. Сейчас в нем возились Нюрка Панфилова и Светка Нарышкина. Это были молодые девчата из бригады Катерины, которых отправил председатель в клуб ей на помощь. Первым делом они подтопили печь, сдвинули лавки в стороны, чтобы не мешали, и подмели полы. И потом принялись за столы, решив, что их следует установить в виде буквы "П". Так и поступили.

   К приходу Кати они уже закончили расстановку столов. За счет такого расположения столов остался даже свободный пятачок в зале для общих танцев. Катя об этом еще раньше подумала, но забыла им наказать: а девчонки вишь какие молодцы оказались, сами сообразили!

   Митрофан с Фролом Алексеевичем занесли в клуб все привезенное с собой и составили пока на лавки. Убедившись, что в клубе тепло, разделись в вестибюле и прошли в зал. Фрол Алексеевич по-хозяйски посмотрел печь, подкинул в нее большую поленницу, потрогал, как установлены столы, удостоверился, что надежно, и зашел на помост. Немного подумав, встал за трибуну и внимательно осмотрел весь зал. И ни слова не говоря, а оказывается, можно и просто вот так постоять и помолчать и вовсе не обязательно произносить речь, спустился вниз ко всем.

   Он был не любитель особо ораторствовать, тем более с трибуны; если когда и надо было, предпочитал говорить с места, как, впрочем, и большинство родыгинцев. Люди старого поколения просто не привыкли к трибунам.

   А там, внизу работа кипела: женщины накрывали стол и расставляли посуду со столовыми приборами, потом по тарелкам раскладывали винегрет, а Митрофан нарезал хлеб, и его в больших тарелках тоже ставили в разные места стола. Затем с Фролом Алексеевичем расставили бутылки со спиртным на столы и подвинули лавки.
Вскоре стали появляться и первые гости. Многие женщины, поскольку на улице уже выпал первый снег, пришли в валенках или зимних ботах.

   Перед входом в клуб на крыльце веником очищали обувь от снега, потом проходили в вестибюль, где их приветливо прямо на входе встречали Митрофан и Катерина. Односельчане проходили вперед и раздевались. Одежду вешали на вешалку, а зимнюю обувь тоже снимали и сразу же здесь же переобувались. Потом подходили к зеркалам и наводили красоту. Понятное дело, что речь идет о женщинах. К ним, зеркалам, и образовалась небольшая очередь, всем хотелось выглядеть на все сто. Сегодня женская половина деревни надела на себя самое лучшее, вот и крутились у него. Почему же не рассмотреть себя во всей красе да еще в полный рост. Ведь не во всех домах были такие большие зеркала.

    Люди, которые не знали прежде Митрофана, но, безусловно, были наслышаны о нем, знакомились с ним здесь же и поздравляли с возвращением, говоря при этом Катерине, что какая она счастливая и наконец-то дождалась своего мужа целым и невредимым!
    А Митрофан все это время с тревогой и волнением ждал прихода в клуб родителей Кости Климова, его давнишнего друга.

   Если они вообще еще придут, подумал он, и поделился этим с Катей. Ну вот все сомнения исчезли! Наконец-то они показались в дверях, правда, в числе самых последних. С ними еще пришла и их дочь Ольга, подруга Кати. У Митрофана сначала сердце бешено забилось и как-то стало не по себе: он все еще корил себя за тот случай, что произошел с ним и их сыном в Берлине. За что Костя и получил тогда десять лет лагерей.

    А делать было нечего: Митрофан с Катей вышли к ним навстречу. И к их великой радости встреча произошла, как у старых знакомых: радушно и с большой доброжелательностью. А тем более так и было: Костины родители обоих, Митрофана и Катю, знали с малых лет. Отец Кости Андрей Викторович первым подал руку и приобнял Митрофана. В свою очередь Митрофан на радостях так сильно сжал ему руку и потом еще и обнял его, да так крепко, что тот даже немного вскрикнул и вынужден был, смеясь, попросить пощады.

    Зато мать Кости Маргариту Федоровну он только мягко и бережно приобнял и лобызнул в щеку, потом что-то приветственное сказал Ольге. Катя тут же, довольная, защебетала со своей подружкой и ее матерью. До конца оказывая уважение и знаки внимания, Митрофан помог им всем раздеться, повесил одежду и после того, как женщины сменили обувь, провел в зал. Затем он облегченно вздохнул, и прежний веселый настрой, но уже в удвоенной мере вернулся к нему.

  Вскоре все, кто пожелал прийти, заполнили зал клуба. Собралось человек под тридцать. Вообще-то в гости или на подобные мероприятия редко бывают опоздания, вот поэтому и собрались все дружно и вовремя. А тем более сегодня, когда особый случай для всей деревни: как-никак, а встреча первого фронтовика, вернувшегося с Победой из Германии.

   Хоть Митрофан и не жил никогда раньше в Родыгино, но его почти все знали здесь с тех самых пор, когда сначала сдружился с Костей Климовым, коренным жителем деревни, а потом, когда начал ухаживать и за своей будущей женой Катей,приезжая сюда специально к ней на свидания. И опосля уже, когда они стали мужем и женой, были здесь в отпуске, живя в Чураево вместе с их маленьким сыном Генкой. Тогда вся деревня была свидетельницей, что Фрол Алексеевич после трех-четырех лет семейного разлада наконец-то за мирился со своей дочерью и признал Митрофана как своего законного зятя. Это тогда вся деревня наблюдала и еще долго впоследствии судачила между собой.

   Кто принес с собой складчину, подходили к Кате или Варваре Марковне и передавали им или сразу ставили на стол. Так на столе, хоть и в малом количестве, появились: сало, блины, жареная рыба, пирожки. В основном приносили с собой соленые грибы, огурцы, помидоры и капусту, а по большому счету, и нести-то было нечего. Ладно хоть по-прежнему, как и раньше, выручал свой огород, лес и река. Особого разносола-то в домах не было.

    Люди по-прежнему сами перебивались с хлеба на воду. Все понимали, что одним Соловьевым не справиться и организовать вечер им будет просто не под силу. А сама по себе отзывчивость и настрой людей к общей радости или горю просто единил их. Вот и на этот раз складчина здорово помогла. А к этому времени на столе уже стояло в тарелках основное блюдо сегодняшнего вечера – жаркое. Чем, собственно, и гордились, не скрывая этого, обе хозяйки: Варвара Марковна и Катерина, что смогли приготовить такое блюдо да еще и с мясом.

   Как-никак, а в жаркое ушло целых две банки мясной тушенки да тушка зайчатины.
Наконец все было готово к началу. По предложению председателя колхоза Кирилла Петровича Сазонова все заняли места за столами. Потом он громко постучал вилкой по стакану, чтобы обратить на себя внимание. За столом воцарилась полная тишина и все взоры сидящих были направлены на него.

    – Дорогие односельчане, сегодня радостный и знаменательный день для нашей деревни. Наша страна и народ под мудрым руководством товарища И.В. Сталина, разбив начисто фашистского зверя в его логове, одержала Великую Победу в этой страшной войне! К сожалению, не все остались живыми, народ погибал и на полях сражений, да и в тылу мы многих не досчитались. Война унесла миллионы и миллионы жизней наших товарищей и соотечественников.

   Во всех семьях есть либо погибшие, либо раненые или покалеченные войной. Она, окаянная, не обошла стороной никого и не пощадила ни стар ни млад. Поэтому радость победы у нас смешалась и с горечью утрат и потерь. И там и там мы льем слезы, отдавая должное живым и мертвым! Так было, так есть и так будет всегда. Светлая всем память, кто свои жизни не пощадил и положил на алтарь за нашу общую Победу! В том числе предлагаю помянуть и наших сельчан, которые уже никогда не вернутся с полей войны к нам! Прошу почтить всех вставанием и минутой молчания!

   Все молча встали, выпили, а особо набожные даже перекрестились. И дальше решил продолжить тост, но удержался, вспомнив случай в соседней деревне Казимовке. Где одна вдова давно убиенного мужа на войне, выпив лишнего, спьяну закатила скандал и чуть ли не с кулаками набросилась на женщину, у которой муж только что вернулся с войны домой. Как будто бы она, эта женщина, была виновна в том, что у той муж не вернулся с войны. Вдову люди сразу осадили, вывели из-за стола и увели домой. Правда, на следующий день, протрезвев, она пришла к ним и попросила прощения за испорченный праздник. Простить-то они простили, но осадок-то в душе все равно остался.

И затем внимательно проникновенным взглядом посмотрел на вдов и вскользь, но веско заметил, обращаясь именно к ним:
 
    – Все, наверное, слышали, что произошло давеча в Казимовке. Поэтому убедительно прошу наших уважаемых вдов вести себя подобающе и не омрачать наш сегодняшний вечер подобной выходкой. Свое вы уже отплакали. Да и мы все тоже погибших за эти годы. Видно, судьбе так было угодно, и никто не виноват, что кто-то остался в живых, а кто-то нет. Тем более их уже не вернешь. Какой бы война ни была, ей тоже пришел конец. А жизнь никак и ничем не остановить! Она продолжается и будет продолжаться, вопреки всему. И нам нужно радоваться жизни, чтобы жить, рожать и растить детей, ну и так далее. Надеюсь, всем все ясно?

    И потом продолжил, что хотел сказать до этого:
     – Было дело, вся наша деревня своих лучших сынов провожала в годы войны бить фашистов. Враг был очень силен и коварен, но мы нашли в себе волю, дух и мощь, чтобы переломить ему хребет, и переломили, и он издох. Провожать-то мы провожали, а вот встречать с войны наших героев-фронтовиков и победителей нам пока не приходилось. И все мы знаем, почти никогда не бывает так: сколько ушло – столько и вернулось. Война на то и есть война, что счет любит.

   Немного среди наших селян фронтовиков остались в живых. И вот сегодня вернулся первый наш земляк: гвардии старшина Митрофан Прохорович Зорин, муж нашей Катерины Соловьевой. Он прошел всю войну с первых ее дней и до последних. И сполна выполнил свой священный долг перед народом и Отечеством! Вернулся живым и, славу Богу, невредимым и с Великой Победой! А Катя тоже, между прочим, не сидела здесь без дела, работала на трудовом фронте в колхозе на общую победу над врагом.

     Поздравляю тебя, Катя, от всего сердца и всю твою большую семью с возвращением мужа. Всех благ вам и семейного счастья! Вот за это и хочу выпить! Прошу в этом поддержать меня всех моих односельчан. Давайте-ка все стоя дружно выпьем за это!

   И направился к ним, держа в руке полный стакан выпивки. Митрофан и Катя тоже поднялись из-за стола. Весь зал пришел в движение, отовсюду стал доноситься шум отодвигаемых скамеек вперемежку с громкими и оживленными разговорами людей. Бойко поднимались стаканы, и слышался их веселый звон. Зал одобрительно гудел, и все устремили свои взгляды на Митрофана и Катю, виновников торжества, и говорили им приветствия со своих мест. У Кати, не привыкшей к такому всеобщему вниманию, проявлению участливости и чуткости одновременно такого большого количества людей, на глазах появились слезы.

   Она поначалу пыталась их сдержать, ну куда там, никак не получалось. Они, окаянные, все наворачивались и наворачивались и бежали уже сами по себе. И тогда она перестала их сдерживать и расплакалась при всех, не стесняясь, чисто по-женски навзрыд. Митрофан как мог успокаивал ее и вытирал ей мокрые щеки. В конце концов он нежно прижал ее к себе, говоря какие-то нужные и разные ласковые добрые слова, с единственной целью, чтобы она успокоилась и перестала плакать. При этом продолжал нежно поглаживать своими сильными руками ее плечи и спину, беспрестанно целуя ее в голову.

   Как бы давая ей понять, что теперь она с ним и ей ничего не грозит. И он способен защитить ее от всего худого. А она, покорная, стояла, прижавшись и уткнувшись лицом ему в грудь, и уже только тихо всхлипывала. И в этот момент ей вдруг стало легко и свободно. Она сама, да и все поняли, что Катерина сейчас полностью душу свою всю выплакала до единой слезинки от того, что еще оставались у нее за эти годы ожидания мужа. Прочь все сомнения и волнения, вот он, Митрофан, опять рядом с ней и с ними! Глядя на нее, пустила слезу и Варвара Марковна. Не удержались от этого и две сестры Кати: Тася и Лена. Фролу Алексеевичу пришлось успокаивать свое семейство.

   А Кирилл Петрович подошел, немного постоял рядом в ожидании, когда Катерина успокоится и утрет слезы. И вскоре обнял ее по-отечески и поцеловал. Потом крепко обнял и облобызал Митрофана. Затем поднял стакан и еще раз предложил всему столу выпить за свой тост во здравие Кати и Митрофана.

   И как всегда в подобных случаях, сначала обстановка за столом устанавливается несколько торжественной и до некоторой степени даже напряженной. Такой, при которой все стараются вести себя как-то учтиво и предупредительно. Поначалу то и дело в коротких диалогах, касающихся общего застолья, слышались выражения типа: «ой, извините–простите», «будьте любезны»,«пожалуйста–спасибо» или что-то подобное в этом роде. Но потом эта манерная галантность, несвойственная многим сельским жителям, ушла сама по себе куда-то на задний план, обстановка разряжалась и становилась менее строгой.

   И вот уже люди за столом начинают непринужденно беседовать, выпивать и закусывать между собой, иногда даже не дожидаясь общих тостов. А когда кто-то их произносит, так кто же выпить будет против, дураков-то нет? И не найдется: ведь сам Бог в лице тостующего велит наполнить стаканы, поддержать компанию и дружно выпить вместе со всеми еще раз и еще раз. И уже слышатся, конечно, в рамках приличия, разные шутки и раздается веселый и заразительный смех. Дух веселья и беззаботности захватывает буквально всех за столом. И наконец, незаметно наступает то время, когда все начинают вести себя естественно и просто по-свойски, как принято в их обычной повседневной жизни.

    А вечер между тем продолжался, и до его завершения было еще далеко. Варвара Марковна исподтишка наблюдала за столом – ее жаркое среди едоков шло на «ура», как, впрочем, и все, что стояло на столе, было востребовано и уплеталось народом за милую душу.

   «Вот и славненько и на здоровье всем!» – про себя довольная подумала она. И еще была горда вместе с Фролом Алексеевичем за свою дочь и зятя; они лишний раз убедились, как хорошо к ним – Соловьевым относятся односельчане. И что их председатель колхоза – молодец и просто милый человек проявил к ним уважение и сам предложил сделать этот деревенский сход в клубе.

    А за столом молодые девчата и безусые парни больше налегали на домашнюю наливку, а кто был постарше – на крепкий алкоголь, еды пока для закуски на столах хватало. Как говорится, у народа только за ушами вовсю трещало!
Вдруг заливисто и весело заиграла гармошка да еще с переборами. Это деревенский гармонист, совсем еще молодой паренек, Сашка Митягин начал давить на клавиши. Он самоучка, научился играть от своего деда и быстро освоил этот музыкальный инструмент. Подбирал и играл на слух разные мелодии и песни, которые слышал и по ретранслятору, и на вечеринках.
 
    Да, в годы войны иногда сельчанами устраивались вечеринки по разным поводам здесь же в клубе или у кого-то в домах. Сначала вечеринки проводили только по избранным праздникам, а потом стали собираться чаще, особенно когда стало ясно, что победа уже не за горами и войне придет скоро конец! Почему бы не порадоваться? Ведь жизнь сама по себе была далеко не сахарной, а праздничной ее и вовсе не назовешь, но это не повод же всегда жить только в грусти и тоске. Живя так, чего доброго и свихнуться совсем можно.

    Как ни крути, а все же известные слова из кинофильма «Веселые ребята» «нам песня строить и жить помогает» пришлись весьма кстати, и люди как могли, так и расслаблялись, чтобы хоть на время забыть или отодвинуть трудности. А также и серость, и однообразность дней и набраться немного новых впечатлений и сил.
 
   И вот услышав Саньку, народ повылезал из-за столов и пустился в пляс. Особенно молодежь давала жару, задорно под гармонь отплясывала в быстром темпе и в такт: и камаринскую, и барыню, казачок и кадриль. Санька едва успевал перебирать нужные кнопки на своей гармони. У него, у бедного, даже пот выступил на лбу. А он все играл и играл, ублажая и веселя селян. А когда устал играть, его на время подменил старый дед Игнат, деревенский конюх, который тоже владел игрой на гармошке. Конечно, он играл не так виртуозно, как Санька.

   Об этом знала вся деревня, да он и сам об этом знал. Пальцы деда стали уже далеко не те!
   Не удержались и Катя с Митрофаном, принимая участие в общих танцах и танцуя с друг с другом почти без перерыва на зависть Катиным подружкам. Что и говорить, Катя втайне от всех немножко, может быть, и интуитивно, или просто держа в голове какую-то необъяснимую женскую логику и всем известную бабскую вредность, старалась уберечь и оградить его от своих незамужних подружек.

    Зная наперед, их чертяк, с их выкрутасами да прибамбасами, пресекая всякие возможные попытки и тем самым не давая им вовсе возможности вскружить ему голову. А то мало ли чего может случиться? А оно ей надо? А девчонки все это чувствовали, да что там чувствовали, когда у Кати на лице это было отчетливо видно всем, и они с пониманием относились и только посмеивались, отпуская попутно при подходящем случае свои шутки ей и Митрофану.

  Да что говорить, и пожилые тоже выходили в круг, чтобы тряхнуть стариной, включая сюда и председателя колхоза. Вдоволь наплясавшись, затем все опять усаживались за стол. И вот уже Любка Прижилина и Светка Беленькая также под аккомпанемент гармони начинают на пару петь озорные и забористые деревенские частушки. Зал закатывался смехом и не скупился в ответ на аплодисменты. Кроме того, потом в промежутках между тостами всем столом исполнялись любимые песни военных лет: «Жди меня», «В лесу прифронтовом», «Темная ночь» и др. Запевалами их выступали все те же Любка и Светка. Все знали, что у них хорошо поставлен голос, и они не зря считаются лучшими доморощенными исполнителями песен и в этом признаны безоговорочно всей их деревней.

   А деревенская детвора, а что, ведь родителей дома нет, они же на гулянке, играли между собой под единственным фонарем у клуба, где было достаточно светло вечером. Но услышав переборные звуки гармони и разноголосое пение, которые стали
доноситься из клуба, бросили свои игры, прибежали сюда. И, уткнувшись с улицы в окна, порой отталкивая друг друга, стали с интересом смотреть за тем, что происходит в клубе. Взрослые им с самого начала запретили приходить туда, говоря откровенно, что будет явно не до них.

    Но разве можно удержать их под запретом, когда у самих взрослых ноги пустились в пляс, как только заиграл гармонист. А тут детвора! Ну что с нее взять, ей же все интересно и в диковинку: как-никак, а солдат вернулся с войны, не каждый день такое бывает в их деревне. И завораживающие и привлекательные звуки гармони, доносившиеся из клуба, взбудоражили и без того взволнованную детвору, поэтому они не мешкая и прибежали. Варвара Марковна, увидав их в окнах, собрала пирожки и шаньги, которые еще оставались на столах, завернула их в полотенце, вынесла и угостила ими ребят.

   Митрофан посчитал своим долгом сегодня же рассказать Андрею Викторовичу все то, что случилось тогда в Берлине с ним и Костей. Нет-нет да посматривал за отцом Кости, и вот дождавшись случая, когда тот пошел покурить, присоединился к нему. Они вышли на крыльцо и враз задымили. Митрофан сначала поинтересовался их здоровьем с Маргаритой Федоровной и потом вкратце рассказал, что на самом деле произошло тогда в Берлине, и почему Костя попал в лагеря. Андрей Викторович молча слушал, и по нему было видно, что ему очень тяжело вновь и вновь переваривать эту вопиющую несправедливость, которая произошла с его сыном.

   А что, надо было ждать, когда те чертовы американцы, совершив уже одно преступление – изнасилование женщины, совершат еще другое изнасилование, а потом и расстреляют к чертовой матери и Костю, и Митрофана. Так, что ли, получается? Что это за такие законы, которые сами вершат беззаконие? А потому и несправедливы в отношении его сына?! И чем руководствуются, в конце концов, судьи? На войне все ясно – вон враг, стреляй в него скорее, а то сам будешь убит им.

  А здесь на тебя направлено преступником оружие и готово выстрелить и убить тебя, но ты не должен стрелять первым. А по сути, и не можешь защитить и тех, которые уже пострадали и нуждаются в твоей помощи. Это о пострадавших тех немцах. Разве это справедливо? И есть ли она вообще на белом свете? На этот счет вот такие одинаковые размышления были у обоих, ну что толку? Костю-то осудили и повторное рассмотрение дела после апелляция все равно его не изменило. Андрей Викторович в сердцах выматерился и понуро пошел в зал. А Митрофан еще чуть постоял на крыльце, выкурив еще одну сигарету.

   Между прочим, сама обстановка требовала, чтобы он что-то сказал, а то как-то не удобно получается, все же в его честь народ собрался здесь, а он молчит. Вообще-то, и чего там скрывать, Митрофан был тронут таким приемом и отношением к себе и Кате жителями деревни. Хоть он и не был большим любителем публичных выступлений, но все же подумал, что надо обязательно как-то поблагодарить их.

  И выждав подходящий момент и набравшись решимости, обратился к залу:

   – Дорогие товарищи! Огромное вам спасибо за сегодняшнее торжество и встречу меня как фронтовика. Войны начинаются, но все равно когда-нибудь заканчиваются. И она кончилась нашей безоговорочной и Великой Победой! Мы долгих четыре года упорно шли к ней, теряя при этом наших родных и близких. Это был очень трудный путь. Дни и ночи напролет вы ее ковали и шли к ней, не зная передыху и крепко стиснув зубы, стояли у станков и выпускали танки и самолеты, растили в поле хлеб и снабжали армию продовольствием и одеждой.

   Так что основы Победы, безусловно, заложены вами именно здесь в тылу. И вы, жители деревень и городов, хорошо справились с этой великой задачей по снабжению нашей победоносной армии всем необходимым, часто в ущерб себе и своему здоровью, недосыпали и недоедали. Да что там говорить, порой и впроголодь жили. Ничего себе не позволяли и не оставляли лишнего, а все до последнего отправляли на фронт. И работали здесь в тылу для Победы не покладая рук все, от мала до велика. Вот какой беспрецедентный подвиг вы совершили, дорогие товарищи!
 
    Да, там на передовой гораздо опаснее было, нас убивали, но мы не щадили себя во имя спасения ваших жизней, жизней детей, нашего будущего и с каждым раз становились только крепче и злее на врага. И нам на фронтах оставалось только тверже держать оружие в своих руках и бить нещадно фашистскую заразу. Каждый из нас там, на передовой, думал только о вас, мои дорогие, о родных и близких, и с этим свято шли в бой, и это помогало нам повсюду люто громить захватчиков и агрессоров. Что мы и делали с верой в вас.

   Фронт и тыл, армия и народ стали едины. Иными словами: без вас бы не состоялась Победа, но и без нас бы тоже ее не было! Таким образом, дорогие товарищи, эта наша заслуженная и общая Победа, все к ней причастны. И поэтому сегодня происходит не почитание меня как фронтовика, хотя, конечно, за это большущее спасибо, но также и чествование всех замечательных жителей деревни Родыгино. Провозглашаю свой тост за всех вас, мои дорогие!

   И все разом выпили и тут же за столом пока закусывали, некоторые накоротке между собой высказали свое восприятие того, что только что услышали от Митрофана Прохоровича.

    А между тем вечер подходил к своему завершению. Все вдоволь наелись, напились и повеселились на славу. И по деревенским меркам все прошло на высочайшем уровне, а значит, и надолго всем запомнится!
На следующее утро Фрол Алексеевич отнес пустую бутыль деду Игнату, как и наказывал тот, и в знак благодарности за самогон передал Игнату Терентьевичу от Митрофана зажигалку и два килограмма сахару. И сразу договорился насчет лошади, чтобы отвезти Митрофана и Катю с их детьми к его родителям в деревню Андреевку.

                Глава 21.
                Поездка в гости к своим родителям

    Приближались ноябрьские праздники 7 и 8 ноября. Страна готовилась к торжествам по случаю 28-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Впервые празднество столь знаменательной даты проводилось после окончания войны в условиях мира и победы над фашистской Германией. Оба дня были объявлены выходными. Катя к ним взяла еще дополнительно три дня, чтобы съездить в гости к родителям Митрофана.

    На следующий день, после вечера в клубе, местное отделение Почты СССР, стараясь избежать «войны», мудро поступила, доставив в дом Соловьевых извещение на получение посылок. И как раз вовремя, Митрофан и Катя собрались сегодня уехать в Андреевку. И Фрол Алексеевич пошел к председателю договориться насчет лошади, чтобы их увезти. А Митрофан, не откладывая это дело с посылками на потом, пошел на почту. И взял с собой Витьку с Генкой. Они ведь оба сейчас бездельничали: просто на улице весело катаются на санках.

  А пацанам все равно, где возить друг дружку, вот он и решил их безделье обратить себе на пользу. Ребята согласились и побежали вперед него с санками. Но Генка был младше, и силенок у него подолгу катать двоюродного брата не хватало, ну протащит от силы метров десять-пятнадцать, и все, «бензин» у него кончался. Вот Витька и отдувался за обоих: когда шел пехом, когда бежал, как резвый конь, волоча за собой санки с Генкой.

   А Генка сидел, наслаждаясь поездкой, и только громко иногда, чуть картавя, подражая кому-то из взрослых, командовал: «Нооо, лошадка, у залетная! Едрена вошь, че спишь, а ну вези же скорее!» Витьке ничего не оставалось, как взять ноги в руки и бежать стремглав. Так они добрались до почты. Митрофан едва поспевал за ними.

    Почта располагалась неподалеку от сельсовета в небольшом срубленном доме, в котором жил здешний почтовый работник Атабеков Рахиль Анварович с женой. Мальчишки оставили санки на крыльце и вместе зашли, очистив сперва сухими прутками валенки от снега. Зайдя внутрь, они застенчиво сняли свои шапки и негромко поздоровались. Встав со стула из-за конторки с небольшими угловыми полочками и разными ящичками, Рахиль Анварович внимательно посмотрел на переступивших порог ребят и тоже в ответ приветливо поздоровался.

   Конторка была совмещенной с обычным письменным столом и находилась за перегородкой с перилами ограждения. На столе стоял чернильный прибор с перьевыми ручками и карандашами и другими канцелярскими принадлежностями, среди которых своим размером выделялась полуовальная деревянная промокашка чернил с рукояткой сверху и лампа с абажуром. С правой стороны от конторки на стене висел табель-календарь на 1945 год из твердой бумаги. Сбоку перегородки в углу была небольшая дверца, через которую можно было зайти. Рядом с ней на тумбочке стояли почтовые весы с циферблатом для взвешивания мелких и небольших предметов.
 
    Сам Рахиль Анварович был крупным мужчиной не очень пожилого возраста, в толстых очках на носу, с приятным лицом и голосом с татарским акцентом. Хоть в помещении было тепло, на нем был шерстяной свитер, поверх которого был еще стеганый полукафтан, который, однако, был расстегнут. А на ногах были ичиги до колен из мягкой кожи и отделанные изнутри байкой. Теплые шаровары были заправлены в обувь. На голову была надета красивая черная тюбетейка с вышитыми узорами золотистого цвета.

   Войдя в избу после ребят, Митрофан громко поздоровался и в знак приветствия подал почтарю руку и предъявил свою красноармейскую книжку с почтовым извещением на получение посылки. Тот долго рассматривал документы: то надвигал очки на лоб и близко к глазам подносил их,то наоборот. В конце концов отложил книжку и извещение на стол. Митрофану сразу стало ясно, по какой причине его не взяли на фронт – очевидно, очень был слаб зрением. Но тем не менее он заметил, что получателем согласно извещению должна быть вообще-то Зорина Екатерина Фроловна и многозначительно при этом посмотрел, но потом, выждав паузу, продолжил говорить, что ничего страшного не случилось и не надо волноваться.

     И что он в курсе того, что Митрофан Прохорович приходится мужем Екатерине Зориной. И тут же заодно поздравил его с возвращением домой с войны.
    Затем вынес из зашторенной каморки посылочные мешки и предъявил их Митрофану. В них были отрезы тканей, одежда и обувка себе, Катерине и детям. Это было последнее, что он отправил сюда посылкой из Германии. Конечно, все это было только в разрешенных количествах, а больше не моги, ни-ни…

   Просто не разрешалось больше пересылать, с этим там, на почте, было строго. Эти вещи Митрофан тогда отправил домой в самодельных мешках. Ему их из светлой прочной ткани сшил знакомый сержант, с которым служили вместе в батальоне уже не один год. Он быстро разобрался что к чему с трофейной швейной машинкой и научился на ней хорошо шить. К нему одно время даже образовалась небольшая очередь. И вот сейчас эти мешки лежат на выдаче, подписанные его же рукой там, еще в Германии, химическим карандашом и перетянутые армейским почтарем тонким бичевым шнурком, скрепленным потом сургучной печатью.

   Все это время они с Митрофаном поддерживали легкий и непринужденный разговор о том, о сем. А ребята были заняты сами собой и на редкость вели себя тихо, не шумели и не балагурили, несмотря на то, что в помещении кроме них и двух взрослых никого больше не было. Они заинтересованно все рассматривали, бегая глазами по сторонам, и потом, если на чем-то их взгляд останавливался и привлекал внимание, показывали друг дружке пальцем и обсуждали шепотом.

   Маленько постояли у письменного стола, пристально рассматривали, обсуждая между собой различные канцелярские принадлежности. А потом перешли к большим почтовым весам и сейчас заинтересованно остановились перед ними. Весы располагались на полу в самом углу перед входом за перегородку. Они поняли, что эти мерила предназначались для взвешивания крупных посылок, вещей и предметов. Ведь они и были высотой почти с рост Витьки.

      Рахиль Анварович, увидав их любопытство, подошел к ним и к удовольствию обоих предложил их взвесить. Еще бы отказаться, среди них дураков нет! И при этом каждый из них стоял на весах, не шелохнувшись и с замиранием и зачем-то даже затаив дыхание. После взвешивания их восторгу не было предела, а как же: нежданно-негаданно, а им удалось узнать свой вес. Не каждый в деревне может похвастаться, что стоял на почтовых весах.

  И теперь они всей улице и родным дома с гордостью непременно об этом расскажут. Однако результатами взвешивания почтарь недоволен остался. Покачал головой и, поцокав языком, он сказал: чего так мало каши едите? Одна кожа да кости.
    На что Витька резонно и с полной серьезностью по-взрослому ответил:
   «Дядя Рахиль, нешто не знаете: были бы кости, а мясо нарастет!» Он это выражение не единожды слышал от взрослых. Вот оно: что первое пришло ему на ум, то и ответил. И действительно, а откуда взяться жиру, когда почитай вся деревенская ребятня и взрослые жили в годы войны если не впроголодь, но близко к этому.

   Завершив всякие формальности и поставив свою подпись, где нужно, Митрофан тепло попрощался с Рахилем Анваровичем и, взяв посылочные мешки в обе руки, с мальчишками вышел на улицу. Домой посылки везли ребята, на своих санках. Вместе держались за веревку и волочили их по снегу.
 
     А тем временем Катерина подготовила все необходимое, что нужно было взять им в дорогу, включая гостинцы всем родным и родственникам Митрофана. Собрала с Варварой Марковной также и провизию. Взяла всего понемногу: муку, сахар и армейскую тушенку; по банке соленых грибов, огурцов и капусты. Варвара Марковна сунула ей также банку варенья из смородины и завернула в бумажные кулечки сватьям разные травы для приготовления снадобья и отваров. Она знала, что они, Зорины, не любители особо собирать лечебные травы.

   Но тем не менее а вдруг как понадобятся? И подробно рассказала Кате, чтоб та на словах передала Марии Захаровне рецепты приготовления снадобий или отваров. Все же какое-никакое, а внимание должно быть оказано сватьям. И попросила Лену, свою среднюю дочь, обученную грамоте, лучше всех сделать надпись на кулечках, что от чего. А отец, прежде чем идти за лошадью, чтобы потом не забыть, передал Кате сразу бутылку самогона для свата Прохора Андреевича. Сказав при этом, какой бы то ни было, а все же это гостинец будет от меня; не с пустыми же руками ехать.

    Тут вскоре пришел с почты и Митрофан. Они с Катей в их комнате распороли посылочные мешки. Ей не терпелось поскорее посмотреть, что в них. Впрочем, это характерно для любой женщины, и тут нет ничего необычного. Сначала ей попались три отреза тканей. Ткани как ткани. Но она все же провела по ним рукой и попробовала их на смятие, сжимая в кулаке. Осталась довольна их качеством. Хотя, в общем-то, ничего особенно в тканях не было и все для нее со слов Митрофана было ясно, какие они.

   А вот про одежду и обувь он ей все уши прожужжал, а она все равно толком не могла их представить, как выглядят. И сейчас доставала их из мешков, разворачивала и внимательно разглядывала и потом даже ощупывала руками каждую вещь. И не скрывала своей радости. Одежда и обувь действительно на вид были красивыми, добротными и превосходными. Катерина даже обмолвилась ему ненароком: сразу видно, что это все заграничное и уж больно фасонистое.

   У них такого в деревне отродясь ни у кого не было и не водилось. И как теперь надевать и где носить это здесь? А чего доброго – люди еще засмеют! И добавила еще: «Да Бог с ними, пусть че хотят, то и говорят!» Не удержалась и все равно на скорую руку стала накидывать на себя разные вещи. И при этом «допекала» Митрофана, чтобы он внимательно смотрел и тут же давал ей ответ: как ей это идет? К лицу или не к лицу ей? И нравится ли ему или нет?

   Женщины есть женщины, всегда остаются ими и беззастенчиво «пытают» этими вопросами своих мужчин на протяжении веков. Не избежал такой участи и Митрофан. Одним словом, напрашивалась между делом у него на комплименты, хотя, может быть, и неосознанно, но ждала их. Он не скупился! А что было делать, все равно ведь надо отвечать. Потом добралась и до обуви. Ее было по одной паре на каждого, включая и детей.

   Кате он в Германии подобрал самые модные летние туфли сиреневого цвета на низком каблуке с подошвой из пробки в тон одного из платьев для нее. Жаль, что были ограничения на покупку товаров, а то бы одежды и обуви прикупил бы много больше. Вопрос насчет денег у него не стоял. При демобилизации получил всю положенную сумму с полным расчетом за все годы войны.

     Затем Катя стала быстро перебирать вещи и для остальных, в том числе и Митрофана. И также попросила его накинуть на себя рубашку и брюки, которые приобрел себе. Он подчинился, а куда было деваться? Все равно же не отстанет. А она посмотрела, ей понравилось и быстро смехом сделала ему заявление: ну теперь все – он будет первым парнем на деревне. Он не стал это опровергать или возражать: знаете ли, у мужиков тоже есть свои причуды и амбиции. А Катерина уже сразу принялась прикидывать на глаз и другую одежду: говоря то ли себе, то ли ему: это будет детям в самый раз, а вот эту одежду надо еще ушить или, наоборот, там распустить.

   Наконец, все посмотрев, она ликующе бросилась на шею Митрофану и расцеловала его. Потом остыв немножко от такого обзорного разглядывания, она решила, какие вещи передаст матери и сестрам, если им, конечно, по размеру подойдет или не потребуется большой их подгонки. И Митрофан со всем соглашался, если Катерина просила его высказать свое суждение. Он даже слегка удивился, что какая она у него стала деловая и оборотистая.

И глядя на ее счастливое лицо, про себя, однако, с удовлетворением подумал, что какой он тоже все же молодец: угодил так угодил. Как говорится, попал в «десятку», в самое яблочко. И при этом вспомнил, сколько нервов он потратил, когда придирчиво, долго и с волнением все это он выбирал и покупал там, на складах в Германии.

   Наконец, завершив таким образом переборку всех вещей, они рассовали их обратно по мешкам и поставили их в платяной шкаф. Один из отрезов ткани отложили в подарок его родителям.

   А тем временем к дому Флор Алексеевич пригнал с конюшни конную подводу с санями. Погода в этот день выдалась на редкость хорошей, ясной и без снежных осадков и не слишком холодной, снег под ногами приятно поскрипывал. Запряженная лошадь Дунька стояла смиренно у ворот дома, только переминаясь с ноги на ногу, дожидаясь ездоков. И жевала из большой торбы овес, перемешанный наполовину с сеном. Торба была подвешена на столб ворот.

 Фрол Алексеевич, одетый в овчинный тулуп с высоким воротником и валенки, возился возле нее, проверяя целостность и исправность всей конской упряжи и оглоблей деревянных саней. Это были простые деревенские розвальни: низкие и с широко расходящимися врозь от передка боками. Он принес из сарая и набросал в сани толстую соломенную подстилку и застелил ее сверху старым тулупом. Потом вернулся опять в сарай и притащил еще один старый тулуп, чтобы потом накрыть ездоков.

    А к этому времени из дома к воротам вышло все семейство Митрофана Зорина. Митрофан был в военной форме. Да он пока другой и не признавал. Собственно говоря, он и не стремился, да и не было пока возможности или случая облачиться в гражданку. Ему в ней было намного сподручнее и просто удобнее. За долгие годы войны успел основательно привыкнуть к ней. Катерина была одета также по-зимнему, как в тот самый день, когда он вернулся с войны в деревню, и она встречала его у дома.

     Митрофан в обеих руках нес с собой чемоданы с вещами и провизией. Вслед за ними показалась и Варвара Марковна с дочерями и Витькой. А Генка с Галинкой-Малинкой быстро побежали к саням, чтобы занять лучшие места. Чемоданы сложили в сани, куда им указал отец Кати. Все удобно расселись, полулежа в розвальнях, и Митрофан накрыл тулупом Катю и детей. В последний момент Фрол Алексеевич все же решил взять в поездку с собой своего сына Витьку, чтобы обратно было с кем возвращаться, а то мало ли чего может случиться, ведь немолодой уже.

А Витька был только этому рад, все равно ведь делать нечего, но с единственным условием, что на обратном пути лошадь поведет он. Отец согласился и развернул лошадь от ворот, ловко управляя ею, выехал на дорогу, и повозка двинулась в путь. А Дунька, услышав над собой щелчок кнута, свист и окрик Фрола Алексеевича, резво побежала вперед. Варвара Марковна перекрестила их вслед, остальные громко пожелали им вдогонку доброго пути и помахали руками!
             ***
   Пушистый и сверкающий снег, недавно выпавший тонким слоем, лежал повсюду на полях и в лесах. Они ехали на санях по укатанной проселочной дороге, снежных заносов на ней не было. Они еще просто не успели образоваться, эти дни падал лишь слабый снег и метелей или пурги не было и в помине. Погода который день стояла и вовсе безветренной. С обеих сторон дороги сплошняком стояли леса, высокие деревья которых вверху большей частью переплетались между собой своими сучьями и ветками и образовывали своеобразную арку, созданную самой природой. И сейчас деревья, голые от листвы, тоже все были покрыты свежевыпавшим бело-серебристым снегом, похожим на легкий пух.

    От этого цвета и мерцающего своими блестками снега на солнечном свете лес приобретал сказочный и таинственный вид, особенно в его глубине… И постепенно с отдалением вглубь белый цвет леса менялся и манил теперь уже своей черно-белой загадочной темнотой и тишиной, погруженной в безмолвие. Тишина и зрелище вдаль было поистине просто потрясающими. Эту тишину нарушал только негромкий, равномерный цокот копыт, скрип снега полозьев их саней и разговоры ездоков.

     И никак нельзя было уже не обратить внимания на это, когда такую удивительную картину сотворила сама природа. А она умеет создавать завораживающие творения, которыми можно только восхищаться! И эти творения навряд ли удастся кому и когда-либо повторить. Точно так же, как и поспорить и одержать верх над самой природой. И людям останется только наслаждаться очередными природными явлениями и выбирать для себя, какое убранство леса все же лучше: как сейчас зимой в этом дивном одеянии пушистого снега или летом, когда он будет одет в сочную зеленую листву с травой, а потом осенью примет яркую багрово-желтую окраску?

   Об этом мимоходом, проезжая сейчас по лесной заснеженной дороге на санях, думали и Катя с Митрофаном, да и Фрол Алексеевич наверняка не остался безразличным к таким красотам природы.  Еще бы – это сразу всем бросилось в глаза. Просто такую восхитительную красоту невозможно было не заметить. Никто не остался равнодушным, и они все наперебой дивились этой красоте.

    Не удержалась даже и маленькая Галинка, ей тоже понравилось и она то и дело вертела головой по сторонам и охала да ахала. А потом кричала с восторгом ребенка, показывая, что нравилось ей, своим маленьким пальцем:

    «Ах ты! Ну, вот посмотрите же скорее, я вам говорю, какая красотища так красотища! Просто ужасная!» Слово «красотища» она только что услышала от деда, ей оно понравилось, вот она и повторяла его. А вот откуда появилось вдруг у нее слово «ужасная», никто не мог сказать, видимо, где-то слышала. А переубедить ее, чтобы она так больше не говорила, у взрослых не получалось.

   А деревня Андреевка становилась все ближе и ближе. И Дунька, их лошадь, сегодня тоже была в хорошем и приподнятом настроении. Это состояние передалось ей от людей и, несомненно, от неописуемой красоты места, по которому они ехали. И если кто-то думает, что лошадь не в состоянии оценить красоту, то это обманчивое, даже ложное впечатление. Это совершенно не так! И Дунька подтверждала это с удовольствием: она сейчас в охотку везла своих ездоков, переходя то с шага на легкий бег рысцой, то наоборот, замедляя ход, чтобы дать людям возможность до конца насладиться этой восхитительной живой картиной, конечно, не забывая и себя!

    А ее изящная поступь среди снегов по лесу со стороны выглядела отнюдь не лишней и была тоже просто потрясающей и изысканно красивой. Когда надо было – их колхозная Дунька, как говорится, могла преподнести себя в самом выгодном и наилучшем свете. Что сейчас и делала, без особых усилий держала свой дальнейший путь. И копыта лошади и скольжение полозьев саней с дороги поднимали только что выпавший снег. И он вслед за ними стелился понизу пушистым снежным облаком, как бывает при поземке. А из ее ноздрей тонкими струями в разные стороны разлетался пар.

   И время от времени она всем довольная: и ездоками и, разумеется, сама собой, пофыркивала и распускала слюни, благодаря чему ее морда от теплого дыхания на слегка морозном воздухе покрывалась легкой изморозью и длинные ресницы тоже были припорошены инеем, но они не мешали ее грациозному легкому бегу.

    Но вот, наконец, закончилась проселочная дорога, и они выехали на большак. Он шел почти до самой развилки на Андреевку. Вокруг куда ни глянь были бескрайние просторы равнинных полей и степей. И тоже в снежном белом одеянии. Вдали в разных местах все же виднелись вытянутые возвышенности и даже невысокие горы. Хоть это как-то скрашивало однообразие и белизну большей частью ровной местности.

   Всю дорогу из розвальней доносилась нестройная, но добрая разноголосица людей. И по-прежнему слышались и детские голоса. Нередко доносился и смех. Люди ехали в прекрасном настроении. Больше всего дороге, конечно, радовался Митрофан: как-никак, а дома у своих родителей он уже почитай как лет шесть-семь не был. Его душевный подъем, настрой и волнение передались и Катерине, и Фролу Алексеевичу, а по-другому просто и невозможно было бы: чай не чай, а все же к родственникам едут.

    А Генка, пока ехали, рассказывал своей сестрице, что у них там, в Андреевке, есть и другие бабушка и дедушка и зовут их – дед Прохор и баба Мария.
   И еще есть там и их двоюродные братья: Жорка с Вовкой. В прошлый раз, когда он был у них, вместе играли в разные игры и, попросту говоря, валяли дурака. Но это он так сейчас насмешливо и свысока лепетал, а не тогда, когда они втроем бесштанной командой неугомонно бегали по деревне. Одним словом, хорошие были пацаны. Скоро увидим, какими стали сейчас.

   Не забыл упомянуть и про их дворового пса по кличке Дружок, назвав его незлобным и, самое главное, некусачим псом. И что его хлебом не корми, а дай только порезвиться и побегать вместе с ребятами. Он обожает игры, будет и с тобой носиться и так же дурачиться, как тогда с нами, когда мы были такой же мелюзгой, как ты сейчас. И после этих слов, щелкнув по носу Галинке, весело рассмеялся!

   Ну вот показалась и сама Андреевка. Из труб над крышами домов столбом шел бело-серый дым. Он немного кокетливо колебался от легкого дуновения ветра и, поднимаясь ввысь, тут же растворялся в воздухе. Повсюду в деревне также лежал белый, чистый и легкий снег. Настолько легкий, что было такое ощущение, что возьми его сейчас в руки и подуй, и он, пушинкой, разбившись от дуновения на мельчайшие снежинки, медленно полетит, неспешно кружась в воздухе, и потом так же медлительно будет падать на землю.

   Все было, куда ни глянь, под серебристым пушистым и мягким ковром. Своим первым покровом он бережно и тщательно повторял все очертания и неровности местности, на которой лежал, без какого-либо стремления все сгладить и сделать одну ровную поверхность. Это было бы просто некрасиво, если напрочь и на одном уровне сравнять все снегом. Какая же и в чем здесь тогда будет красота? Вон недавно мимо полей проезжали, все было невыразительно и однообразно.

   А вот когда снег запорошит и укроет землю своим неровным покрывалом, все будет выглядеть совершенно иначе и очень убедительно и натурально! И в этом вся прелесть: достигнуто природное естество, а значит, и само совершенство.
Словно Создатель всего на земле просто невзначай, пролетая над деревней, сверху взял да и рассыпал снег, не утруждая себя потом его разровнять ровным слоем. Решил, что так будет гораздо лучше! И вот от этого сейчас вся Андреевка выглядела весьма живописно и великолепно в этом Богом созданном снежном нарядном убранстве.

   Естество природы всегда берет верх над ненастоящим, поддельным или фальшивым! Лучшего творца в лице природы никогда не было! Так есть и будет всегда.
Но это еще не все. И неугомонные помощники Создателя – ветер и снег продолжат дальше созидать свои новые снежные шедевры. Когда задуют ветра и пойдут снежные заносы,тогда все эти прежние очертания и неровности обретут новые немыслимые и причудливые формы, радующие взор человека. И опять любо-дорого будет на них смотреть, считая, как все удивительно и просто зодчие сделали из снега. И оно рядом – прямо под ногами и скрипит и хрустит!

      Видно было, что центральная улица Андреевки была уже натоптана с утра народом и встречались на дороге также следы от копыт лошадей и полозьев деревенских саней. А вот и колея от колес сельской машины, проезжавшей через всю улицу, следуя куда-то по своим делам. Митрофану из письма было известно, что в деревне в кои-то веки появилась своя полуторка.

     И вот деревня ожила. Это ребята, радуясь пушистому снегу, повыскакивали из домов на улицу и вовсю уже носились в валенках и катали попеременно на салазках друг дружку. И просто бегали наперегонки, таща их за собой с ездоками. И потом, разогнавшись сильно, вдруг круто делали веревкой резкий разворот, и некоторые седоки, не удержавшись, вылетали со смехом из салазок, кувыркаясь в снегу. Нередко перевертывались от такого намеренного маневра и сами санки. Повсюду на улице стоял детский крик, хохот и заливистый собачий лай.

  Куда же в деревне без собак? Они тоже весело носились, играя с детишками или друг с дружкой, и тоже с удовольствием прыгали и валялись в снегу, перевертываясь с боку на бок, а которые не хотели – просто лежали на спине, задрав кверху лапы, и наслаждались хорошим солнечным слегка морозным днем. На деревенской улице места хватало всем! Мальчишки и собаки обоюдно нисколечко не мешали своим играм.

   А вот некоторые из мальчишек, у которых не было санок, уже становились на лыжи, чтобы опробовать их после долгого бесснежья, тут же подгоняя крепления под себя, и бежали на них, отталкиваясь лыжными палками, конечно, у кого они были, а большинство бежали просто так, размахивая и помогая себе руками. И это всегда считалось шиком среди подростков промчаться на лыжах без палок, как на коньках.

    Фрол Алексеевич еще на въезде попридержал лошадь, видя, что творится дальше на дороге, благоразумно взял и повел лошадь под узцы. Митрофан тоже спрыгнул с розвальней и шел рядом с другой стороны лошади. Поскольку он был в военной форме, вся улица сразу обратила на него внимание.

  Даже ребятня прекращала свои игрища, когда подвода проходила мимо них, и говорила:
   – Здравствуйте, дяденька солдат, с возвращеньицем вас! Митрофан благодарно отвечал детворе.

  А те из взрослых, кто оказался в это время на улице и узнавшие его, ведь как-никак, а все же семь лет прошло, как он покинул родной дом и не был здесь, подходили и тепло приветствовали своего земляка, фронтовика с войны. Немногие здесь дождались возвращения своих живыми. Большинство андреевцев, те, кто ушел на войну, остались лежать там, на полях сражений и не в родной земле. Война есть война и тут уж ничего не поделаешь.

   Из окон некоторых домов жители нет-нет да поглядывали на улицу за своими детьми или просто так из интереса, что там творится. Значит, скоро и вся деревня уже узнает, что к Прохору и Марии Зориным с войны вернулся их средний сын Митрофан. С этим всегда на селе был полный порядок, молва и новость быстро пройдут по всем домам.

   От каждого дома или, наоборот, к нему от главной улицы хозяевами уже утром были прочищены дорожки. Снегом занимались все: и стар и млад! Деревня продолжала жить своей обыденной жизнью. Справедливости ради надо заметить, как и весь советский народ, готовились к празднику 7 ноября. У сельпо, на другом конце деревни, Митрофану было видно, что толпился народ. В надежде, может, удастся что-нибудь прикупить – мало ли чего, все ж таки праздник, первый послевоенный!

   Авось, что-нибудь из района подкинут. На здании сельсовета уже красовался государственный флаг страны, и двое мужиков натягивали транспарант. Из ретранслятора по деревне раздавалась шумная и бодрая бравурная музыка и слышались песни народов СССР.

    И вот конная зимняя повозка остановилась на дороге против подворья семьи Зориных. Пройдя пешком почти через всю деревню, Митрофан пристально всматривался в постройки и дома. Вроде бы все было, как всегда прежде, и знакомо… и в то же время незнакомо, даже порой и вовсе неузнаваемо и непривычно для его глаз... Что говорить о деревенских постройках, когда он здесь с детства знал каждый камень, лежащий на дороге, о который он не раз спотыкался и часто разбивал в кровь коленки.

   Каждый ручеек после дождя, текущий по обочине и самой дороге, который перепрыгивал, чтобы не намочить ноги, каждую травинку… Может быть, во всем виноват снег, что все скрыл сейчас под своим белым одеялом? А может быть, что-то другое? Да и черт с ним, это сейчас уже неважно.

     И он медленным шагом направился к калитке родного дома с одной лишь мыслью о том, что он после столь долгой разлуки сможет наконец-то увидеться со своими родными, отцом и матерью. Он давно этого ждал.

    На сердце и душе у него и так всю дорогу было неспокойно, а тут оно и вовсе сильно застучало от сильного волнения. Эмоции и нервное напряжение били через край. Все в нем смешалось: и беспокойство, и тревожность последних дней, и многое-многое другое. И наконец, вместо них, радость и счастье, только сейчас возникшие в его душе и сознании! И что он теперь дома и через мгновение увидит своих родителей и братьев. С каждым пройденным шагом эти прекрасные чувства только нарастали, и ему от такого позитива становилось совсем легко, а все его переживания вмиг забылись.

      Фрол Алексеевич повернул повозку с улицы к воротам дома и привязал лошадь к столбу и на вбитый крюк повесил торбу с кормом для нее. Потом вместе с Катериной и Генкой взяли из розвальней поклажу, которую привезли с собой, и тоже пошли к калитке. Они поняли, что Митрофан просто забыл о багаже, да ему сейчас было явно не до него. Его помыслы были совершенно другими, и он продолжал идти впереди один и был, похоже, отстраненный от всего. Они не стали его окликать, да и груз был для них посильным.

    А из-за ворот дома, как только остановилась подвода, послышался собачий брех. И было непонятно, что это за звук. Дворовый пес сначала по привычке хотел залаять и угрожающе даже зарычать, но потом несколько раз мордой сильно втянул воздух. И он оказался с отдаленно каким-то знакомым духом! Да еще и не с одним, а повеяло сразу несколькими старыми запахами. Но он пока не мог распознать их, копаясь в своих прошлых воспоминаниях. И незлобно зарычал и залаял, так, скорее, на всякий случай, и только чтобы больше привлечь внимание хозяев дома, не более того.

   Нельзя было назвать этот лай радостным, но и недовольным он тоже не был, ровно до тех пор, пока Митрофан, на ходу идя к калитке, не начал дружелюбно успокаивать и приветствовать его разными словами. Дружок сначала как бы чуть растерялся и недоверчиво отнесся к ним, но потом когда еще раз услышал их, то узнал этот уже знакомый ему голос – весело и живо залаял, выражая свое собачье ликование и восторг. И от нетерпения, беспрерывно скуля, встал в полный рост и начал скрести по воротам своими передними лапами.

   А тем времени лай собаки был услышан в доме. И было видно, как в окне из-за приподнятой занавески показалось лицо матери. Увидев всех, она неподдельно ойкнула. На ее старческом морщинистом лице появилось сначала изумление, а потом через миг оно покрылось радостью! И ее добрые материнские глаза тут же наполнились слезами, и, счастливо вскрикнув, побежала открывать им двери в дом, на ходу вытирая появившиеся слезы кончиком уголка повязанного на голове старушечьего платка.

      А Митрофан уже открыл калитку и вошел во двор, вслед за ним и все остальные. Пес был привязан на короткую цепь и, увидев сейчас его, вживую, просто срывался с цепи, громко и заливисто лаял. Митрофан внутренне был поражен и рад тому, что был узнан псом после столь длительной разлуки, и поспешил к нему приласкать его, пока мать не вышла на крыльцо дома. А Дружок, повизгивая и размахивая хвостом из стороны в сторону, поднялся и уперся лапами в его грудь. И старался своим длинным языком лизнуть его в лицо, иногда это ему удавалось. Митрофан и не думал возмущаться и противиться.

  И в свою очередь тоже сполна расчувствовался, стал гладить, чесать и трепать пса в разных местах, куда только натыкались его руки, говоря при этом ему много хороших и ласковых слов. Искренность, надежность и преданность всегда были присущи четвероногим друзьям, и это лишний раз подтвердилось. Вот за это он сейчас с благодарностью и холил Дружка, а также и из-за того, что не забыл его и вспомнил.

    А Катерина и дети наблюдали и довольствовались этим. После того как Митрофан чуть отошел от него и направился к крыльцу, добрый пес тут же бросился к Фролу Алексеевичу, Катерине и ее детям, бегая среди них от одного к другому и обнюхивая каждого, пытаясь подняться лапами кому-нибудь на грудь. А маленькая Галинка поначалу с опаской наблюдала за этим собачьим приветствием, но тут вдруг неожиданно Дружок обнюхал и умудрился лизнуть ее своим шершавым языком. И к радости обоих дружба между ними была установлена. Пес любил, со слов Генки, маленьких детей и охотно играл с ними, Галинка об этом помнила.

   Вскоре со скрипом громко открылась дверь и на высоком крыльце дома показалась мать в душегрейке и с протянутыми руками сделала шаг навстречу к сыну. Митрофан бросился к ней, и оба, обнявшись, стали целовать друг друга, потом ненадолго прерывались и всматривались в лица один другому и плакали от счастья и при этом без умолку говорили и говорили что-то между собой. Вскорости насытившись друг другом, Митрофан окончательно успокоился и, вытерев рукавом шинели свои слезы, спросил мать, а где отец и остальные?

  Мать, все еще чуть всхлипывая, быстро объяснила, что отец со вчерашнего дня лежит с сильными болями в спине и почти не встает, только если надо по нужде. Ночь не спал, мучился, недавно пришлось нагреть ему соль в мешке и положить на поясницу, сейчас, по-видимому, отдыхает. А Ефим недавно ушел с ребятами Жоркой и Сашкой на лыжах в лес проверять силки, которые намедни выставил. Жорку и Сашку, ты их должен знать и помнить, это твои племенники от Ефима и Игната.

   Митрофан кивком головы подтвердил, что да – помнит. Игната еще не отпустили из армии, вот ждем и надеемся, что к Новому году, может, вернется. А невестки Светлана и Ирина со вчерашнего вечера ушли по делам каждая к своим родителям, предупредив, что останутся у них с ночевьем. И еще пока их нет. Митрофан хорошо помнил, что дома их родителей находятся здесь же в Андреевке.

   И затем Мария Захаровна, тоже широко расставив руки, по-родственному с теплотой обняла и троекратно в знак доброго приветствия полобзалась и с Катериной и Фролом Алексеевичем. К этому времени она всхлипывать уже перестала, но все равно у нее глаза были мокрыми, чуть-чуть выступали слезы. Она их чисто по-старушечьи продолжала вытирать кончиком платка. Но тем не менее и само собой понятное дело с особой нежностью и лаской приважила своих внучат. А потом, взяв за руку маленькую Галю, повела дорогих гостей всех в дом.

              ***
   Отец Прохор Андреевич от шума проснулся. Он уже понял, что приехал сын Митрофан со всем своим семейством. Давеча во сне он видел его. И вот как оказалось: сон в руку. И он, сильно кряхтя, попытался было встать с кровати. Услышав скрип кровати и охавшего отца, Митрофан заглянул в спальню и как раз вовремя. Отец, с трудом ахая и охая, присел уже на край кровати, но одной рукой схватился за поясницу.

   Но все равно намеревался встать, опираясь о спинку стула, который был рядом. На стуле стояла кружка с водой, пепельница и лежали папиросы со спичками. Пройдя в комнату, Митрофан поздоровался с отцом, назвав его батей, и помог ему встать. Понятное дело, разом расчмокались троекратно друг с другом по русскому обычаю, и Митрофан осторожно обнял отца. У отца сей же час потекли по лицу слезы: то ли от боли, то ли от долгожданной встречи с сыном. Все же, наверное, от того и другого. Нечего говорить тут, что Митрофана тоже пробила слеза, чать не железный же! Так и стояли, обнявшись!

   Когда молча, и за них в это время говорили их руки, которые гладили обоюдно их спины и плечи, а потом, спохватившись, как же так: почему молчим до сих пор? И начинали что-то быстро негромко тараторить, перебивая и порой даже не слушая один другого, пытались сказать и говорили, на их взгляд, что-то весьма важное, особенное и сердечное, что лезло сейчас им обоим в голову без каких-либо там разных прикрас. Это были простые человеческие слова, идущие из глубины их души и сердец, и которые только возможны после долгой разлуки отца и сына.
 
   В них вкладывались взаимные чувства радости, благодарности, нежности и любви. И эти благостные слова затмили сейчас все вокруг, и они хоть на минуту оказались во всем целом мире только наедине друг с другом. И не обращали никакого внимания на то, что слезы текли по их щекам и попадали на губы обоим. Они не замечали горечь этих слез, принимая их за слезы умиления, наполненные радостью и счастьем встречи отца и сына после долгой разлуки, вызванной войной.

  То ли от эмоциональных впечатлений и переживаний, то ли от полного счастья, что его сын вернулся со страшной войны живым и невредимым и сейчас находится рядом и в его объятиях, то ли еще от чего – одному Богу известно, но боли в спине как-то сами по себе утихли.

    Так они и стояли, прижавшись, пока к ним не зашел Фрол Алексеевич, чтобы засвидетельствовать свое почтение в первую очередь Прохору Андреевичу. Сватья виделись всего один или два раза и все на этом, больше не довелось. И то, можно сказать, встречались мельком. Между прочим, и Катерину, жену своего сына, старшие Зорины видели тоже всего один раз, когда те приезжали в отпуск с маленьким Генкой еще в довоенное время. Это было как раз за три года до начала войны. Так уж случилось по жизни.

       Два старика степенно и тепло поздоровались. И по-родственному тоже слегка обнялись. Митрофан вышел от них, и тут же вслед зашла Катерина со своими детьми. Прохор Андреевич внука Генку сразу признал с возгласом, о-о-о, каким большим он уже стал, а вот маленькую внучку увидел впервые, ведь она родилась только перед самой войной. Генка деда тоже узнал, хоть и прошло целых семь лет, и отметил про себя, что тот сильно постарел. А вот внучка Галя застеснялась в окружении взрослых и все больше прижималась к матери. Ну как бы то ни было, свекор и сноха тоже очень тепло и непритворно, от всего сердца и душевно, по-родственному поздоровались и расцеловались.

    Катерина увела детей и закрыла с разрешения дверь в комнату. Старики остались одни. При этом Прохор Андреевич подвинул стул от кровати к тумбочке. И на нее поставил пепельницу и положил курево со спичками. Сам же сел на этот стул с высокой спинкой. Так было лучше для его спины, нежели чем сидеть на мягкой кровати. И предложил свату Фролу Алексеевичу тоже присесть на табурет, стоящий с другой стороны тумбочки, со словами:

«А то ведь, знаешь, в ногах правды нет и они к тому же неказенные, давай садись, кому говорю, посидим, покурим».

   Оба за свою жизнь хорошо усвоили, что всякое большое дело и большой разговор начинается с малого перекура. Хочешь не хочешь, а курение, как ни крути, сближает и способствует установлению доверия и даже содействует дружбе и товариществу. Фрол Алексеевич приоткрыл форточку в окне, и оба закурили и повели неспешно свои стариковские беседы. А им было о чем поговорить, да и поближе познакомиться друг с другом хотелось бы, а то все как-то не получалось и было недосуг.

 А сейчас вот пришло самое время, и полился между ними чисто мужской разговор на разные житейские темы, да и не только. Им обоим было интересно за разговорами. То один, то другой находили предметы для обсуждения, прощупывали друг друга, и вскоре выяснялось, где у них есть общие взгляды на те или иные события, а где нет, и они расходятся во мнениях. Они тактично, не обижая и не придираясь друг к другу, просто излагали свое к ним отношение и не переходили на спор, отодвигая свои противоречия и несогласия в сторону.

   И это было мудро с их стороны: они оба знали из их долгой жизни, что к собеседнику надо относиться уважительно и чтить его мнение. Понятное дело, одной папиросой разговор не ограничивался, пепельница не оставалось пустой. А Фрол Алексеевич время от времени еще и вставал и ходил по небольшой комнате из угла в угол, чтобы размять ноги.
            
                ***
    А Мария Захаровна тем временем хлопотала на кухне и собирала на стол. Такова уж женская их доля заниматься кухней и домашними делами. Ей охотно в этом помогала Катерина. Мать попросила Митрофана растопить самовар, со смехом уточнив, что он чать не забыл, как это делается и где все нужное взять для этого. И из окна указала место, где обычно они его разжигают. Вообще в доме теперь редко когда ставили самовар, но сегодня особый случай, и Мария Захаровна решила, что его надо обязательно вскипятить, да и народу будет много за столом.

   И тут же подумала, что на самом деле давно ведь не было семейного чаепития.
Почти в каждом доме в деревнях, как правило, на зиму в сенях всегда висел какой-нибудь старый полушубок или фуфайка, в которой можно, не боясь ее испачкать, выполнять какие-то работы на улице. Вот и Митрофан, быстро накинув на себя «дежурный» тулупчик, с самоваром вышел из дому. Прежде чем приступить к растопке, решил пройтись по всему большому теперь подворью, ведь давно здесь он не был, и ему было все интересно, как обустроились братья, и как теперь стало во дворе.

      Тем более все равно к сараю надо было пройти через весь двор. А подворье, он мимоходом разглядел, увеличилось в сторону огорода за счет пристроек к родительскому дому.

       Митрофан еще не знал, как Ефим и Игнат их сделали, и в которых тем не менее еще с довоенных лет проживают вместе со своими семьями. Правда, во время войны дров не хватало, что мог сделать один Прохор Алексеевич? Одному ему не под силу было обеспечить дровами почитай все три дома, и, сговорившись с обеими снохами, они стали зимовать у свекров под одной крышей. А когда становилось теплее, опять уходили жить к себе в пристройки.

  После того как Ефим вернулся с фронта, стало чуть полегче и его семья вновь стала жить у себя. Митрофана, конечно, впечатлило нагромождение этих пристроек к родному дому, в котором когда-то и сам родился, вырос и жил. Все в целом выглядело уж как-то больно необычно и непривычно, даже беспорядочно, хаотично, что ли. Вроде бы вот оно, все родное, близкое и известное, но какое-то стало чужое! И он даже невольно от этого внутренне напрягся и воспротивился: его мозг начисто отказывался принимать эту странную, незнакомую и прежде невиданную его глазу «архитектуру» нынешнего домостроения.

   И ему тут же в памяти вспомнились аккуратненькие дома, выстроенные в ряд по одной линии, в деревнях Германии. Остановился, в задумчивости почесал затылок, потом встрепенулся, так и не поняв: он у него действительно чесался или просто так потер его на всякий случай для острастки самого себя. И сказав в недоумении единственное слово: «Да-а», неспешно пошел дальше.

       Дружок, учуяв его, тут же вылез из конуры, весь потянулся, сделав низкий упор на передние лапы, и потом поднялся и, стоя, завертел хвостом. Ожидая, и не без основания, что Митрофан подойдет к нему. Так и произошло, заодно он и потрепал его, и оба остались довольны, пес обратно величественно развернулся, залез в свою конуру. А Митрофан двинул дальше. И сразу обратил внимание, что тропинки везде были очищены от снега, причем красиво и ровно, словно как по одной линейке, на всю ширину деревянной лопаты. И можно было пройти, не влезая в снег, ко всем постройкам двора, включая и обе пристройки.

   А двор вообще был убран от снега от самых ворот и туда вглубь ближе к огороду. Видно было, что он был весь сгребен туда. Там, у забора виднелись его кучи. Он был удивлен и отметил для себя: а кто это так здорово лопатой может орудовать? Неужто братка или племяши? Однако, взглянув еще раз на тропинки, усомнился, что они в таком ровном виде будут долго сохранены. Вся зима еще впереди, и неизвестно, сколько выпадет снега и куда его потом кидать? Он сам не ожидал, что такое ему в голову взбредет и, улыбнувшись, подумал: нешто прежде забытая хозяйственная жилка в нем просыпается?

        Продолжал осматривать двор. Если встречалось ему на пути что-то родное и знакомое еще с давних времен, то оно до боли пронизывало насквозь его сердце и вызывало смятение в душе и необыкновенный прилив чувств. Он их безошибочно узнавал: эти милые уголки во дворе, с теми же предметами из детства, невесть как сохранившимися до сих пор. Как вот, например, здесь у покосившегося от времени сарая – это массивная кованая наковальня и большие железные тиски, прикрепленные к толстой и широченной дубовой доске на верстаке, которая, по всей видимости, за десятки лет настолько отвердела, что стала такой же прочной, как и само железо.
 
   Наверняка гвоздь невозможно было в нее вбить, загибался. Заглянул в предбанник, но заходить в баню не стал. Оставил на потом. Мать ведь быстро наказала поставить самовар, а он еще и не почесался. Точно так же по этой причине не стал заходить и в хлев и загон для домашних животных. Но попутно, для себя, успел, однако, отметить, что он был основательно перестроен братьями. При нем он выглядел совершенно иначе. Что ж, времена и жизнь не стоят на месте. Все в этом мире изменчиво: сегодня так, а завтра уже будет эдак. Все течет и все изменяется! Ничего нет вечного!

   Дальше философствовать не стал и направился прямиком в сарай. В нем тоже все вроде бы знакомо и в то же время как-то стало по-другому и не так. А почему именно по-иному, заморачиваться в общем-то, не стал и уже даже и не хотел, не его это уже дело. Как хотят! Единственным и неизменным оставался в нем только узнаваемый и сейчас прежний порядок, где каждый предмет, инструмент или вещь находились и сейчас находятся на своем месте. И горе будет тому, кто однажды нарушит этот порядок: знали, отец за это по головке не погладит. И неважно, кто отступит от правил, сыны или внуки: на «орехи» достанется всем одинаково.

     Митрофан отлично помнил это с детства, и его рука невольно потянулась к уху, и тут же чуть не рассмеялся, сразу ее отдернул. Во как бывает, отцовы уроки не прошли для него даром, запомнились на всю жизнь! Здесь же на чурбане перепилил пилой пару березовых поленьев пополам, топором нарубил из них небольшие, почти одного размера, дровишки для топки и настругал из них же еще и тонкие лучины для розжига. Сложив их в ведро, вышел с ним. Проходя мимо колодца, попутно набрал полное ведро воды, отцепил его с крюка и с двумя ведрами зашагал к самовару.

   Довольно-таки быстро Митрофану удалось разжечь самовар и не понадобился для этого вовсе старый сапог для его раздувания. Мать его на всякий случай все равно вынесла и оставила на крыльце. Сухие березовые дровишки разом вспыхнули и загорелись, потрескивая в топке самовара, только успевай их подкидывать. Для увеличения тяги для розжига и горения он ставил съемную черную от копоти трубу с ручкой, которую иногда снимал, чтобы подкинуть еще немного дровец.

    Вот за этим делом и застал его брат Ефим, когда возвратился домой с ребятами из лесу, проверял там выставленные ранее на ночь силки. В этот раз повезло, удача сопутствовала охоте, в один из них попался крупный заяц. Ефим добил его там, в лесу и сразу же спустил кровь и отжал мочу, и теперь гордо с ним возвращался, неспешно идя на лыжах через всю деревню. Заяц висел у него сбоку головою вниз, подвешенный за задние лапы на широком ремне, переброшенном через плечо, и чуть болтался на нем в такт ходьбы.

    Жорка и Сашка тоже на лыжах медленно плелись позади него. Ах, как жаль, подумал он, что никто не видит его добычу. Время-то наступило обеденное, и улица опустела, никого из взрослых не было видно. Правда, только там вдалеке, на другом конце деревни беготней занимались ребятишки, но не пойдешь туда к ним хвалиться! Подходя к дому ближе, пригляделся, увидел, что у их ворот стоит конная подвода. Первой мыслью у него было: кого черти принесли, кто это может быть? Но тут же его словно как стрелой пронзило, никак братка Митрофан вернулся, приехал с семьей, а больше-то некому. И на радостях ускорил шаг и вскоре оказался у калитки дома. Дружок, учуяв его за воротами, приветливо залаял.

    При встрече оба брата бросились в объятия друг другу, обнялись по-братски и несколько раз расцеловались. И оба не стыдились своих слез, которые тут же у них на глаза навернулись, просто не обращали на них внимания и не скрывали своей радости. Митрофан, однако, воздержался крепко обнимать своего старшего брата и только прислонился к нему осторожно. Он знал из писем, что Ефим был серьезно ранен и где-то вблизи сердца в теле остался сидеть осколочек, который врачи не рискнули извлекать из-за угрозы для его жизни, боясь задеть само сердце.
 
   Остальные четыре осколка разной величины извлекли из мягких тканей. Было проведено несколько операций. Славу Богу, жизненно важные органы были не задеты. О всех подробностях Митрофан, конечно, не имел представления. Знал только одно, что их благополучно достали, а потом раны и заштопали. А после того как он более двух месяцев провалялся в госпиталях, его списали подчистую по состоянию здоровья.

  Так уж получилось, что одновременно достали папиросы, чтобы хоть как-то перевести дух от возникшего состояния и обстановки. И при этом от такой предупредительной учтивости сами невольно рассмеялись. И пока курили, расспрашивали о здоровье, о детях и женах и вообще о делах. И не знали, как еще и чем выразить свои взаимные чувства, нахлынувшие на них. Пристально рассматривали и не могли насмотреться друг на друга. Вот что значит быть братьями!

    Сашка и Жорка играли с Дружком здесь же прямо у его конуры, не отцепляя его. И исподтишка наблюдали, когда можно будет подойти, чтобы не помешать встрече взрослых. Потом при первой же возможности приблизились и застенчиво поздоровались. Митрофан окинул их взглядом, обнял и поцеловал в щеки, воскликнув: о-о-о какие уже большие они выросли, и сказал, чтобы заходили в дом, их там ждут. А самовар к этому времени уже закипал.

     По деревне слухи распространяются быстро, и о том, что вернулся Митрофан с войны, Светлана и Ирина, жены братьев, узнали почти в тот же час. Доделав дела, о которых просили старые их родители, быстро собрались идти к себе домой. И не успели Жорка с Сашкой зайти в дом, как во дворе Зориных появились обе невестки. Они повстречались на дороге и вот вместе пришли. Почему-то всем надо было сначала обязательно перед входом потрепать Дружка.

    Он, конечно, был не против и в свою очередь оказывал своеобразное почтение, умиленно виляя хвостом из стороны в сторону и протягивая снисходительно лапу, если его просили. И всегда старался облизнуть лицо каждого, наклонившегося к нему, чтобы его погладить. А кто ему такой «поклон» не отвешивал, то он передними лапами сам норовил достать грудь и опереться на нее и нанести свой благостный собачий поцелуй.

    Женщины эту уловку пса давно знали, поприветствовали его взмахами руки и ласковым словом и прошли дальше мимо него. Сегодня их поцелуи достались Митрофану. Они действительно тепло и с радостью засвидетельствовали ему свое почтение, поздравили с возвращением и вместе с Митрофаном прошли в дом, пропуская его вперед себя. В своих руках он наконец-то нес долгожданный самовар. А Ефим пошел в сарай разделывать зайца, вскоре к нему присоединился и Митрофан, который вернулся для подмоги.
             ***
   А тем временем Фрол Алексеевич засобирался в дорогу, долго рассиживаться нельзя, да и некогда – надо обязательно успеть вернуться засветло домой, тем более дни уже стали намного короче. Вон уже к пяти часам вечера вовсю становится темно. Теперь каждая минутка дорога! Надо ехать. И так много времени было уже потеряно. А то потом в темноте и дорогу потеряешь и будешь плутать, сколько таких случаев было на его веку. Даже люди замерзали.

  Одним словом, не приведи Господь. Они и впрямь долго с Прохором Андреевичем провели время за разговором, но к обоюдному удовольствию обоих. Как ни уговаривали его сваты остаться на ночь и завтра поутру отправиться в путь, он наотрез отказался. Тогда Мария Захаровна на скорую руку, обед еще не был готов, накормила их с Витькой, и Фрол Алексеевич съехал со двора. Как и обещал, лошадью правил его сын Виктор.

    Закончив возиться с зайцем, тушку которого мелко порубили на части, как и просила их мать, в тазике занесли в дом. Пусть теперь сама решает, что с ним делать, если что – опять вынесут на мороз, всего делов-то. А шкурку сушить Ефим повесил за печкой. Вскоре и обед был готов. Светлана и Иринка собирали все на стол, где пока в гордом одиночестве на подносе стоял только один самовар.

  Мария Захаровна на время приезда Митрофану и Катерине выделила спальную комнату, в которой последние дни находился один Прохор Андреевич с больной спиной. Она сказала, что он перейдет в зал к ней, а дети Гена и Галя будут спать здесь же на полатях, им там будет тепло и не надо беспокоиться, все будет нормально. Зал и кухня с печкой были объединенными. А полати были большими, почти на все ширину зала от самой печи. Возражений не последовало, на том и порешили.

    Пока женщины собирали на стол, Катерина с Митрофаном раскладывали припасенные подарки из чемоданов. Жорка, Сашка и Генка встретились как старые знакомые и поздоровались друг с другом, как взрослые, за руку. И чтобы пока здесь не мешаться, ушли в комнату вместе с Галинкой по переходу в дом Ефима. Пристройки братьев с родительским домом были между собой соединены дверьми в сенях. Так что необязательно надо было выходить на улицу, чтобы попасть в них. Хотя каждый из них со двора имел свой отдельный вход с крыльцом.

   Правда, в сенях во время прохода было несколько зимой холодновато, но кто ж в деревнях в домах ходит в трусах? Как-то с годами все уже привыкли и не заморачивались особо на этом, тем более ничего не стоило накинуть на себя что-нибудь тепленькое и сунуть ноги в чуни, вот и вся недолга.

    Наконец, стол был полностью накрыт. Мария Захаровна сегодня по случаю приезда сына с войны вовсю расстаралась и выставила самую лучшую посуду. На столе уже стояли в ожидании горячие чугунки: один с наваристым вкусным борщом, другой с толченой картошкой и курицей. Мария Захаровна всегда готовила хорошо, и нередко ей люди говорили, что готовила она так, что пальчики оближешь.

 Но это было далеко в прошлом, а потом просто стало так, что будь хоть топор, а вон он лежит в сарае на своем месте, но из него кашу же не сваришь. Они, как и большинство, и по правде сказать, едва перебивались с хлеба на воду, особенно в военные годы, годы лихолетья. Сейчас хоть с окончанием войны чуточку получше становится.

  И понятное дело, на столе были разные соленья и маринады, причем на любой вкус: и грибочки, огурчики, помидорчики, и капустка. Как бы голодно ни было в тяжелые времена, но все же разный засол всегда был в доме. Мария Захаровна с невестками умудрялась это сделать.

       Разносол положили специально в деревянные миски, которые были в доме, хоть как-то ими украсить и разнообразить стол. И действительно, они смотрелись лучше, чем просто бы стояли обыкновенные тарелки. Да еще и ложки были деревянными. Чем не загляденье! И на большой округлой тарелке, тоже, кстати, деревянной, лежали ровные и тонко нарезанные ломтики копченого сала с мясной прослойкой и соленое сало, отливающее своей белизной с отблесками красновато-розового цвета. Это указывало, что оно мягкое и очень вкусное!

  А в другой овальной объемистой глиняной тарелке лежали нарезанные пышные и толстые, как принято в деревне резать, ломти хлеба с еще теплым и свежим ароматным запахомс золотисто-коричневой аппетитной коркой, которая вся была покрыта тонкими трещинками, внутри с румяным и нежным мякишем с мелкими дырочками. Казалось, хлеб еще дышит теплом печи, тем более так оно и было. Мария Захаровна, как только достала оттуда хлебной лопатой, сразу положила караваи на отдельный противень.
 
   И гусиными перьями, связанными между собой обыкновенной шелковой ниткой, обмакнув их в подсолнечное масло, обмазала караваи со всех сторон. И они лежали на нем какое-то время, чтобы остыть, и теперь Прохор Андреевич нарезал хлеб и складывал в эту самую тарелку. В глаза бросились также два глиняных кувшина с компотом, стоявшие на столе.
 
   И само собой трудно было представить, чтобы на столе не оказалось мужской выпивки. Стоял приземистый, четырехгранный штоф самогонки из зеленого стекла, с коротким горлышком, закрытый тоже стеклянной пробкой прямоугольной формы и такого же цвета. А чтобы ему было не так одиноко, подле него красовался графин с вишневой наливкой домашнего приготовления.

   Небольшой кусок копченого сала и наливку принесли с собой Светлана и Ирина в подарок от своих родителей. А в центре большего стола по-прежнему стоял еще не тронутый всеми его величество самовар, сверкая во все стороны своим медным блеском. В нем еще тлели мелкие угольки, и заварочный чайник стоял на своем законном месте вверху, венчая его словно корона.

       Вот, наконец, за многие годы семья Зориных опять собралась полным составом за обеденный стол, вместе с внучатами. Не было только, к большому сожалению, Игната. Когда все собрались и расселись за столом, Митрофан у Катерины брал приготовленные подарки, подходил к каждому и вручал их. Все были веселы и довольны, беспрерывно неслась речь и взрослых, и мальчишек, даже маленькая Галинка что-то тараторила своим немного картавым детским звонким голосом. И слышался смех.

   А Жорка с Сашкой, получив в подарок, один – карманный складной перочинный нож с несколькими лезвиями, другой – фонарик, рассматривали их, давали друг другу посмотреть и даже подержать в руках и с гордостью показывали их всем. Они были, как говорится, на седьмом небе от счастья.

  Отцу и брату Митрофан одинаково каждому пожаловал наручные часы с кожаными ремешками и зажигалки. Ефима, конечно, было не удивить ими, а вот отец радовался им как мальчишка. Примерил часы, тут же достал шило и проделал в ремешке новую дырку по размеру своей руки, надел и всем похвалился, показав их, как они сидят на руке, и тут же этой же рукой пощелкал еще и зажигалкой.

   Мария Захаровна, видя мужа в таком возбужденном состоянии, прыснула со смеху и тут же, хитро улыбнувшись, сказала:

    – Прохор Андреевич, в конце концов, угомонись наконец-то! Ты право ведешь себя хуже маленького! Как тебе не стыдно! Неужто никогда не видывал их и в руках не держал?
    Все рассмеялись. Наперебой говорили ему, что очень хорошие подарки сделал ему Митрофан. А мальчишки тоже чуть не треснули от этого цирка, наблюдая, как дед на полном серьезе показывал всем вытянутую руку, неуклюже передвигая часы по запястью, ища и выбирая лучшее место для них. И наверняка ребята подумали, что дед не иначе как впал на самом деле в детство, если так добросовестно и выверенно, со всей скрупулезностью занимается часами.

   Какая разница, где будут часы находиться на руке: чуть выше или чуть ниже? Абсолютно никакой. Ан нет, а дед думал по-другому. Но, по крайней мере, в таком воодушевленном состоянии и приподнятом настроении они его давно уже не видели. И Галинка даже закатилась от хохота, громко повторяя по нескольку раз бабушкины слова, подергивая за рукав Катерину:

     – Мама, мама, смотри какой дед, хуже, чем маленький, и как ему не стыдно, это бабуля на него так сказала! – и тыкала пальцем на деда.

     Двум невесткам было подарено каждой в равной мере по нескольку катушек разных цветов ниток, по платку и полотенцу, по флакончику духов и по два тюбика женской губной помады, не считая там разной мелкой бижутерии.
Ну и наконец, подойдя последним к своей матери, Митрофан накинул на ее плечи добротную красивую кофту из шерстяного джерси и развернул для показа всем хороший женский летний крепдешиновый платок. Он еще там в Германии подумал, когда выбирал для матери подарок, что ей не подойдут яркие расцветки.

   Поэтому кофта и платок были спокойных и мягких тонов, а платок имел неброский узорный орнамент, сочетающийся с основным кофейным цветом платка. Мария Захаровна по просьбе всех примерила их здесь же. Они ей были хороши и к лицу, ни много ни мало, как раз под ее возраст. И тут уже Прохор Андреевич не удержался и, смеясь, сказал:

      – Ох-х, ты, Мария Захаровна, со своими примерками точно оставишь нас сегодня без обеда, что нам прикажешь смотреть на тебя целый день и любоваться обновками? Хватит выкобениваться, Мария, давай «исть» будем!
Все зароптали на него, мол, разве так можно говорить. Тогда он несколько решил поправиться и сказал весело и лукаво:

      – Да, ладно, ладно успокойтесь! Вы же знаете, что я так просто шутканул! А кофта и платок действительно тебе, Мария Захаровна, хороши! Ух, ты моя красавица ненаглядная, краше тебя в мире для меня никого больше нет. Ты ведь знаешь об этом! Давайте приступим ужо к обедне, а то простынет ведь все, да и во рту давно маковой росинки ни у кого с утра не было.

                ***
    Стол единодушным образом согласился и поддержал его, и все как по команде засуетились и застучали ложками и тарелками, накладывая еду. Зазвенела посуда, это стали наполняться рюмки и стаканы. Митрофан женщинам из графина в стаканы разлил домашней наливки, а Ефим наполнил самогоном рюмки мужчинам. И Прохор Андреевич, когда за столом все немножечко успокоилось и стихло, встал с места, поднял наполненную рюмку и сказал:

     – Прошло целых семь лет, как мы не виделись. Так уж сложились обстоятельства. А тут еще эта проклятая война. Все три сына, которых мы с матерью родили и вырастили, ушли на фронт и храбро защищали страну от немчуры поганой. Вот ты, Ефим, старший наш сын, на третьем году войны был списан по осколочному ранению из армии, у тебя рядом с сердцем и сейчас находится осколок. А ты, Митроша, был серьезно контужен в бою и повреждены два пальца на руке, совсем не разгибаются, а младший наш Игнат, неоднократно раненный, все равно потом оставался на войне бить фашистов.

   Нам здорово повезло, что вы остались живы. Видно Богу так было угодно! Мы с матерью горды, что правильно воспитали вас, и рады, что наши сыновья не опозорили и не подвели нас: огромное вам наше материнское и отцовское спасибо! Вы не щадили своих жизней и с победой возвращаетесь теперь. Ждем не дождемся возвращения и Игната. Хочу выпить за вас, мои дорогие и родные сыны! И всех нас поздравляю с Великой Победой! Мы здесь, знаете ли, тоже без дела не сидели.

    Что-то еще хотел продолжить, но стушевался. Чувствовалось, что старик волнуется и не привык большие речи говорить. Однако немного подумал, только добавил:
     – И отдельно за твое возвращение, Митрофан. А за Ефима мы уже пили, когда он прибыл в прошлом годе с фронта.

  Сыновья за столом сидели с отцом рядом по обе стороны от него. Видя, что отец хочет их обнять, они тоже приподнялись со своих мест, и он к лицу каждого из них прислонился своей головой, смущенно и торопливо чмокнул. И тепло по-отцовски потрепал того и другого рукой по загривку.

    Нежданно его глаза чуть наполнились слезами, но он сумел их совсем быстро, почти мгновенно остановить, взяв в кулак всю свою волю. Смахнув их, чокнулся со всеми. Все дружно выпили и начали закусывать. А Прохор Андреевич даже демонстративно крякнул от удовольствия и крепости самогонки.

– Ух-х, даже слезу прошибло, и как только татары ее пьют!
– и шумно фыркнул, поставил пустую рюмку на стол и закусил солененьким огурчиком и кусочком копченого сала, отметив, что оно очень чертовски вкусное, и попросил это передать родителям снохи Светланы.

    Понятное дело, женщины выпили вишневую наливку. А Мария Захаровна только слегка ее сначала пригубила, распробовала, поддержав немного во рту. Определенно это домашнее вино ей понравилось. И заявила об этом всем и потом тоже выпила все без остатка. Она посчитала своим долгом похвалить вишневку, просто не хотелось быть неблагодарной к родителям второй их снохи Ирины. Старшие Зорины никогда не оставляли без внимания доброту других, и сейчас, так уж получилось, оба враз выразили признательность своим сватам, которые им на угощение передали и сало и наливку.

  И потом кто пожелал, а это в основном были взрослые, начали еду с борща, а ребята большой частью налегали на картошку с курицей.
   И застолье началось. Ребята вскоре, как говорится, наелись от пуза и, напоследок запив компотом, дружно вышли из-за стола и побежали в дом к Жорке, сыну Ефима, заниматься своими детскими делами. Екатерина уговорила Галинку тоже пойти с мальчишками побегать и поиграть. Мол, нечего здесь сидеть одной среди взрослых.

   А застолье продолжалось еще долго. На улице уже основательно завечерело, стоял легкий морозец. Темно-синий небосвод был усыпан яркими и светящимися звездами. С неба падал белый искристый снег, лениво и медленно кружась, он крупными и пушистыми хлопьями величаво ложился на землю. А вместе с ним опустился и зимний вечер, который принес с собой спокойствие и безмятежность. И вот эта благодатная тихая потрясающая погода вольно или невольно вошла в их сердца и создала настрой домашнего уюта и радости предстоящего празднества, пусть хоть и небольшого, за их семейным застольем, которого, и чего там скрывать, просто не хватало в последние годы.

  И за столом установилась атмосфера понимания и непринужденности, симпатии и любви, какая бывает между родными и близкими людьми. Никому не хотелось расходиться: ни взрослым, ни мальчишкам.

   И как бывает, ребятня даже сговорилась наперед, чтобы ночью спать всем вместе на полатях, в предвкушении того, что ими будут там поведаны и непременно только шепотом друг другу какие-нибудь «страшные» истории, после которых кровь будет стынуть в жилах. Бррр-бррр. А выдуманы они эти истории или нет, да кто ж там разберет: где правда, а где вымысел, но зато как интересно и захватывающе было их слушать.

    А стол дышал своей жизнью и был верен старым добрым традициям русской деревни, в которых хорошее настроение подкреплялось теплотой и душевностью, глубоким уважением и почтением друг к другу. Особо никто ничего заранее не устанавливал и никто не стремился что-либо нарушить или предпринять: все шло своим размеренным чередом. И все были довольны.

   Не прекращались разговоры на разные темы и просто велись общие беседы, в которых все принимали участие, в том числе сообща обсуждали и чисто житейские темы, с их насущными вопросами. Говорили душевно, откровенно, иногда азартно и задиристо, порой перебивая друг дружку без обиняков. За столом установилась поистине удивительная, доброжелательная и комфортная обстановка. Много шутили и смеялись. Вспоминали и их общее прошлое и отдельные моменты, затрагивая память давно минувших лет. Также делились своими планами на будущее.

    Потом наступало время, когда общались только между собой по отдельности мужчины и женщины, хоть и находились за одним общим столом. И это нисколько им не мешало вести разговоры: хотелось слушать то, что только было предназначено им, а если кто и краешком уха слушал, но не встревал в разговор другой компании. А мужчины нередко выходили на крыльцо подышать свежим воздухом, а заодно и на перекуры. При этом оба сына предоставляли право дать своему отцу им прикурить, и тот с удовольствием щелкал зажигалкой и подносил ребятам.

    А когда уже на улице совсем стемнело, мальчишки выбегали из дому и светили фонариком на постройки двора, вдаль и даже ввысь в само небо, стараясь определить, как ярко и далеко светит луч фонаря. И поочередно, пока один из них светил фонариком, другой проверял острие лезвий перочинного ножика, строгая им попавшие под руку на дворе какие-то палки или чурки. Ребятам не терпелось проверить подарки в действии. И не втягивая в разговор взрослых, они между собой обсуждали достоинства и недостатки этих занятных предметов, которые вдруг неожиданно свалились с неба в виде гостинцев и попали им в руки. Конечно, Жорка нахваливал свой подарок, а Сашка – свой.

       А между тем Митрофан из разговоров узнал, как они, его родные, пережили тут войну. И вообще, как идут дела в колхозе и что с работой здесь, есть чем заняться? Что касаемо работы, Митрофан понял, что с ней сейчас очень трудно. Подходящее занятие, особенно для мужиков, толком и не найти. В деревнях, как правило, работа всегда сезонная была. Летом ее гораздо больше становится, чем зимой. А зима, считай, уже на носу. Веско подытожил Ефим.

   И потом в беседах Митрофан выяснил для себя главное: кого из знакомых сельчан призвали, и кто пошел воевать; кто уже вернулся с войны, и много ли среди них раненых и калек?
  И вообще, сколько погибло деревенских? Конечно, ему все это рассказали. Так он узнал, что из деревни на войну ушла добрая часть мужского трудоспособного населения. А это 36 мужчин разного призывного возраста, половина из них полегла на фронтах сражений, особенно в первые годы войны. Из них 5 человек пропали без вести; 9 человек получили ранения, но продолжали воевать, 4 сельчанина в прошлые годы вернулись инвалидами: кто без ноги, кто без руки.

    Война есть война. И славу Богу, не было среди них таких, кто потерял бы сразу обе конечности. И что после демобилизации пока домой вернулись вместе с ним, Митрофаном, только три человека; прибытие остальных родные еще ожидают. И тут мать не удержалась и добавила тоже: «Мабуть все вернутся к Новому году, как наш Игнат, дай то Бог! Или на следующий год, но когда именно: четкости на этот счет пока нет, слышала я давеча от Бастрыкиной Веры, помнишь ее, Митроша?» Митрофан утвердительно ответил и тут же разом спросил: а как они живут? Мать вкратце рассказала об этих соседях, и не только о них.

     И потом Мария Захаровна тут же поведала, что совсем недалече, когда фронтовики: Артур, сын Белоглазихи и сын Андрей тетки Полупанихи воротились с войны. Возвернулись они с разницей всего в одну неделю друг от друга, и правление колхоза за свой счет и в складчину организовало обоим торжественную встречу в клубе с односельчанами. Почитай, почти вся деревня пришла, хорошо отметили возвращение.

   А дальше также понарассказывала Митрофану: кого уже за эти годы из сельских не осталось в живых, смерть прибрала к себе и женщин, и стариков, не пощадив даже детей. Всякое случалось: жизнь есть жизнь, а она без смерти не бывает, так и ходят друг за дружкой парами!
А женщины нет-нет да баловались еще и чайком с пирогами. Приходили и ребята тоже на чай. Самовар зазря, что ли, ставили?

    Дело дошло и до песен. Запевали, как правило, Светланка и Иринка, они знали много песен, как старинные, так и современные и песни военных лет. У них у обеих был хорошо поставленный для этого дела голос. Исполнялись песни сообща, их подхватывали и подпевали почти все. Наверное, того душа требовала! Пели красиво и даже задушевно. А когда и ставили пластинки, включая патефон.
Отсутствием аппетита никто не страдал, и к концу вечера было съедено и выпито на столе почти все. Потом женщины хоть и устали, но все быстро убрали со стола, освободив от этого занятия Марию Захаровну. Она с Прохором Андреевичем ушла спать. Даже мальчишки на полатях угомонились много раньше и уже мерно посапывали своими маленькими носами, наверняка видя первые сны.

    А на столе остался, одиноко и сердито, стоять только самовар, но уже без своей давешней «короны»: на нем сверху уже не было заварочного чайника, который раньше венчал его. Его величество самовар продолжал еще какое-то время сверкать своим медным, но уже тусклым блеском, как бы призывая еще напоследок выпить по чашечке чая, но тщетно. К тому же и заварник был полностью испит к концу дня! Но не по новой же его ставить, уж ночь на дворе!

    Братья на сон грядущий выпили еще по одной и вышли перекурить на крыльцо. И от неожиданности и сперва молча закурив, стали завороженно смотреть на удивительное зрелище, которое предстало их взору. Перед ними возникла просто потрясающая картина, на которую они только что невольно обратили внимание. Да и трудно было этого не сделать! Темное, почти черное небо стало освещаться множеством белых звезд и ослепительной луной. Да так сильно, что глазам было больно смотреть на их яркий свет.

  А воздух был чистым и прозрачным, свежим и звонким. И он был наполнен легким морозцем, который приятно пощипывал их лица. Было совсем безветренно, и хлопья снежинок, искрясь и мерцая в лунном свете, медленно кружились и царственно падали вниз. От их серебристого цвета тоже исходил какой-то полуночный свет, пусть хоть и слабый, но который плавно рассеивался вокруг. И на дворе, по крайней мере, вблизи было почти все видно. И самое главное, установилось полное безмолвие. И эту величественную тишину ночную не нарушал даже привычный лай деревенских собак. Его сегодня не было, собаки в этой умиротворенной тишине просто сами дремали, лежа в своих конурах.

Ночь действительно выдалась прекрасной и красивой, им даже не хотелось уходить в дом, стояли бы и стояли бы еще здесь, наслаждаясь ею и заодно и великолепной погодой, которая тихим образом величаво вошла в эту чудесную ночь. И уже было трудно сказать, за кем было преобладание или превосходство. Очевидно, одно другому не мешало, а только лишь дополняло и усиливало их восприятие в совокупности! Братья словно окунулись в давно забытую зимнюю сказку из детства и под впечатлением сегодняшнего вечера спать легли далеко за полночь.

                ***
     Побыв у родителей еще пару дней, молодые Зорины отбыли обратно в Родыгино. Ведь после Октябрьских праздников Катерине надо было выходить на работу. Итак председатель колхоза Сазонов Кирилл Петрович пошел ей навстречу, предоставив возможность съездить к родителям Митрофана. Да еще распорядился выделить бесплатно колхозную лошадь для их поездок туда-обратно. Этим самым взяв на себя ответственность за нарушение действующей инструкции по обслуживанию личных нужд колхозников. Подобная услуга при выделении колхозной лошади должна быть за определенную плату.

      Митрофан на следующий день пробежался сам по своим знакомым, вместе со своей дочкой Галиной. Мать сказала, что так оно лучше будет. А приглашать гостей в дом отца по случаю своего возвращения у него даже в голове не было, просто не хотел напрягать этим своих родителей и брата. Он еще тогда в Родыгино решил для себя, конечно же, посоветовавшись с Катериной, что по приезде к родным простенько и скромно посидят все в домашнем кругу.

   Да и как-то не с руки по-иному будет: когда брат вернулся с фронта, никаких сабантуев не делали, а собрали всего лишь небольшой междусобойчик дома. И вообще неизвестно, как теперь Ефим к этому может отнестись, если устроить «пышные торжества»? Вот Митрофан и решил, что лучше будет, если он сам пройдется по родной деревне и навестит тех, кого посчитает нужным. А то как-то неудобно, получается, был здесь в деревне и не показался им на глаза.

  Митрофан, прежде чем идти по гостям, решил для себя, что сегодня не будет заходить в дома, в которых не дождались возвращения с войны своих отцов и сыновей. А то как-то неудобно получается, что он остался живым, а их близкие – нет. Хотя исподволь он знал, что так думать неправильно и даже, наверное, грешно! И что, скорее всего, это ложное его суждение и обманчивое, но испытывать своим приходом других людей и тем более лишний раз их огорчать он не стал, да и не хотел этого делать.

   Кто знает, кому это будет неприятно, а кому наоборот. Но как угадать, чтобы у людей не было страданий. И здраво рассудил, что живем ведь все не одним днем, жизнь продолжается и будет еще время повстречаться и увидеться совершенно по другим обстоятельствам и условиям.

    И просто стал заходить в те знакомые дома проведать сельчан, которых знал еще с детства и помнил до сих пор. И которых обошла стороной пагуба военного лихолетья и утрат. Об этом он помнил со вчерашнего разговора, когда мать подробно рассказала ему о всех не вернувшихся с войны. Печально это, но что делать? Все равно ведь теперь их не вернешь. А они, к сожалению, составляли ни много ни мало, а добрую часть деревни. И Митрофан проходил мимо этих домов, которые понесли утрату, мысленно вспоминал погибших и отдавал этим им поклоном своей головы дань памяти.

   А на подворья, которые заранее наметил, заходил не с пустыми руками, хоть и по мелочи, но были преподношения им от всего сердца. Германские трофеи еще оставались, и он прихватил их на подарки. А что, и людям было приятно, и ему тоже! Особо нигде в гостях не засиживался и не задерживался. Так, понемногу, если только чайком побаловаться, но бывало и рюмку наливали. Он не отказывался, чтобы не обидеть хозяев, но меру знал.

А его дочка, видя к ней повышенное внимание, с удовольствием тоже садилась за стол и пила чай с разными незатейливыми угощениями, которые выставлялись специально для нее.

    Из фронтовиков сначала зашел к Артуру Белоглазову, просто по пути было ближе к нему, и после проведал и Андрея Полупанова. Ребята тоже были из местных, из своих андреевских. Росли с Митрофаном вместе и знали друг дружку, как облупленные. Все трое были почти одного возраста. Вообще-то ничего необычного в жизни этих ребят не было: была жизнь, как у всех, и она продолжалась и шла своим чередом! А когда пришла беда, и вдоволь повоевать пришлось, как всем, защищая родную Родину! Время было такое!

Их обоих, как и Митрофана, призвали в первый месяц войны. Артур и Андрей прошли тоже всю войну, начиная с битвы за Москву. Все испытали за годы войны и стали закоренелыми солдатами, которые познали и горечь поражений и неудач, и вкус и радость побед. С тяжелыми боями гнали фашистов прочь с советской земли и все дальше и дальше продвигались на запад. Один дрался с немцами на просторах Украины, другой бился в лесах и болотах Белоруссии. Артур воевал на танке, Андрюха был заряжающим в орудийном расчете.

  Потом с боями оба прошли и Прибалтику, и Польшу. Награждены медалями и им присвоены воинские сержантские звания. Тот и другой были ранены в боях, и не по разу. Ранения, правда, были нетяжелыми, и после залечивания ран возвращались в строй на передовую и снова воевали. Подолгу в госпиталях не задерживались. Тот и другой войну закончили в Германии. Правда, в штурме Берлина им участвовать не пришлось, просто их подразделения не были задействованы.

   При встрече с каждым из них вместе выпивали, как водится, по сто грамм фронтовых и за короткими разговорами и перекурами вспоминали и ворошили в памяти прошлое, насколько позволяло время и что лезло им сразу в голову. Немного переговорили и о войне, и то лишь только на каких фронтах воевали. А что о ней больше было говорить, когда сами от звонка до звонка протрубили на ней и навоевались досыта! Ребята особо не настаивали на продолжении встречи, видя, к тому же, что Митрофан пришел не один, а с дочуркой, поэтому и не задерживали его долго. Знали, что ждут родители, ведь ненадолго же он с семьей приехал в гости, надо везде успеть.

   На следующий день ближе к обеду, как и договаривались, Фрол Алексеевич приехал за ними все на той же колхозной лошади, запряженной в те же крестьянские розвальни. Сборы в дорогу были недолгими, но вот проводы и расставание, особенно с родителями, для Митрофана были тяжкими. Скорее для его стариков, чем для него.
Долго еще стояли у дома и Прохор Андреевич, и Мария Захаровна, глядя и махая рукой вслед убегающей лошади. Глаза у обоих слезились.

    Нет-нет да Мария Захаровна слегка прикладывала к ним платок, чтобы вытереть их, а Прохор Андреевич стоял рядом и с глаз его влагу осушал холодный и колючий ветер, который сегодня вдруг невзначай разыгрался и крепко порывами дул. Еще утром он подумал: кабы ветер не принес с собой пургу или метель им в дорогу.
Так и стояли рядом вместе до тех пор, пока сани не повернули там, вдали за поворот. Мария Захаровна успела вдогонку в последний раз осенить их крестным знамением, прежде чем они вовсе скрылись из виду!
Тут к ним подошел Ефим и обоих своих стариков увел в дом, на ходу успокаивая и бережно поддерживая их за локотки.

                ***
    Наступила долгая зима. Как и говорили, по существу мужицкой работы в деревне почти не было. В родыгинской конюшне всего три лошаденки остались, да и коров на ферме с десяток едва ли наберется. Вот и вся колхозная живность. И абсолютно никакой техники не осталось. Весной женщинам да старикам приходилось даже пахать на себе, в лучшем случае на быках да на коровах. Война деревни высосала вконец, что можно было и нельзя. Буквально все подчистую шло на нужды армии. Деревня отдавала последнее и фронту и оборонным заводам, которые нужно было постоянно обеспечивать продовольствием и другим.

    Поэтому неудивительно, что сами колхозы во многом и здорово поиздержались и обнищали. Ладно, хоть едва сводили концы с концами и умудрялись как-то сами себя еще и прокормить в эти тяжелейшие годы для страны. И то только тем, что оставалось у них у самих. И как говорится, чтобы не умереть совсем с голоду. Одним словом: не до жиру, быть бы живу!

    И вот теперь Митрофан почти как целый месяц дома. Войны нет, славу Богу, все мирно! Да, она закончилась. Вот уже прошло больше чем полгода, как отгремели и смолкли последние залпы орудий, но его еще полностью она не отпускала и время от времени теребила его душу и напоминала о себе, порой врываясь в него решительно и безапелляционно. Он понимал, что нужно какое-то время, чтобы окончательно задвинуть ее куда-то на задний план, а еще лучше и вовсе забыть, ну хотя бы на время. А совсем выбросить из головы и похоронить ее навсегда навряд ли когда вообще получится. Это он тоже хорошо понимал. В любом случае нужно время. Оно лечит все!

    А так волей-неволей ему приходилось сравнивать две жизни – там, на войне, и сейчас здесь. Там было опасно, но зато и все ясно, чем заниматься надо, а здесь никакой тебе опасности и угрозы, а вот куда приложить свои руки, черт его знает – работы-то нет почти никакой. Вот основной вопрос для него встал в самый что ни на есть, с позволения сказать, полный рост. Надоело уже «ничегонеделание». Ну, взаправду, не в коровник же идти ему, не хватало там еще хвосты буренушкам крутить? А ведь эти руки могли, кроме умения крепко держать боевое оружие, когда-то еще и просто работать, и им было посильно буквально все! Это ведь они восстанавливали разбитую военную технику и возвращали ее опять в бой на поля сражений бить фашистского зверя.

     Митрофан в первые дни, когда уже окончательно вернулся в дом тестя, прошелся по подворью в поисках домашней работенки, мало ли чего, может, что-то нужно сделать? Даже у Фрола Алексеевича попросил какое-нибудь поручение для себя. Но, увы, особо было делать нечего, все вроде по уму и в доме и во дворе. Все стоит на своем месте, как полагается, и не думает даже ломаться, или хуже того – развалиться, а значит, не будет подвергаться ремонту и требовать приложения его сил.

   Единственное занятие, которое ему пришлось сделать, так это наколоть поленья и чурки на дрова и сложить их в дровяник. И делал это с удовольствием, соскучились руки по топору, как в народе говорят. И складывал их со всей своей аккуратностью: любо-дорого было посмотреть! У Фрола Алексеевича был их небольшой и «нескончаемый» запас, так, на всякий случай, который по мере использования потом ежегодно пополнялся. А дрова для печного отопления в дом и баню были заготовлены им на зиму в конце лета и в начале осени.

 Каких-то твердых рамок, когда надо именно нарубить их, не было, лишь бы в эту пору не шли затяжные дожди. А вообще надо признать, это трудное дело было – рубка деревьев и заготовка дров. Всей деревней выходили на валку леса для заготовки дров, иначе никак не перезимовать, все перемерзнут. И порознь сельчанам никак не справиться, поэтому в лес выходили и стар и млад, тем более мужиков-то никого не осталось – все ушли на фронт.

  Обычно это дело по заготовке леса приходилось на начало зимы, когда уже выпадет снег и подморозит. По снегу гораздо удобнее было транспортировать. Было дело, поваленные стволы таскали вручную волоком или перевозили их, таща за собой санки, благо лес начинался сразу на краю деревни. Это тоже хоть как-то спасало и шло в помощь, что рядом. Понятно, что рубка и заготовка было не одного дня. Вот Митрофан ждал и даже уже настраивался на это нужное и трудное дело.

   А так пока все одна суета: где снег почистит или разгребет, когда дров или воду принесет, коли баню растопит. Все ножи и топоры уже переточил, того и гляди, что лезвия не останется! Это над ним так домашние подшучивали. Сковороды и чугунки очистил от нагара и сажи. Самовар натер так, что он блестел как зеркало! При этом Митрофан скромно помалкивал, если кто так его смехом нахваливал.

   Правда, чтобы разнообразить свой досуг, он одно время пристрастился ходить в лес на лыжах: ставить силки с приманкой, капканы или подстрелить дичь в поле или того же зайца, все хоть какая польза: будет мясо на столе. Что говорить, а оно редко появлялось теперь здесь на столе, даже в виде мясной тушенки она просто закончилась. А на фронте, особенно в конце войны, знаменитая армейская тушенка не переводилась и всегда была в рюкзаках фронтовиков их ремонтного батальона. Кроме того, что в стране уже хорошо было поставлено снабжение войск своим продовольствием, но и поставки по ленд-лизу от союзников тоже увеличились.

 И потом после Победы, когда Митрофан был уже в составе сводного отряда ремонтной службы на танковом полигоне под Берлином, где готовились к проведению военного Парада победителей, им выдавали пайки даже с разными мясными и рыбными деликатесами, причем всем поголовно. Неважно, какое было у тебя воинское звание, и служил ты солдатом, сержантом или офицером. Ну, это и неудивительно. В результате наступательных действий нашими доблестными воинскими частями среди прочих трофеев были захвачены в том числе и склады с продовольствием. Так что теперь ему оставалось только вспоминать то время и Германию, где еда была от пуза: ешь не хочу.

   Два-три раза он брал с собой на охоту или, скорее сказать, на зимнюю прогулку и Витьку с Генкой и дворового пса Тарпана. Пусть парнишки привыкают и учатся помаленьку. А Тарпан не был обучен охотничьим повадкам и теперь, образно говоря, сорвавшись, словно с цепи, бегал весело с лаем по заснеженному полю, как дурак, радуясь свободе, раздолью и снегу. Таким нетипичным словом для собаки обозвал его Митрофан, давая понять, что так умному псу негоже вести себя, а то распугает все мелкое зверье и дичь.

   Ладно бы дичь, ее как раз и нужно лаем поднять с земли, где они, возможно, затаились в поисках корма, в небо, чтобы потом их подстрелить, но сегодня волей случая на сенокосных, едва заснеженных полях, куда пришли, просто птиц не оказалось. Ну куда там – дураки, по мнению фронтовика, оказывается, есть и не только среди людей. А Тарпан, не обращая внимания на обидное слово, даже радостно предлагал несколько раз присоединиться к его игрищам и ребятишек, да и самого Митрофана. И не понимал, почему те кочевряжатся и не играют с ним и ведут себя просто как дураки.

   И кто знает, может быть, пес тоже был прав по-своему в этом, раз они не желают и отказываются с ним покувыркаться в снегу! Это ведь какое великое счастье порезвиться и поваляться в снегу в свое удовольствие, уткнувшись в него иногда всей мордой и потом шумно пофыркивать пастью с высунутым от усердия языком, от которого идет пар во все стороны. Ну точно они вообразили из себя невесть что, а на деле оказались как самые настоящие дураки. Короче на этот раз охота не состоялась. Но зато прогулка на лыжах доставила все равно всем удовольствие. И весь запорошенный снегом пес важно бежал неторопливо домой впереди всех.

       В следующий раз, без Тарпана, выход был гораздо удачливее: Митрофану удалось-таки влет подстрелить двух серых куропаток. Потом сколько он не ходил в поисках дичи, добычи не было никакой, их перелеты и обиталища куда-то подевались, да и зайцы что-то перестали бродить по окрестностям. Правда, к концу зимы как-то раз в силок все же попался беленький. И на том спасибо зайчишке!

    И Митрофан тогда радовался удаче, как самый настоящий заядлый охотник! В нем проснулся дух и азарт опять охотника, почитай, как лет пятнадцать он не занимался ею. А тут привалило: сначала куропатки, а теперь вот заяц-беляк килограмм на пять весу, еле справился с ним, доставая из силка. И точно так же, как и его брат Ефим в день их приезда с Катей, с места охоты он возвращался домой по деревне с гордым и довольным видом, неся добычу головой вниз на своем боку, чтобы людям заметнее было.
 
    Он уже понял, что труднее всего было пережить эти долгие, однообразные и бесконечные короткие зимние дни с длинными ночами. Митрофан, когда Катерина возвращалась с работы, был, конечно, рад ее приходу. Но частенько по вечерам сетовал ей на свою скуку, что она его одолела и что он не знает, как ему быть. Там на войне было все просто и ясно, и он был загружен работой на все «сто », даже времени в сутках порой не хватало. А здесь… Катерина и сама замечала, что с ее мужем что-то происходит не так. В нем появились какие-то странности, которых у него раньше не наблюдалось.

   Он почему-то теперь не горел желанием общаться с односельчанами. Если в дом приходил кто-то из соседей, то он был, мягко говоря, не очень приветлив, хотя раньше был общительным. Катя думала, мало ли что ему пришлось пережить на войне. Вот человек и замкнулся в себе. Придет время, и оттает. Но с другой стороны, с ней-то он был очень даже учтивым и ласковым. Она, конечно, тоже переживала, глядя на своего мужа, как он мается.

   И, в конце концов, подобрала понятные слова и напомнила ему, что каждый человек должен научиться находить радости в самых простых вещах: и в том, что все его родные здоровы, и в том, что у них сегодня есть хлеб на столе, и наконец, в улыбках их детей и родных людей. Да и постараться быть больше с оптимистическим настроем и видеть позитив в разных мелочах, и от людей не надо воротиться, тогда и жизнь в целом будет веселее.

   И предложила, кстати, сходить ему в сельский клуб в библиотеку, пообщаться там со старым добрым и мудрым учителем. Недаром по деревне ходит слух, что общение с ним одно удовольствие. Человек много прожил и много знает интересного. Может, что и посоветует. И наверняка поможет подобрать какие-нибудь книги для чтения, которые сейчас необходимы для Митрофана. А что делать-то? И главное, не надо унывать. Весна не за горами! Скоро всей деревне работы будет невпроворот, так что скучно не будет!

Продолжение следует...