Ясак. Глава 2. черновик

         Так уж случилось, что в Тобольске князь Куракин был   13-м по счету воеводой.  «Чертова дюжина».  Это мистическое число, в христианской религии, давно считается несчастливым и таит в себе множество таинственных, дьявольских предзнаменований, предрассудков и суеверных страхов. И поскольку Иван Семенович считал себя истинным христианином, ему, как и большинству людей жившим в тот период времени, не были чужды эти предрассудки.  Боялся он, что и с ним может приключиться какая-нибудь напасть.
         На памяти Ивана Семеновича двое его добрых приятелей, Сабуров Семен Федорович  и Евстафий Михайлович Пушкин,  будучи, как и сам он, воеводами, внезапно померли здесь, в Тобольске. На чужбине, вдали от родовых гнезд. Совсем недавно и тоже скоропостижно умер и его помощник, второй воевода Тобольский, Григорий Иванович Гагарин. Да и смерть самого, первого воеводы, основателя Тобольского острога Даниила Григорьевича Чулкова, тоже была загадочной и необъяснимой.
         Единственно, что хоть как-то  успокаивало князя, так это лишь то, что  умерший Григорий Иванович Гагарин  был тоже, как и он, воеводой хоть и считался вторым лицом в Тобольске.   Таким образом, Куракин надеялся, что в связи со смертью Гагарина его и  на этот раз  все же минует, магический зловещий жребий.Страх за свою жизнь, давно уже поселившийся в его душе, в последнее время, как-то, особенно настойчиво и упорно преследовал богобоязненного воеводу. Он считал, что все  напасти и беды, периодически сваливающиеся на головы Тобольских правителей, не что иное, как кара Господня.

        А началось это все, с того момента, как в Тобольск    на вечную ссылку привезли «набатный колокол»  Спасо-Преображенского собора из города Углича.  Этим  колоколом,  ударили в набат, когда жители Углича обнаружили бездыханное тело царевича Дмитрия, последнего сына царя Ивана Грозного.
        Малолетнего царевича Дмитрия в Угличе любили и почитали, считая его прямым наследником на царский трон. Уверенные, что произошло коварное убийство, горожане  вышли на площадь с требованием выдать им злодеев.  Боярин князь Василий Шуйский, срочно прибывший из Москвы, чтобы успокоить возмущенный народ, пытался убедить все, что Дмитрий погиб случайно, но никто ему не верил. 
        Разъяренная толпа голыми руками разорвала, предполагаемых виновных в  убийстве, царевича, бояр и пошла, громить и сжигать их имущество. Волнение росло и набирало силу и если бы не прибывшие из Москвы войска, неуправляемая толпа грозила выплеснуться за пределы города. А там и столица недалеко. Ведь был убит не просто царевич – последний наследник династии Рюриковичей.
        После подавления стихийного восстания многие его участники были казнены, многие отправлены в ссылку в Сибирь. Был наказан и «набатный колокол». Его сбросили с колокольни Спасо-Преображенского собора, отхлестали кнутом, оборвали «ухо», вырвали «язык» и отправили на вечную ссылку в Тобольск. Здесь он и хранится до сих пор, запертый в сарае приказной избы. Когда воевода проходит мимо, то тайком все же крестится на этот сарай. Как потом выяснилось,  точно так же  поступают почти все жители Тобольска.

        Воевода как христианин знал, что колокол в православной Руси имеет духовно-символическое значение и  почитается наравне с иконой  и крестом. Заслышав колокольный звон, люди всегда снимают шапки, крестятся и молятся. Считается, что колокольный звон не только приносит исцеление, но даже отпугивает нечистую силу.
Бить кнутом и держать церковный колокол под арестом в темнице, Куракин считал великим богохульством и глумлением над христианской святыней. И, что за эти святотатства и поругания им когда-нибудь придется ответить, он нисколько не сомневался.

         Еще одним камнем на  душе, мучившем воеводу не меньше опального колокола, был случай произошедший уже  совсем недавно с ним самим. Когда Иван Семенович вспоминал эту врезавшуюся ему в память злополучную ночь, ему становилось не по себе. Он до сих пор считал себя невольным соучастником этого с одной стороны глупого, а с другой кощунственного поступка, противоречащего всем христианским нормам и устоям.
         Вот и сейчас, стоило только вспомнить об этом случае, как тут же заныло сердце, забухало в висках, а лоб его покрылся мелким, липким потом.
- Прости меня Господи – Прошептал воевода и истово перекрестился.
               
                ***
         Это произошло на второй год его воеводства. Зимней морозной ночью когда, как говорится, добрый хозяин и собаку из дома не выгонит, воеводу разбудил шум на воеводском дворе.
         - Что там случилось? – Недовольно крикнул Иван Семенович, только-только было задремавший на своей теплой пуховой перине.
         - Вставай, воевода. Вестовой пожаловал с целым казачьим отрядом из самой Москвы. – В опочивальню к Куракину влетел вестовой казак и принялся зажигать свечи.             – Тебя, князь, требует.
         - Господи, спаси и сохрани – Воевода перекрестился на темные лики в углу комнаты, тускло освещаемые лампадой. – Что случилось-то? Уж не война ли с Ливонцами? – Наскоро одевшись, Иван Семенович спустился на первый этаж.
          Незнакомый ему казак уважительно поклонился и  молча протянул  свернутую рулоном грамоту, залитую воском, с свисающими ярко-желтыми плетеными шнурами на царской сургучной печати.
          Привыкший уже в последнее время ко всяким неприятностям, Куракин ничего хорошего от этой депеши не ожидал. И  оказался прав.
В грамоте было отписано, что к нему в Тобольск на вечное поселение отправлена девица Мария Хлопова.  Содержать   же девицу ту приказано под строгим присмотром, однако, с должным уважением и почтением.
         - Господи! Спаси и сохрани. – Шептал воевода, уставившись в пустоту. – Она-то, чем Романовым насолила, что ее, в такую глушь сослали?  - Куракин Марию Хлопову никогда не видел, но зато был неплохо знаком с  ее отцом, Иваном Даниловичем Хлоповым,  имевшим обширные поместья под Коломной.
Насколько он располагал информацией, Мария  Хлопова была не только нареченной невестой молодого царя Михаила Федоровича, она, практически, уже жила в царских хоромах, вместе со своей теткой и бабушкой.
         В честь первой жены Ивана Грозного, которая была из рода Романовых,  Хлопову теперь именовали Анастасией и как будущую царицу уже упоминали, как и полагается, при богослужениях в церквях и храмах. И вот, на тебе.

                ***
         Находясь в Тобольске, князь не мог знать всей закулисной игры при дворе. Ему было неведомо, какая травля развернулась по отношению к Хлоповым. Многочисленные придворные подхалимы и прихлебатели, совсем еще недавно, выступавшие против  венчания Михаила на царство, теперь наперегонки пытались выслужиться перед ним и занять достойное место при дворе.
         Само собой, что они  в упор не хотели видеть худородных выскочек Хлоповых в числе царской родни и всячески этому препятствовали.
        - Показывай – Воевода накинул  на плечи огромный овчинный тулуп и направился к выходу вслед за вестовым казаком. Следом за ними, с зажженными фонарями последовал казак, дежуривший в тереме и неизвестно откуда-то взявшаяся вдруг стряпуха Степанида.
        На обширном  воеводском дворе, освещенном несколькими сторожевыми кострами, несмотря на лютый мороз, было  многолюдно. У коновязи всхрапывали лошади, похрустывая свежим сеном. Сгрудившиеся у  костров казаки с жадностью слушали и обсуждали свежие новости, привезенные прямиком из столицы. И никто не обращал внимания  на одиноко стоящий крытый возок с темными слюдяными оконцами. Без лошадей, которых уже выпрягли из него,  кибитка  выглядела особенно как-то сиротливо и покинуто.
        Подбежав к возку и прежде чем открыть его, казак осторожно постучал. Куракин оттолкнул казака и рывком распахнул дверцу.  В обитом кожей и мехами возке воевода не сразу разглядел фигуры трех женщин, укутанных пуховыми  перинами и медвежьими одеялами. И только когда казак поднес факел к открытой дверце кибитки Иван Семенович смог определить, кто из них царская невеста.
        Воевода снял шапку и опустился на колени. Глядя на него, все кто находился в это время во дворе, словно опомнившись, тоже рухнули в снег на колени.

                ***
         В Тобольскую ссылку, как было указано в подорожной грамоте, кроме царской невесты были так же препровождены двое братьев  Желябужских – Александр и Иван и их престарелая мать. Все они приходились близкими родственниками Марии Хлоповой по материнской линии.   
         Целых три года прожила царская невеста  в Тобольске. По ее просьбе она вместе с бабушкой была поселена в новом тереме близ древнейшего в Сибири Знаменского монастыря. Там они и проживали, все эти три года, проводя время в молитвах и рукоделии.
         Братьям Желябужским, по распоряжению Куракина, была отведена изба попроще и победнее. Неизвестно же за какие преступления их сюда направили, а указаний по строгости их содержания не было.
         Саму же Марию  Хлопову Иван Семенович просто вынужден был окружить  заботой и вниманием, так как из Москвы постоянно интересовались состоянием ее здоровья.
         И вот, наконец-то,  этой осенью пришел царский Указ с требованием - по санному пути отправить  Хлопову, а вместе с ней и всех остальных ее родственников, на новое место ссылки в Верхотурье. Тогда еще этот острог не подчинялся Тобольскому разряду и был самостоятельным поселением, со своим воеводой Сомовым Федором Ивановичем.
         Позднее только Иван Семенович узнал от близких ему людей, что все перемены в Москве происходят теперь от того, что скоро вернется из многолетнего польского плена отец царя, Патриарх Филарет. Зная Федора Никитича не понаслышке Куракин, даже радовался этому. Уж он-то точно наведет порядок при Дворе.
Уже заранее имея титул Патриарха и Великого Государя Российского, Филарет наверняка станет управлять государством по своей воле и усмотрению.

                ***
        - Иван Семенович! –  Окликнул, задумавшегося воеводу, запыхавшийся подьячий Агафон. – Депеша тебе от Петрушки Албычева.
        - Что там?
        - Прописано, что решили они на Кети-реке новый острог ставить, так как дальше в зиму двигаться нет никакой мочи.
        - Ты что, дурак,  несешь-то? Какой острог на Кети?
        - Макыцкий писано.