Втроём

  Она проспала десять часов. Но сегодня виноватой себя по случаю запоздалого субботнего пробуждения не чувствовала. Позднее  октябрьское  утро выглядело из её окна вконец усталым и отупевшим от  недельного дождя и ветра. Сегодня не было ни ветра, ни дождя, ни туч, ни облаков.  Просто серая, плотная  и какая-то бездушная масса воздушная вместо неба. И, глядя на огромную площадь  безраздельной поднебесной  серости,  она без всякого внутреннего протеста восприняла отказ солнца являться  на это тусклое и  безжизненное пространство, пока оно не встряхнёт себя и не протрёт глаза.
  «Если б я была солнцем, я бы тоже  убежала от этой тоски и непогоды в какой-нибудь весёлый уголок вселенной», - бодренько, в отличие от череды предыдущих дней, откликнулось её  отдохнувшее сознание.  И эта солидарность с самовластным, никогда  неунывающим солнцем, смешная, детская, тайная, словно вылила на неё ушат холодной молодильной воды из далёкой любимой сказки. Она засмеялась своему ребячеству. И ей показалось, что  ещё кто-то составил ей дружескую  компанию – вот это что ли хорошенькое шестнадцатилетнее улыбчивое личико с фотографии?
   Даже не верится, что это она сама и есть. Только сто лет назад. Вернее, почти сорок. Но это всё равно, что сто. Так она чувствовала ещё вчера, как-то безотчётно  не признавая  себя в этой красавице, от родства с которой уже давно отказалась по умолчанию.  Вошло в привычку  не обращать на неё внимания. Или  равнодушно скользить  взглядом по снимку, как  по фотографической картинке из чужой красивой жизни. Но сейчас в радиусе этого портрета она ощутила себя в родной компании: «Доброе утро, Танечка Ельникова!» -  шутливо  сказала она себе, глядясь в фото.   
   Потом подошла к  умывальной ракушке, включила воду и привычно подняла глаза к своему изображению. В зеркале она встречалась по обыкновению с отнюдь не моложавой женщиной, которой можно было  и не дать её лет. А дать гораздо больше. Сегодня это было то же самое лицо, но словно бы волшебным образом освещённое. В нём как будто ничего не изменилось, но на самом деле изменилось всё! Конечно, с выспавшимися глазами, да ещё такими синими, всегда выглядишь лучше. Но сейчас даже в увядающих бровях, потерявших пушистость и яркость  ресницах, поблекших, всё более прячущихся во рту губах мягко, но, несомненно, лучилась золотая женская пора! Она смотрела на себя и ждала, когда это наваждение пройдёт. Но оно не проходило. На неё продолжала смотреть пригожая женщина в возрасте, не имеющем значения при такой наружности!
   Мастерская мужа была за дверью. Она знала, что он там стоит перед своим холстом и красками, как всегда в это время. Ей захотелось заглянуть к нему, чтоб он увидел, какая она сегодня! Но тут она словно очнулась, вспомнила все их тягостные отношения последнего месяца. Без всякого видимого повода муж опять вдруг замкнулся, стал отчуждённым. А она в такие периоды не знала, как к нему подойти? Чувствовала себя одновременно и глубоко уязвлённой, и виноватой непонятно в чём. По прежнему опыту она знала, о чём-либо говорить с ним сейчас невозможно. Это его состояние  может продлиться несколько дней, а может и несколько недель.
  Три дня назад  она смотрела за ним из окна. Как он вышел из машины, как увидел во дворе Лорочку, их очаровательную соседку-подростка. С каким удовольствием шёл вместе с ней под дождем  в подъезд. Даже с высоты их четвертого этажа по тому, как он  «фигурировал», было безошибочно видно,  что дяде-художнику (так девочка его именовала в детсадовском возрасте)  в высшей степени приятно слушать журчание  ласкового и радостного лепета этого действительно прелестного ребёнка. И он, почти шестидесятилетний мужчина, не говорун по натуре, что-то тоже охотно вторил ей. Наверно, на самых нежных октавах. Есть у него такая беспроигрышная мелодия в голосе. 
   Он как-то заметил ей, что лицо и улыбка взрослеющей Лорочки стали  напоминать ему маму. И, правда, тип Лорочкиного обаяния был совершенно тот же, что и у  восемнадцатилетней непобедимо женственной, ещё незамужней  Юлии Николаевны на послевоенной карточке.
  После этой картинки во дворе она ждала, каким муж зайдёт домой? Если будет улыбаться, расскажет о встрече  с Лорочкой  во дворе, то значит всё хорошо. Если зайдёт таким, как будто этой картинки не было, значит всё плохо. И дело здесь не в милой девочке, а в том, что он не хочет выходить из своего укрытия, что он прячет от неё,  жены,  своё сердце. Как чужой и как с чужой не хочет делиться чувствами, доверить настроение, которое может родиться и от отрадных пустячков, и от больших переживаний…
  Он появился перед ней без улыбки. Сказал что-то похожее на «Добрый вечер», но ни доброты первого слова, ни мягкости второго и не угадывалось в его тусклом голосе. «Вот какой ты должна быть. Как моя мама! Но ты такой не была и не будешь уже никогда!», -  эти слова, не произнесённые вслух, услышала она вдруг всем своим существом в его совершенно невнятной интонации. И была поражена и их смыслом, и тем, что раньше она их, такие очевидные, не понимала.
   Сколько ещё времени в их доме будет чувствовать себя полновластной хозяйкой холодная, отчуждённая вежливость и безжизненная пустота, она не знала. Она знала только, что в одно прекрасное  утро это обязательно закончится. Прекрасным будет именно утро. Ни день, ни вечер, ни ночь. Не в первый раз. И не в последний. Она поняла это ещё пятнадцать лет назад, когда хотела расстаться с ним навсегда. Но не рассталась. Не смогла расстаться. Поняла, что готова была на всё, но только рядом с ним…
  Сегодня утром она забыла об их тягостных отношениях, когда захотела заглянуть к мужу  прямо от зеркала, красивой и весёлой. Но вовремя спохватилась: она уже по опыту знала, что ничего из этого не выйдет, только почувствует себя навязчивой и униженной.
  Безнадёжная тоска снова было навалилась на неё, но усилием воли она постаралась не сдаваться. Женщина чувствовала, что при сегодняшнем приливе сил можно и побороться за себя! В конце концов, хозяйкой в доме должна быть она!  И, значит, она должна определять в нём настроение! Зайдя в ванную и поставив душ в контрастный режим, она  под его струями окончательно ожила и поверила, как перед сегодняшним зеркалом, что всё ещё  молода и красива. Конечно, не той молодостью и красотой, что была в шестнадцать и даже в сорок два, когда она уже решилась было второй раз выйти замуж…  Но ведь красивой можно быть в любом возрасте!
  «Ну-ка, солнце, ярче брызни! Золотыми лучами обжигай!» – неожиданно для самой себя не так громко и чётко, как когда-то, а несколько нараспев, словно вбирая в себя вместе со струями воды эти юные слова и юную мелодию, вдруг запела она  песню своего пионерского детства. И вспомнила себя в летнем лагере, марширующую впереди их лучшего отряда на виду у всей линейки! Лучшего командира и лучшего запевалу! «Чтобы тело и душа были молоды, были молоды, были молоды, ты не бойся ни жары и ни холода, закаляйся, как сталь!»
  Будто кто-то могущественный вывел её из клетки и сказал: «Ты свободна, ты можешь быть такой, какой задумана Богом, какой тебе хочется быть. Ты не золотая рыбка, ты не ломовая лошадь, ты не уютная киска, ты –  птичка легкокрылая. Летай и пой!»
    Когда она через четверть часа снова пришла в свою спальню, комната была залита солнечным светом. Чудеса продолжались в штатном режиме, и это казалось нормальным.  А куда подевалась эта бездушная масса воздушная, ещё недавно, казалось, такая безусловная владычица всей поднебесной? И её души в придачу? 
  -- Да хоть в тартарары  провалилась!  - ответила она вслух своим мыслям, - куда ей ещё и деться-то!
  «А солнышко-то молодец!  С ним любой уголок вселенной станет весёлым! Надо жить, как оно, по принципу – хорошо там, где я есть!»
И вдруг она выпрямилась в струнку, как когда-то, когда ещё так любила танцевать, и закружилась по комнате, припевая: «Хорошо там, где ТЫ есть! Хорошо там, где ТЫ есть! Хорошо там, где ТЫ е-е-есть!» Она ни тогда, ни потом, ни сейчас не сомневалась в любви того, кто их произносил для неё много лет назад. И кто назвал её женщиной с душой девочки. В тяжёлые дни своей жизни, а их было ох как много, она всегда согревала свою душу воспоминаниями этой любви. Плакала над нею и над собою. Но в результате всегда поднимала поникшую голову. И никогда не могла заставить сердце всерьёз почувствовать свою вину за эту недолжную любовь, которая согрела её на всю оставшуюся жизнь. Любовь, на которую она не имела права. Любовь, на которую она  не смогла ответить. Но именно эта любовь давала ей силы многое пережить, перетерпеть и не сломиться. «Хорошо там, где ТЫ есть! Хорошо там, где ТЫ есть! Хорошо там, где ТЫ е-е-есть!», - кружилась, смеялась и дурачилась она, чувствуя себя любимой, красивой и молодой вопреки всякой внешней очевидности. Главная очевидность пела в её сердце! 
   Она взяла первый попавшийся листок бумаги и стала быстро записывать рождающиеся в ней строчки. Писала, почти ничего не зачёркивая. На короткое время погружалась в воспоминания, улыбалась помолодевшим, счастливым сердцем, глазами, губами. И не сомневалась, что он сейчас думает о ней, видит её и слышит! Такую несокрушимую уверенность в себе и своей к ней любви принёс он в её жизнь, такое неугасающее тепло и щедрую поддержку! Не словами только, хотя и слова  умел находить единственные. Но всем, что делал для неё и ради неё.
Ты так любил меня.
Так радовался каждому мгновенью,
которое цвело для нас двоих..
Желаньям всем моим
недремлющим служил повиновеньем.
И что во мне нашёл?
Чем лучше я других?
Она весело и уверенно встряхнула головой, почувствовав прилив откуда-то накативших свежих жизненных сил, понимая, что она в его глазах навсегда останется лучше других! И от этого ручка в её руках побежала ещё бойчее по листочку бумаги.
И что во мне нашёл
такой заметный и благополучный,
Что так самоотверженно переносил,
Когда, сама страдая, мучила?!
Но и тогда была я лучшей!
И драгоценнейшей!
Так ты меня любил!
  Она прочитала написанное, задумалась, потом с упрямым и победным вызовом взглянула на себя, ещё ничего не подозревающую об ожидавшей её жизни красивую девочку с фото, и твёрдой рукою дописала последние строчки.
Прошла моя пора.
Отняли красоту невзгоды.
И «королева», так ты звал меня,
Поблекла от надежд обманных и трудов.
Но знаю и теперь:
в любую непогоду
лишь только позову,
меня всегда найдёт твоя любовь!
   Она знала, что не позовёт никогда.  Она не сомневалась, что если бы позвала, всё было бы так, как она написала. Снова и снова шептала она родившиеся у ней строки и одевалась в них, как воин в броню. Как женщина в своё самое счастливое платье. И была уверена, что у неё и на сей раз хватит сил, чтоб не сломиться!

  Через три дня утром муж постучал тихонько в дверь её спальни.
  -- Танюша! – он произнёс её имя таким голосом и с такими интонациями, как умел делать только он один. И посмотрел на неё своими печальными, умными и виноватыми глазами. Поразительно, но  её  затрепетавшая душа вопреки всему  откликнулась на эти глаза без малейшей заминки!