Девчонки часть2

Глава 1

  --  Церковь действительно страшная сила! Признаю отныне и во веки веков! Ты не представляешь, кого я встретила сегодня?! Женю Снежкову, нашего комсорга на все времена.
  -- На конференции? Она ведь тоже занимается наукой?
  Андрей хотел было добавить просто, чтоб поддержать разговор, что-то типа «помнится, серьёзная была девушка», но во время сработал условный рефлекс. И он свои давние впечатления про «серьёзную девушку» оставил при себе. Научился придерживать непосредственную реакцию и думать, прежде чем говорить. Чтоб не задеть по неосторожности тему, которая моментально превращала их с Ириной семейную жизнь в гиену огненную или царство теней. Столько раз он попадал под обстрел язвительных, бьющих, как всегда, без промаха слов жены, столько раз ему не мила была жизнь от её ледяного молчания, что, холерик и экстраверт, он всё-таки научился, как говорил его институтский дружок Пашка, «фильтровать базар». Он-то женился на их однокурснице, деревенской девчонке. Но и ему приходится «фильтровать», что уж говорить про такую «цацу» как его супруга!
  -- Нет, не на конференции. В сквере. Решила подышать свежим воздухом – двухчасовой перерыв. Села на свободную скамейку. Напротив – тётка в длинной монашеской юбке, в платке. Сидит, прикрыв глаза. Портит мне обзор. Я в упор смотрю на неё – думаю, поймёт, уйдёт. И вдруг разглядываю – да это же в плюсквамперфект -- наша эффектная Женечка! Ты бы её теперь ни за что не узнал! Нарядилась в старуху! В кого она превратилась, наш комсомольский «железный Феликс»! Да-а-а … Эта Церковь, видно, железнее. Что делают с людьми крутые девяностые! И во сне бы не приснилось никому даже в восьмидесятые такого социального виража некоторых персон!
  -- Она тебя узнала?
  -- Представления не имею! Я-то не так уж разительно переменилась. Узнала бы. Но она ни на кого не смотрела. Наблюдала за ней минут десять. Нет, так и сидела, опустив глаза. Потом встала и пошла в сторону Даниловского монастыря.  Мне после перерыва выступать – решила не сбивать себя «с волны», а то через пятнадцать лет простым «здравствуй» не обойдёшься. Узнаю про неё через Ольгу, она же информационный банк выпускников нашей альма-матер. Но что-то сомневаюсь, чтоб даже Снежкову в такой униформе на кафедре держали! Хотя, конечно, наблюдала я некоторых  современных христианок: для церкви они обряжаются в платки и длинные юбки, а в жизни одеваются, как все. Но Снежкова же такая цельная натура! Это, думаю, не про неё. Здорово же она въехала в тему!
  Ирина на короткое время задумалась о своей прежней  подруге. Потом привычно провела рукой по волне своих шикарных, модно подстриженных и красиво уложенных волос, как бы закрывая дверь в прошлое.
  -- А что, РПЦ тоже нужны умные, образованные люди. Церковь теперь может дать им и общественное положение, и деньги, и разнообразные возможности. Да она и всегда умудрялась это делать для своих людей. Впрочем, те, у кого глаза в пол, кому нравится  наряжаться в блаженных, и без того по своей наивности всё принесут на алтарь обретённой веры. Сегодня просто толпы таких наивных людей! Моя бывшая подруга, похоже, теперь в этом лагере новообращённых религиозных идеалистов. Поразительно,  как много активистов нашей социалистической страны с наслаждением вдыхают сегодня «опиум для народа»! И ведь чрезвычайно умные и опытные люди. А сами идут в силки! Видно, срабатывает привычка быть в строю, в системе.
  В словах Ирины сквозили превосходство и насмешка. Андрей ещё раз мысленно похвалил себя за «своевременные тормоза», на которые  научился, в конце концов, нажимать, ценя мир в их отношениях превыше всего. Но постоянная язвительность жены и её прицельное и безжалостное умение бить по незащищённым местам окружающих уже становились ему, всегда легко и благожелательно настроенному к людям, поперёк горла. Однако обо всём, что поперёк, он предпочитал помалкивать. Научился. И всё-таки его деятельная, настроенная на мажор весёлая душа начинала уже страдать «несварением», отказываясь, время от времени, справляться с текущими «несъедобными впечатлениями» своей семейной жизни. Переваривать их в приемлемую для себя «пищу» становилось всё труднее, хотя он старался. И лёгкий характер был при этом в помощь. Андрей накрепко усвоил  совет своего мирового деда: тотчас приводить на память свою вину, когда тяжело ему будет с женой. Он не забывал и приводил. Хотя последнее время уже начали аккуратно обгладывать его сомнения: не слишком ли высокую цену платит он за свою любовь, за свою вину, за свой союз с красавицей и умницей Ириной? Он стал уставать от напряжения. Да и что это за брак? Он Стрелков. Она оставила свою фамилию Щепанская. Как видимый знак своей  автономности. Как-то всё не по-людски с их семьёй… Чего-то главного не хватает…
  Но, никогда не забывая о том, с чего начался их брак, он старался особенно не углубляться в эти мысли и чувства. Благо, натура позволяла. Вот и сейчас Андрей остановил себя, словно бы прикрыв дверь в тёмную комнату, где было грязно и пыльно, где пауки плели беспрепятственно свои паутины, где жили  уродливые летучие мыши, а может быть и привидения?..
  Ирина тоже почувствовала с досадой, что снова и снова обнаруживает  нечто неприглядное в своём сердце. Она, уже умудрённая не только книгами, но и опытом жизни, не одно внешнее разоблачение, но и сам факт наличия этого неприглядного в собственной душе ставила себе в упрёк. Эта критическая, а то и карательная оценка окружающего и окружающих, даже и вполне справедливая и верная, словно бы подтачивала её саму изнутри. Тем более, Ирине уже давно делалось неприятно от того, что это так явно транслируется вовне. Для коллег, для студентов. И, само собой, для мужа. Став взрослой и много добившейся в жизни женщиной, она трезво оценивала и мир, и людей, не обольщаясь по поводу торжества добра в жизни и добродетелей в людях. Да и само время безжалостно выметало идеалы её юности не только из практики, но из теории жизни. В этой  атмосфере Ирина, наконец, стала ценить и отходчивый характер Андрея, и его стабильные чувства, и его деревенскую, как она называла, простоту. С ним легко было жить. И в то же время надёжно. И если в первые годы их семейной жизни ей было абсолютно всё равно, какой она выглядит в его глазах, то теперь не хотелось быть в этих глазах хуже, чем она была на самом деле. Но так всё-таки получалось раз за разом! Она снова и снова попадала в хорошо наезженную ею, но уже досадную для неё самой колею. Вот и сейчас! Всё-таки, подруга юности! Должны бы быть другие чувства! А нет их, других! Зато чувство превосходства, и такое желчное, есть! Как оно естественно вылилось на Снежкову! Даже самой стало противно. Притворяться же она не умеет! Да и не хочет. Но причём тут притворяться – сама себя осадила Ирина. Надо расти и становиться мудрее, а не закатывать себя и других в асфальт. И свои уязвимые места так обнажать не следовало бы! В её-то возрасте и при её-то хвалёном уме --  вести себя так нелепо! Стоило ли в таком случае быть «на ты» с философией, если к собственной жизни не научилась относиться по-философски? Да, пора это «амбре» воспоминаний глупой юности посыпать чернозёмом благоразумия и посадить на этом месте куст розы. «Когда б вы знали, из какого сора растут цветы…», -- немного перефразировала она знаменитые ахматовские строки. Да-а-а… И стихи, и цветы, и философские системы, и всё живое и прекрасное растёт из «сора» и «навоза» жизни. У тех, кто способен  превратить всё это в удобрение и вырастить на нём то, что ему под силу. Неужели она не из тех, кто способен?.. 
   Да, ничего плохого Женя никогда ей не сделала. Но Ира понимала, откуда эта подспудная неприязнь. Та их студенческая, так счастливо начинавшаяся и так непристойно для неё, неприступной красавицы и умницы, закончившаяся поездка в деревню превратила для Ирины подругу во внутреннюю мишень для стрел собственной  досады и раздражения. Да, Женя Снежкова стала победительницей в их юности. Зависть, которой до этого она как будто и не знала, появилась тогда в её душе, словно прочертив демаркационную линию между ней и Женей. И вот -- столько лет не видела Снежкову, сознательно избегала любого повода к встрече, что и думать вроде про неё забыла. А увидела сегодня – и завидовать вроде нечему. А зависть-то, оказывается, никуда не делась. И даже злость. Злится, что ей самой не удалось осуществить то, что получилось у подруги?! Как это смешно и по-детски выглядит, когда свои чувства оценивает  своим собственным умом учёный, доктор исторических наук, любительница философии Ирина Щепанская! И совсем не смешно обиженной девочке, спрятавшейся в глубине души этой состоявшейся женщины… 
Глава 2
  Когда-то, ещё на первом курсе, крепко сдружившись на двухнедельной археологической практике, они полностью доверились друг другу. И Женя открыла ей свои сокровенные мечты -  закончить университет с красным дипломом, стать профессором, заниматься любимой историей как наукой. У Жени уже тогда был целый список до конца не изученных тем, которые бы она хотела исследовать до донышка. И замуж она решила выйти исключительно по любви, сохраняя невинность для единственного избранника, которому только после свадьбы позволит снять с себя одежду -- белое свадебное платье и фату. Ирина не только поддержала подругу, но и призналась ответно в схожем направлении своих желаний. Наверно, интуитивно они чувствовали друг в друге эту близость стремлений, одинаковую потребность чистоты и наполненности жизни любимой деятельностью, любимым мужчиной, любимыми детьми. Иначе бы не родилась взаимная тяга открыться до такой сердечной глубины. В этом была и радость взаимного понимания, и чувство взаимной поддержки и узнавания себя в другом человеке, в подруге. Как-то она ещё в пору своего триумфального студенчества прочитала в одной из  книжек: «Ты в друге себя видишь и себя любишь. А ты другого человека тоже умей в нем разглядеть и полюбить. А не только того, который на тебя похож и тебе понятен». Это казалось так просто и естественно – полюбить задушевную подругу не только за её похожесть на себя, но со всей её непохожестью! Пока не начались «практические занятия». А начались они после той поездки к Тане…
  В карьере она Снежкову оставила позади. Во всяком случае, по формальным признакам. Ирина уже защитила докторскую и была профессором в известном столичном вузе. Снежкова, теперь она, конечно, давно Павлова, всего лишь кандидат и доцент. Правда, автор потрясающей монографии по истории России 17 века.
   Зато про белую фату у неё всё сбылось. А у Ирины получился фарс. «Косяки наших идеалов оказались не высоко летящими птицами, а просто нашими косяками» вспомнилась ей где-то прочитанная фраза, которая сразу запомнилась: била не в бровь, а в глаз. И от воспоминания об этих идеалах и косяках, от озлобления на «ветеринара», на жизнь, от унижения и разочарования, от гнёта самопредательства, она – такая  красивая, успешная, умная, не может, оказывается, до сих пор избавиться! От неожиданной встречи с бывшей подругой вдруг с прежней силой заныли её душевные раны… 

Глава 3

   В тот первый весенний месяц третьего курса они всё-таки расписались с Андреем. Так она начала себя предавать. Именно в этих координатах Ирина определяла тогда свой поступок. Узнав о тайной, по сути, регистрации, родители -- и те, и другие, возмутились. И стали настаивать на свадьбе. Ирина, в конце концов, уступила и здесь. Она понимала, что их регистрация в формате будничного акта гражданского состояния вредила профессиональному и социальному статусу, общественным и семейным традициям и приличиям. Да и самому доброму имени их добропорядочных, с заметным  положением  родительских семей! Надо было соответствовать. Ценой крепко сжатых зубов. Опять предательством себя, внутренним унижением. Хотя, по мнению матери Ирины, унижением было расписаться в нарушение всех обычаев и устоев без торжественных церемоний, без брачного пира. И без венца! Под венцом она понимала шикарное свадебное платье и такую же белую фату для ненаглядной дочери. И в этом матери и отцу Ира, любящая и горячо любимая старшая дочь, опять не могла отказать! Она без затруднений пренебрегла бы в этом случае любым мнением, кроме собственного. Но через своих родителей сердце не давало ей переступить! Они воспринимались как нераздельная часть её личности. Хотя белое платье с фатой были ей в её состоянии просто ненавистны! И она, соглашаясь обрядиться в них, считала себя тогда хуже шутихи!..
  Андрей, на другой же день коротко рассказавший деду обо всём, что случилось в его теремке на пасеке, теперь попросил его же ввести в курс родителей, чтоб их с Ириной отношения и её поведение было понятно родным. Он твёрдо был уверен, что они будут вместе несмотря ни на что. Дед сказал обо всём гораздо короче внука, но уразумели они, конечно, больше, чем их натворивший беду единственный сын, так глупо пока счастливый, как выразилась мать, «своей участью»…
  Ирину же после свадьбы они только что на руках не носили! Сразу стали называть и доченькой, и красавицей, и умницей. Говорили с ней всегда ласково, любовно, задарили подарками, словно бы и не замечая странной для молодой жены и невестки эмоциональной сухости и хладнокровия. Но выбор сына и достоинства Ирины, в том числе её уважительное, хотя и сдержанное отношение к ним, оценили. И положились на время и молодость, которая легко залечивает раны, на любовь и покладистый характер сына, превращающегося под влиянием всех обстоятельств и переживаний из легкомысленного мальчишки в шёлкового сына  и заботливого, сговорчивого мужа…
Глава 4
  -- А, может, у неё какая-то трагедия произошла? Сейчас все идут в церковь за утешением, - сказал Андрей.
  -- Точно! Наверняка что-то у Снежковой случилось! – ей даже хотелось сказать «у Жени», но имя подруги юности, (а это про сокровенную связь), пока не выговаривалось, не было для этого нужной теплоты в сердце.
  -- Как я не подумала? Надо позвонить Ольге. Года два не выходила с ней на связь.
  Однокурсница Ольга Емельянова, занимавшая должность заведующей общим отделом городской Думы, аккумулировала у себя всю информацию о важных событиях в житии-бытии заметных выпускников их вуза и, конечно, о своих однокурсниках и однокурсницах.
  Отзываясь на предположение мужа о возможных ударах судьбы, переживаемых Снежковой, Ирина опять накололась на отсутствие подлинного  сочувствия  к ней. Разумеется, это сквозило в её бодрой реакции и чуть ли не обрадованном голосе. Андрей, без сомнения, это тоже услышал. И опять было неприятно обоим.               
  Их брак внешне казался очень удачным. Кто только ни восхищался тем, какая они красивая, гармоничная пара! Да, они оба старались лететь высоко, как только могли, и потому не всё в их полёте можно было разглядеть со стороны и снизу. Но летела эта пара, как пелось в одной военной песенке, «на честном слове и на одном крыле». Сильно помогало лететь то, и Ирина, и Андрей до сих пор были настолько загружены текущими, неотложными  проблемами, захватывающими и время, и энергию, и душу, и мысли, что оба по умолчанию мирились с тем, что выходило из их совместной уже двадцатидвухлетней семейной траектории движения. Вопреки всему оказалось, что они могут жить вместе. И не так уж плохо, старался убеждать себя Андрей. Как говорится, не трогай лихо, пока оно тихо. Он и старался не трогать. Да и лихо ведь бывало не всегда. Случались и светлые полосы, когда Ирина была с ним просто восхитительна! Конечно, по-королевски! Она, действительно, была Жар-птица, как он назвал жену при той первой встрече в спортзале их Отрадного.
  Андрей, конечно, обратил внимание, когда его самолюбивая и убеждённая в своей исключительности супруга стала хотя и сдержанно, но явно благосклонно замечать и даже ценить заботу и внимание мужа, его любовь и преданность. Он не мог не радоваться этому таянию льда в их отношениях. Свой своему поневоле друг. Жизнь, она длинная, и она всё время учит и развивает. Особенно тех, кто способен учиться и развиваться. А в каждом из нас такие глубины, что чего только не находится в душе в нужный момент! И главное – у них был сын! Единственный!
  Миша стал настоящей отрадой для обоих. Ирина давно уже была благодарна мужу, что в ситуации тяжелейшего стресса он проявил такую мудрость, терпение, заботу – не дал ей сделать злосчастный аборт. Всегда она о той поре вспоминала с ужасом и старалась забыть. Став взрослой состоявшейся женщиной, она понимала, что у всех в жизни есть постыдные моменты. Все их переживают в своё время. Но не надо переживать всю жизнь, не надо всё время прокручивать в голове эту «пасеку» давно уже убеждала и убедила-таки она себя. Так сложилась ситуация. И соответственно так сложилась жизнь. А тот или другой поступок, о котором стыдно и горько вспоминать, приключается практически в жизни каждого. На этот случай и поговорки имеются -- «со всеми бывает», «с кем не бывает». Надо сделать выводы, осознать, исправить всё, что можно, и продолжать жить! И судьбу благодарить, что Андрей не оказался подонком, что из него вышел хороший отец и муж.  А что было, то было, и быльём поросло, как тётушка любила приговаривать вроде бы невзначай. Что было, то было… Но вот встретила Снежкову –  и, оказывается, ничего быльём не поросло! И какое противное желание, чтоб и у Снежковой жизнь не стала воплощением их девичьей сказки. Отвратительное желание!
  Ирина постаралась перебить его мыслями о сыне. Три года назад получив профессию кардиолога, он с увлечением работал в команде знаменитого московского кардиохирурга. Уже год жил отдельно. Без сына их дом стал подчас похож на комфортабельную  гостиницу со всеми удобствами. Но тот, большой сторонник свободы и личного суверенитета, увлечённо строил свою жизнь и появлялся теперь у родителей редко. Характером Миша был наделён лёгким, щедрым, ласкающим. Андрей считал, его характером! Да, с этим можно согласиться. Приятно было иметь такого сына, что и говорить! Легко любить! Он тоже не скупился на проявление своих чувств. Однако… Улыбчивый, обаятельный, с мягким и приятным обхождением, взрослый Миша, тем не менее, умел красиво и не обидно не впускать в свою жизнь без необходимости никого. Даже родителей. Это уже было её, материнское.
  Проблем особых сын никогда не доставлял, ни с учёбой, ни с поведением. И оказался, по сути, удобным ребёнком. Говорят, мол, с единственным дитятком тяжело, капризен больно и эгоистичен. Миша Стрелков опровергал безусловность этого проверенного житейского и, правду сказать, небезосновательного тезиса. Бабушки и дедушки не могли на него надышаться! Да он и вырос практически на руках родителей Андрея. Ирина в тот тяжёлый для неё год его рождения учёбу не прерывала. Здоровый и крепкий малыш вопреки всем проблемам, связанным с его появлением на свет, был спокойным, всем довольным, хорошо развивался и ещё в пелёнках умел радоваться родным и радовать их своими улыбками, активностью, крепким сном и хорошим аппетитом. Вполне вроде бы обоснованные страшилки про физическую и духовную хилость нежелательных детей с ним опять не сработали! Бывают такие любимцы небес -- цветут и светятся вопреки каким-то земным неурядицам!
  Семь месяцев сын Андрея и Ирины фактически рос на руках у её заботливой тёти. Мягкосердечная и добрая, она испытывала невольную вину и перед этим «октябрёнком», как звала она его частенько по месяцу рождения, и перед своей своевольной племянницей. Многое несказанное понимала, живя бок о бок с ней и зятем. С сожалением видела она, что появление даже такого чудесного, здорового, красивого ребёнка, их сына плоть от плоти и кровь от крови, не пробудило в Ире не только естественного чувства единения с мужем, нежной привязанности к нему, но и материнский её инстинкт мало что говорил её сердцу. Она практически устранилась от новорожденного, убедившись, что  «чадо» может обходиться и без неё. В первый же месяц перевела его на искусственное вскармливание, туго и решительно перевязав свои полные молока  груди. И опять этот удивительный мальчишка вопреки нажитой опытом педиатрической практике легко перешёл на бутылочки со смесью. И никакой аллергией не страдал. На нём словно сбывалась извечная надежда всех ненадежных: от чего некому человека защитить, от того его защищает Бог. Конечно, эта помощь свыше была незаменима там, где одних человеческих усилий было даже при человеческом усердии маловато. Но всем, что доставляли эти усилия, как и неиссякаемой любовью родных, маленький Миша, отнюдь не был обделён. 
  До первого своего лета он рос на руках  боготворящей своего ангелочка двоюродной бабушки при родителях-студентах. Счастливый своим отцовством Андрей в нём души не чаял!  При каждом удобном и неудобном для него случае весело носил на руках, совсем не боясь по обычаю многих мужчин беспомощности и малости своего наследника. Кормил, купал, пеленал, лечил, гулял, стирал пелёнки даже. И ночью спешил к маленькому сынишке по первому зову. В выходные часто приезжала его мама, ставшая  бабушкой  Натой, как она сама себя представляла внуку, таращившему на неё любопытные свои глазёнки. Иногда к ней «приснащался» по его собственному выражению вечно занятый и по выходным отец, ненадолго вырывавшийся в город к обожаемому Мишане. Для всех родных, кроме давшей ему жизнь матери,  хорошенький мальчишечка был ненаглядным и нежно любимым. Ирина же в этом хороводе вокруг своего младенца никогда не участвовала, уходя в библиотеку или, плотно закрыв дверь в свою комнату и погрузившись в любимые занятия и книги. Закончив учебный год, мать Андрея оформила учительскую пенсию, стаж свой для этого она уже  выработала, и  Миша был перевезён в деревню, где для него с любовью было приготовлено и куплено всё необходимое и сверх того. Фактически бабушка Ната и стала для него в предстоящие десять лет жизни мамой.
  Говорят, что первый внук – это последний ребёнок. Наверно, в этом есть своя правда для всякого любящего сердца бабушки и деда. А в данных обстоятельствах это сбывалось тем более. Только почти одиннадцатилетним  Миша, отличник, спортсмен, всеобщий любимец, заводила сверстников, покинул село и уютный деревенский дом, навсегда оставшиеся в его памяти краем счастливого и беззаботного детства. Ирина к тому времени уже защитила кандидатскую, была доцентом, активно публиковалась в научных советских и зарубежных журналах, участвовала во всевозможных конференциях, форумах и симпозиумах по своей специальности. К своим трём европейским иностранным языкам, которые она начала изучать ещё в школе и прекрасно овладела ими в студенческие годы, способная к наукам и языкам, целеустремлённая и увлечённая научной деятельностью эрудитка добавила разговорные итальянский и испанский. Благодаря этому солидному научному и образовательному багажу, своей активной профессиональной деятельности  молодой кандидат наук Ирина Щепанская и смогла получить приглашение заведующей кафедрой в один из столичных вузов. В Москву они поехали втроём, вместе с сыном.

Глава 5
  Ирина, конечно, к этому времени уже понимала, как ей повезло и с семьёй мужа, и с ребёнком. Да, в общем-то, и с мужем. Он не только не препятствовал ей жить, как хотелось – без бытового ярма, подвизаясь на любимом ею поприще с полным погружением, но и создавал для этого все зависящие от него условия – хорошо зарабатывал, ничего для неё не жалел, видел и самостоятельно разруливал все житейские проблемы, которые зависят от мужчины. И был ей по-настоящему предан. При этом никогда не был назойливым и навязчивым, понимая, как жена ценит свою свободу и своё личное пространство. Всегда был готов к проявлению нежности и ласки, лишь бы Ирина была расположена к выражению его чувств. Она, в конце концов, оценила любовь этого шутливого, неутомимого и покладистого человека, казавшегося ей в юности просто легкомысленным, избалованным  шалопаем. И сколько же лет надо было прожить с ним рядом, чтоб она изменила своё мнение о муже! А Андрей, похоже, целью жизни своей поставил убедить Ирину в силе своего чувства, которая, в конце концов, могла бы оправдать в её глазах ту драму на пасеке. Ему нужно было это позарез, чтобы жить и чувствовать себя нормальным мужиком, а не подонком. Только благодаря Андрею их брак и не распался.  Хотя она такого последствия их фиговой регистрации совсем не предполагала, когда «из-за непреодолимых обстоятельств» формально и ненадолго, как ей думалось, расписывалась с Андреем. Муж оказался намного лучше, чем можно было предполагать…
  И всё-таки горечь от нанесённого им унижения, которая так сильно была замешана в их отношения, не изжитое чувство краха своей судьбы, осевшее где-то очень глубоко в душе Ирины, по-настоящему не отпускали душу годы и годы их совместной жизни. Малейший повод, даже не в их отношениях, а в сюжете книги, песни, фильма, спектакля, -- и давняя боль за себя тут же, словно только и ждала, поднималась со дна души, делая и взгляд на мужа и саму их жизнь мутной и горькой. И только недавно она почувствовала, что словно снялась с этого якоря. А прежняя боль осталась там, на дне бухты,  которую она сама решила покинуть раз и навсегда. 
Её история оказалась со счастливым концом. Так ей теперь представлялось. Даже изначально нежеланное материнство стало для неё  жребием под счастливой звездой.
 Тогда, родив сына, Ирина принципиально не собиралась становиться образцовой матерью. Однако колесо фортуны сделало для неё такой невероятный кульбит, что она, то раздосадованная, то равнодушная родительница совершенно не запланировано привязалась со временем к своему нечаянному ребёнку и даже  превратилась в любящую мать! Правда, только с годами… 
  Конечно, она и по своей занятости, и сознательно мало уделяла внимания своему мальчику с царским именем, ничем для него не жертвовала, но даже при этих отношениях её сердце плело свою невидимую и очень причудливую нить, тянувшуюся к сыну. Ирина навсегда запомнила день, когда глядя на  своего, тогда уже пятилетнего малыша, увлечённо рассказывающего ей свою любимую «Сказку о царе Салтане», выученную  с бабушкой, чтобы поздравить маму с 8 Марта, ей стало по-настоящему страшно от того, что этого замечательного ребёнка могло не быть!..
  Но сразу после этого внутреннего испуга, похожего на ослепительный блеск неожиданно ударившего в лицо солнечного луча, ничего в ней не переменилось внешне. Зато в её холодном материнстве образовалась весенняя проталина, из которой, как солнышко с ясного неба, смотрела на неё доверчивая и смышлёная мордашка сынишки.
  Она видела, как привязан был Миша к бабушке с дедом, как комфортно во всех отношениях сложилась его сельская жизнь с ними, и опасалась, что с их переездом так далеко и совсем в иную для него семейную и социальную среду, сын может затосковать. Она сделала для него то, что могла и считала полезным: выбрала в столице хорошую, дорогую гимназию с шестидневкой в обширном и уютном парке с прекрасными лабораториями, стадионом, школой искусств, бассейном. С полным днём пребывания, расписание которого включало в себя помимо уроков спорт и эстетическое развитие. А также для всех в обязательном порядке повседневную разговорную практику на двух иностранных языках, прогулки, экскурсии и игры на свежем воздухе, здоровое правильное питание. Но Ирина отчётливо понимала, что она для него сделать не может. И боялась, что это породит совсем не нужные ей в новых условиях проблемы.
  Однако всё опять устроилось, словно по мановению волшебной палочки, и они врастали в московскую жизнь достаточно органично и активно, без психологических форс-мажоров. У всех троих была хорошая способность адаптироваться в новых условиях, сближаться с людьми, сотрудничать, с увлечением и ответственностью относиться к своим делам. Ирина окунулась в привычную ей стихию с новыми захватывающими возможностями. Андрей в соответствии с духом времени и уже имевшимся опытом работы решил замахнуться на открытие своей частной ветлечебницы. И, конечно, занимался этим первые десять лет практически по десять-пятнадцать часов в сутки, делая самостоятельно всё, что только возможно, для осуществления своего проекта. Как он шутил, «был  и швец, и жнец, и на дуде игрец». С его поразительною упругостью души он никогда не унывал. Но, пожалуй, впервые он понял тогда, что такое настоящая, многодневная усталость и что такое – «доползти до кровати и отключиться». Но рано утром он «подключался» вновь «к делу своей жизни» и к своей маленькой, любимой семье. Всегда за завтраком, на день грядущий у него было хорошее настроение и желание какой-нибудь шуткой, весёлой историей  вызвать улыбку на лице жены. А сын готов был даже спросонок улыбаться ему авансом. Он же отвозил Мишу в гимназию. И это были те ежедневные 40 минут в начале дня, которыми оба дорожили.
  Так складывался их ежедневный распорядок столичной жизни, что свободного времени у всех практически не было. Ирина и дома допоздна сидела за своим письменным столом, и сам стиль её поведения, в отличие от Андрея, исключал какое-либо праздное общение с сыном. Но как-то после разговора с бабушкой по телефону, а та регулярно звонила всем им каждое воскресенье, а внуку ещё и раз в неделю по будням, Ирина подняла голову от своих занятий и спросила:
  -- Что нового произошло в Отрадном за два прошедших дня?
  Конечно, умный, наблюдательный подросток четырнадцати лет уловил иронию в голосе матери. 
  -- Бабушка ногу подвернула, дед положил её на недельку в больницу. Вам с папой передают доброго здоровья и смотреть под ноги. Остальное тебе не интересно. Да и это, наверное, тоже?
  В словах сына прозвучал вызов и упрёк. Ирине стало стыдно. Но она вида не подала, а с находчивостью, свойственной взрослым, опытным  и умным людям, постаралась в глазах сына выйти сухой из воды. Она сделала вид, что никакой иронии и не было. А подвёрнутая нога свекрови её и вправду огорчила. Чтоб совсем сгладить ситуацию, Ирина спросила то, о чём нередко думала, но никогда раньше вслух не говорила:
  -- Скучаешь по Отрадному, Миша?.. По дедушке с бабушкой?
  -- Конечно. Жду - не дождусь лета! Уже апрель. Скворцы в мой скворечник поселились, бабушка сказала. А вы с папой приедете к нам в отпуск?
  -- Пока ещё рано об этом говорить. Не забывай, что в июне ты едешь с одноклассниками на месяц в Англию, а в августе у тебя спортивный лагерь в горах.
  -- Я не забываю.
  -- А хочешь?
  -- Хочу.
  -- А больше всего, куда летом хочешь?
  -- В Отрадное.
  -- Да, там хорошо.
  -- А давайте, мама, все вместе там проведём июль?
  -- Посмотрим-подумаем… Не исключаю этого варианта. Для себя на несколько дней, конечно.
  Она взъерошила ласково волосы сына, что случалось не так уж часто. Да и редко у них бывали такие доверительные минуты вдвоём. Сын сразу почувствовал её настроение.
  -- Знаешь, мама, по кому я больше всего скучал, когда жил в Отрадном?
  Ирина вопросительно, но спокойно посмотрела на него. Миша продолжил:
  -- По тебе. Мне всегда тебя не хватало. Но я знал почему-то, что тебе об этом говорить нельзя. Мне никто не запрещал, но я чувствовал это. Может быть, и сейчас об этом говорить нельзя? Но я хочу тебе это сказать. Давно хочу!
  Теперь он вопросительно  и взволнованно посмотрел на мать. Эта прямота даже в осторожных словах сына была для неё неожиданной и неприятной. Вырос. Начинаются проблемы подросткового возраста? Однако она сумела переключиться с собственных переживаний на его переживания. Боль свою он вроде и обнажил, но всё-таки (воспитанный мальчик!) не предъявил ей как претензию. Скорее, просто делился с ней, матерью, этой болью, надеясь, что ей она будет понятна. А с кем он мог ещё этим поделиться, чтоб что-то тяжёлое снять со своей мальчишеской души? Он уже понимал, что его мама  непохожа на всех других матерей. И любя её, он считал, что эта непохожесть от того, что она стоит на недостижимой для других матерей высоте. Он ею гордился.  Но всё-таки мечтал, чтоб его мать для него спустилась со своей высоты! И, даже не признаваясь себе, хотел где-то в глубине души, чтоб она была обычной: пекла вкусные пирожки, вязала им с папой тёплые свитера и шарфы для лыжных прогулок, выращивала рассаду и цветы на подоконнике и напевала при этом тихие песенки…
  «Мне всегда тебя не хватало!» Ирина словно бы порезалась об эти слова сына. В них была тягостная для неё правда. Но что сейчас с этой правдой им делать, она не знала. И на сближение не пошла. Опасаясь непредсказуемого поворота этого порыва откровенности, сохранила привычную дистанцию, защитилась беспечной и по виду даже ласковой шутливостью, переводящей разговор в безопасную плоскость:
  -- Ты просто --  единственный сынок в семье, как твой папуля!  И единственный внучек у бабы Наты и деда Ильи. И потому уверен, что вселенная должна крутиться вокруг тебя!
  Она мягко и прямо, как ни в чём не виноватая, посмотрела сыну в глаза.      
  --  А вот вырос бы, как я, в многодетной семье! Мне и в голову не приходило переживать по поводу отношения к своей персоне отца или мамы. Я была старшей. И на мне были обязанности. В том числе подавать пример самостоятельности и самодостаточности младшим брату и сестре.
  Конечно, Ирина понимала, что покривила душой. Ведь она всё своё счастливое детство просто купалась в родительской любви и внимании. И поэтому переживать по этому поводу у неё и причин не возникало. Но она улыбнулась сыну так, как будто никаких серьёзных проблем и у них с ним не было, и быть не могло.
  -- Ты же знаешь, я оканчивала университет, потом аспирантуру, работала над диссертацией и т.д. и т.п.! Ведь ты бы не хотел, чтоб твоя мама после твоего рождения бросила учиться и занялась исключительно твоими пелёнками, горшками и кашками!
  Мише почему-то стало обидно и за свои пелёнки, и за кашки, и даже за горшки! Хотелось продолжить разговор. У него много чего скопилось на душе, что требовало разбора и уяснения. Но самоуверенная шутливость матери его сбивала. Подросток боялся показаться ей маленьким и смешным. Вот ведь, совсем недавно, когда он мысленно разговаривал на эту тему с матерью, в его уме и сердце рождались неотразимые слова! И про других матерей, и про бабушку, и про её любовь к нему он мог бы сказать нечто, делающее невозможным любое ответное возражение! Но сейчас он промолчал. Миша и правда был умён не по годам: понимал, что мама, его любимая мама, не хочет ничего знать о его пушкинской «грусть-тоске», такой же, как в «Царе Салтане»...  И мальчик бессознательно решил переменить тему разговора на более светлую. Ему и самому было об этом приятно вспомнить. Он не сомневался, что матери тоже.
  -- Я у бабушки Али видел твоё фото с косой – ты там просто сказочная царевна!
  -- А-а-а…
  Ирина чуть не сказала: « Из-за этой косы ты и появился на свет!» Но и без того, реакция матери, её холодное междометие прозвучало неожиданно отчуждённо для Миши. А он-то хотел настроить маму на романтический лад. Она сама почувствовала это несоответствие. И  ради сына взяла себя в руки.
  -- Твоему отцу тоже очень понравилась моя коса, когда мы познакомились, -- сказала она неожиданно даже для самой себя. Голос её прозвучал уже более мягко.
  -- Ещё бы! Зачем же ты обрезала её?
  -- Коса хороша у девушки. Или у женщины, живущей в терему. А я по земле хожу. Да ты знаешь ли, что такое терем?
  И она принялась с энтузиазмом рассказывать сыну про это древнерусское архитектурное сооружение и обычаи женской теремной жизни на Руси. Пожалуй, слишком подробно и увлечённо. Чтоб самой успокоиться и переключиться. Слушать мать было, как всегда, интересно. Но внимая, и никак не меньше, её словам, он думал не столько о жизни девушек и женщин Древней Руси, сколько о своей матери, отце и о себе…      
  Мама была для Миши, как солнце. И свет от неё шёл, и тепло, и красота, и энергия. Но мальчик при этом чувствовал себя, как теперь говорят, в общем дискурсе, т.е. всего лишь одним из всех, кто мог радоваться этому солнцу. Только для него одного оно не светило, конкретно на него одного не было направлено его тепло. Да и как этого можно требовать от солнца? Так, скользнёт своим прекрасным и живым лучом по его жизни, по его лицу... Вот и сейчас про Древнюю Русь матери говорить было явно интереснее, чем про него, её единственного сына…
Глава 6
  Кроме Миши, детей у Ирины и Андрея больше не было. Потребности в них Ирина не испытывала. И Андрей научился об этом помалкивать. Ко времени, когда сын приобрёл взрослую самостоятельность, у него уже была, можно сказать, процветающая частная ветлечебница. И Андрей Ильич с удовольствием проводил в ней практически каждый день, превратившись для своих бессловесных пациентов и их хозяев в доброго доктора Айболита. Он даже догадывался, что будь у него по-иному устроенный семейный очаг, вряд ли бы он уделял столько времени и так любил этих беспомощных, страдающих зверюшек и так сочувствовал их растерянным и порой не менее беспомощным в этой ситуации хозяевам. Нерастраченные его чувства приходились, как нельзя, кстати, по месту службы, дав ему славу всеми любимого, знаменитого героя одноимённой сказки Корнея Чуковского.
  Странное дело стало происходить с ним после сорока. Чем явственнее он чувствовал, что жена начинает его рационально ценить и даже выказывать ему как благодарность свою привязанность, тем более сердце его остывало и он, в конце концов, понял, что он несчастлив в браке, несмотря на своё обладание любимой и во всех отношениях блестящей женщиной. Может быть, он устал находиться по отношению к ней на своём, с точки зрения жены, законном месте -- во всём виноватого? Главного – любви Ирины, он не добился. И трезво понимал это. Как понимал и то, что Ирину его любовь не сделала счастливой. Но, конечно, беспечального по натуре Андрея печалила при всём при том, прежде всего, собственная судьба и страдания собственной его души, чувствующей своё одиночество.
  По причине этого своего душевного неуюта он, вопреки всем стандартам супружеской жизни так долго и страстно любивший Ирину, последние несколько лет словно бы остывал и внутренне всё больше отдалялся от жены. И под предлогом загруженности работой, естественной с годами усталости всё меньше времени оставлял для своей «Звезды». Зато всё охотнее выезжал в свободный денёк с двумя своими лучшими, как он говорил, «проверенными по московскому времени» друзьями то на рыбалку, то просто на природу. Они тоже, как и он, «пахали» на работе, тоже были семейными  людьми. У всех была  потребность отключиться от суеты, посидеть у костра в хорошей мужской компании, когда не надо ни за кем ухаживать, когда можно поговорить на темы, которые нравятся им, мужчинам.  О машинах, о спорте, о ремонтных работах дома и в гараже, о новых мужских инструментах, о происшествиях и важных событиях и конфликтах мировой политики. И даже, и это было приятно, о детях и их успехах. Но совсем под особым, мужским углом зрения. Без женских комментариев. Кстати сказать, на тему женщин и жён говорили нейтрально и крайне редко и скупо, только по невозможности не упомянуть по ходу разговора о какой-то ситуации. Личные проблемы взаимоотношений никогда не затрагивали, считая, что это как-то не по-мужски обсуждать их друг с другом. Но все были из той мужской породы, которая по праву зовётся сильным полом: женились по любви, умели ценить свои семьи и заботиться о них, понимая свою ответственность. Однако вот такие мужские междусобойчики ценили. В обществе друг друга по-настоящему расслаблялись, даже если встречались не для отдыха, а для совместной работы, где требуется «грубая мужская сила» -- на даче, в гараже.
  Но последние полгода Андрей «натакался», как сказал бы его любимый и всё ещё здравствующий почти столетний дед, практически ежедневно по будням посещать маленькое, уютное кафе на три столика рядом со своей лечебницей. С его хозяйкой Тамарой он ближе познакомился, когда лечил их любимца, Кучума.  И когда сказал Ирине об утешении, которое нынче многие ищут в церквах, то имел ввиду историю Тамары, своей клиентки.

Глава 7
  Попивая с большим удовольствием приготовленный для него душистый  чай с вкуснейшим хачапури из утренней выпечки, Андрей Ильич с интересом наблюдал за Тамарой, её деятельностью. Во всём помещении стоял не просто аромат, а какое-то райское, упоительное благоухание сдобы. Оно напоминало ему утренние домашние запахи пасхального дня в Отрадном. Мама всегда пекла куличи после полуночи, и утро Светлого Воскресенья сразу же погружало его в кулинарный фимиам  не обозначенного тогда ни в одном календаре таинственного праздника. А может, фимиам его пасхальных утр под родительской крышей был не только кулинарным? Тайными праздниками стали для него и эти чаепития. Он приезжал на работу к восьми, и второй завтрак в районе десяти часов в уютном «Самоварчике» напротив его лечебницы, стал уже не только пищеварительной, но и душевной его потребностью. Пожалуй, нигде он не чувствовал себя в последнее время таким благодушным и довольным. Новым днём, своим вторым завтраком, собой, своим здоровьем и бизнесом и всей вообще жизнью. 
  Радушная, расторопная, чем-то неуловимо напоминавшая артистку Наталью Гундареву, тридцатипятилетняя Тамара и смотрела на неё похоже: с затаённой грустью в добрых, от природы смеющихся глазах. Три года назад в автокатастрофе погиб её муж Константин, с которым они дружно и начинали, и обустраивали свой «Самоварчик». Оба из подмосковных деревень. Закончили сельхозакадемию, где познакомились и сыграли студенческую свадьбу в общежитии. В 90-е годы, потеряв работу, впряглись, уже имея двух сыновей, в своё дело. Много чего пришлось пройти. «Медных труб» они с Костей не вкусили. Но, как говорится, с огнём, и водой справились. Одолели  стихии. Во-первых – любили друг друга. И тоже, во-первых, --  ко всему были приучены, работы не боялись, над собой слёзы не проливали от жалости и на окружающую жизнь, в которой приходилось за всё бороться, смотрели трезво, по-крестьянски.  А всё остальное – то, что, во-вторых, третьих, четвёртых и т.д., частью имелось, частью наживали и добрым, и горьким опытом. Всё сами. Помощников деньгами или связями не случилось у этих новоиспечённых москвичей.
  Но вот уже три года Тамара управлялась одна.  И с кафе, и с домашним хозяйством, и с воспитанием своих мальчишек. Одному исполнилось 14. Другому -- 12. Приезжала к шести утра. Принимала от ночной стряпухи и проверяла качество разнообразной свежей выпечки: для кафе, для заказов на развоз. Проводила ревизию утренней уборки кухни и помещений. В семь кафе открывалось. У неё было две ночных стряпухи, работающих посменно с 21-00 до 7-00. И две дневных, тоже посменных, продавщицы, охранник, её двоюродный брат, накачанный мускулами спортсмен. Для работы с 7-00 до 20-00.
  Тамара сама занималась доставкой по адресам, закупкой продуктов, рекламой,  бухгалтерией, учётом и отчётами, вообще всей документацией и взаимодействием с проверяющими органами, организацией и контролем труда своих наёмных работников. Конечно, хорошо изучила и знала практически всю технологию выпечки. И при форс-мажорных обстоятельствах могла заменить любую свою работницу. К 15-00 старалась поспеть домой. Благо, до дома было 15 минут на машине. Прихватывала с собой документы и бумаги, с которыми надо было сегодня поработать. Урывками после обеда. И более основательно, как правило, за счёт ночного сна. А по приезде домой, как у всех наших женщин, еда, уборка, стирка-глажка, школа-уроки, секции-кружки… И далее по списку, всем семейным людям с детьми известному. И проблемы, проблемы, которые она училась воспринимать как задачи, большие и маленькие. Их ежедневно подкидывали дети, семья и школа, работа, быт и общество. Оба сына занимались в разное время в секции смешанных единоборств, а младший – по своему непреодолимому влечению ещё и в музыкальной школе осваивал гитару и все предметы музыкального образования. Сочинял стихи. И пробовал сочинять песни. Старший, более собранный и ответственный, – « прямо, как отец!» был уже вполне ощутимым помощником матери в делах. Как бы она справлялась без его ранней по нынешним временам взрослости, Тамара даже не представляла. Как не представляла, какими они бывают на практике, детские выкрутасы подросткового возраста, о которых то и дело слышала. Напротив, её сыновья старались, как могли и понимали, быть для неё опорой. Хоть в чём-то заменить отца. Огромное и общее горе его потери дало подросткам не по годам чуткое осознание семейного родства, любви и близости друг к другу, бережного отношения к матери.
   К 19-00 Тамара возвращалась в кафе. Когда у старшего не было вечерней тренировки и была готова домашка, он ехал вместе с матерью. Тамара снимала кассу, проводила дневной учёт продаж и остатков сегодняшней продукции, формировала завтрашний ассортимент и объёмы, отпускала  провизию для ночной выпечки, следила за тщательной уборкой кухни, санитарных помещений и гостиной для посетителей. На именование «залом» это небольшое помещение не тянуло.
  С осознанным соблюдением всех санитарных правил (уже понимал!) остатки нереализованной выпечки старший сын привычно укладывал в кулёчки и пакеты: один  -- домой, другой -- для двух работниц, одна из которых сдавала смену, а другая принимала. А три раза в неделю пакет со старательно уложенной в него выпечкой они с матерью завозили  на обратном пути домой в храм. По договорённости с настоятелем его принимал сторож, строгий, бодрый старик с весёлыми, ясными глазами. В храм впервые привела Тамару смерть мужа. В нём Костю, крещёного в детстве на дому, и отпевали. С тех пор они стали по выходным, когда позволяло время, бывать в храме на панихидах, молитвах за усопших. А иногда и раньше приходили, заставая часть воскресного богослужения. После этих посещений все чувствовали, как становилось легче, спокойнее и радостнее на душе.

Глава 8
  -- До чего у Вас, Тамара Викторовна, вкусные хачапури! Секрет знаете? Нигде в Москве таких не пробовал!
  -- Да какие секреты, Андрей Ильич? Масло и сыр настоящие, от фермеров. Да руки настоящие. Ну и, конечно, желание вкусно накормить! Чтоб душа у человека радовалась, а не только желудок был набит.
  Хозяйка приветливо улыбнулась. И словно наперекор её грустным глазам на правой щеке, словно кнопочка звоночка, весело мигнула задорная ямочка. И Андрея понесло!
  -- Вот это желание и есть секрет! Его в рецепте не пропишешь. У меня мама -- тоже мастерица по этой части.
  И вдруг, даже неожиданно для себя самого, прибавил:
  --  Я же деревенский, из Сибири. Вырос в доме с русской печью.
  Тамара понимающе улыбнулась. И кнопочка снова мелькнула на её щеке, отозвавшись в Андрее тоненьким, нежным звоночком. Хотя он улавливал, конечно, что эта понимающая улыбка Тамары предназначались ему как любому другому  клиенту. А «кнопочка» к ним, клиентам, вообще не имела никакого отношения.
  -- Тамара Викторовна, загляните ко мне до обеда. Через час у меня будет готова мазь для вашего Кучума. По новой прописи. Я думаю, это ещё ускорит процесс заживления  раны. Мазь – мой презент. В благодарность за эти ароматы, которые я каждый день вдыхаю совершенно бесплатно!
  Тамара пришла. Она не присела на предложенное кресло --  «времени в обрез, некогда рассиживаться». Но Андрей уже не намерен был отступать. Осторожно и интеллигентно (шлифованный был мужчина!), но так, чтоб ей было заметно его особое внимание, включил в ход свои мужские приёмы – взгляд, интонацию, жесты. Он рассказывал о мази для собачьей раны и способах её применения, но без слов говорил о своих чувствах к ней и неотрывно смотрел ей в глаза. Тамара сразу поняла всё про его «инструкции». Для этого и не требовалось какое-то особенное женское чутьё и опыт. Она умела с юности в общении с противоположным полом как-то интуитивно размечать границы дозволенного. Чувствуя вероятность с их стороны рискованных действий и слов, принимала превентивные меры: сразу тактично давала понять своим дружеским, и не более того отношением и тоном, неприемлемость с ней какой-либо другой связи, кроме товарищеской. Но Андрей решил пренебречь этой отчётливо поданной ему обратной связью, считая это за женские приёмчики.
  Подавая ей баночку с мазью, он смело и нежно взял её руку в свои тёплые, ухоженные лекарские ладони. Тамара тут же выдернула свою руку. Баночка упала и разбилась. Со всеми вытекающими последствиями.
  -- Андрей  Ильич, хотя действительно время мне дорого, но ещё пять минут для завершения нашего разговора я выкрою, -- твёрдо сказала она и посмотрела на настенные часы. Андрей машинально продублировал её взгляд.
   – Итак, я хочу, чтоб Вам всё было ясно. Во-первых, я хотя и вдова, но не свободная женщина. Я продолжаю любить своего мужа. И не думаю, что кто-то мне может его заменить! Я счастлива, что встретила ТАКОГО человека в своей жизни и была его женой. Во-вторых, у меня два сына подростка, наших с ним сына! И я ни за что на свете не хочу оказаться для них легкомысленной матерью и недостойной памяти отца женой.              В-третьих, у меня живы отец и мать, есть женатый брат и две замужние сестры, и я никогда не подавала им повода краснеть за своё поведение. И не подам! И, в-четвёртых,… -- Тамара сделала глубокий вдох. Она всё-таки разволновалась, хотя хотела говорить спокойно, - если Вы не поймёте то, о чём я сказала во-первых, во-вторых и в-третьих, объяснять Вам всё это буду в другой раз уже не я, а мой брат и друзья мужа.
  -- Тамара, я не хотел Вас обидеть.
  -- Если б не хотели, то и не позволяли бы ничего.
  -- Хорошо. Я виноват, простите меня. Мы же взрослые люди.
  -- Вот именно. У Вас, как я понимаю, есть семья.
  Андрей скис.
  -- Да, жена, сын.
  -- Значит, есть кого брать за ручку! Вот и умейте радоваться этому!
  Тамара несколько секунд помолчала. И, заканчивая разговор, сказала:
  --  А для своих чаепитий выберите себе другое кафе.
  -- Тамара, простите меня! Я, ей Богу, не хотел Вас оскорбить!
  Андрей старался держаться легко и по-дружески, не подавая виду о произведённом на него впечатлении. Об этом он подумает позже. Ай да царица Тамара! Кто бы мог подумать! И он, по своему обыкновению, вдруг перешёл с серьёзного тона на шутливый.
  -- Готов в качестве наказания наложить недельный мораторий на свои посещения. Это будет для меня очень чувствительно! Но я не смогу совсем отказаться от Ваших хачапури! Видите, я вовсе не идеалист. Желудок для меня на первом месте. И значит, я не опасен. Позвольте мне по-прежнему чаёвничать у Вас на правах обычного постоянного клиента! И обещаю, что на Вас – ни одного нештатного взгляда, только на хачапури!
  -- Попридержите свой язык. Я Вам всё сказала.
  -- Тамара, я просто пытаюсь загладить свою неловкость. Шучу сейчас над собой, как умею. Но впредь в «Самоварчике» буду незаметен и молчалив. Выпью свой чай, съем свой хачапури и уйду. Обещаю, я никогда не сделаю и попытки за Вами ухаживать!
  Тамара посмотрела на него очень серьёзно. Андрей не понял по этому взгляду, допускается он или нет в заветное кафе? И если придёт – стоит ли ему ждать встречи с защитниками Тамары?
  -- Мне пора. Будьте здоровы. 
  Она быстро повернулась и ушла. Андрей посмотрел на часы. В самом деле, их разговор уложился в пять минут. Но сколько всего вместили эти пять минут! Да, у этой женщины неслучайно успешный бизнес…

 Глава 9

  -- Папа, я приехал специально, чтоб вместе с тобой и мамой пересмотреть её выступление по ящику. Уже запущено в интернет! Но сначала перекусим! Я голодный, как волк зимой!
  Полчаса с сыном и впрямь пролетели незаметно. Воскресный завтрак втроём подходил к концу. Миша спросил, обращаясь к Ирине:
  -- Мама, ты смотрела свой прямой эфир?
  -- Что-то никак время не выделю.
  -- Прошло уже три дня. Вот у тебя выдержка! Неужели тебе самой не интересно взглянуть на себя со стороны?
  -- Да уже другие взглянули. Много чего услышала…
  -- Расскажешь… А сейчас давайте вместе посмотрим и послушаем.
  -- Только ради тебя, Мишенька, меняю эфир на прогулку! Вот и папа с нами посидит. Включай!
  -- А я, Ира, к сожалению, должен бежать!
  Андрей на ходу привычно поцеловал жену в щёку и махнул сыну рукой.         
  -- У меня сегодня на десять –  операция у хомячка.  Хотя с удовольствием бы с вами пересмотрел! Ира, ещё раз – моё тебе восхищение! Ты не жена, а клад!
  -- Ну, значит, тебе полагается 25 процентов!
  -- Так мало?
  -- Так по закону о кладах.
  -- А кому 75?
  -- Государству, конечно.
  -- Ну, тут уж приходится мириться – против лома нет приёма. Вот и восхищайся после этого женою! Молчать надо! Хотя молчи-не молчи – твоя жизнь принадлежит университету, науке, письменному столу! Мы с сыном  вдвоём и эти 25 не наскребаем. Правда? 
  И хотя Андрей старался по своему обыкновению улыбаться беспечально, однако лёгкая самоирония в глазах и интонациях просквозила и его, и Ирину. На этом сквознячке он и исчез в прихожей.
  Да, как в молодости, Андрей всё ещё был лёгок, улыбчив и находчив. Он и сам чувствовал себя ещё вполне молодым. К тому же новое время отливало новые стандарты молодости: отметив сорокалетие, многие теперь выглядели так, как их родители в 25.
  Ирина мягко, с удивительным для неё любовным, спокойным   расположением посмотрела вслед своему деловому мужу. Настроение у неё было хорошее. И ей вдруг отчётливо пришло на сердце, какое это счастье иметь такого мужа и такого сына, как у неё! Ни её наука, ни её профессиональные успехи несопоставимы с этим счастьем! Такое на неё накатило впервые. Да, права была тогда тётя Вера, Танина мама, когда внушала им, девчонкам, про главное в женской судьбе…

 Глава 10

  -- Мама, ты готова?
  Ирина уселась в удобное мягкое кресло. Экран ожил. И на нём появилась она сама с собеседником-журналистом.
  -- Друзья, рад сообщить вам, что сегодня в рамках телеуниверситета у нас в студии в прямом эфире доктор исторических наук, профессор Ирина Щепанская, встреча с которой была вам обещана. И вот, наконец, Ирина Станиславовна у нас собственной персоной.  Добрый день, уважаемый профессор!
  -- Здравствуйте, Игорь. Здравствуйте, дорогие телезрители.
  -- Ирина Станиславовна, сейчас, в новой России, у нас, совсем ещё недавно советских людей, появилась, наконец, возможность повернуться лицом к Западу, который из-за советского железного занавеса большинству был очень неясно виден. И, может быть, поэтому воспринимался, с одной стороны, скажем мягко, как оппонент. А, с другой стороны, как желанный запретный плод, рождая тягу к западной культуре. Вы являетесь признанным специалистом в области истории стран Западной Европы. Кроме того, для Вас как учёного с мировым именем «занавес» и в восьмидесятых годах  регулярно «поднимался», если продолжить пользоваться этой метафорой. Вы --  участница различных международных симпозиумов, Ваши статьи и книги издаются за рубежом. Как я знаю, Вы приглашены осенью нынешнего года прочитать английским студентам курс лекций, касающихся связей Средневековой Руси и Средневекового Запада. Думаю, только этих, бегло перечисленных мною фактов Вашей биографии будет достаточно нашим телезрителям для того, чтоб с интересом сосредоточить своё внимание на нашей передаче.
  Итак, позвольте мне сформулировать свой первый вопрос. Что, на Ваш взгляд, ждёт наш народ сегодня, в девяностых годах 20 века, при сближении со странами западной демократии? И чем мы, тоже европейцы, отличаемся от западноевропейцев?
  -- Вопрос ясен. Но начать бы мне хотелось, прежде всего, с замечания, что не железный советский занавес родил в нашей стране тягу к западной культуре. Вся интеллектуальная элита и 18, и 19 веков в России переживала её обаяние. Даже славянофилы. В силу своей начитанности, просвещённости. К примеру, Алексей  Степанович Хомяков, Иван  Васильевич Киреевский, давшие начало славянофильству, были одними из самых высокообразованных людей своего времени, свободно пользующихся несколькими иностранными языками. К слову сказать, это такой увесистый исторический противовес нынешним броским полемистам, как националистам, так и западникам, – упрямым, категоричным и мало чего знающим и о собственной истории, и о западной. Кроме тамошней банковской системы…
  Она по своей укоренившейся привычке не смогла не съязвить в этом месте, хотя и давала себе установку до эфира на доброжелательность.
  -- Позвольте сразу утолить возникшее любопытство, а Вы, Ирина Станиславовна, владеете европейскими языками?
  -- На трёх могу не только общаться, но и вести профессиональную дискуссию, писать статьи в иностранные научные журналы – английском, немецком и французском.
  Она понимающе и уверенно улыбнулась журналисту.
  -- Хотите, сейчас прочитаю сонет Шекспира в подлиннике? Или может быть что-то из Гёте?
  И Ирина, откинув характерным для неё жестом прядь своих великолепных волос, начала читать на немецком знаменитое  «Woher sind wir geboren?»
  -- Браво! Браво!
  -- Надеюсь, я удовлетворила Ваше профессиональное любопытство?
  -- Вполне! Вполне! И человеческое – тоже! Я, уверен, и вы, наши телезрители, оценили культурный и образовательный уровень моей гостьи. Признаюсь, мне до него далеко. И я не рискну назвать Вас своей собеседницей. Буду только, как школяр скромно задавать свои вопросы и внимать Вам вместе с нашей телеаудиторией. Итак, Вы сказали, что многие наши великие писатели, философы, общественные деятели были по своему воспитанию и мировоззрению западниками. Назвали Киреевского и Хомякова. А ещё кто?
  -- Отрекомендую из этой когорты ещё несколько ярких имён. Павел Васильевич Анненков, превосходно образованный литературный критик и мемуарист. Тот, что подготовил первое научное издание сочинений Александра Сергеевича Пушкина. Блестящий русский историк и оратор, видный общественный деятель своего времени, профессор Московского университета Тимофей Николаевич Грановский. Русский религиозный философ Пётр Яковлевич Чаадаев, европейски образованный, утончённо-красивый, с манерами английского лорда. Он стал кумиром Пушкина, который посвятил ему своё всем известное стихотворение, вошедшее в школьную программу. Помните? «Пока свободою горим, пока сердца для чести живы, мой друг, отчизне посвятим души прекрасные порывы»! Другой знаменитый русский мыслитель, поэт и публицист Владимир Сергеевич Соловьёв. Нельзя не назвать и Бориса Николаевича Чичерина, историка, общественного деятеля и публициста. Константина Дмитриевича Кавелина, русского государствоведа, психолога и социолога, участника подготовки акта об отмене крепостного права. Он стал также родоначальником русского демократического либерализма. Но как его либеральные идеи и сама его личность отличаются от наших современных либералов!
  Опять не удержалась Ирина, чтоб, походя, не запустить шпильку в адрес нынешних фаворитов политической сцены России.
  -- Конечно, западничеству в той или иной мере  были привержены многие наши писатели:  Дмитрий Васильевич Григорович, Алексей Феофилактович Писемский, Иван Александрович Гончаров. Яркими западниками по своим убеждениям были Иван Сергеевич Тургенев, Николай Алексеевич Некрасов, Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин.
  Все они вдохновлялись трудами всемирно известных европейских философов. Назову самых продвинутых, немецких: поэт  и драматург Карл Вердер, Фридрих Гегель, создатель системы абсолютного идеализма, Иммануил Кант, родоначальник немецкой классической философии, Иоганн  Готлиб  Фихте, продолжатель Канта и один из основателей направления «субъективный идеализм».
  Феномен притяжения западной культуры вполне себе сохранился в нашей образованной и не очень среде и при советской власти. Без серьёзного погружения в неё, без достаточного знания европейской культуры не мог состояться ни один уважаемый гуманитарий. И, кстати, интеллигентный человек в СССР, даже с дипломом технического вуза, не мог быть без этого назван достаточно образованным. Таковы были советские культурные стандарты. Надо не забывать этого. И как бы их не обесценивали сегодня, не могу не видеть в этом просто сиюминутную политическую пену.
  -- Не будем заходить, Ирина Станиславовна, на политическое поле. Останемся на своём, культурном и научном, дорогой профессор! Скажите, чем же нас, русских,  а потом советских, так притягивала всегда западная культура?
  -- Прежде всего, своими фундаментальными гуманистическими ценностями как естественными субстанциями человека – свободой, равенством, братством, высокой котировкой отдельной личности. Конечно, идеей социальной справедливости как высшим законом и мерой всех человеческих деяний. Нас привлекал и протест западного общества против насилия над личностью и неприятие им буржуазного государства как системы угнетения и эксплуатации человека. Как видите, Игорь, тему нашей беседы, как и, в целом, историю, трудно сепарировать от политики. С историей всегда так…
  Вот опять – она просто не могла не поставить на место своего интервьюера!
  -- Следующая точка притяжения русской культуры к западной, и до Октябрьской революции, и в годы атеистической советской власти  -- наша русская национальная культура, христианская в своей основе.  Конечно, её родство с христианской культурой Запада очевидно. Ведь краеугольным камнем как наших, так и западных нравственных идеалов была уверенность, что дух выше плоти, что дороже жизни честь, свобода, отечество, любовь, верность слову и долгу. Поэтому вне сомнения, мы принадлежим к одной цивилизации – христианской. Но у нас разный исторический опыт её воплощения. И западный опыт как опыт по времени более давний и соответственно углублённее осмысленный, всегда вызывал интерес в России. Даже в СССР левые идеи строго воплощались только в сфере материального производства. А сфера повседневной нравственности, вопросы воспитания и этика, по сути, регулировались христианской моралью. Хотя в обороте была другая терминология. Однако суть оставалась сутью.
  -- Ирина Станиславовна, наконец, наступили времена, когда мы можем воспользоваться западным опытом в полной мере. Разрушились искусственные границы, отделявшие нас от стран европейской демократии. Что нам это обещает сегодня? Что вы думаете об этом как историк, знающий превосходно не только прошлое, но и отслеживающий современные исторические процессы?
  -- С современностью всегда сложнее, чем с прошлым. Хотя и с прошлым не всё так просто, как предполагает формат нашей популярной передачи. Но я постараюсь, Игорь, как можно проще и яснее обрисовать свою позицию. Хотя, вполне вероятно, могу разочаровать ожидания, которыми наполнен Ваш вопрос. Вы верно заметили, Игорь, что я часто бывала в европейских странах. Прежде всего, на встречах с учёными и университетской молодёжью в формате чтения лекций, научных дискуссий и обмена мнениями по актуальным проблемам исторической тематики и современного культурного процесса. Кроме того, за многие годы я приобрела за рубежом и личный круг общения с теми людьми, с которыми нам интересно постоянно контактировать и вне каких-либо официальных мероприятий. На основании  профессионального анализа и личного опыта своего и своих зарубежных друзей должна сказать, что, по моему мнению, Европа сегодня, к сожалению, – это угасающий исполин, который уже не способен не только рождать великие идеи и смыслы, но и сохранять уже рождённые. Это связано с духовным самоугасанием.
  -- Что Вы имеете ввиду под «самоугасанием»? 
  -- В двадцатом веке в европейской культуре – науке, искусстве, а также и повседневной жизни государств, обществ, отдельных  граждан всё явственнее на периферию уходит нравственная повестка. Сейчас, к концу 20 активно и даже социально и психологически агрессивно идёт культурная стерилизация народов Европы. Это, конечно же, возмущает мыслящие круги во всех странах. Но процесс запущен с нешуточной настойчивостью! Намеренно создаётся много шума вокруг понятий «демократия», «права человека», «свобода». Но ведь эти понятия – исторические социальные инструменты, они не существуют сами по себе. Они для чего-то нужны! Для чего, для какой надобности, какие смыслы и задачи с их помощью можно реализовывать человеку в наше время, в канун 21 века?  Вот это-то, главное, сознательно затушёвывается, ему намеренно не придаётся значения. Это преподносится как несовременная и несвоевременная архаика теми, кто сегодня на поверхности событий, кто у государственного и общественного руля европейских стран. Для Европы подходит к концу большая эпоха культурных и духовных высот. Главное, на что она, как сегодня говорят, заточена, -- сытое, обеспеченное всеми удобствами физическое существование. Спросите англичанина, немца, француза, готов ли он умереть за идеалы? Есть ли вообще такие идеи, за которые он готов отдать свою жизнь? Большинство и не поймёт, всерьёз ли вы спрашиваете? Я уже не говорю про массовое сознание американцев. Потому что ни идеалов, ни идей, не связанных с личным своим земным существованием, западные люди как общество уже не имеют. И не хотят даже думать о них! А это практически означает деградацию, откат к примитивизму, патологические формы одиночества, эгоизма, всеобщей депрессивности мировосприятия.
  -- Но позвольте, не является ли это маркером высокой оценки личности как таковой? Не свидетельствует ли просто о приоритете её интересов над интересами государства?               
  -- Не означает. Без красивых словесных одежд это маркер разрастающихся на дряхлеющем теле Европы метастазов эгоизма.
  -- А что противоестественного в эгоизме? Разве любить себя так уж глупо, плохо и болезненно?
  -- Любить себя нормально. Без этого трудно сохранить биологическую жизнь. Но мы говорим не о биологии индивида, а о культуре, о духе общества, цивилизации, о духе, который задаёт параметры  жизни и развития. И вот здесь-то эгоизм, который буквально возводился и, возведён таки, в культ, запускает внутренние разрушительные процессы в жизненные ткани всей европейской жизни.
  -- А разве эгоизм такое уж новое явление?
  --  В историческом плане – да.  Вообще как распространённый  общественный феномен эгоизм возник вместе с частной собственностью на средства производства и эксплуатацией с целью получить как можно больше прибыли. Это, так сказать, азбучная истина. Но нынче её затушёвывают, уводят в тень, чтоб глаза не резала. Можно, конечно, рисовать на заказ отдельные картинки маслом про социально-ответственный бизнес. Однако действительность не про это. А про то, что предпринимательство в условиях капитализма всегда имеет в своей основе своекорыстные, эгоистические цели. Это не «промысел счастья», как пытаются его сейчас на постсоветском пространстве романтизировать. Современная финансовая или любая деловая деятельность, контролируемая крупными корпорациями, а именно это я, прежде всего, имею ввиду, -- промысел бесчеловечности, уродующий отношения между людьми. Я пессимистически оцениваю наше сегодняшнее увлечение западным капитализмом. И на запрос времени «делать жизнь с кого?», поостереглась бы делать её по их нынешним  калькам.
  -- Я думаю, Вы, Ирина Станиславовна,  разочаровали не только меня, но и миллионы наших телезрителей.       
  -- Я – человек науки, Игорь. И стараюсь избегать иллюзий при анализе не только прошлого, но и современных мне исторических тенденций. Мои друзья на западе шутят: «Всё, что врали советские газеты о капитализме, на деле является сущей правдой». И я уверена, этой правдой наша страна и наш народ ещё проникнутся, если развитие Российской Федерации пойдёт в заданном сейчас русле. Тогда мы с вами и миллионами телезрителей, о которых вы упомянули, на собственном опыте сможем оценить эту шутку. Только будет ли нам смешно?
  -- А как Вы, уважаемый профессор истории, оцениваете такие страницы нашего советского прошлого как сталинизм и гонения на Церковь?
  -- Эти темы не являются предметом моих научных исследований, и я приглашена, как Вы, Игорь, меня представили телеаудитории, прежде всего, как специалист по истории стран Западной Европы. Но могу высказать своё мнение по этим проблемам, которые сегодня слышны, что называется, «из любого утюга».
  В нашей стране ещё во времена Российской империи целенаправленно внедрялась в национальное культурное сознание плохая привычка – топтаться на гробах своих предков, самоутверждаться  за счёт разоблачений и обличений предыдущих поколений. Сейчас, к примеру, весь советский период подают как период репрессий. Это намеренная ложь и фальсификация истории нашего народа. Определённой направленности политические силы или ангажированные публицисты начинают преувеличенно эмоционально описывать то злодейства наших царей, то жестокость сталинских репрессий как якобы неслыханные в истории цивилизованного мира. Но, как специалист по истории Европы, замечу, что Варфоломеевская ночь, когда резали всех подряд, и женщин, и детей, унесла в пять раз (!) больше жизней, чем все зверства опричнины Ивана Грозного, которые мы не устаём как маньяки смаковать на глазах мировой общественности! Генрих Восьмой обезглавил по политическим мотивам всех своих жён и политических соперников. А во французских учебниках вообще не акцентируют на этом внимания. Париж не кричит на весь мир о постыдных страницах своей давней и недавней истории. Францию сдали фашистам без единого выстрела! И французы не рвут на себе волосы – сообщают об этом в школьных учебниках одной строчкой как о нейтральном факте. Талейран как-то сказал: «Если б народы знали, какие посредственности ими управляют, они пришли бы в ужас». Как историк хочу сказать, что к нашей стране это относится в наименьшей мере. Но те, кто имеет «свой интерес» и соответственно возможность быть услышанным, кричат из всех СМИ противоположное.
  Что касается Иосифа Виссарионовича Сталина, то это, безусловно, феноменальная историческая личность. Именно поэтому интерес к нему не иссякает, хотя, казалось бы, его эпоха давно в прошлом. К сожалению, как историк и как учёный должна констатировать, что в нескончаемом потоке книг, статей, передач по-настоящему серьёзных, основанных на глубоком изучении документов публикаций и исследований очень мало. И как раз к ним нет общественного внимания. Зато всё внимание к тем поверхностным авторам, которые, всего лишь, взбивают эмоциональную пену. И их задача – не поиск истины, а, прежде всего, желание пропиарить через беспроигрышную тему собственную персону или пролоббировать чьи-то интересы. К настоящему времени открыто столько архивов – изучай, анализируй! Но не видно охоты к этому кропотливому и сложному труду. О фундаментальных документах по теме, «знатоками» которой выступают эти сочинители истории, они не только не знают, но и знать не хотят. Какое-то, честно сказать, истерическое кликушество вокруг Сталина. Как из лагеря поклонников вождя, так и из лагеря его противников. Да, тема, что называется, в тренде, ведь о Сталине люди читать и слушать готовы всегда. Таковы масштаб и харизма его личности, его деяний. Этим откровенно пользуются сегодня ловкие и лёгкие на слово люди, не стесняясь своей некомпетентности. Вообще стыд за свой непрофессионализм нынче активно утрачивается, что печально. На щит поднимаются бойкость, наглость и беспринципность.
Я считаю, что сталинская тема современному обществу знакома  абсолютно поверхностно и эмоционально. А эпоха, которая с ним связана, была экстраординарна и многосложна. И я не сторонница того, чтобы упрощать и её, и личность человека, который совсем неслучайно оказался в это сложное и тяжелейшее время у руля страны. Я думаю, что моё мнение как не специалиста по этой теме, не так важно. А вот некоторых из моих коллег я бы рекомендовала Вам, Игорь, для объективного обсуждения темы сталинизма. Олег Витальевич Хлевнюк, кандидат исторических наук, архивист. В прошлом году опубликована его блестящая монография «Сталинское политбюро. 30-е годы». Ещё одно замечательное имя – Олег Борисович Мазохин, тоже кандидат наук, профессор Академии военных наук. Автор книг и множества статей по истории спецслужб советского периода. В этом году у него вышла очень содержательная, насыщенная документами и фактами монография, связанная с репрессиями и внесудебными полномочиями органов госбезопасности сталинского периода. Вот с ними есть о чём поговорить на заданную тему.   
  Что же касается гонений на Церковь в СССР, то это, как говорил Давыдов, герой «Поднятой целины» Шолохова, «факт». Но факт, возникший отнюдь не на пустом месте. Церковь достигла к 1917 году  состояния, ужасающего даже преданных ей людей. К примеру,  «Открытое письмо» одного из уважаемых православных иерархов  Серафима Чичагова от 14 ноября 1910 года – достоверное свидетельство о состоянии и Церкви, и самодержавного Российского государства того времени. Привожу его по памяти, но близко к тексту. Влиятельный  высокопоставленный иерарх  буквально говорит о всеобщем крахе, о том, что всё погибло в современной ему Русской Церкви и государстве, что общество в целом потеряло всякие представления о христианстве. Перед глазами у всех ежедневная картина разложения духовенства. И не остаётся надежды, чтоб священство опомнилось. По словам Чичагова, да и по историческим документам, по произведениям русской литературы того времени служители алтаря в массовом порядке погружены в пьянство, невежество, вымогательства, светские увлечения и даже разврат,. Иерарх считает, что последние верующие содрогаются от развращения или бесчувствия духовенства. Похоже, письмо и стало свидетельством этого содрогания. И никого нет, считает его автор, безусловно, осведомлённый о положении дел человек, кто бы мог понять, наконец, на каком краю гибели Церковь и отдать отчёт в происходящем. Время упущено. Болезнь духа охватила весь государственный организм, духовенство сверху донизу катится в пропасть без всякого сопротивления. Ещё год – и не будет около Церкви даже простого народа, он откажется от таких безумных и отвратительных руководителей. Государство погибнет вместе с Церковью. Всё охвачено агонией. И смерть наша приближается.
  Вот такая оценка. Но это, я считаю, тоже отдельная тема большого разговора со специалистами-историками, с богословами, с церковными историками. А я сейчас только замечу, что наблюдаю огромную и искреннюю тягу бывших советских людей к вере, к православию. В сравнении с худосочным и вялым сегодняшним европейским христианством это феноменальное российское явление! Запрос у общества здесь большой и большие надежды. Посмотрим, чем это обёрнётся? Окажутся ли наши современные иерархи, священство и монашество, церковные структуры РПЦ в нравственном и духовном отношении адекватны этому народному движению и этой внутренней духовной потребности людей в идеалах святости, бескорыстия, добра, божественной любви, божественной справедливости, божественного милосердия? В дореволюционном опыте церковной жизни в России, и, безусловно, в жизни европейской, к сожалению, в этом смысле было много разочарований.   
  -- Как всегда, Ваши оценки и суждения, Ирина Станиславовна, нестандартны и потрясающе интересны! За что я  выражаю Вам искреннюю благодарность! Время нашей передачи подошло к концу.  Искренне надеюсь, что мы с Вами ещё встретимся!
  -- Благодарю, Игорь, за приглашение на Вашу передачу, а всех, кто был с нами в это время, за интерес к истории. Читайте, уважаемые телезрители, умные книги умных людей. Изучайте прошлое по документам. И думайте сами, вглядываясь в российскую и мировую историю.
  Сын щёлкнул кнопочкой пульта, и экран потух.
  -- Мама, ты потрясающий человек! Умная, независимая, свободная! И очень красивая! Ты для меня стоишь на вершине, куда поднимаются только избранные! Отец мне достался тоже высший сорт, спасибо, мамочка, за выбор! И я стараюсь тоже вскарабкаться хоть куда-нибудь, ведь я – ваш сын! – он улыбнулся лёгкой улыбкой отца, - выбора нет, надо соответствовать родительскому статусу! Уж если не вершин достичь, то хотя бы направления держаться! Да, мамочка, большая ответственность – быть твоим сыном! Но я работаю со своим интеллектом и кручу в бараний рог свою лень. Честное пионерское! А тебе самой как твоё выступление?
  -- Да ничего особенного. Рабочая ситуация. Вот только думаю, плакали теперь мои зарубежные командировки, интервью в СМИ или нет?
  -- Всё может быть… Не на ту ты мельницу воду лила, на которую сегодня все льют... Но ты ведь это не спонтанно? Намеренно?
  -- Именно так, Миша. Хотела сказать для «имеющих уши». «Да услышат», как говорится в Библии.
  -- Мама, ты в Бога веришь?
  -- Ну а какой думающий и кое-что знающий об устроении мира человек, сынок, будет утверждать, что этот мир и человек во всей его сложности сами собой, по воле слепого случая явились из хаоса материи? Конечно, мир и человек созданы высшим разумом, превышающим наш на много порядков. А это и есть Бог.
  -- Мама, а ты крещёная?
  -- Да. В наших казачьих краях детей и при официальном безбожии  практически поголовно крестили по заведённому обычаю. Власть делала вид, что не замечает. Были и такие работники горкома, которые  с соблюдением строгой конспирации крестили своих детей. Мой папа, твой дедушка, по своему служебному положению был в курсе таких секретных мероприятий.
  -- А почему ты крестик не носишь? Теперь можно. И даже модно.
  -- Следуя за модой, себя не изуродуй. Здесь эта народная мудрость ещё больше кстати, чем при выборе одежды и причёски. А носить на груди крестик – исключительно русский обычай. В других христианских странах его нет. Думаю, что хороший обычай, многое говорит о нашей русской душе и вере. Но я ему пока следовать не готова. Не хочу, чтоб РПЦ мою душу приватизировала. Пусть Бог ей будет владыка, а не наши помпезные и лживые земные владыки и так называемые честные отцы! Критикуют католицизм за то, что там папу Римского святым признают. И, правда, смешно бывает. Особенно мне, историку западной культуры! Но сами-то себя представители восточного православия  святейшими и священниками навеличивают! 
  -- Может, это просто такая форма обращения, мама? Я кое-что почитал у Антония Сурожского, Николая Бердяева, Павла Флоренского – впечатляет! И у нас в больничном храме такой священник образованный, интересный, убеждённый. Одно удовольствие его слушать, заражает своей верой. Вот думаю тоже покреститься. У нас была конференция, посвящённая Луке Войно-Ясенецкому, столько замечательных церковных людей, в том числе священников, в ней участвовало!
  -- Как и везде, мой замечательный, умный и всюду успевающий сын! Куда же без них, без замечательных людей, без умных людей, без энтузиастов? Кстати, знаешь, как изначально переводится слово «энтузиаст»?
  -- По смыслу – человек душевного порыва.
  -- Именно – человек духа, вдохновлённый Богом. Такие люди везде есть, на них мир держится -- хорошие, честные, чистые! Может быть, даже и некрещеные. Конечно, есть энтузиасты и в Церкви. И даже святые там не только были, но и есть. Как и вообще в мире.
  -- Вот видишь!
  -- Но не они, Миша, определяют политику РПЦ и других поместных церквей. Я хочу, чтоб ты это понимал. И не смотрел сквозь розовые очки на эту новую реальность нашей общественной жизни. Сквозь них смотреть приятно поначалу. Но чтоб не было разочарований, лучше не очаровываться. Это тебе мой совет. Историка и матери.
  Ирина мягко улыбнулась сыну, стараясь сгладить резкость своего высказывания.
  -- А дальше, смотри сам. У нас свобода совести. Но есть такие «столбы высокого напряжения», на которых адамовый череп с костями и надпись «Не влезай, убьёт!» Встречал?
  -- Конечно.
  -- Вот и РПЦ такой же столб, а вернее столп. Будь внимателен и осторожен. Высоко не влезай.
  -- Спасибо, мамочка, за совет. Запомню. Но сама ты не очень-то осторожничаешь! Какой эфир запустила! Наверно, журналиста этого, Игоря, огребут. Хотя он вроде как пытался спасти свой прямой эфир. Но с таким штурманом, как ты, не очень-то порулишь! Ты же звезда первой величины! И твоё от тебя никуда не уйдёт! Как можно упрятать в тень такую, как ты!
  -- Задорно! Но не думай, что так и есть в жизни. Знаешь, сколько умных, подготовленных, жаждущих избранной ими деятельности людей лишали их поприща! И то, что было их делом, которое лучше никто не выполнит, уходило от них навсегда! Человек оказывался распят своими талантами. А то и осмеян. А худшие и неумелые занимали его законное место…
  -- А ты, что же, мамочка, … готовишься к этому?
  -- Надо, сын, всегда быть готовыми к тому, что можно всего лишиться, что зависит от других людей. «Счастливее всех тот, кто зависит только от себя», сказал один мудрец.
  -- Как его имя? Ты же у меня со всеми мудрецами в дружбе.
  -- Цицерон.
  -- Знаешь, мама, обычные люди, например, мы, врачи, считаем, что есть философия, а есть  жизнь. И, если честно, мне хочется быть готовым к тому, чтобы всё приобрести!
  -- У вас, врачей, хорошая профессия – на все времена. И вы по роду своей деятельности смотрите на жизнь по-философски, что в переводе на житейский язык означает ровненько, без лишних эмоций. Это тоже своего рода философия. Вполне здоровая, практическая. А чтобы что-то приобрести, к этому и вправду надо быть готовым. А то кому-то прямо в руки  идёт, а в руках этих не задерживается. Так-то вот в жизни бывает.
  -- Будь спокойна, я своё в руках удержу! Как поёт папа: «В нашей жизни всякое бывает. Налетает с тучами гроза. Ветер утихает. Тучи улетают. И опять синеют небеса»!
   -- Да, у твоего папочки и нрав, и песенки неисправимого оптимиста.
  -- У моего хорошего папочки!
  -- Должно быть. Тебе лучше знать. Ты сын.
  -- Мамочка, а ты тоже оптимистка?
  Ирина посмотрела в тёплые, весёлые глаза сына и ответила:
  -- Да, наверно, и я оптимистка. Но на свой манер.
  -- По-женски?
  -- Ишь ты! Впредь с матерью будь любезен обходиться без гендерных акцентов! По-общечеловечески я, сын, оптимистка!