Клод Адриан (или по-французски Адриен) Гельвеций (Claude Adrien Helvetius) (1715 — 1771) (1) вошёл в историю науки как французский философ -материалист утилитарного направления (2). Он поменял изначально немецкую или швейцарскую фамилию своего отца Schweitzer, означавшую в переводе также как и в латинском варианте Helvetius «швейцарец» или «швейцарский».
Его отец Жан Клод Андриан был придворным врачом французской королевы польского происхождения Марии Лещинской - жены Людовика XV.
Гельвеций получил образование в иезуитском коллеже Людовика Великого, готовясь стать финансовым служащим и, благодаря влиянию своего отца, по окончании учёбы получил должность генерального откупщика (сборщика налогов). Он был не единственным, а одним из приблизительно пятидесяти генеральных откупщиков Франции и занимал эту доходную должность с 1738 по 1751 гг., оставив её после того как достаточно разбогател и, женившись на бедной аристократке Анне Катрин де Линьвиль д’Отрикур, посвятил себя занятиям философией.
Гельвеций был материалистом осторожно обходившим стороной так называемый основной вопрос философии о первичности или вторичности материи и духа, о котором говорили Энгельс в книге «Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии» (1886 г.) и вслед за ним Плеханов в книге «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю» (1795 г.) (3).
В своём главными сочинении «Об уме», название которого Плеханов в очерке о Гельвеции (4,78) более правильно перевёл – «О духе» (фр. De L’Esprit, 1758; русские переводы вышли в 1917 и 1938 гг.) Гельвеций писал:
«Прежде чем я начну обсуждать этот предмет, меня могут спросить: не являются ли обе эти способности видоизменениями какой-нибудь материальной или же духовной субстанции? Этот вопрос, некогда поднятый философами, обсуждавшийся отцами церкви и вновь вставший в наше время, не входит необходимым образом в план моего труда. То, что я хочу сказать об уме, согласуется с любой из названных гипотез. Я замечу только, что если бы церковь не установила наших верований относительно этого пункта и если бы необходимо было лишь при свете разума возвыситься до познания мыслящего начала, то мы должны были бы признать, что ни одно мнение по этому предмету не может быть доказано; нам пришлось бы взвесить доводы за и против, принять во внимание трудности, высказаться в пользу наиболее вероятного и, следовательно, судить лишь приблизительно. Этот вопрос, как и множество других, мог бы быть решен лишь при помощи теории вероятности. Поэтому я больше не буду на нем останавливаться; возвращаясь к моему предмету, я утверждаю, что физическая чувствительность и память, или - чтобы быть еще точнее - одна чувствительность производит все наши представления. Действительно, память может быть лишь одним из органов физической чувствительности: начало, ощущающее в нас, должно по необходимости быть и началом вспоминающим, ибо вспомнить, как я докажу это, собственно значит ощущать» (De L’Espri. Discours I. Об уме. Рассуждение 1. Об уме самом по себе). (5)
Джон Толанд - (англ. John Toland) (1670 - 1722) -ирландский философ.
По приглашению прусской королевы Софии Шарлотты, увлекавшейся философией, некоторое время жил в Берлине. Беседы с королевой, а впоследствии и переписка с ней послужили Толанду основой для написания его наиболее выдающегося произведения «Письма к Серене» (1704) (6).
Что касается вопросов о материи, пространстве, бесконечности и т.п., считавшимися «основными вопросами метафизики» (4, с. 78), Гельвеций, по определению Плеханова, «разделял взгляды английского материалиста Джона Толанда. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить «Letters to Serena» (London, 1704) последнего с четвёртой главой первой части книги «О духе»» («De l’Esprit», там же). Эта глава в книге Гельвеция имеет название «О неправильном употреблении слов» и в ней он пишет об указанных предметах следующее:
«Я возьму для примера несколько таких слов, которые возбуждали длиннейшие и живейшие споры среди философов; таковы, например, в метафизике материя, пространство и бесконечность.
Во все времена поочередно утверждали о материи: то она ощущает, то не ощущает - и об этом предмете спорили очень долго и туманно. Лишь много позднее догадались спросить себя о предмете спора и связать более точное представление со словом материя. Если бы сначала точно установили его значение, то признали бы, что САМИ ЛЮДИ, если можно так выразиться, СОЗДАЛИ МАТЕРИЮ, что материя не есть какое-то СУЩЕСТВО, что в природе есть лишь ИНДИВИДЫ, которые названы телами, и что под словом материя следует понимать лишь совокупность свойств, присущих всем телам».(Выделено мною – П.П.).
«Во избежание недоразумений нужно сразу же заметить, что выделенные слова скорее всего являются здесь погрешностью перевода. Во-первых, не люди, конечно, создали материю, а создали они только понятие о материи, как субстанции никем не созданной, существующей вечно как объективная реальность, выраженная людьми словом материя. Во-вторых, вместо слова «существо» нужно было далее употребить слово сущность. В-третьих, вместо индивиды (что относится к людям и здесь это не подходит) здесь нужно было использовать, например выражение «отдельные предметы».
Плеханов в «Очерках по истории материализма», в очерке «Гельвеций» (4, с.7) привёл соответствующий абзац из его книги в более профессионально выполненном переводе, из которого, чтобы излишне не повторяться, укажу только на строки, в которых всё-таки ещё остались некоторые недоразумения:
«Определяя понятие материи, пришли к тому, что ЛЮДИ ЯВЛЯЮТСЯ, ТАК СКАЗАТЬ, ТВОРЦАМИ МАТЕРИИ, ЧТО МАТЕРИЯ НЕ ЯВЛЯЕТСЯ СУЩНОСТЬЮ, ЧТО В ПРИРОДЕ ИМЕЮТСЯ ТОЛЬКО ИНДИВИДУУМЫ, КОТОРЫХ НАЗЫВАЮТ ТЕЛАМИ…».
Как видим, в выделенных нами суждениях осталось неверно понятое у Гельвеция, что «люди являются творцами материи», хотя речь шла не о самой материи, а только о её понятии. Хотя слово «существо» Плеханов правильно перевёл как сущность, но вместо индивиды поставив «индивидуумы», он допустил ту же, отмеченную нами ошибку, ведь речь здесь у Гельвеция шла не о людях, а о телах, как предметах материи, которые в большинстве случаев являются неодушевлёнными.
Читаем дальше:
«Определив, таким образом, значение этого слова (материя – П.П.), осталось бы только выяснить, действительно ли ПРОТЯЖЕНИЕ, ПЛОТНОСТЬ И НЕПРОНИЦАЕМОСЬ (выделено мною - П.П.) - единственные свойства, присущие всем телам, и не заставляет ли открытие, например, такой силы, как притяжение, предполагать, что в телах еще могут быть неизвестные свойства, как способность ощущения, которая, хотя и проявляется лишь в организованных телах животных, но может быть присуща и всем индивидам. Сведя вопрос к этому, поняли бы, что при невозможности точно доказать совершенную бесчувственность тел, человек, не просвещенный в этом вопросе Откровением, не может его решить иначе как путем взвешивания и сравнения вероятности этого мнения с вероятностью мнения противоположного.
Чтобы закончить этот спор, не было, следовательно, надобности строить различные системы мира, теряться в соображениях о возможностях и прилагать такие необычайные усилия ума, которые привели и должны были на самом деле привести лишь к более или менее остроумным заблуждениям».
На этом месте Плеханов закончил цитату из Гельвеция (4, с.79), которую мы привели здесь не в его переводе, а в соответствии с цитированием из русского издания 2007 г. (5). Мы это сделали не случайно, с желанием воспроизвести полностью размышление Гельвеция не только о материи, но и о таких выделенных в нашей цитате её свойствах, как «протяжение, плотность и непроницаемость», упоминание которых Плеханов в своём изложении соответствующего места из книги Гельвеция опустил, как, по его мнению, неважные, заменив их многоточием, хотя, как мы увидим далее, этим свойствам Толанд в своём произведении, придавал важное значение.
Закончив цитату из книги Гельвеция, указанную в его сноске на источник (De L’Espri. Discours I., chap. IV), Плеханов сделал такое замечание:
«Эта длинная цитата показывает одинаково, как родство материализма Гельвеция с материализмом Толанда (здесь Плеханов дал ещё одну сноску, характеризующую упомянутое «родство», - однако, я приведу её ниже, после окончания, после того как закончу начатую цитату ез его книги «Очерки по истории материализма» - П.П.), так и характер того, что хотелось бы назвать скептитизмом или пробабилизмом Гельвеция» (4, с.79-80).
Теперь приведём упомянутую сноску Плеханова к вопросу о родстве взглядов Гельвеция и Толанда, которые как по отношению к одному автору, так и другому Плеханов счёл безусловно материалистическими:
«Очевидно, этим родством объясняется что Гельвецию приписывали книгу «Les progress de la Raison dans la Recherche du vrai», перепечатанную в парижском издании его сочинений. В этой книге нет ни одной оригинльной страницы. Она представляет собой перевод одной части «Писем к Серене» Толанда, к которой прибавлено несколько отрывков из «Systeme de la Nature» и более или менее известных книг того времени. Всё вместе очень плохо составлено и плохо понято неизвестным «автором». Гельвеций не мог иметь ничего общего с подобным продуктом. Существует ещё одна книга, которую приписывали ему: «Le vrai sens du Systeme de la Nature». Возможно, что она ему и принадлежит, но мы на этот счёт не знаем ничего положительного, и тем более не будем пользоваться ею в наших цитатах, что она ничего не прибавляет к тому, что можно найти в его книгах «De L’Espri» и « De L’Homme»» (4, с. 79).
Если по отношению к Толанду в его материализме нет никакого сомнения, то, что касается взглядов Гельвеция, я глубоко сомневаюсь, считая их скорее, идеалистическими, чем материалистическими.
Чтобы понять это мы не должны останавливаться там, где остановился Плеханов в своём цитировании книги Гельвеция, и продолжим её чтение:
«Действительно (позволяю себе заметить это здесь), если необходимо извлечь все возможное из наблюдения, то не следует пользоваться ничем, кроме него, остановиться там, где оно нас покидает, и иметь мужество не знать того, чего знать еще невозможно.
Умудренные горьким опытом наших великих предшественников, мы должны понять, что всей совокупности наших наблюдений едва ли будет достаточно, чтобы образовать несколько частичных систем, заключающихся в общей системе; что ЛИШЬ ИЗ ГЛУБИН ВООБРАЖЕНИЯ ИЗВЛЕКЛИ ДО СИХ ПОР СИСТЕМУ МИРА и что если мы получаем иногда лишь искаженные сведения об отдаленных от нас странах, то И ФИЛОСОФЫ РАВНЫМ ОБРАЗОМ ИМЕЮТ ЛИШЬ ИСКАЖЁННЫЕ СВЕДЕНИЯ О СИСТЕМЕ МИРА. ПРИ ВСЁМ СОЁМ ОСТРОУМИИ И ДАРЕ КОМБИНИРОВАНИЯ ОНИ МОГУТ РАССКАЗЫВАТЬ ЛИШЬ СКАЗКИ, ПОКА ВРЕМЯ И СЛУЧАЙ НЕ ПРЕДСТАВЯТ ОБЩЕГО ФАКТА, С КОТОРЫМ МОГЛИ БЫ СООТНОСИТЬСЯ ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ ( выделено мною – П.П.).
То, что я сказал о слове материя, я могу сказать и о слове пространство; большинство философов сделали из него ОСОБОЕ СУЩЕСТВО (здесь в выделенных мною словах также речь идёт о сущности, а не существе – замечание моё – П.П.), и незнание значения этого слова породило продолжительные споры. Они сократили бы их, если бы связали с этим словом точное представление; они тогда согласились бы, что пространство, взятое отвлеченно, есть чистое ничто; что пространство, рассматриваемое в связи с телами, есть то, что называется протяжением; что мы обязаны идеей пустоты, которая входит в идею пространства, промежутку, замеченному между двумя высокими горами; промежуток этот, заполненный лишь воздухом, т. е. таким телом, которое на известном расстоянии не производит на нас никакого чувственного впечатления, должен был дать нам идею пустоты, которая есть не что иное, как возможность представить себе отдаленные друг от друга горы при условии, что промежуток, их разделяющий, не заполнен никаким телом.
По отношению к идее бесконечности, заключенной также в идее пространства, скажу, что мы обязаны ею лишь тому, что человек, стоящий посреди равнины, имеет возможность раздвигать ее границы без того, чтобы можно было указать предел, где его воображение должно остановиться; таким образом, отсутствие границ есть единственная идея, которую мы можем иметь о бесконечности в любой области. Если бы философы, раньше, чем высказывать какое-либо мнение об этом предмете, определили значение слова бесконечность, то, думаю, они были бы вынуждены принять вышеизложенное определение и не потеряли бы времени на пустые споры» (5).
Плеханов, отказавшись от цитирования указанных взглядов Гельвеция, предпочитает дать им свою интерпретацию, чтобы не заподозрить этого автора в критике философов-материалистов. Он, по-своему выражая мнение Гельвеция, пишет о нём следующее:
«Но, по его мнению (т.е. по мнению Гельвеция -П.П.) не материалисты, а идеалисты различных школ занимаются «философскими фантазиями». Он рекомендует им благоразумие, осторожность и теорию вероятностей. Это благоразумие, эта осторожность показали бы им, что в основании их отрицания чувствительности материи лежит их воображение, что не свойства «тел», но только ОПРЕДЕЛЕНИЕ, которое они дают материи, т.е. исключительно слово, мешает им соединить понятие тела со способностью к ощущению. Скептитизм здесь является оружием, направленным только против противников материализма. Так же обстоит дело и там, где Гельвеций говорит о «СУЩЕСТВОВАНИИ ТЕЛ» (выделено здесь Плехановым – П.П.).
Способность материи к ощущению есть только вероятность! Совершенно верно» (4, с. 80).
Теперь сравним указанные Плехановым источники: написанное Гельвецием
и Толандом.
Из «Писем к Серене» укажем четвёртое и пятое письма, являющиеся по порядку писем последними.
Письму четвёртое было озаглавлено как «адресованное некоему господину в Голландии и показывающему, что философская система Спинозы лишена основополагающего принципа». Мы будем разбирать текст этого четвёртого и затем следующего пятого письма, озаглавленного «Движение — существенное свойство материи. Ответ на некоторые замечания благородного друга по поводу моего опровержения Спинозы» следуя по пунктам, указанным в первом томе издания «Английские материалисты XVIII в.: собрание произведений в 3-х тах, вышедшем в 1967-1968 гг.) (7), цитируя текст указанных писем с сокращениями, опуская вопросы не относящиеся к затронутой теме и во избежание, насколько это возможно, повторений одних и тех же суждений, которые в этих письмах, надо сказать, многократно повторяются в той или иной форме.
В п.7 своего четвёртого письма Толанд, излагая философские взгляды Спинозы, пишет следующее:
«Мне нет надобности доказывать рьяному его поклоннику, что он признает во всей вселенной только одну субстанцию, иначе говоря, считает, что материей всех вещей во вселенной является единое связное бытие, повсюду однородное, хотя и многообразно изменяющееся, наделенное неизменными, существенными и неотделимыми от нее атрибутами. Главнейшими из этих атрибутов он считает протяжение и мышление, которые, но его мнению, вечны, как и субстанция, к которой они принадлежат. Вместе с тем он допускает бесчисленное множество и других атрибутов, назвать которые он не потрудился.
ОН НИГДЕ ДАЖЕ НЕ НАМЕКНУЛ, ЧТО ОДНИМ ИЗ НИХ ЯВЛЯЕТСЯ ДВИЖЕНИЕ, А ЕСЛИ БЫ ОН И СДЕЛАЛ ЭТО, МЫ НЕ ПОВЕРИЛИ БЫ ЕМУ НА СЛОВО, КАК НЕ ПОВЕРИЛИ БЫ И В ТОМ СЛУЧАЕ, ЕСЛИ БЫ ОН СТАЛ ЭТО ДОКАЗЫВАТЬ СТОЛЬ ЖЕ УБЕДИТЕЛЬНО, КАК СВОЁ ПОЛОЖЕНИЕ О ТОМ, ЧТО КАЖДАЯ ЧАСТЬ И ЧАСТИЦА МАТЕРИИ ВСЕГДА МЫСЛИТ, — ПОЛОЖЕНИЕ ПРОТИВНОЕ РАЗУМУ И ОПЫТУ, КОТОРОЕ В РАВНОЙ СТЕПЕНИ ДОКАЗЫВАЕТ ПРОТЯЖЕНИЕ МАТЕРИИ. Каково бы ни было мыслящее начало в животных, во всяком случае мышление не может осуществляться иначе как посредством мозга. Мы, люди, не сознаем в себе никаких мыслей, когда функции мозга приостанавливаются; мы знаем, что мыслим при помощи мозга, и только его одного; и мы не наблюдаем признаков мысли ни в чем, что лишено мозга, тогда как каждое существо, имеющее его, явно обнаруживает своими поступками некоторую степень мышления» (7, с . 142-143)
С выделенного нами утверждении Толанда начинается его критика философии Спинозы, поставив своей целью «раскрытие полной необоснованности всей его системы в целом, что позволит сразу выявить несостоятельность всего, что на ней построено», - читаем в заключение того же пункта письма Толанда.
В то же время, противореча только что выраженной критике философских взглядов Спинозы, уже в следующем п. 8 письма Толанд пишет:
«МЫ ЕДИНОДУШНО ПРИЗНАЁМ ЧТО ПОСТОЯННЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ МАТЕРИИ СУТЬ СЛЕДСТВИЯ ДВИЖЕНИЯ, ВЫЗЫВАЮЩИЕ БЕСЧИСЛЕННОЕ МНОЖЕСТВО РАЗНООБРАЗНЫХ ФОРМ, СОЧЕТАНИЙ И ЧУВСТВЕННЫХ КАЧЕСТВ» (выделено мною – П.П.) (там же, с. 143).
В словах «мы единодушно признаём», я думаю, должен иметься в виду и Спиноза, а не только те корреспонденты и читатели, к кому обращается в своём письме Толанд.
«Но мы должны проводить различие», - продолжает Толанд, -«между пространственным движением (local motion) и движущей силой, или активностью (action), ибо пространственное движение есть только перемена в положении тела, т. е. последовательное приложение одного и того же тела к соответствующим частям некоторых других тел. Это движение не есть, стало быть, нечто отличное от самого тела, не есть какое-либо реальное бытие в природе, но только модус, или представление о положении тела, и следствие некоей силы, или активности, вне этого тела или в нем самом. Хотя обычные законы движения основаны лишь на наблюдении за пространственным движением (local motion) или на приблизительных вычислениях, выведенных из этих наблюдений, однако активность, или движущая сила, часто равным образом именуется движением, благодаря чему следствие смешивается с причиной, что и породило множество недоумений и нелепостей. Всякий, кто касается вопроса о многообразии материи, должен полагать причиною этого многообразия активность (иначе все его усилия будут напрасны), ибо, приняв эту причину, мы можем легко объяснить пространственное движение как ее следствие, в противном же случае оно необъяснимо. Математики обыкновенно принимают движущую силу за нечто данное и рассуждают о пространственном движении, как они его находят, не слишком задумываясь о его происхождении, но философы поступают или, лучше сказать, должны поступать иначе» (там же, с.143-144).
В следующем п.9 письма Толанд развивает свои суждения недостаточности понятия только пространственного движения, об активности, как первопричине движения и различных состояний материи, а вовсе не считать такой первопричиной или началом происхождение мира. Он также указывает на такие атрибуты или состояния материи, как её протяжённость и относительный, кажущийся покой, являющийся «преходящим модусом», но именно активность, как «способнось производить изменения в протяжении» «или начало движения, должна быть хорошо выяснена и установлена, иначе вся система вскоре окажется несостоятельной…» (там же, с. 144).
О покое как явлении природы Толанд говорит, что он не является «состоянием абсолютного бездействия, поскольку для удержания тел в состоянии покоя требуется столько же силы, сколько и для приведения их в движение» (там же).
В п.10 Толанд критиковал мнение большинства древнейших мудрецов Греции, начиная с Анаксагора, утверждавших, «что материя сама по себе бездейственна, что она мертвая и тяжелая глыба и что движение ей сообщило божество (как нечто отличное от материи), впрочем, способом, превышающим человеческое понимание» (там же).
Продолжая также критиковать и Спинозу, Толанд, хотя и обращает внимание, что этот философ, напротив, «не признает существа, отдельного или отличного от субстанции вселенной, такого существа, которое сообщило бы ей движение», но «исходит из общепринятых понятий о пространственном движении и не приводит в объяснение его ни одной причины,
«Он Спиноза – П.П.) даже придерживается того взгляда, что материя по природе своей бездейственна. Так, во второй части своей «Этики», или системы философии (теорема 13-я, аксиома 1-я), он прямо говорит: «Все тела или движутся, или покоятся». И чтобы было совершенно ясно, что он имеет в виду не относительный покой и не сопротивление со стороны других тел, он в доказательстве леммы 2-й утверждает, что «все тела могут быть либо в абсолютном движении, либо в абсолютном покое». Нельзя выразиться более определенно! Но если некоторые или все части материи могут оказаться в абсолютном покое, они должны будут вечно пребывать в таком состоянии, если нет внешней причины, могущей привести их в движение, а такой причины Спиноза нигде не указал. Кроме того, значит и вся материя может быть бездейственна, если это возможно для одной какой-либо ее части», - пишет Толанд (Там же, с. 145 ).
В п. 11. он пишет, что «Спиноза нигде в своей системе не сделал попытки определить понятия движения и покоя, что… для философа является непростительным» (там же).
«Итак», - пишет Толанд в п.12. – «Спиноза, который сам в своей «Этике» ставит себе в заслугу, что выводит все вещи из их первопричин (по терминологии философов — a priori), … не объяснивший, каким образом материя приводится в движение и каким образом движение сохраняется, не признавший бога первым двигателем, не доказавший и не предположивший даже, что движение является атрибутом материи (он утверждал обратное), и вообще не разъяснивший, что такое движение, не сумел показать, каким образом разнообразие отдельных тел возможно примирить с единством субстанции или с однородностью материн во всей вселенной. Отсюда я уверенно заключаю, что его система в целом неверна и лишена какого бы то ни было основания, что она непродуманна и несостоятельна в философском отношении» (Там же, с. 145-146).
Я опущу далее сказанное в п. 13, о вопросах к Спинозе, поставленных в переписке с ним его корреспондентом и последователем, немецким ученым и философом Вальтерома фон Чирнгаусом (1651;1708), касающихся определения и свойств материи, и перейду сразу к п.п.14-17 , в которых Толанд обращается к своей Серене, излагая свои философские взгляды на материю и движение:
14. «… покончив со Спинозой и обращаясь непосредственно к вам, я хочу отметить, что указываемые вами затруднения (имеются в виду недопонимания и возражения на ранее сообщённое Толанду его корреспондентом Сереной – замечание моё – П.П) по большей части относятся к людям, смешивающим причину и действие, иначе говоря, движущую силу (moving force) с пространственным движением (local motion); и когда они думают, будто дают верное определение движению, они на самом деле говорят только, что движение есть движение, лишь слегка разнообразя свои термины. Если, указав на мяч, катящийся по лужайке, попросить их определить, что такое движение, они важно ответят, что это есть удаление некоего тела от других тел и т. п., а это знают не хуже философов и игроки в крикет, которые ежедневно видят это собственными глазами. Объяснение причины этого удаления — вот что они хотели бы услышать, но в этом вопросе философ обыкновенно такой же невежда, как и они сами.
15. Вы совершенно верно отмечаете, что даже те [философы], которые тщательно различают причину и действие, приходят в великое смущение, когда дело касается «движущей силы», как таковой. Что это за сила, где она пребывает — в материи или вне нее, каким способом она движет материю, каким образом переходит из одного тела в другое, как разделяется между многими телами, пока остальные пребывают в покое? Подобных загадок тысячи. Поэтому, будучи не в состоянии отыскать в природе такую реальность, определить, является ли она телом или духом, а тем более принять ее за модус, поскольку (не говоря уже об иных возражениях) никакая акциденция не может переходить от одного субъекта к другому и в каждом данном субъекте быть без свойственной ей причины и поскольку, с другой стороны, акциденция может быть полностью уничтожена при сохранении субъекта, — поэтому [эти философы] бывают вынуждены в конце концов прибегнуть к богу и утверждают, что он, первоначально сообщивший материи движение, и поныне порождает и сохраняет его (до тех пор пока для этого имеются предпосылки), и что он фактически соучаствует в каждом движении во вселенной.
Но подобная система сопряжена с еще более роковыми последствиями, чем те, которых стараются избежать. Ибо сторонники этой системы опровергают то, что многими из них говорилось раньше, а именно то, что движения, первоначально сообщенного богом материи, вполне достаточно для будущего без каких-либо дополнительных усилий… Как замечает Цицерон, когда философы не знают о причинах какого-либо явления, они немедленно призывают на помощь божество, что решительно ничего не объясняет, а только прикрывает их собственную нерадивость и недальновидность…
16. Вы, возможно, не подозревали… какую работу возлагали на меня, когда спрашивали мое личное мнение о движении. Всегда легче указать на чужие ошибки, нежели исправить их, и человек, излагающий собственное мнение (в особенности когда оно совершенно ново), скорее всего будет ложно понят, пока его мнение не подкреплено доказательствами и объяснениями….я в данном случае буду с вами вполне откровенен. Итак, я утверждаю, что движение есть существенное свойство материи, иначе говоря, столь же неотделимо от ее природы, сколь неотделимы от нее непроницаемость и протяжение, и что оно должно входить составною частью в ее определение. Но подобно тому как мы различаем в материи количество отдельных тел и протяжение целого, причем эти количества суть лишь некоторые определения, или модусы, протяжения существующие и исчезающие по своим особым причинам, — таким же образом, чтобы быть лучше понятым, я хотел бы движение целого называть активностью (action), а пространственное движение, будь оно прямое или круговое, быстрое или медленное, простое или сложное, по-прежнему называть движением (motion). Это последнее является лишь некоторым изменчивым определением активности, которая всегда, в целом и в каждой части, одна и та же и без которой движение не может принимать никаких модификаций. Я отрицаю, что материя есть или когда-либо была бездейственной, мертвой глыбой, находящейся в состоянии абсолютного покоя, чем-то косным и неповоротливым… только такое понимание объясняет сохранение количества движения во вселенной… лишь оно одно показывает ненужность и невозможность существования пустоты…без него понятие материи не может быть как следует определено… оно разрешает все затруднения касательно движущей силы и все прочие, о которых мы упоминали выше.
17. … Моя система в корне отличается от тех, какие сочиняются для примирения различных чужих систем, поскольку авторы подобных систем не уверены сами в том, что их собственная система истиннее прочих. Но если мне удастся доказать по существу дела, а не в угоду или наперекор чьим-нибудь интересам, что активность есть существенное свойство материи, что без него материя не может быть правильно понята и, следовательно, правильно определена, что без этого существенного свойства ничего в материи не может быть объяснено и что наличие его без труда обнаруживается в самых тяжелых и твердых телах, — пусть тогда бранятся те, кому охота браниться, с богом или с природой, а не со мною, их скромным истолкователем…философы всех толков вынуждены в конечном счете объяснять явления природы через движение. Поэтому те, кто считает материю сотворенной, могут по-своему верить, что бог первоначально наделил ее активностью, как он наделил ее протяжением, а те, кто считает ее вечной, могут по-своему полагать, что она извечно активна, как и извечно делима. Но никогда не смогут они объяснить изменений в природе, не приняв того, что я доказал выше в опровержение Спинозы. Единственная моя забота — доказать, что материя по необходимости столь же активна, как и протяженна, и отсюда объяснить, поскольку в моих силах, ее состояния, но я вовсе не хочу вмешиваться в споры, которые ведутся другими относительно ее происхождения и долговечности…» (Там же, с. 150-154).
Теперь перейдём к письму пятому, название которого «Движение — существенное свойство материи. Ответ на некоторые замечания благородного друга по поводу моего опровержения Спинозы».
Под «благородным другом» имелась в виду Серена, о настоящем имени которой было сказано в самом начале,
Этому письму Толанд предпослал следующий эпиграф:
Ныне узнать тебе надобно, Меммий,
какая подвижность
Придана этим частицам материи
первоначальным.
Лукреций. О природе вещей, кн. II
Далее рассмотрим основное содержание этого письма по цитируемым ниже пунктам:
1. … Вы делаете некоторые возражения лишь против последней части [моего письма], в которой я в самой общей форме высказал свое мнение, что материя по необходимости столь же активна, сколь и протяженна...
В моем ответе, которого вы просите у меня, я буду придерживаться нити вашего собственного письма и постараюсь быть настолько кратким, насколько это окажется возможным без ущерба для ясности.
2. Вы проявляете очень правильное понимание моего взгляда, когда подчеркиваете, что если активность должна входить в определение материи, то она должна и выражать ее сущность, ибо все свойства вещи несомненно должны вытекать или быть мыслимы из ее определения, иначе последнее будет не отчетливым и исчерпывающим, но смутным и несовершенным. И я думаю поэтому, что до сих пор материя определялась через протяжение только наполовину или даже на одну треть, ибо из одного протяжения никоим образом не могут вытекать многие ее модификации. Вот почему двигательные эффекты (motive effects) считались не существенными для материи, а побочными и случайными, как не входящие в ее определение. Если же определить материю как нечто в такой же мере активное, как и протяженное, — и вслед за несравненным Локком можно бы еще прибавить: в такой же мере плотное, — то все ее двигательные эффекты будут следовать самым естественным образом, не нуждаясь для своего объяснения в какой-либо другой причине, как не нуждаются в ней явления протяженности.
Допустив ошибочность предпосылки, будто движение есть нечто внешнее для материи, вы признаете, что обычные определения, построенные на этой предпосылке, сильно способствовали укоренению в умах людей подобного взгляда. Люди так привыкли в своих речах и писаниях лишать материю движения, что это отняло у них всякую возможность подвергать сомнению этот ставший как бы самоочевидным принцип… Но если движение — существенное свойство материи, то оно должно быть существенно и для ее определения.
3. Я согласен и с вашим последующим замечанием, что, прежде чем давать такое определение, нужно ясно доказать необходимость активности материи. К этому доказательству я и намерен теперь перейти. Я постараюсь оправдать свое определение, показав, что вся материя в природе, во всех своих частях и частицах, всегда была в движении и вовсе не может быть в другом состоянии, что частицы, заключенные внутри самых плотных и массивных скал, в сердцевине железных брусьев или золотых слитков, так же находятся в состоянии непрестанного движения, как частицы огня, воздуха или воды, хотя они движутся не по одинаковым законам и не в одинаковой степени, что, впрочем, относится и к вышеупомянутым частицам, если мы будем их сравнивать между собой. Ибо активность одинаково естественно и внутренне присуща им всем, а также всем остальным формам материи во вселенной, хотя их специфические движения (motion) чрезвычайно разнообразны, что происходит вследствие различных способов их взаимодействия. Но у нас будет еще время подумать о новом определении материи, после того как мы с очевидностью докажем, что движение существенно для нее.
4. Вы, по-видимому, считаете невероятным мое утверждение о том, что материя не может быть мыслима без присущей ей активности. И все же я утверждаю, что материя столь же немыслима без движения, как без протяжения, и что оба этих свойства равно неотделимы от нее… Я хотел бы, чтобы вы в этом вопросе…объяснили мне, как вы себе представляете материю без движения. Это должно быть нечто лишенное всякой формы и цвета, не тяжелое и не легкое, не шероховатое и не гладкое, не сладкое и не кислое, не горячее и не холодное, словом, лишенное всяких чувственных качеств, лишенное частей, соразмерности и каких бы то ни было отношений; ибо все это непосредственно зависит от движения, как от него же зависят формы всех телесных предметов, их возникновение, развитие и гибель в результате бесчисленных сочетаний, перестановок и прочих размещений их частиц. Таким образом, все это является естественным и несомненным следствием движения или, вернее, самим движением под различными наименованиями и определениями.
Общепризнанная делимость материи также неопровержимо доказывает, что материя не может быть мыслима без движения, так как именно движение делит ее на разные части. Поэтому движение в такой же мере предполагается делимостью, как и протяжение, и, следовательно, то и другое равно существенны для материи.
Как понять, что материя есть нечто, некоторая субстанция, если она не наделена активностью? Как может она быть субъектом акциденций (согласно общепринятому определению), если все акциденции суть не что иное, как различные формы активности материн, различающиеся между собой вследствие их различного отношения к нашим органам чувств, но в действительности не отличающиеся от нашего представления (imagination) о той вещи, которой они. приписываются? Круглость не есть нечто отличное от круглого тела (и то же следует сказать обо всех фигурах), ибо круглость не есть название какой-либо реальной вещи, а лишь слово для обозначения особой формы определенных тел. Теплота, звуки, запахи и цвета не суть даже формы или положения самих вещей, а лишь имена, которыми мы обозначаем способы их воздействия на нашу способность представления (imagination). В самом деле, вещи воспринимаются нами большей частью не по отношению к нашему собственному телу, а по отношению к их истинной природе, и поэтому то, что сладко для одного, кисло для другого, что шероховато для меня, то мягко для вас, что приятно здоровому, то мучительно для больного. Хотя органы чувств большинства людей устроены весьма сходным образом и, следовательно, испытывают весьма сходные воздействия, однако некоторые различия тут все-таки имеют место. Но так как эти и все остальные различия в материн проистекают от разных изменений и так как все они суть лишь представления о различных движениях, то, мне кажется, я могу уверенно утверждать, что материя не может мыслиться без движения (ниже я постараюсь доказать, что это относится даже к состоянию покоя). В том же случае, если вы действительно попытаетесь отделить движение от материи, ваше представление о ней целиком сведется, как я предвижу, к представлению ваших предшественников в этом вопросе, для которых первичная; материя (materia prima) была чем-то, что не есть ни сущность, ни качество, пи количество и вообще ни одно из наименований сущего, а это значит прямо признать, что она есть совершенное ничто.
5. Но вы утверждаете, что протяженность материи весьма легко представляема, если не самоочевидна, чего нельзя сказать о ее активности. Тут я позволю себе не согласиться с вами. На мой взгляд, то и другое предоставляется одинаково легко, и второе свойство, как и первое, может вызвать сомнения разве только у тех, кто судит о вещах по их внешнему виду или на основании привычки и авторитета, не обращаясь к собственному разуму; а рассуждая таким способом, можно доказать и то, что луна не больше крупного чеширского сыра. Как невежды думают, что там, где они не видят никакого предмета, нет и никакого протяжения, так люди, которые возмутились бы, если бы их кто-нибудь причислил к невеждам, полагают, однако, в полном согласии с последними, что там, где они не могут наблюдать никакого пространственного или определенного движения, нет и никакой активности.
…Самые простые вещи в мире были величайшими загадками для многих поколений; и мы знаем, что весьма трудно найти что-нибудь там, где никому не приходит в голову искать…
6. Я вполне согласен с вашим четвертым замечанием (и вы знаете, как я был бы рад соглашаться с вами во всём), что многие из наиболее ученых (философов) признают пустоту, а это понятие, по-видимому, предполагает безжизненность (deadness) или бездеятельность материи. К этому я прибавлю, что одни из этих философов принимают (вместе с эпикурейцами), что пустота не имеет субстанциального протяжения и что она есть ничто, а другие считают ее протяженной субстанцией, которая не есть ни дух, ни тело. Эти представления породили нескончаемые споры о природе пространства. Понятие пустоты есть одно из бесчисленных заблуждений, вытекающее из определения материи через одно лишь протяжение, из утверждения, что материя по своей природе бездеятельна, из предположения, что она разделена на реальные части, вполне независимые друг от друга. При таких предпосылках немыслимо, чтобы не существовала пустота; но столь же немыслимо, чтобы отсюда не вытекало тысячи нелепостей. Можно доказать, что так называемые части материи суть только различные представления о ее состояниях (affection), только различные определения её модификаций, и, следовательно, эти части разделены лишь в воображаемом и относительном, а не в реальном и абсолютном смысле. Вода, например, как таковая, может быть произведена, разделена и уничтожена, ее количество может быть увеличено и уменьшено, но все это невозможно, если вода рассматривается как материя.
7. В этой связи во избежание всяких недоразумений будет уместно напомнить, что под телами я понимаю известные модификации материи, постигаемые умом как ограниченные системы или как особые абстрагируемые умом количества, но в действительности неотделимые от протяженности вселенной. Мы говорим поэтому, что одно тело больше или меньше другого, что оно раздроблено или разложено, ибо модификации многообразно изменяются, но нельзя, собственно, сказать, что одна материя больше другой, потому что во вселенной существует только одна материя. И эта бесконечно протяженная материя не может иметь абсолютных частей, независимых друг от друга, потому что ее части и частицы следует мыслить так же, как я это только что указал относительно тел.
Множество разных слов было изобретено в помощь нашему воображению, подобно тому как строятся леса для удобства рабочих, но когда здание готово, леса нужно убрать, а не принимать их за столбы или фундамент. Таковы, например, слова «большой» и «малый», обозначающие лишь сравнения нашего ума, а не какие-нибудь положительные предметы; так, вы велики по сравнению с вашей маленькой сестрой, но малы по сравнению со слоном, а она велика, если сравнивать ее с ее попугаем, но очень мала рядом со своей матерью.
Эти и подобные слова весьма полезны при надлежащем применении, но ими часто злоупотребляют, превращая их из относительных или модальных терминов в реальные, абсолютные и положительные. Сюда относятся слова: «тела», «части», «частицы», «нечто», «определенная вещь» и т. д., — слова, вполне дозволенные в практической жизни, но недопустимые в философских умозрениях.
8. Но вернемся к вашему возражению. Философы, которые допускали [существование] в природе только модальных и относительных, но не реальных частей, не могли все же при всем своем остроумии выдвинуть против пустоты аргументы, сколько-нибудь опасные для их противников, ибо в полном согласии с последними они признавали материю бездеятельной. Вы, как хороший знаток истории философии, знаете, что [как сторонники, так и противники пустоты] испытывали приблизительно одинаковые трудности и это привело многих к убеждению, что данный предмет вообще необъясним по своей сущности. И как это часто делается, стали искать вину без всякого основания в собственных выводах, не находящих подтверждения, а не в тех произвольных предпосылках обеих сторон, которые остались незамеченными. Нет ничего более достоверного, чем то, что из двух противоречивых суждений одно необходимо должно быть истинным, а другое — ложным. И хотя поэтому несомненно, что либо есть пустота, либо все заполнено (употребляя это не совсем удачное выражение), и хотя ясно, что истина должна заключаться в узких пределах этих двух кратких положений, однако ни та ни другая сторона не сумела до сих пор доказать, какое из двух мнений истинно, потому что обе исходили из ложной посылки, из которой ничего не могло следовать, кроме заблуждений и нелепостей.
9. Но как только вы убедитесь (надеюсь, это произойдет скоро), что материя в такой же мере активна, как протяженна, все ваши затруднения по поводу пустоты исчезнут сами собой. В самом деле, как те особые или ограниченные количества, которые мы называем телами, суть лишь различные модификации общей протяженности материи, в которой они все содержатся и которую они не могут ни увеличить, ни уменьшить, так в полнейшем соответствии с этим все особые или пространственные движения материи суть лишь различные формы ее общей активности, направляемой по тому или другому пути, теми или другими причинами, тем или другим способом, причем общее количество материи не увеличивается и не уменьшается.
Правда, во всех сочинениях об обычных законах движения упоминается о различных степенях движения, теряемого или приобретаемого телами, но эти законы относятся к количеству движения определенных взаимодействующих тел, а не к движению материи вообще, ибо лишь определенные количества материи измеряются другими, меньшими количествами, но протяженность целого не подлежит измерению. Математики вычисляют количества и размеры движения, когда наблюдают взаимодействие тел, не заботясь о физическом обосновании того, что допускается всеми. Это обоснование часто их не интересует, и они предоставляют его философам. Но последние преуспели бы больше в своем деле, если бы предварительно лучше ознакомились с наблюдениями и данными первых, как справедливо замечает г. Ньютон «Математическому исследованию подлежат величины сил и те соотношения, которые следуют из произвольно поставленных условий. Затем, обращаясь к физике, надо эти выводы сопоставить с совершающимися явлениями, чтобы распознать, какие же условия относительно сил соответствуют отдельным видам обладающих притягательною способностью тел. После того как это сделано, можно будет с большей уверенностью рассуждать о родах сил, их причинах и физических соотношениях между ними» [91] .
10. Нет ни одного неотделимого от материи атрибута, который не обладал бы бесчисленными свойственными ему модификациями так же, как обладает ими протяжение. Это относится и к таким атрибутам, как плотность и активность. В то же время все атрибуты должны взаимодействовать для произведения особых модусов каждого, ибо они представляют собой одну и ту же материю, рассматриваемую лишь с различных точек зрения. И поэтому утверждать, как вы это делаете вслед за большинством философов, что если нет пустоты, то, значит, точке С некуда двинуться и точке В некуда толкнуть точку С, — утверждать так — значит не только уподобляться [простым] крестьянам по грубости их понятия о пространстве, но и предполагать, что точки В и С, равно как и все окружающие их точки или большинство из них, действительно закреплены и пребывают в абсолютном покое. Но вы не должны следовать за толпой в ее заблуждениях, как не должны в подражание ей творить зло. И если мне удастся доказать, что активность есть естественное, существенное, внутренне присущее и необходимое свойство материи, то вы легко поймете, что ваши возражения теряют свою силу и все ваши «круги из смежных шаров», «ныряющие в воду рыбы» и прочие избитые примеры должны быть оставлены для другого случая. Ибо все они уже предполагают как абсолютный покой, так и порождение движения, а именно это и находится под вопросом, и если бы оба этих предположения могли быть доказаны, то нельзя было бы возразить ничего серьезного против аргументов в пользу пустоты.
11. Выше я бегло коснулся вопроса о злоупотреблении словами в философии. В качестве примера можно особенно указать на некоторые термины, чрезвычайно удачно изобретенные математиками, но неправильно понятые и извращенные другими и нередко весьма ложно употребляемые самими же математиками. Это бывает всегда, когда абстрактные понятия принимаются за реальные сущности и затем кладутся в основу для построения гипотез. Так, математическим линиям, поверхностям и точкам было приписано реальное существование, и отсюда делались многочисленные ошибочные выводы вроде того, например, что протяженность составлена из точек, что равносильно утверждению, будто длина, ширина и высота образованы из нечто, что само по себе не длинно, не широко и не высоко. Так, слово «бесконечность» повело к удивительной путанице, породившей тысячи недоразумений и ошибок. Число, как таковое, было объявлено бесконечным, как будто из того обстоятельства, что единицы могут быть прибавляемы друг к другу без конца, вытекает актуальное существование бесконечного числа! Сюда относятся
бесконечное время, бесконечное мышление человека, асимптотические линии и множество других беспредельных прогрессий, которые бесконечны лишь в отношении наших мыслительных операций, но не сами по себе. Ибо то, что действительно бесконечно, существует реально как бесконечное, но то, что лишь может быть принято за бесконечное, отнюдь не бесконечно в действительности.
12. Но из всех слов наиболее ошибочно применялось и породило поэтому наибольшие споры слово «пространство» (space). Последнее есть лишь отвлеченное понятие (как вы вскоре убедитесь) или отношение одной вещи к другим, находящимся от нее на некотором расстоянии безотносительно к тому, что лежит между ними, причем все они существуют одновременно. Место (place) есть, таким образом, либо относительное положение вещи среди окружающих ее тел, либо объем (room), который она заполняет своей собственной массой и из которого она вытесняет все остальные тела. Но все это только абстракции, ибо объем [тела] не есть что-нибудь отличное от самого тела. И точно так же расстояние есть мера протяжения между двумя какими-либо телами, рассматриваемая безотносительно к тем вещам, протяженность которых при этом измеряется. Но так как математики имеют обыкновение мыслить пространство без материи, как они же мыслят длительность без вещей, точки без количества и т. д., то и философы, не умея другим путем объяснить возникновение движения в материи, которую они считают бездеятельной, вообразили себе реальное пространство, отличное от материи, и объявили его протяженным, бестелесным, неподвижным, однородным, неделимыми бесконечным. Но весь этот вопрос зависит от того, считать ли материю активной и бесконечной. Прежде всего, если материя сама по своей сущности активна, то нет надобности прибегать к этому новому понятию для того, чтобы привести ее в движение. Во-вторых, если она бесконечна, она не может состоять из отдельных частей, движущихся независимо друг от друга по кривым и прямым линиям, каковы бы ни были те ее модификации, которые мы именуем самостоятельными отдельными телами. В-третьих, если самой материи движение так же присуще, как плотность или протяжение, она должна быть однородной и неделимой. И в-четвертых, если материя бесконечна, то вселенная не должна иметь собственного движения, так как вне нее нет закрепленных точек, мимо которых она могла бы последовательно проходить, и нет места, куда она могла бы двигаться.
13. Сообразуясь с порядком ваших замечаний, я постараюсь… вкратце доказать все эти пункты. Я вполне сознаю, что вступаю в противоречие с общепринятым представлением и что, в частности, в вопросе о пространстве я имею против себя мнение самого знаменитого человека, величие которого не умалится и в том случае, если это его мнение окажется ошибочным, ибо его несравнимые открытия все равно останутся непоколебленными. Что касается меня, то я не могу поверить в абсолютное пространство, существующее якобы отдельно от материи и вмещающее ее в себе, как не могу поверить и тому, что есть абсолютное время, оторванное от вещей, о длительности которых идет речь. А между тем принято думать, что Ньютон не только утверждает существование того и другого, но и ставит их на одну доску. «Время и пространство составляют как бы вместилища самих себя и всего существующего, — говорит он. — Во времени все располагается в смысле порядка последовательности, в пространстве — в смысле порядка положения. По самой своей сущности они суть места, приписывать же первичным местам движения нелепо. Вот эти-то места и суть места абсолютные, и только перемещения из этих мест составляют абсолютные движения» [92] .
Я убежден, что эти слова могут быть истолкованы в благоприятном для меня смысле, но я предпочитаю ограничиться простой цитатой. Во всяком случае, повторяю, книга Ньютона в целом, не затрагивая этого места, безукоризненна.
14. Что касается вашего замечания (в доказательство бездеятельности материи и наличия пустоты), что одно тело может быть тяжелее или легче другого, равного ему по объему, то вы, очевидно, предполагаете,
что легкость и тяжесть не просто отношения, не сопоставление определенных местоположений и внешних давлений, а реальные сущности или абсолютные внутренние качества. Но такой взгляд отвергается теперь решительно всеми и противоречит всему, что вы сами знаете из механики. Было бы нетрудно убедить даже ограниченного человека, что легкости и тяжести не могло бы существовать в гипотетическом хаосе, что эти качества целиком зависят от строения и порядка вселенной. Другими словами, они вытекают из фактического бытия мира, будучи необходимыми последствиями его наличного порядка, а не являются существенными атрибутами материи. В самом деле, одно и то же тело бывает то тяжелым, то легким в зависимости от своего положения среди других тел, и многие вещи, как это хорошо известно, бывают иногда лишены свойства легкости или тяжести. Думать, что всякая частица материи обладает этим свойством сама по себе только потому, что оно наблюдается в реальном мире, или выводить его из общих законов тяготения — это все равно что считать материю одинаково устроенной во всех точках или даже воображать, что колесики, пружины и цепочки механизма часов могут порознь производить все те движения, которые они производят вместе. А между тем, именно исходя из таких ложных предположений, философы измыслили басню о четырех стихиях, расположенных в определенном порядке соответственно различным степеням тяжести и легкости: ниже всего или в центре — земля, над ней — вода, еще выше — область воздуха и на самом верху — огонь. Самые различные лица и секты относились с суеверным благоговением к этому изначальному хаосу, понятие о котором столь же темно и чудовищно, как обозначаемое этим словом состояние, и целиком построено на предположениях не только произвольных, но и совершенно ложных и химерических. Столь же бессмысленно примитивное представление о числе и несмешиваемости четырех стихий, которое отвлекается от [существования] сложнейших в мире тел; таково же представление о легкости и тяжести двигающихся по разным направлениям частиц и о разделении зародышей всех вещей (как они выражаются), разделении, которое не могло бы осуществиться без различения той же самой легкости и тяжести, да и при наличии этого различения было бы невозможно без всемогущего строителя и творца. О последнем философы часто совсем забывают или же приписывают ему такие жалкие приемы и цели, которые изобличают лишь убожество их собственного понимания — единственного образца, по которому они его создавали. Словом, нет ничего более несостоятельного, чем предположение, что материя находилась когда-то в хаотическом состоянии, причем не указывается, как долго и по какой причине, и допускаются тысячи других подобных нелепостей, которые каждый легко себе представит на основании приведенных мною немногих примеров. Это может также служить показателем того, как мало следует придавать значения общему убеждению или, вернее, всеобщему заблуждению, притязающему на это звание.
15. Но не будем отвлекаться. Вы утверждаете, что большинство тел действительно находится в движении, но это отнюдь не доказывает, что они всегда находились в нем и что нет других тел, пребывающих в абсолютном покое. Я согласен, что второе действительно не вытекает с необходимостью из первого, хотя оно и верно само по себе. Но прежде чем перейти к вопросу о покое, будет полезно рассмотреть, как далеко простирается фактическое движение тел. Хотя мировая материя повсюду одна и та же, однако в соответствии с ее различными модификациями она мыслится разделенной на бесчисленное множество отдельных систем или вихрей; эти последние в свою очередь подразделяются на другие системы разной величины, зависящие друг от друга и от целого по положению своих центров, по своей структуре, форме и взаимной связи. Наше Солнце, например, является центром одной из более крупных систем, включающих в сферу своей деятельности гораздо меньшие системы, к которым относятся все движущиеся вокруг него планеты; а эти последние подразделены на еще меньшие системы, зависящие от них, каковы спутники Юпитера по отношению к нему или Луна по отношению к Земле. Земля в свою очередь разделена на атмосферу, сушу, воду и другие главные части, а эти части — на людей, птиц, животных, деревья, растения, рыб, червей, насекомых, камни, металлы и тысячи других предметов. И так как все они являются звеньями одной общей цепи, то их материя (выражаясь обычным языком) переходит из одного в другое и обратно, ибо земля, вода, воздух и огонь не только теснейшим образом связаны и перемешаны, но и взаимно переходят друг в друга в процессе непрестанных круговоротов (revolution): земля превращается в воду, вода — в воздух, воздух — в огонь, а затем обратно, и так без конца. Животные, которых мы уничтожаем, способствуют нашему сохранению до тех пор, пока мы сами не разрушимся и, превратившись в траву, воду, воздух или что-нибудь другое, не послужим для образования других животных, как они сами служат строительным материалом друг для друга или для других людей. Возникшие животные снова превращаются в камни, дерево, металлы, минералы и в новых животных или же входят составной частью во все эти предметы и многие другие, в животных и в растения, которые ежедневно пожирают друг друга, ибо каждое существо живет разрушением другого.
Все части вселенной находятся в этом непрестанном движении разрушения и созидания, созидания и разрушения. Доказано, что крупные системы так же имеют свои непрестанные движения, как и мельчайшие частицы: центральные массы вихрей вращаются вокруг собственной оси, а каждая частица вихря тяготеет к центру. Наши тела, как бы мы себя ни обольщали противным, ничем не отличаются от тел других живых существ; подобно последним они увеличиваются и уменьшаются посредством питания и выделения, роста и выдыхания и разных других процессов. Отдавая некоторые части нашего тела другим телам и принимая, с другой стороны, их части в свое тело, мы сегодня не совсем то же самое, что были вчера, и завтра будем другими, чем сегодня. Мы находимся в постоянном течении, как река, и с полным разложением нашего тела после смерти войдем составными частями в тысячу других предметов. Наши останки отчасти смешаются с прахом и влагой земли, отчасти испарятся в воздух, где рассеются и соединятся с бесчисленными вещами.
16. Частицы материи не связаны ни с какой определенной фигурой или формой, но постоянно теряют и меняют свои фигуры и формы; они находятся в непрестанном движении, стираются, изнашиваются, раздробляются. Другие частицы, поглощая их, приобретают их форму, как первые приобретают форму других, и так происходит без конца. Земля, воздух, огонь, вода, железо, дерево и мрамор, растения и животные разрежаются и уплотняются, плавятся и затвердевают, рассеиваются и сгущаются или еще каким-нибудь способом превращаются друг в друга. Весь облик земли в каждый момент являет нашим глазам эти изменения, ибо ничто не остается тождественным хотя бы в течение часа. И эти изменения, будучи лишь различными видами движений, служат тем самым неоспоримым свидетельством некоей всеобщей активности. Но изменения в частях не влекут за собой никакого изменения вселенной, ибо ясно, что постоянные перемены, переходы и превращения материи не могут вызвать ни увеличения, ни уменьшения ее общего количества, как ни одна буква не прибавляется к алфавиту и не убавляется от него из-за бесчисленных сочетаний и перестановок букв в великом множестве слов и языков. В самом деле, потеряв одну какую-нибудь форму, вещь тотчас же облекается в другую, она как бы исчезает со сцены в одном костюме, с тем чтобы тотчас же появиться на ней в другом. И это обусловливает вечную юность и силу мира, который не знает дряхлости и упадка, как то безрассудно воображали некоторые вопреки не только разуму, но и опыту; ведь мир во всех своих частях и видах пребывает во все времена в одном и том же состоянии.
Великие системы вселенной подразделены на постепенно уменьшающиеся системы материи, и индивидуумы, принадлежащие к этим последним, гибнут, хотя, правда, и не уничтожаются полностью, сохраняясь лишь определенное время в своей особой форме, более или менее долго, смотря по силе или слабости своей общей структуры или строения. Мы говорим в этой связи о естественной продолжительности жизни данной вещи; когда же ее строение разрушается до срока более сильными внешними воздействиями, мы обыкновенно называем это насилием или несчастным случаем, как, например, когда молодой человек преждевременно погибает от руки убийцы. Но, несмотря на гибель отдельных индивидуумов, род продолжает существовать благодаря воспроизведению себе подобных, а смерть наших тел ведет лишь к тому, что материя облекается в новые формы. Печати меняются, но воск остается тем же. В самом деле, смерть вполне тождественна с рождением, ибо как умереть значит только перестать быть тем, чем был прежде, так родиться значит стать чем-то, чем не был до того.
Прежде чем покончить с этим предметом, я позволю себе, милостивый государь, обратить ваше внимание на следующее. Принимая во внимание бесчисленную смену поколений, живших на земле и вернувшихся после смерти в ее недра, где они превратились в прах и смешались с остальными ее частями, и учитывая, кроме того, непрестанное выделение материи из тел людей при их жизни, а также ее обратный приток [в организм] путем питания, вдыхания воздуха и другими способами, принимая все это во внимание, приходишь к выводу, что на всей земной поверхности нет ни одной частицы материи, которая не была бы в свое время частью человека. И это справедливо по отношению не только к людям, но в равной мере и ко всем видам животных и растений и вообще ко всякой вещи, ибо все они превращались друг в друга в бесконечном и непрерывном круговороте, так что с полной достоверностью можно утверждать, что всякая материальная вещь есть совокупность всех вещей и что совокупность всех вещей есть нечто единое.
17. До сих пор вы согласны со мною: постоянное движение вещей доказывается чувственными явлениями. Вы нисколько не отрицаете, что частицы воздуха, воды, огня, эфира, туманов, испарений находятся в постоянном движении. Вы признаете движение мельчайших невидимых телец, истекающих из всех крупных тел, которые своей величиной, фигурой, числом и движением действуют на наши чувства и производят в нас различные ощущения и идеи цветов, вкусов, запахов, тепла, холода и т. д. Но вы апеллируете к тем же чувствам в доказательство того, что как одни тела находятся в абсолютном движении, так другие — в абсолютном покое; вы указываете на скалы, железо, золото, свинец, бревна и другие подобные вещи, которые не меняют своего положения без действия какой-либо внешней силы. На это я возражаю, что ваш разум, а по ваши чувства истинный судья в этом доле. Впрочем, я думаю, что ваши чувства никогда не обманут вас, если вы только призовете к ним на помощь ваш разум; при этом условии я не побоюсь никаких ссылок на них, как не страшат меня и приведенные вами примеры.
Дело в том, что необходимо проводить различие между внутренней энергией, самодвижением или существенной активностью (essential action) всякой материи, без которой она не могла бы подвергаться никаким отдельным изменениям и разделениям, и теми пространственными движениями или перемещениями, которые представляют собой лишь различные модификации существенной активности. Отдельные движения определяются другими, более сильными движениями других тел, в зависимости от которых они бывают прямолинейными или круговыми, быстрыми или медленными, непрерывными или прерывными. Никакая часть материи не лишена своей собственной внутренней энергии, хотя всякая часть определяется соседними частями в большей или меньшей степени, смотря по силе своего сопротивления, а эти соседние части в свою очередь каким-нибудь другим способом подвергаются воздействию ближайших к ним частиц. И таким образом всякая вещь претерпевает бесконечные изменения, т. е. находится, как я утверждаю, в непрестанном движении. Но поскольку признано, что все возможные пространственные движения суть акциденции, которые усиливаются, изменяются, убывают и исчезают без малейшего ущерба для того субъекта, который они видоизменяют или в котором они присутствуют, то, стало быть, этот субъект не может быть только воображаемым, чисто отвлеченным понятием, а должен быть чем-то реальным и положительным. Протяжение не может быть этим субъектом, потому что идея протяжения не заключает в себе необходимо разнообразия, изменения и движения; и поэтому, как я только что сказал, этим субъектом должна быть активность, ибо все эти движения суть только различные модификации активности, как все отдельные тела или величины суть только различные модификации протяжения. О плотности (solidity) или непроницаемости (impenetrability) я скажу в своем месте и покажу, что эти три существенных атрибута, или свойства, неотделимы и действуют совместно.
18. Но вернемся к вашей ссылке на наши чувства. Разве вы не думали бы вместе с простонародьем, что звезды не больше обыкновенных свечек и что Солнце и Луна имеют в диаметре одни-два фута, если бы разум не вычислил расстояние между вашими глазами н этими телами и не измерил бы их реального объема на основании их кажущихся образов, а также на основании других соображений, которые я не буду повторять человеку, столь хорошо их знающему? И разве не так же обстоит дело с различением неподвижных звезд и планет и с уразумением истинного движения последних, столь отличного от того, что показывают чувства? Не буду ни опускаться до примера прямой палки, которая кажется изогнутой при погружении в воду, ни воспарять в область рассуждений о том, что тепло, холод, вкус и запахи не существуют в самих вещах, которым мы их приписываем.
Обратимся снова к предмету, который нас сейчас занимает. Разве само пространственное движение не бывает иногда столь медленным, что оно уже не воспринимается нашими чувствами, становится неразличимым для нас, хотя тело все время продолжает двигаться, в чем мы убеждаемся по несомненным результатам движения (вспомним движение часовой стрелки)? Это же самое относится к слишком быстрым движениям, при которых мы не различаем смены положений (например, полет пули). Если судить о теле человека или какого-нибудь животного по его внешнему виду, то может показаться, что оно в такой же мере лишено внутреннего пространственного движения (не говоря пока о неотделимой от последнего активности), как свинец, золото, камень, и то же самое пришлось бы сказать о деревьях и растениях. А между тем, не будь каждая частица дерева в движении, оно не могло бы ни увеличиваться в период своего роста, ни уменьшаться в пору своего одряхления. Ваши познания в анатомии, равно как и повседневный опыт, не позволят вам усомниться, что все частицы животных и растений находятся в непрестанном движении, обусловливая процессы роста и отмирания испарения, разложения, разрушения, ожирения и похудания, повышения и понижения температуры, хотя бы сам человек сидел на месте, само животное спало или само дерево стояло неподвижно. Проникновение крови и соков решительно во все части тела в наши дни уже не тайна для естествознания. И железо, камень, золото или свинец не в меньшей степени обладают этим внутренним движением, чем так называемые жидкие тела; в противном случае они не могли бы подвергаться тем изменениям, которые производятся в них воздухом, огнем, водой или чем бы то ни было. Но хотя их переход в новые формы, их постепенное изнашивание и конечное разрушение с несомненностью доказывают, что их части находятся в постоянном движении, однако они не так легко и быстро изменяют под влиянием окружающих движений свою форму или положение в заметной для наших чувств степени, и поэтому-то люди воображают, что они вовсе не обладают движением.
19. А между тем само пребывание таких тел в одном и том же месте есть реальная активность: оно означает, что напряжение и сопротивление какого-то тела соответственно равны в течение данного времени воздействию внешних тел, действующих на него и не позволяющих ему перейти известные границы. Это легко понять из того, что я выше так подробно и ясно говорил о бесчисленных последовательных состояниях движения, одним из которых является и данное, названное людьми покоем в отличие от видимых для нас пространственных движений. Тело, которое падает вследствие тяжести или сильного импульса со стороны других тел (причем его собственный импульс преодолевает
сопротивление среды), продолжает действовать» и тогда, когда более сильное сопротивление земли не дает ему двигаться дальше, а равное по силе давление тел, находящихся над ним, не позволяет ему подняться вверх. Так и корабль не бездействует совершенно, когда ветер дует с такой же силой вверх по реке, с какой вода уносится течением вниз, ибо стоит только одной из этих сил перевесить другую — и корабль приходит в движение. Во время этой остановки корабль был лишен только одного вида движения, а не всякого усилия и активности вообще. Подобным же образом не лишены их железо, свинец, золото, части которых благодаря своему собственному внутреннему движению и движениям окружающих тел все время возрастают и умножаются или же, наоборот, изнашиваются, распадаются, уменьшаются, меняются и гибнут незаметным для нас образом; и лишь появление ржавчины на их поверхности, увеличение или уменьшение их количества, изменение их формы или какой-нибудь другой наглядный результат дают нам возможность обнаружить это воочию. Так как, следовательно, покой есть только известное ограничение движения тел, будучи реальным действием (action) взаимного сопротивления двух равных движений, то ясно, что не существует абсолютной бездеятельности тел, а есть только относительный покой по сравнению с другими телами, изменяющимися на наших глазах.
20. Но большинство людей, принимая пространственные движения (как и все прочие отношения) за нечто реально сущее, вообразили, что покой есть отсутствие движения, что движение есть активное, а покой — пассивное состояние. А между тем движение в такой же мере пассивно в отношении тела, давшего ему толчок, в какой и активно в отношении того тела, на которое оно влияет в свою очередь. Употребление этих и подобных слов в абсолютном значении вместо относительного породило большинство заблуждений и споров в этом вопросе.
Впрочем, наиболее выдающиеся философы и математики, хотя и объявляют движение несущественным, а покой существенным свойством материи, признавали все-таки, что каждая частица [вещества] находится в постоянном движении; к этому признанию их вынуждала непререкаемая очевидность разума и опыта. Они допускают, что и в телах, находящихся под землей, совершаются те же непрестанные изменения и движения, что и в телах, находящихся на земле, и это подтверждается не только природой различных почвенных слоев в шахтах и каменоломнях, процессом образования металлов и минералов, но также свойствами всех других тел и ископаемых, скрытых в земле. Они признают, что все явления природы должны быть объяснены при помощи движения и всеобщего взаимодействия вещей, в согласии с принципами механики. Именно так должны быть объяснены все разнообразия в природе, элементарные, чувственно воспринимаемые качества и все формы, фигуры, сочетания и прочие модификации материи. Таким образом, философы, наиболее правильно и стройно мыслящие о движении, рассматривают точки, между которыми движется тело, не как находящиеся в абсолютном покое, а лишь как покоящиеся относительно этого движущегося тела. И хотя Ньютон считается защитником протяженного, бестелесного пространства, он все-таки заявляет: «Может оказаться, что в действительности не существует покоящегося тела» [93] и что, может быть, во всей природе нет никакого неподвижного центра. В одном месте он выражается следующим образом. «Сопротивление приписывается обыкновенно телам покоящимся, напор — телам движущимся. Но движение и покой при обычном их рассмотрении различаются лишь в отношении одного к другому, ибо не всегда находится в покое то, что таковым простому взгляду представляется» [94] . Таковы слова этого заслуженно прославленного автора, глубже всех своих современников проникшего в подлинную сущность материи; и вся физика должна была бы по справедливости именоваться так, как он озаглавил первую книгу своих «Начал», именно учением о движении тел.
21. …После всего сказанного я могу, думается мне, заключить, что активность есть существенное свойство материи, ибо она является реальным субъектом всех тех модификаций, которые называются пространственными движениями, изменениями, различиями или разнообразиями, а главное, потому, что абсолютный покой, на котором строилось понятие о бездеятельности или безжизненности материи, совершенно разрушен и изобличен как пустой вымысел. Эта распространенная точка зрения о существовании абсолютного покоя была порождена видимыми свойствами тяжелых, твердых и массивных тел. Видя, что они сохраняют свое устойчивое состояние (которое противопоставлялось движению) и изменяют его только под влиянием еще более устойчивых тел, действие которых доступно для органов чувств, люди решили, что, во-первых, существует абсолютный покой и что, во-вторых, все тела пребывали бы в состоянии покоя до тех пор, пока не выступил какой-нибудь внешний двигатель; а так как все тела материальны, то этого двигателя представили себе нематериальным, и то, что казалось естественным для отдельных частей, перенесли затем на целое. Философы по крайней мере сделали такие выводы из понятия покоя, усвоенного ими из книг и на основании свидетельства чувств…И поскольку в приведенных вами примерах вовсе нет налицо абсолютного покоя, поскольку, наоборот, всякая вообще частица материи находится в абсолютном движении, то вам не следует становиться на сторону тех философов, которые были наиболее суеверны и наименее
проницательны; вы не должны исходить в ваших рассуждениях из распространенного заблуждения. Зная, что доказано постоянное движение всякой частицы материи, вы должны заключить, что движение есть существенное свойство всей материи в целом. И это следует сделать на том же основании, на каком вы считаете таким свойством протяжение, т. е. вследствие протяженности всякой частицы. Для всякого, кто хочет мыслить без предубеждения, опыт устанавливает полную аналогичность этих двух выводов, и разум с очевидностью доказывает ее.
22. Я умышленно ничего не говорил об относительных движениях тел, которые считаются покоящимися, и теперь я только намекну о них, чтобы показать вам, что движения эти не перестают в то же время быть абсолютными. Все, что находится на нашей Земле (и это относится также ко всем остальным планетам), участвует в ее постоянном движении, ибо движение целого есть лишь совокупность движений частей. Это ясно не только из рассмотрения самого предмета, но также и из того, что нужна одинаковая сила как для сообщения нового состояния любому телу, так и для прекращения состояния, уже приобретенного им, ибо одна из них не может быть меньше другой. Хотя все части движущегося шара находятся в покое относительно друг друга и относительно своих мест в шаре, однако никто не скажет, что все они как части шара не находятся в движении по отношению к посторонним вещам. Так, пассажир участвует в движении плывущего корабля (не говоря уже о движениях внутри его собственного организма), хотя он и представляется покоящимся относительно того места, на котором он сидит, и остальных частей корабля, которые, невзирая на движение целого, сохраняют по отношению к нему одни и те же расстояния и положения. Я обмолвился также лишь одним словом (в пятнадцатом параграфе) о центростремительной силе, благодаря которой все находящиеся на Земле тела увлекаются к ее центру (как все остальные тела к центрам своих движений), и я даже не упомянул о центробежной силе, благодаря которой тела стремятся удалиться от
центра по прямой линии, если им в том не мешает какая-либо более сильная причина. Так, камень, вращаемый пращой, удерживается на своей орбите веревкой, которая, будучи натянута движением камня, притягивается к нему вследствие его стремления улететь по прямой линии в каждой точке описываемого им круга; в то же самое время она в равной мере притягивается к руке человека, держащего пращу. Таким образом, центр настолько же приближается к камню, насколько камень к центру, что, однако, бывает не всегда по разным причинам. Действие этих сил обнаруживается тем заметнее, чем ближе они к состоянию равенства или, наоборот, чем значительнее перевес одной из них. То обстоятельство, что центростремительная сила частей Земли (включая атмосферу) намного превышает их центробежную силу, есть главная причина, в силу которой Земля ничего не теряет из своей материи, постоянно сохраняя одну и ту же массу или одни и те же размеры. В самом деле, центростремительная сила тяготения, удерживающая различные тела на их орбитах, значительно превосходит центробежную силу движения, вследствие которой они стремятся улететь по касательной. Каковы бы ни были причины указанных сил, они неопровержимо доказывают мою мысль о постоянном движении всех вещей.
Однако я не буду больше писать о природе этих сил, чтобы незаметно для себя не вступить с вами в спор о природе тяготения, о том, всегда ли вес тел соответствует количеству их материн, другими словами, больше ли заключается материи в кубическом футе свинца, согласно его большему весу, чем в кубическом футе пробки (как это вы, я знаю, утверждаете вслед за многими отнюдь не плохими философами), или же в одинаковых объемах ртути, золота, серебра, железа, свинца, земли, воды, пробки или воздуха содержится одинаковое количество материи, несмотря на все различие их удельного веса. В последнем случае это различие объяснялось бы отчасти внешними давлениями, а отчасти тем внутренним строением, которое сообщает их общей материи все эти разнообразные формы, различающиеся, между прочим, и силой
тяжести, как они различаются фигурой, цветом, вкусом, запахом и всеми остальными свойствами, порождаемыми их особой структурой, действием остальных тел и, наконец, нашими органами чувств и нашим воображением. Я сам держусь этого последнего взгляда, но не буду сейчас говорить о своих соображениях подробно. Замечу только, что если бы тяготение было существенным атрибутом, а не особым модусом материи, то одни и те же вещи имели бы одинаковый вес везде и при всяких условиях, как они повсюду имеют одинаковую плотность и протяженность, и не падали бы с различными скоростями при различных расстояниях от центра. Я думаю поэтому, что тяготение не требует никакой пустоты (как я уже говорил об этом в четырнадцатом параграфе) и есть лишь одно из многих проявлений активности материи. Особенностей этого проявления мы сейчас рассматривать не будем; во всяком случае факт его существования не отрицается никем, и количества движения, порождаемые тяготением, т. е. этим особым взаимодействием отдельных тел, должны быть вычисляемы на основании наблюдений, каковы бы ни были их физические причины. Я не буду также говорить о притяжении планет, об их тяготении и других видах взаимодействия между ними. Во всяком случае влияние Солнца, сила Луны, вызывающая приливы, и разные другие обстоятельства доказывают, что планеты весьма заметно действуют друг на друга в соответствии со своей величиной, формой, расстояниями и положением.
23. Что движение привнесено в материю извне, что материя состоит из отдельных и независимых частей, что существует пустота, или бестелесное пространство, — это не единственные ошибочные взгляды, порожденные понятием абсолютного покоя. В самом деле, те из философов, которые были наименее суеверны и наиболее пристально всматривались в природу вещей, учили, что одушевлена вся материя — каждая частица воздуха, воды, дерева, железа, камня, так же как человек или животное и как все бытие в целом. К этому ошибочному представлению они пришли вполне естественно, ибо, переняв от других учение о существенной бездеятельности материи (от этого предрассудка они не постарались освободиться) и в то же время зная из опыта, что все частицы материи находятся в движении, а также считая жизнь чем-то отличным от организованного тела, они сделали тот вывод, что причина движения этого рода есть некая сущность, внутренне связанная с любой материей и неотделимая от нее. Но эта мнимая всеобщая одушевленность совершенно не нужна, ибо материя обладает движением сама по себе и реального покоя не существует.
Философы, стоящие на точке зрения одушевленности (материи), делились на разные школы: немало требуется уловок, чтобы придать заблуждению хоть некоторый вид истины! Одни, как стоики, считали эту всеобщую жизнь душой мира, сопряженной с материей и насквозь проникающей ее всю и каждую ее часть, причем представляли ее себе телесной, хотя и бесконечно более тонкой, чем все остальные тела. Наоборот, мировая душа платоников была нематериальна и чисто духовна. Другие, как Стратой из Лампсака[95] и современные гилозоисты[96] , учат, что частицы материи наделены жизнью и, до некоторой степени мыслью, т. е. способностью непосредственного восприятия, но без рефлексии. Гераклит в древности и Спиноза в новое время присоединили к этим свойствам ум, или рефлексию, не подумав, однако, об устранении тех трудностей, которые вытекают явным образом из столь сомнительной гипотезы. Они не показали даже, как могут (при допущении всеобщей сознательности) все эти мыслящие частицы прийти к взаимному соглашению при образовании какого-нибудь определенного тела или системы, как они, никогда не расходясь во взглядах на то, где им быть — в том или в другом месте, в одиночестве или в многочисленном обществе — вступают в договоренность относительно возможных сочетаний или разъединений. Они не объяснили, каким образом человек, хотя все частицы его (тела) обладают сами по себе чувствами и умом, находит в себе только одно сознание, осуществляющее свои функции только в одном месте тела. Не менее фантастично представление других философов о «пластической» жизни, которая (согласно всесторонне образованному Кедворту[97] , возродившему этот взгляд в наши дни) не материальна, а есть низшая форма духа, бесчувственная и немыслящая, но наделенная жизненными процессами и энергией. Различие между этими последними философами и гилозоистами сводится, очевидно, к одним лишь словам, хотя сторонники пластической концепции настаивают на существенном расхождении во взглядах с гилозоистами. Я думаю, что они это делают для того, чтобы отклонить от себя упреки за нелепые, вызывающие неприязнь выводы, неизбежные для гилозоизма. Подобным же образом высказываются друг о друге янсенисты[98] и кальвинисты[99] в вопросе о предопределении, на которое они, несмотря на более тонкий подход у янсенистов, конечно, смотрят совершенно одинаково.
Ясно, что все эти гипотезы суть не что иное, как попытки объяснить фактическое движение бездеятельной материи, не обращаясь ежеминутно к вмешательству бога, не заставляя его действовать везде и всюду и притом в силу безусловной и неустранимой необходимости. Но довольно о философах, которые наделяли материю чисто внешними, чуждыми для нее источниками движения. Что же касается тех, которые также считали материю бездеятельной по своей природе, но либо не указали никакой причины, приводящей ее в движение, как Анаксимандр, Анаксимен и некоторые другие древние мыслители, либо не объяснили, чем вызывается ее движение и мышление, как Спиноза среди новых, то они, по моему мнению, лишены философского значения и не заслуживают поэтому дальнейшего рассмотрения. Они всегда доставляли повод к торжеству стоиков, спиритуалистов и пластиков или им подобных, как бы их ни называть и ни подразделять иначе.
24. Но наиболее распространенное заблуждение, порожденное предполагаемой бездеятельностью материи, заключается в понятии бесконечного, протяженного и в то же время бестелесного пространства. Так как на этом понятии основывались целые системы и его поддерживали своим авторитетом люди с громкими именами и большими заслугами, то я познакомлю вас также с историей и этого взгляда. Впрочем, я имел бы полное право и не делать этого, после того как выше мною было доказано, что материя активна по своему существу и что ее общее движение (general motion) есть непосредственный субъект всех частных двигательных состояний, подобно тому как протяжение есть непосредственный субъект различных форм и количеств. Понятие [пустого] пространства было создано главным образом для того, чтобы объяснить возможность движения пассивной материи (в качестве места, где оно могло бы происходить); но если материя не бездеятельна и не нуждается для своего движения в постоянном влиянии внешних сил, то пространство может быть выброшено из философии как ненужная и произвольная фикция. Всеми признается, что протяжение бесконечно, ибо оно не может быть ограничено чем-то непротяженным; доказательства этого положения столь общеизвестны, что я не стану докучать вам их повторением. Не менее бесконечна и материя, поскольку она мыслится как протяженная, ибо невозможно вообразить себе ее границы, к которым нельзя было бы без конца прибавлять все новую протяженность. И поэтому, если не считать материю бесконечной, конечность ее размеров должна была быть обусловлена какой-нибудь другой причиной помимо ее протяжения. Те, кто признавал конечность материи из философских оснований, представляли ее себе бездеятельной и разделенной на независимые и отдельные части с пустыми промежутками между ними; эти части считались тяжелыми или легкими сами по себе, и им приписывались различные формы, а также различные степени движения, поскольку внешняя причина насильственно выводила их из естественного состояния покоя. Все это с необходимостью вело к выводу о конечном протяжении, причем, однако, те же мыслители принимали и другое протяжение — бесконечное. А в таком случае им поневоле пришлось объявить эти два протяжения существенно различными по своим свойствам: одно (бесконечное протяжение) было объявлено неподвижным, непроницаемым, неделимым, неизменным, однородным, бестелесным и всеобъемлющим, а другое (конечное протяжение) — подвижным, проницаемым, делимым, изменчивым, разнородным, телесным и объемлемым. Одно означало бесконечное пространство, другое — отдельные тела. Однако все это различение уже предполагает данным то, что составляет предмет спора, и пользуется двусмысленным значением таких слов, как «место», «целое», «части», «частицы», «делимость» и т. д.
Провозгласив без всяких доказательств, что материя конечна и делима, что она приводится в движение откуда-то извне и имеет в своем распоряжении пустое пространство, где она может действовать, эти философы попали в сложное положение, установив протяжение внутри другого, как будто субъект может находиться внутри своих модусов. Но так как все эти предположения (как я часто повторял) суть только выводы из основного предположения о бездеятельности материи и так как противоположное этому положение о движении как неотъемлемом свойстве материи уже доказано мною, то нет никаких оснований не считать бесконечной и самое материю. А так как не-сущее не имеет никаких свойств, то и признанное всеми бесконечное протяжение следует приписывать этому бесконечному субъекту, бесконечно разнообразному в движении, протяжении и других своих неотделимых атрибутах.
25. На этом я мог бы кончить. Но чтобы выяснить для вас этот вопрос окончательно, я постараюсь еще показать, как все то, что обыкновенно приписывается пространству и телу в качестве их существенных отличительных признаков, целиком и безусловно принадлежит бесконечной материи. Я принимаю при этом, что указываемые свойства имеют реальное существование и, несмотря на свою видимую противоположность, суть состояния одного и того же субъекта, лишь рассматриваемого с различных сторон. Когда мы мыслим тела как конечные, подвижные, делимые, покоящиеся, тяжелые или легкие, как имеющие различные формы и находящиеся в разных положениях, мы отвлекаем модификации от субъекта, или, если угодно, части от целого, и ставим в нашем воображении границы для определенных частей материи, отделяющие и отличающие их от всего остального (отсюда и возникло первоначально понятие пустого пространства). Но когда мы рассматриваем бесконечное пространство как непроницаемое, неподвижное, неделимое, как вместилище всех тел, в коем они движутся и содержатся, между тем как само оно свободно от всяких изменений и от всякой формы, тогда, наоборот, мы отвлекаем бесконечный субъект от его конечных модификаций, или целое от частей. Применим теперь этот взгляд к отдельным случаям. Так как ничто не может быть ни прибавлено к бесконечности, ни убавлено от нее, то вселенная не может быть ни увеличена, ни уменьшена, ибо нет места, куда можно было бы удалить какие-нибудь ее части или откуда можно было бы взять новые. Следовательно, вселенная неподвижна и неделима, а также лишена всякой формы, ибо не имеет границ, и неизмерима, ибо никакое конечное количество, сколько бы раз мы его пи повторяли, не может измерить ее протяжение.
Поэтому, когда мы говорим, что пространство всеобъемлюще, мы имеем в виду бесконечную материю, мы мысленно отличаем целое от частей, которые в действительности неотделимы от целого. Когда мы говорим, что пространство пронизывает все вещи, мы отвлекаем протяжение материи от других ее свойств. И так же мы поступаем, когда называем его бестелесным: мы рассматриваем его тогда подобно математикам в виде точек, линий и поверхностей. Когда мы говорим, что пространство едино, мы имеем в виду его бесконечность и неделимость, ибо есть только одна вселенная, хотя и может существовать бесчисленное множество миров. Когда мы говорим, что пространство есть вместилище всех вещей, мы хотим сказать, что оно есть субъект своих собственных модификаций, будь то движение, форма или что-нибудь другое. Когда мы утверждаем, что оно однородно, мы имеем в виду, что материя всегда одна и та же, как бы ни были разнообразны ее модификации. И наконец, когда мы говорим, что конечные тела не могут существовать без бесконечного пространства, мы высказываем только, что они не могут существовать, если их нет, ибо их собственная плотность и их отношение к другим вещам и есть их место в пространстве, отвлекаемое нами от вселенной, в которую они входят частями и в безграничном движении, плотности и протяжении которой они принимают ограниченное участие. Ибо бесконечная материя и есть реальное пространство и вместилище, а также реальный субъект своих собственных частей и модификаций.
26. Для вас теперь становится понятным, как образовалось это понятие абсолютного пространства. Оно построено отчасти на произвольных предположениях вроде того, что материя конечна, бездеятельна и делима, отчасти же на том, что мысленно выделяют протяжение, это наиболее очевидное свойство материи, не считаясь с другими ос свойствами или с их абсолютной связью в одном и том же субъекте. Конечно, каждое из этих свойств может быть мысленно отвлекаемо от остальных, и математики пользуются этим приемом весьма плодотворно; но нельзя принимать эти абстракции за реальность и приписывать им существование вне того субъекта, от которого они отвлечены, или относить их к какому-нибудь другому, неопределенному и неведомому субъекту. Мы часто отвлекаем материю от движения и движение от материи и поступаем так же с плотностью и материей, с движением и протяжением, с протяжением и плотностью, с плотностью и движением. Каждое из этих свойств может браться и берется само по себе, без всякого отношения к остальным, тогда как в действительности движение материи зависит от ее плотности и протяжения и точно так же все остальные ее свойства неотделимы друг от друга. Но защитники [понятия абсолютного] пространства, абстрагировав протяжение от материи, стали различать затем протяжение материн вообще и частное протяжение, или протяжение того или другого тела, как будто последнее есть какое-то дополнение к первому; однако они не могли указать для этого общего протяжения никакого субъекта, не зная ничего о том, представляет ли он собой какую-то субстанцию, является ли духом, или телом, или каким-то новым видом небытия, наделенным свойствами сущего. А некоторые не остановились перед тем, чтобы даже провозгласить его [субъект] самим верховным существом или по крайней мере несовершенным образом бога, как это можно видеть из книги талантливого Ральфсона о реальном пространстве (его я имел в виду в двух предыдущих параграфах; впрочем, как это видно из его же ссылок, он не был ни первым изобретателем этого ошибочного взгляда, ни его единственным представителем в наши дни). Я с удовлетворением отмечаю, что большинство этих господ твердо верили в существование божества, и я хочу надеяться, что это можно сказать о каждом из них. Но мне думается, что в своем неосмотрительном усердии они свели бога к чистому небытию, превратив природу, или вселенную (чего они отнюдь не хотели), в единственно существующего бога. Впрочем, чистота их намерений должна снять с них в глазах всех благожелательных людей обвинение в атеизме со всеми вытекающими отсюда последствиями. Однако их промах был замечен самими атеистами и доставил им большое удовольствие. Вот, например, четыре строчки из одного стихотворения, автор которого, осмеяв сначала некоторые другие представления о божестве, издевается затем с гораздо бо;льшим правом над бесконечным, бестелесным пространством:
Тебя с пространством правильно, ей-ей,
Отождествляют те, кто помудрей:
Пространство пусто, — стало быть, и ты
Полнейшее подобье пустоты.
Впрочем, фантастическое представление об одном протяжении, проникающем в другое, дало повод для смеха и многим другим лицам, как нельзя более далеким от атеизма и неверия. Иные из них были бы весьма не прочь узнать, где пребывает разум и мудрость протяженного пространства: в целом или в какой-либо из его частей? Я говорю о частях в условном
смысле, ибо бесконечное не может иметь их. Но если бы мне ответили вместе с одним из собеседников Цицерона, что целое должно обладать умом, потому что им обладают некоторые его части, то, не говоря уже о том, что ум этих частей не связан непременно с протяжением, мы можем еще возразить вместе с другим собеседником Цицерона, что в силу того же рассуждения целое должно бы было быть царедворцем, музыкантом, учителем танцев, философом, потому что таковыми являются многие его части. Но конечно, все это пустые софизмы, основанные на смешении изменчивых (variable) модусов с существенными свойствами и на выведении действительных следствии из мнимых, не относящихся к делу и не соответствующих причин.
27. Теперь, когда выяснено понятие о движении как существенном свойстве материи, вы поймете, что аргументы или, вернее, сравнения и аналогии защитников абсолютного пространства доказывают только одно — их уверенность в своей правоте, т. е. вы поймете, что они всегда уже предполагают то, что еще требуется доказать. Предположим вместе с ними, что вся мировая материя разделена богом на две равные сферы. Если последние находятся на некотором расстоянии друг от друга, то между ними есть измеримое пустое пространство; если же они касаются друг друга в одной точке (как это обязательно бывает у совершенных сфер), то бестелесное пустое пространство должно быть между остальными точками их поверхностей. Но разве все это не означает, что уже предположена конечность материи, предположено то самое пространство, существование которого они хотят доказать, и предположено, насколько я вижу, на основании одного лишь факта тяготения? Я могу вместе с Локком мыслить движение одного какого-нибудь тела помимо всякого другого, немедленно заступающего его место, но при этом я мысленно изолирую это единственное тело, отвлекаясь от тел, которые на самом деле следуют за ним. Я могу вместе с тем же философом представить себе, что два тела приближаются друг к другу, ничего не вытесняя на своем пути, но при этом я отвлекаюсь от всего того, что они фактически вытесняют при своем движении. Ибо, как он сам вполне правильно замечает, из того, что мы можем мыслить вещь в каком-то состоянии, еще вовсе не следует, что она действительно так и существует. Иначе пришлось бы утверждать существование гидр, кентавров, химер и других чудовищ, никогда в действительности не существовавших. Но я согласен с Локком, что из приведенных примеров становится вполне понятным, что именно имеют в виду защитники пустого пространства, и со стороны картезианцев[100] было нелепо отрицать это и тем более нелепо оспаривать то, о чем они, по их собственным словам, не имеют никакого представления.
Все, что может быть сказано об этом предмете, сказано Локком в его «Опыте о человеческом разуме», особенно в тринадцатой главе второй книги, где он, между прочим, говорит следующее: «Если не предполагать мир тел бесконечным, чего, я думаю, никто не станет утверждать, я бы спросил: если бы бог поместил человека на краю мира телесных вещей, то не мог ли бы человек протянуть свою руку за пределы своего тела?» [101] Локк не мог не знать, что до него очень многие утверждали бесконечность материи, и я не единственный утверждаю ее среди своих современников. И хотя я могу, конечно, вообразить себе мнимые границы материи, я не в состоянии, однако, найти ни одного веского доказательства в пользу того, что протяжение (которое и Локк признает бесконечным) существует где-нибудь помимо материи, не нахожу никаких аргументов в пользу этого взгляда, кроме предположений, уже опровергнутых мною. Не стоит поэтому и говорить о непреодолимых затруднениях, возникающих в случае признания этих мнимых границ [материи], затруднениях такого порядка: каков состав и какова прочность подобной материи, может ли что-нибудь от нее отломиться, что происходит с этими обломками и т. д. Я присоединяюсь, далее, к соображениям Локка о частицах, получающихся в результате деления; но я отрицаю, что непрерывность бесконечной материи может быть нарушена отдельными поверхностями с пустыми промежутками между ними. Ведь мы только мысленно отвлекаем (как я говорил об этом в шестом и седьмом параграфах) то, что называем частями, рассматривая отдельно такой участок протяжения, какой нам в данный момент нужен; мы не отделяем его от остального протяжения в действительности, а делаем это лишь мысленно на основании модификации цвета, формы, движения и т. д., подобно тому как мы можем рассматривать теплоту солнца отдельно от его света.
Далее Локк говорит: «Те, кто признает невозможным существование пространства без материи, должны не только считать материальный мир бесконечным, но и отрицать у бога способность уничтожить какую бы то ни было частицу материи» [102] . Что они должны считать материю бесконечной, это верно, но заключительное замечание об уничтожении материи совершенно неправильно. Не говоря уже о том, что ни в одном из своих откровений бог не изъявил желания уничтожить какую-либо часть материи, нельзя доказывать реальность пустого пространства ссылкой на то, что бог властей уничтожить материю, как нельзя утверждать, что мир погибнет через три дня, на том лишь основании, что бог может разрушить его в этот короткий срок. Я не понимаю, почему защитники бесконечности материи должны были бы (как утверждает Локк в том же месте) менее решительно высказывать свое мнение, чем защитники бесконечного пространства или какой-либо другой бесконечности, ибо это слово прилагается не к одному или двум, а ко многим предметам. И если Декарт не решился прямо утверждать, что материя бесконечна (infinite) и ограничился утверждением, что она неопределенна (indefinite), то это потому, что, с одной стороны, он был уверен, что протяжение бесконечно, а с другой стороны, считая материю по природе своей бездеятельной и реально делимой, не мог убедительно доказать ее бесконечность (хотя иногда совершенно определенно признавал ее, как вы, его усердный читатель, прекрасно знаете сами).
Что касается богословских возражений против бесконечности материи, то они мало чего стоят и доказывают только, что глубокомыслие иных людей обратно пропорционально их религиозному рвению; и я не думаю, чтобы умеренные и просвещенные богословы наших дней захотели воскресить разоблаченные софизмы своих невежественных предшественников. Впрочем, я хотел бы особенно подчеркнуть, что, несмотря на мое разногласие с Локком в вопросе о пространстве, я считаю его «Опыт о человеческом разуме» наиболее полезной книгой в философской литературе всех народов как со стороны сообщаемых ею общих знаний, так и в том смысле, что она приучает доказательно, понятно и точно рассуждать обо всех предметах. И я вовсе не хотел выступать здесь противником этого великого человека, но, зная, как высок его авторитет в ваших глазах благодаря моим же собственным рекомендациям, я постарался рассеять предрассудки, которые он мог бы поселить в вас, против бесконечности материи, присущего ей движения и всего, что может быть построено на этих исходных принципах.
28. А теперь…вы, я не сомневаюсь, согласитесь, что движение должно войти в определение материи на таких же правах, как протяжение и плотность. Если же вы попросите меня, чтобы я определил само движение, я отвечу, что не могу этого сделать, как не может ни один человек, хотя бы и самый способный; не потому, что мы плохо знаем движение, а потому, наоборот, что мы знаем его лучше всего того, что доступно определению. Такие простые идеи, как движение, протяжение, цвет, звук, самоочевидны и никоим образом не могут быть определены; только термины, обозначающие сложные идеи, или, иначе говоря, комплексы самоочевидных идей, могут быть объектами определений, ибо термины, обозначающие простые идеи, будучи соединены вместе, вскрывают связь, предпосылку и характер целого. Так, никакими словами в мире нельзя объяснить, что такое синева, и дать о ней ясное представление человеку, никогда не видавшему этого цвета. Но предположите, что тот же человек никогда не видал золота, хотя хорошо знаком с другими металлами, он, конечно, сможет составить себе о нем отчетливое представление на основании сообщении о его желтизне и весе, ковкости, плавкости, твердости и т. д. Поэтому, когда определяются простые идеи, не следует думать, что определяются сами предметы, ибо равносильные термины не объясняют природу вещи, а только передают значение слова в других, более понятных выражениях. Так, слова «переход», «перенос», «удаление», «последовательное приложение» только синонимы слова «движение», а не определение самого движения; и то же самое нужно сказать об Аристотелевой «актуализации потенциального бытия» [103] . Но всякое частное пространственное движение может быть определено указанием на ту траекторию, которую оно описывает, и на те причины, которые определяют его направление и скорость. То же самое относится к общему протяжению материн, с одной стороны, и к частным определениям этого протяжения — с другой. Плотность материи есть также наглядная и, следовательно, неопределимая идея. Впрочем, я понимаю здесь плотность не в геометрическом смысле, как характеристику всякой величины, имеющей три измерения, а употребляю вслед за Локком этот положительный термин вместо отрицательного «непроницаемость» для обозначения сопротивления, которое любое тело оказывает вторжению всякого другого в занимаемое им место. Так, капля воды, равномерно сжатая со всех сторон, представляет неодолимое препятствие для сильнейших в мире тел, стремящихся занять се место, и кусочек дерева не позволяет вам соединить вплотную ваши ладони, несмотря на все ваши усилия. Это относится в такой; же мере ко всем жидким и мягким телам, как к самым твердым, к тяжелым в такой же, как к легким; это так же верно относительно воздуха и мякоти плодов, как относительно золота и алмазов. Так отличается, по замечанию того же безупречнейшего Локка, употребление слова «плотность», когда оно служит для обозначения некоторого неотделимого свойства материи, от его обычного употребления, при котором плотность обозначает твердость, т. е. определенное сцепление частиц, с трудом поддающихся разъединению. В философском же смысле плотность означает заполненность, или безусловное вытеснение всех остальных тел. В этом последнем смысле я и употреблял это слово на протяжении всего настоящего письма, за исключением третьего параграфа.
29. Я не хочу сказать, что материя не имеет других существенных свойств, кроме этих трех — протяжения, плотности и активности; но я убежден, что при надлежащем совместном рассмотрении этих свойств мир материальных явлений может быть объяснен гораздо лучше, чем это было сделано до сих пор. Поэтому едва ли можно ждать каких-либо открытий в области натурфилософии со стороны тех лиц, которые отвлекают одно из этих свойств от двух остальных, превращая его в единственную сущность материи, ибо совершенно ясно, что в материи эти атрибуты могут быть отделены друг от друга только мысленно. Так, протяжение не может исчерпывать собою все представление о материи, ибо оно не включает в себя плотность и движение; но вполне возможно, что все протяженное есть материя, хотя материи свойственно не только протяжение, но также активность и плотность. Во всяком случае при отвлеченном рассмотрении этих свойств одно не предполагает другого и каждое из них обладает определенными модусами, принадлежащими непосредственно ему самому. Но в природе они связаны так крепко, что одно не может существовать без другого и все должны действовать совместно, чтобы произвести модусы, свойственные каждому в отдельности. Протяжение есть непосредственный субъект всех разделений, форм и частей материи, но порождает все эти модификации активность, и они не могли бы выявиться без плотности. Активность есть непосредственная причина всех пространственных движений, изменений и многообразия в материи, но носительницей и мерой возникающих при этом расстояний является протяжение. От плотности зависят сопротивление, импульс и продвижение (protrusion) тел, но они проявляются в протяжении лишь благодаря активности. Плотность, протяжение и активность суть поэтому три различных понятия, но не три различные вещи; это только разные способы рассмотрения одной и той же материи.
Но вернемся к нашей специальной теме. Теперь вы легко поймете, что vis motrix — истинная движущая сила — и есть эта существенная активность материи; a vis impressa — сила, сообщаемая отдельным телам, — есть некое состояние общей активности, ибо совершенно бесспорно, что ничто не может двигать, т. е. определять, само себя, пока оно не определяется к тому чем-нибудь другим. Поэтому направление, полученное движущейся материей в какой-либо части, само по себе всегда оставалось бы одним и тем же, ибо без причины не может быть никакого действия, и, следовательно, это направление должно быть изменено какой-нибудь большей силой, эту последнюю должна сменить другая и т. д., причем одна сила перестает действовать только тогда, когда начинает действовать другая. Подобным же образом одна форма материи разрушается только для того, чтобы уступить место другой. Так, одно движение всегда сменяется другим движением, но никогда не сменяется абсолютным покоем. Точно так же исчезновение одной формы в результате включения какой-либо частицы материи не есть исчезновение всякой формы, что было бы невозможно.
Эти состояния движения в [различных] частях плотной протяженной материи и образуют то, что мы называем явлениями природы. Мы даем им разные имена и приписываем вред или пользу, совершенство и несовершенство, смотря по тому, как они действуют на наши чувства, причиняют ли нам удовольствие или страдание, способствуют ли нашему сохранению или разрушению. Но мы не всегда называем их по их реальным причинам или по тем способам, какими они производят друг друга и каковыми являются упругость, твердость, мягкость, жидкость, количество,
фигуры и отношения отдельных тел. Напротив, мы часто считаем многие состояния движения вообще лишенными всякой причины, например самопроизвольные движения животных. А между тем хотя эти движения, возможно, и сопровождаются мыслительной деятельностью, однако они должны иметь как движения и свои физические причины. Когда, например, собака гонится за зайцем, масса внешних объектов действует со всей силой импульса или притяжения на ее нервы, которые так связаны с мускулами, суставами и другими частями тела, что производят разные движения ее членов в животной машине. Кто хоть сколько-нибудь отдает себе отчет в действии тел друг на друга через прямое соприкосновение или через посредство мельчайших частиц, непрестанно истекающих из них, и кто, кроме того, знает механику, гидростатику и анатомию, тот не станет сомневаться, что все движения, выполняемые нами, когда мы сидим, стоим, лежим, встаем, ходим, бегаем и т. д., имеют свои соответственные специфические внешние, материальные определения. После того как Ньютон в предисловии к своим «Математическим началам натуральной философии» сообщает о тяготении, упругости, сопротивлении, импульсе и притяжении и о своем объяснении системы мира из этих начал, он прибавляет: «Было бы желательно вывести из начал механики и остальные явления природы, рассуждая подобным же образом, ибо многое заставляет меня предполагать, что все эти явления обусловливаются некоторыми силами, с которыми частицы тел вследствие причин, покуда неизвестных, или стремятся друг к другу и сцепляются в правильные фигуры, или же взаимно отталкиваются и удаляются друг от друга. Так как эти силы неизвестны, то до сих пор попытки философов объяснить явления природы и оставались бесплодными» [104] . Каковы бы ни были эти специфические силы и фигуры вместе с присущими им причинами, никто в мире не способен в такой мере открыть их и привести в разумную систему как наш выдающийся автор. Но что касается общей движущей силы всякой материи, то я льщу
себя надеждой, что в этом отношении кое-что сделано мною в настоящем письме.
30. Таким образом, я ответил, думается мне, на все ваши вопросы в отдельности, кроме вашего последнего возражения, которое (если можно говорить о степенях истинности и ложности) слабее всех остальных. Именно: вы говорите, что раз допущена активность материи, то, по-видимому, исчезает необходимость в верховном уме. Позвольте же вам сказать, что это наиболее необдуманное и легковесное замечание, какое я когда-либо слышал из ваших уст, ибо вы никогда не согласитесь делать одиозные выводы, противные вашему собственному убеждению, как это делают слишком многие. Не говоря уже о том, что бог так же мог создать материю активной, как и протяженной, что он одинаково мог дать ей как одно, так и другое свойство, что нельзя указать никаких оснований, почему бы он не мог наделить ее первым свойством в такой же мере, как вторым; не говоря обо всем этом, разве нет необходимости, чтобы бог в известные моменты или, вернее, всегда направлял ее движения? Разве образование животных и растений может быть объяснено одной активностью материи в большей мере, чем одним ее протяжением? И разве вы можете представить себе, что действие и противодействие тел, взаимодействие всех частиц материи могло в самом себе заключать столько изобретательности, чтобы создать хотя бы одну из этих изумительных растительных или животных машин? При всех ваших познаниях в механике вы не сумеете, как не сумел и Декарт, изобрести правила и средства для построения человека или мыши. Никакие столкновения атомов ни при каких, даже самых благоприятных, условиях не могли бы объединить части вселенной в существующий порядок и сохранить их в нем, не могли бы создать организацию цветка или мухи, как нельзя себе представить, чтобы типографские знаки, даже будучи миллионы раз смешиваемы друг с другом, расположились наконец в таком порядке, при котором получилась бы «Энеида» Вергилия или «Илиада» Гомера, или вообще какая бы то ни было книга. Что же касается бесконечности материи, то с ней несовместимо только то, чего и так не может признать ни один разумный и благомыслящий человек, — несовместим протяженный телесный бог, но вполне совместим чистый дух, нематериальное существо.
Я уверен, что от многих обычных возражений вы избавили меня сознательно, понимая, что нет конца нелепостям, вытекающим из ложных и сомнительных систем. Некоторые картезианцы (чтобы не называть других) дошли до такой чудовищной гипотезы: не отдавая себе отчета в сущности движущей силы и желая избежать перехода акциденций от одного субъекта к другому, они не постеснялись утверждать, что бог отнимает, например, движение у катящегося шара и передает его другому шару, на который наталкивается первый. Выходит, что бог и сохраняет движение своим непосредственным вмешательством, и отнимает его с такой соразмерной постепенностью, которая соответствует элементарным законам движения. Разве это объяснение? И это говорят те самые люди, которые смеются над симпатией, антипатией, тайными качествами и т. д.! …
31. Когда вы будете писать мне в следующий раз, обратите, прошу вас, внимание на то, что математики (которые обыкновенно мыслят наиболее правильно и строго, хотя иногда и исходят из произвольных предпосылок и часто превращают отвлеченные идеи в реальные сущности) констатировали, сами того не сознавая, необходимость внутренней и существенной активности материи в своем conatus ad motum[105] . Я умышленно не остановился на этом пункте, когда говорил о том, как системы стоиков, пластиков, гилозоистов и других возникли из усмотрения все той же постоянной и универсальной активности, ибо я поставил себе целью написать об этом предмете не все, что я мог бы сказать о нем, а только то, что я считал необходимым для отвода ваших возражений и привлечения вас на сторону моих взглядов. Я не стану также останавливаться на том, какую дальнейшую пользу могла бы еще извлечь философия из понятия о движении как существенном свойстве материи, помимо более ясного уразумения природы вообще и разрешения частных вопросов о движущей силе, о пространственном движении с пустотой или без нес, о природе пространства, о бесконечности материи» (6).
Нельзя не отметить, что Толанд более обстоятельно и ясно развивает материалистические положения о материи и её свойствах, чем положения о них были конспективно и путанно, с привлечением явно идеалистических взглядов изложены у Гельвеция.
Сноски к произведению Толанда (даны Б. В. Мееровским (7) и здесь представленные в сокращении, как относящиеся к цитируемому тексту):
[91] Здесь и далее Толанд цитирует «Математические начала натуральной философии» Ньютона. Русский перевод дается по изданию: И. Ньютон. Математические начала натуральной философии. М. — Л., 1936. См. стр. 244.
[92] Там же, стр. 32.
[93] Там же, стр. 32.
[94] Там же, стр. 26.
[95] Стратой из Лампсака (ок. 305 — ок. 270 до н. э.) — древнегреческий философ, развивавший материалистические тенденции учения Аристотеля.
[96] Гилозоизм — философское учение, которое приписывает способность ощущения и мышления всем формам материи.
[97] Кедворт (Cudworth), Ральф (1617;1688) — английский философ-идеалист, представитель школы так называемых кембриджских платоников.
[98] Янсенисты — последователи голландского богослова Янсения (1585;1638), течение в католицизме, близкое к протестантизму.
[99] Кальвинисты — последователи Ж. Кальвина (1509;1564), представители одного из трех главных направлений в протестантизме.
[100] Картезианцы — последователи знаменитого французского философа и ученого Р. Декарта (в латинском написании — Картезий) (1596;1650).
[101] Здесь и далее русский перевод цитируемого Толандом текста сочинения Локка «Опыт о человеческом разуме» (1690) дается по изданию: Д. Локк. Избранные философские произведения в 2-х томах. М., 1960. См. т. I, стр. 192.
[102] Там же, стр. 193.
[103] Учение Аристотеля о движении тесно связано с его различением потенциального (возможного) и актуального (действительного) бытия. Движение, по Аристотелю, и есть актуализация (осуществление) потенциального бытия, переход из состояния возможности в состояние действительности.
[104] И. Ньютон. Указ. соч., стр. 3.
[105] Стремление к движению.
Использованные источники
1. См. статью «Гельвеций, Клод Адриан» в Википедии.
2. Шишкин А. Ф. Этика Гельвеция // Из истории этических учений. — М.: Политиздат, 1959.
3. Плеханов Г.В. Сочинения. В 24 тт., Т.VII. К вопросу о развитии монистического взгляда на историю. Французский материализм XVIII века.- М.: Государственное издательство, 1925 г.; также см. издание той же книги «Госполитиздатом» в 1949г., в котором редактором произведён дополнительно перевод отчасти и непереведённых Плехановым текстов из иноязычных источников, указанных в его книге в квадратных скобках.
4. Плеханов Г.В. Сочинения. В 24 тт., Т.VIII. Очерки по истории материализма. Гельвеций. –М.: Государственное издательство, 1925 г., с.74-124.
5. Гельвеций. Об уме. — М.: «Мир книги, Литература», 2007.
6. См. статью «Толанд, Джон» в Википедии.
7. Джон Толанд. «Письма к Серене» (Letters to Serena. L., 1704). См в издании «Английские материалисты XVIII в.: собрание произведений : в 3 т.: пер. с англ. и лат. / под общ. ред. и с примеч. Б. В. Мееровского. — М.: Мысль, 1967-1968. (Философское наследие).
Гельвеций и Толанд о материи и движении
© Copyright: Петр Полетаев, 2024
Свидетельство о публикации №224101301466
Свидетельство о публикации №224101301466
Рецензии