Трофимов М. М. Не судьба

     В январе 1945 года, на зимних каникулах, меня навестили девочки из нашей детской компании по совместным играм, семьи которых приехали в Малое Гертово раньше нас, Тамара Кокорева – наш постоянный организатор детских игр и предмет соперничества среди мальчиков за её внимание, и Маша Белина. Они рассказали мне о судьбе остальных наших ребят.
     Дом Царинских сгорел, и мой закадычный друг Юра живет сейчас на станции Саблино, где служит милиционером его отец. О семье Вовы Федорова, с которым мы вместе напихали в ствол немецкой пушки камней, ничего неизвестно. Дом моих финских подружек Ольги и Анечки тоже сгорел, и они остались жить на Карельском перешейке, куда их эвакуировали немцы, а дом Глазуновых, моих любимых подружек, сестричек Арины и Маши, до сих пор стоит с окнами и дверью, заколоченными досками, и пока неизвестно – приедут они или нет. В посёлок вернулось очень мало постоянных жителей, и многие дома ещё стояли пустыми несмотря на то, что Большое Гертово, с правого берега реки Тосна, вообще было уничтожено. Потери местного населения были большими! Очень мало людей вернулось к своим домам. Одни погибли в эвакуации, другие осели где-то в иных краях.
   Меня же больше всего интересовали мои детские подружки Арина и Маша Глазуновы – вернутся они или нет?! Кто знает, что с ними могло случиться…
   Я каждый раз, выходя на улицу, смотрел в первую очередь на дом Глазуновых – не появился ли кто там? Но дом простоял с заколоченными окнами и дверью весь 1945 год, и вот уже весна 1946-го проходит, а он всё ещё пустой.
   Но в майские праздники, первого или второго мая, сейчас точно не вспомню, я увидел, как какой-то мужчина ходит вокруг дома и пытается оторвать доски от окон. Однако, у него ничего не получается, так как он с одной правой рукой, рукав же пиджака левой, засунут в карман, и он без всякого инструмента. Я взял маленький ломик и пошёл к нему на помощь. Может быть, скажет, когда девочки приедут?! Подойдя к дому Глазуновых, я встал напротив и спросил мужчину: «А Арина с Машей скоро приедут?» Мужчина хмуро оглянулся и снова взялся за конец доски, пытаясь оторвать её от окна. Доска, видимо приколоченная на совесть, не поддалась и на этот раз. Тогда, повернувшись ко мне, он спросил:
- А ты кто такой?
- Я Мишка, вон из того дома, - показал я, - мы с девочками играли вместе!
- Ты, вот что, Мишка, помоги мне доски оторвать сначала, а потом я тебе всё расскажу – ответил мой новый знакомый.
Работа вдвоём пошла веселее. Виктор Петрович, так он мне представился, родной брат Катерины Петровны – матери моих подружек, с помощью ломика отрывал доски, а я уносил их и аккуратно складывал возле сарая. Наконец, я отнёс последнюю, и мы уселись на ступеньках крыльца, нагретых ласковым майским солнцем, дядя Витя перекурить, а я выслушать обещанный мне рассказ о моих подружках.

   Дядя Витя закурил самокрутку, тяжело вздохнул и начал свой рассказ:
- Катя, мать Арины и Машеньки, была моей младшей сестрой, любимицей в семье, избалованной, смелой до отчаяния. Очень хотела стать певицей. Успешно закончила консерваторию и начала выступать с концертами. Быстро полюбилась слушателям и стала собирать полные залы. По жизни она легко шагала, две дочки – это предмет её любви. Но, как в поговорке, моряк – не муж, актриса – не жена. Девочки росли без отца. Но, Катя любила жизнь и верила в свою счастливую судьбу.
   В политотделе Ленинградского фронта жаловались, что артисты боятся ехать с концертами в Н-скую воинскую часть, близко расположенную к передовой. Катя согласилась. Её предупредили, что там можно спеть три-четыре песни и сразу бежать в убежище. Она исполнила пять. На шестой её остановил фашистский снаряд. Останки её захоронили на Серафимовском кладбище.
   Катина старшая дочь Арина, ты знаешь, она в 1941 году закончила десятый класс. Хорошо знала немецкий язык. Сразу после школы Арина хотела поступить в армию, но ей не было ещё 18-ти лет и её направили на годовые курсы подготовки радистов и переводчиков немецкого языка, а на следующий год, когда девочке исполнилось восемнадцать, её призвали в Красную армию и направили в дивизионную разведку. За их разведывательно-диверсионной группой фашисты долго охотились. Уж очень она досаждала им! И однажды, когда группа возвращалась уже с задания обратно с ценными сведениями, немцы устроили им засаду. В жестоком неравном бою почти все разведчики погибли. Тяжелораненую Арину командир приказал двум бойцам доставить в часть любой ценой, так как все разведданные были у неё. Разведчики доставили Арину, и она успела всё доложить командованию, но спасти ей жизнь врачи уже не смогли. Так не стало нашей умницы-красавицы. Останки её захоронены рядом с матерью, на Серафимовском кладбище.
   
   С трудом преодолевая спазмы в горле и закрыв глаза рукой, дядя Витя замолчал. Так он просидел несколько минут и, преодолев себя, наконец, продолжил свой рассказ. 
  - Рыжую озорницу Машутку зимой 1942 года вместе с большой группой детей, пытались вывезти автобусом по льду Ладожского озера на «большую землю». Колонна попала под бомбежку, и автобус в темноте угодил в большую полынью. Так и утонул со всеми детьми и сопровождающими. Ночью, не сразу поняли, что произошло. Выскочить успел один водитель, так как ехал с открытой дверью. Сгоряча скинул с себя ватные штаны, телогрейку и нырнул в полынью, спасать детей. Глубина оказалась большая. Вынырнул, чтобы отдышаться и опять под воду, но больше на поверхности он не показался.
    Вот так, Мишка, – тяжело вздохнув, закончил свой рассказ Виктор Петрович, – остался я один из семьи Глазуновых. И зачем мне эта дача?! Здесь всё будет напоминать о счастливых довоенных днях нашей семьи, а людям жить негде. Вон, Большое Гертово фашисты всё снесли, и таких сёл и деревень по России тысячи, если не миллионы. Буду я доживать свой век в комнатке в Ленинграде, носить цветы на Серафимовское кладбище и есть у меня, Мишка, одна мечта – съездить на Ладожское озеро и опустить веночек на его воды. Ведь там могилка нашей Машутки. Да, засиделись мы с тобой, вон уже идут мои покупатели. Ну, прощай Миша, и помни наших девочек. Они очень любили жизнь и хотели жить, но, как видишь, – не судьба!
  Я, вконец расстроенный трагической судьбой моих подружек, вытирая нос и глаза нос и глаза кулаками, уныло побрёл домой.
  Теперь Теперь мне стало окончательно ясно, что никого из моих довоенных друзей у меня не осталось.