Его Величество Огурец

Было пасмурное, промозглое июньское утро. Дожди зарядили ещё неделю назад и шли с переменным успехом, то морося еле-еле, то озлобляясь на весь мир. Просёлочные дороги раскисли. Пока я шёл от автобусной остановки до здания правления, вымок до нитки и пару раз поскользнулся на мокрой траве.
Погода стояла преотвратная, и, когда, стряхивая с плаща холодные капли, я входил в кабинет, меня посетило дурное предчувствие. Со вчерашнего дня на столе ждала стопка документов. По привычке засучил рукава и принялся за работу. Отчёты производственной деятельности, бухгалтерская документация, бланки по сдаче продукции, и вишенка на торте: черновик лекции по противопожарной безопасности, которому в скором времени предстояло быть прочитанным на ближайшем собрании.
Работы было много всегда.
Помню, как год назад впервые появился здесь. Тогда я мало представлял, с чем мне придётся столкнуться, зато энтузиазма было не занимать! Я приехал с грандиозными планами, запалом и колоссальным оптимизмом. Желание трудиться зудело где-то между лопатками, и, должно быть, именно на нём я «выезжал» всё это время.
В моё первое утро, сидя в очереди к управляющему, я разговорился с людьми, пришедшими по рабочим вопросам. Они стали живо расспрашивать, обо всём. Я задал весьма пространный и в то же время обобщающий вопрос:
— А вообще, как у вас тут?
Люди были настроены ответить как можно подробнее:
— Да как…
— Строим, выращиваем.
— Работаем всё время, без выходных, без проходных!
— …и жильё только обещают. А на деле… Вот Иванычу дали комнатушку на семью. Ждём всё.
— Работаем как на пороховой бочке…
В справедливости последнего высказывания я убедился немного позже, когда меня уже перевели в другое отделение. А люди мне понравились. И начальник, Алексей Геннадиевич — тоже. Человек умный, сдержанный, строгий, но понимающий. И приняли меня все по-доброму. Если где попервой и обсчитывался немного, так ничего, не ругали сильно. Всё ж таки работал по старинке, на счетах. Старался, и всё у меня выходило.
Да и масштаб захватил! Хотелось трудиться в большом коллективе. Значимое, общее, благое дело делать для страны. Стать винтиком во всеобщем механизме.
Проработал я всего полгода, и меня перевели. Вот тогда-то я и ощутил всю эту гнетущую атмосферу. Как будто сам до этого в теплице рос, а тут выбросили на открытую землю, палящее солнце и ненастье переживать.
Отделение было отстающее. Затяжная стройка, условий никаких, болото вечное везде. Вода застаивалась, появлялась мошкара. Люди жаловаться шли ко мне, друг на друга, на технику, на бытовые условия. Надо признать, тяжело было. И Начальница тоже масла в огонь подливала.
Женщина она была трудолюбивая, преданная делу, но, как мне казалось, имеющая слабые представления о новых тенденциях в агрономии. Кроме того, была она жёсткой и резкой, и диалог с ней, как правило, выстраивался в одностороннем порядке.
Как-то однажды мне совершенно незаслуженно вкатили выговор за то, что в теплицах по весне погибли растения. Убытки тут же подсчитали, и я, к абсолютному недоумению своему, оказался виноватым.
— Так, а в чем же, — спрашивал я сдержанно, — моя вина тут может быть? Марина Владимировна, если не ошибаюсь, доза подкормки была рассчитана не мною. Этим занимается техник…
Но всё было без толку. Раиса Петровна, неверно рассчитавшая препарат, была близкой подругой начальницы и собирала для неё все сплетни. Неудивительно, что я оказался крайним. Она всегда была хорошей, а я плохим.
Как бы там ни было, совсем скоро я занял руководящее место. Марину Владимировну сделали главным агрономом, а я стал управляющим отделением. Это было полной неожиданностью. Я, ещё совсем молодой парень, становлюсь вдруг начальником огромного отделения, при том, что были в нём люди вдвое старше меня, с богатым опытом.
Не в моих правилах было пугаться и посыпать голову пеплом. Так уж я устроен: рукава засучил и вперед. Проблемы на то и проблемы, чтобы их решать. Первым делом мне казалось правильным улучшить жилищные условия рабочих. Но тут надобно было покумекать.
Высокое начальство непросто убедить в том, что людям, к примеру, нужны туалеты с перегородками. Оно устремляет взор поверх их голов: на цифры, сметы, благодарственные грамоты и статистику производства. Первым делом Его Величество Огурец, а уж потом все те, кто его выращивает.
Сколько тружусь в совхозе, и всё больше убеждаюсь, что корень всех проблем и неудач именно в подобной постановке вопроса. Не должно быть так: овощ в теплице, и кормят, и поят его, и ухаживают, а человек при этом в недобром климате чахнет. Дурном, нездоровом, неподходящем. Огурец должен быть для человека, а не наоборот…
Стук в дверь отвлёк меня от воспоминаний.
— Войдите.
В дверной проём протиснулась голова Анны Николаевны, только что вышедшей на работу после операции.
— Фёдор Петрович, скоро Василий Иваныч приедет. Производство будет проверять.
«Не зря предчувствие грызло» — подумал я отстранённо и поднялся из-за стола.
Прибыв на производство, я еле успел встретить директора. Он, двигаясь медленно и вязко, по своему обыкновению даже не взглянул на меня. Сунул дряблую, холодную ладонь для рукопожатия, но пальцы его не дрогнули даже тогда, когда я ощутимо их сдавил.
— Сперва осмотрим теплицы, — сказал он сухим тоном.
Я кивнул, уверенной поступью пошел рядом. Теплицы оказались в порядке, рабочие на месте, всё убрано, везде порядок. Василий Иванович скользнул бесстрастным взглядом по бесконечным рядам грядок, и соизволил пройти на производство.
Там тоже оказалось не к чему придраться: всё вымыто, всё чисто, все на местах. Василий Иванович долго ходил, заглядывал в углы, а я думал про себя:
«Не найдёшь ты ничего. У меня глаз такой, что всё идеально везде, ни пылинки не…»
И тут директор подошёл к стене, приподнялся на цыпочки и ловко, словно кот в щель, где кто-то шуршит, запустил пальцы за дверцу вентиляции.
Я потерял дар речи. Пыль в вентиляции! Да она там должна лежать по определению, вентиляция для того и создана, чтобы ненужное в себя втягивать.
— Фёдор Петрович, — с любопытством разглядывая свои пыльные пальцы, прошелестел директор, — что это, по-вашему, такое?
Он повернул испачканную ладонь к моему лицу.
Поскольку я пребывал в возмущении и молчал, он продолжил:
— Скажите, что совхоз вам сделал? Почему работать не хочете?
И тут я уж не выдержал.
Сколько было таких проверок! Всё идеально всегда и везде, а он найдёт какую-нибудь пылинку в невообразимом месте, и давай своё:
«Почему работать не хочете?» — что попугай, твердит, не переставая.
И только я вознамерился высказать ему всё, что накипело, а он по привычке уже развернулся ко мне спиной и собрался уходить.
«Ну нет, — думаю, — не в этот раз».
— Вы почему ко мне цепляетесь опять? Что не так делаю? — спросил я, уже не пытаясь казаться сдержанным и терпеливым. — Рядом отделения, так там иной раз такой бардак, но вы про них хорошо говорите. А меня гнобите и гнобите! Что не так, я вас спрашиваю?
Василий Иванович застыл на полушаге в удивлении. И было чему удивиться, обычно я молча ругаюсь про себя, а не вслух. Но тут он быстро взял себя в руки, развернулся ко мне лицом, окинул взглядом и сказал холодно:
— Так вы же ко мне вечером не приходите, ничего не рассказываете. Всё молчите…
Повисла звенящая пауза, будто кто-то в колокольчик звякнул. И тут я понял, почему всё это время моё отделение получало первые места, но никогда не удостаивалось доброго слова от начальства.
— А почему я вообще должен вас отвлекать какими-то рассказами? — спросил я уже спокойнее, — все вопросы здесь я решаю самостоятельно. Если что-то будет нужно, тогда я к вам обращусь. Зачем я… — «буду сплетни собирать, да вам докладывать?» — … к вам по вечерам буду приходить?
Василий Иванович, при всех его минусах, был человеком неглупым, он ясно понял мой ответ. Хмыкнул, бесцветными глазками своими опять меня ощупал и ушёл.
Это я давно уже уяснил: принципы руководства в нашем совхозе. Бей подчинённых, и тогда будешь своим. Бей, чтобы все видели, и тогда тебя бить не будут.
А только не по мне это. Не должно быть так, чтобы только криком, ором, унижением и запугиванием работу вести. А потом нашёптывать и доносить, чтобы сделаться «своим». Уподобиться, то есть.
Мама меня не так воспитывала. Она учила уважать и любить людей. И бабушка тоже была примером: хоть и болела онкологией, а до последнего дня всех любила, переживала, что беспокойство родным доставляет и никогда не жаловалась.
Человечность должна быть прежде, потом уж показатели и результаты.
В отделении было много ошибок, а со мной мы начали первые места занимать. И спасибо за это коллективу в первую очередь! Они постарались. Много у нас в коллективе хороших людей.
Вот, к примеру, Анна Николаевна, звеньевая. Ноги у неё заболели, назначили операцию. Сделали. Так она не успела выздороветь до конца, на работу уж поспешила.
Я ругался.
— А что если случится что-то с тобой? Вены повредятся? Как я такую ответственность на себя брать могу за твоё здоровье? Ведь справедливо скажут: виноват, работать заставлял больную!
— Ты же не заставлял, — отмахнулась Анна от меня, — сама за себя ответственность несу, не думай. Что ж я буду отсиживаться, когда девчонки работают?
— Ну ты хоть ящики не поднимай. Шутка ли — двадцать четыре килограмма!
— Ничего. Все поднимают, и я буду поднимать. А на ноги я специальные чулки надеваю.
Я тогда ясно осознал: трудиться мало или много — выбор каждого. Никто не знает, сколько на самом деле нужно труда. Человек сам выбирает объём работы, и при этом важно, чтобы предприятие ценило, уважало его за труд, и создавало условия. И тогда будут результаты, похвальные листы, титулы. Ведь в чём, по сути, нуждается рабочий человек?
В признании.
Глядя в отдаляющийся лысеющий затылок директора, я думал о том, что мне ещё предстоит сделать.
Улучшить быт, построить бани, поощрять тех, кто перерабатывает. Я знаю, что всё со временем получится. Всё дело в том, что если у коллектива правильные цели и здоровый дух, то вся накипь сама отвалится.
А мой коллектив справляется.
Вон, первые места занимаем.