Любовь Рязанская. Блаженная

Рассказ из книги "Игорь Евсин. По кому палка плачет"

Марья Ивановна, вдова мещанина Семёна Ивановича Сухановского шла после воскресной литургии домой и размышляла о заповедях блаженства. Особенно о первой: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное». Она никак не могла понять, что такое «нищие духом».
« Вот батюшка, отец Иван, – мысленно разговаривала сама с собой Марья – нынче в проповеди объяснял, что нищета духа есть смирение. Ну, тогда Христос так и сказал бы, блаженны, мол, смиренные. А то – нищие… Чего-то я не уразумею. Нищих, которые смиряются со своей нищетой полным-полно. И все они блаженны? Вот и я с двумя дочерьми, живу впроголодь. Муж мой, кормилец, помер, Царствие ему Небесное. Вот и переехали мы из приличного дома в убогий домишко. Недавно отец Иван выяснил, что мы имеем в Рязани самую маленькую жилплощадь. Но ведь не ропщем, смиряемся. Значит, мы должны быть блаженны. Что-то я не чувствую этого…
Отец Иван-то спаси его Господи, хлопочет за нас перед властями, просит нам выделить помощь материальную. А пока живем, как можем. Слава Богу, за всё. Вот только старшая дочка, Любушка, уж пятнадцать лет как не встает с кровати. Ни ходить, ни даже стоять на ногах не может. Совсем расслабленная…. А ведь смиренно всё переносит. И всё время молится Николаю Угоднику. И что ж  – блаженна она?».

Марья Сухановская со вздохом перекрестилась и вошла в свой домик. Перешагнув порог, она обмерла от изумления. Её дочь, Люба стояла на ногах и даже пыталась ходить.
– Дочь моя, ты ли это? – вскричала Марья. – Как же ты смогла встать на ноги?
Любушка подняла руки к иконе святителя Николая и сказала:
  – Мамочка, явился мне сегодня этот Угодник Божий и говорит: «Вставай, ходи и юродствуй. Я встала, а он сделался невидимым».
Любушка присела на кровать, и блаженно улыбнулась, так улыбнулась, что Марье показалось, будто солнышко на миг осветило её тёмный, тесный домик. Посветлело и на сердце у матери. Со слезами умиления она упала на колени перед иконами и возблагодарила Господа, и святителя Николая за их милость к её дочери.
А, встав, задумалась и сказала:
– Зачем же тебе доченька, юродствовать? Ты ещё молода, красива, поживи по-человечески, а там видно будет. Наш духовник, батюшка Иван подскажет, чем тебе заниматься надо.

Любушка нахмурилась. Солнышко её улыбки погасло, словно тучкой прикрылось.
– Мама, ну что ты такое говоришь? Никола Угодник наказал юродствовать, а ты говоришь, что отец Иван будет решать, как мне жить надо.
– Дочка, но и без благословения духовника негоже такой подвиг на себя принимать. Ты уж думай, как хочешь, а я сейчас же пойду и расскажу обо всём батюшке Ивану.
Люба молчала. Укорять в чём-то свою мать, а тем более, запрещать ей что-то делать она была не вправе.
Марья поспешно накинула на голову снятый было платок, и поспешила к священнику Иоанну Добротворскому, который жил рядом и по-соседски, дружелюбно относился к Сухановским. Всегда, даже при сильной занятости он принимал Марью.
Вот и сегодня узнав, что к нему пришла соседка, отложил в сторону книгу регистрации рождения, венчания и смертей прихожан, которую он внимательно проверял. Вышел навстречу и пригласил на кухню попить чаю.
Но Марья только руками замахала:
– Что вы, батюшка, тут такое случилось! Не до чаю мне, совсем не до чаю.
Отец Иоанн такой взволнованной Марью ещё ни разу не видел, а потому не стал настаивать и пригласил её в свою комнату.

Она рассказала ему о случившемся чуде, о наказе Николы Угодника, чтобы Люба стала юродствовать и спросила, что же дальше делать?
  – Ничего не делать. Это воля Божья. Разве можно ей не следовать. В Библии сказано – от Господа стопы человеку исправляются. А ты радуйся. Ведь юродивые это те же блаженные, нищие духом, которых ждёт Царствие Небесное. Слышала, небось, сегодня в проповеди, про нищих духом.
– Это про смиренных, что ли?
– Не просто смиренных, а добровольно смиренных. Вот ты, например, в крайней бедности живёшь и смиряешься с этим. Добро. Призрит на тебя Господь. Но ты смиряешься с внешней нищетой. А внутри-то у тебя богатства много.

– Где внутри? Какого богатства?
– Ну, например богатства желаний. И дом бы тебе желательно иметь получше, и одежду покрасивей и еду повкусней. Да и женщина ты вон, какая видная, не старая пока, замужем пожить, желание небось, тоже ещё не пропало. Значит, душа твоя желаниями богата. А юродство – это подлинная нищета духа, когда желание у человека только одно – полностью освободится от всех земных желаний и служить только Единому Господу.
– Да это ж не в человеческих силах, совсем освободиться от своих желаний!
– Да, человек не может этого сделать. Но у Бога ничего невозможного нет. Если Он призвал твою Любу на этот подвиг, значит с Его помощью, она может его исполнить.
Марья Ивановна всё внимательно выслушала.
– Оно, конечно, если на то воля Божья, пусть юродствует.

…Начав ходить, Любушка стала постоянно молиться в разных рязанских церквях. Подолгу жила в Казанском женском монастыре. И вдруг однажды объявила своей матери:
– Не готова я к юродству.
Для Марьи они прозвучали как гром среди ясного неба.
– Что с тобой случилось, дочка? Как можно наказ Николая Угодника не исполнить?
Глаза Любушки наполнились слезами.
– Я, мама, не достойна его исполнять.
– Это как так? Кто тебе это сказал? – совсем растерявшись, спросила Марья Ивановна.
– Всё время, когда я молилась в разных церквях, и особенно в монастыре, в Казанском храме, мне словно внушал кто-то  – испытай себя.
В молитвах я поняла, что надо ещё дома посидеть. Пусть это будет для меня затвором. Путь подвига юродства нелёгок, а я слаба ещё, немощна и телом и душой.

Как и прошлый раз, Марья побежала за советом к отцу Иоанну.
Он её выслушал и сказал:
  – Да уж… Видано ли, чтобы девица, пятнадцать лет пролежавшая в кровати вдруг встала и вместо того, чтобы ходить, познавать мир, радоваться жизни, взяла и ушла в затвор. Это почитай, как бы, вместо того, чтобы ходить, опять в кровать лечь! Диво дивное! Не может человек сам по себе на такое решиться. Опять в этом воля Божья проявляется.
И вновь, как и в прошлый раз, мама Любушки промолвила:
– Оно, конечно, если на то воля Божья, пусть уходит в затвор…
Для затвора места в маленьком домике Сухановских конечно же не было, поэтому Любушка заключила себя в простенок между стеной и печью. Три года провела она там, в посте и молитвах, пока не пришло время, выйти ей из такого затвора и юродствовать.

+ + +

На Новобазарной площади города Рязани было шумно, весело. Торговцы зазывали покупателей шутками, прибаутками.
– Молочко, продаю молочко, – кричала рябая ядрёная баба. – Сладкое, крепкое! Крепче водочки, слаще винца!
Мужики расплывались в улыбке, подходили, покупали.
Недалеко разгорячившийся крестьянин, долго рядившийся с продавцом лошади в цене, хлопнул шапкой оземь, что означало согласие на покупку. Продавец тоже снял шапку и, хлопнув ей оземь, в азарте ещё и ногой по ней топнул. Из-под шапки испуганно взметнулась дорожная пыль.
Со стороны базар был похож на суетливый муравейник. Глаза от разнообразного товара просто разбегались. Потому и суетились люди, хаотично переходя от одного продавца к другому. И лишь один человек медленно степенно, не обращая внимания ни на что, шёл вдоль торговых рядов.

Зато лавочники сразу заприметили его и оживились. Но не из-за того, что это был какой-то особенный, богатый покупатель. Наоборот этот человек, вернее юродивая Любушка, могла даже бесплатно взять какой-либо товар, и лавочники уже этому были рады. Они давно заприметили, что у того, к кому она зайдёт в лавку, торговля сразу ходом шла. От покупателей отбоя не было.
– Заходи, Любушка, угостись – зазывал её торговец сдобой Прокл Кузьмич – у меня пышечки свежие есть. С пыла, с жара. 
– А у меня ситец цветастый на сарафанчик – говорил Иван Никифорович.
Но Любушка блаженно улыбаясь говорила:
– Благодарствуйте, в другой раз. – И шла мимо.
Никита Рукавишников, торговец мясом, увидев её оскаблился кривой улыбкой. Никита знал, что юродивая никогда не ест мяса, и в его лавку заходить не будет. Да и не жаловал он эту бродяжку. По его мнению, эта девица просто глупа. В возраст невесты вошла, а женихов не ищет. Даже работать не хочет лентяйка. Оно, конечно, попрошайничать легче, чем работать. А что про неё говорят, будто она удачу в торговле приносит, так это сами купцы и выдумали. Для рекламы своего товару.

«Вот я сейчас над ней подсмеюсь. Посмотрим что это за фря такая, какие макароны может варить», – подумал Рукавишников и притворно ласково обратился к ней:
– Любушка-голубушка, окажи милость, расскажи о моём завтрашнем дне, а то сердце что-то так и ноет, так и ноет. Как бы не случилось чего…
Юродивая, продолжая улыбаться, остановилась. Спросила:
– Бумага и ножницы есть?
– Откуда? Я ж не конторщик. Я топором да ножом работаю. – Ухмыляясь, сказал Никита.
Около них стал собираться любопытный народ.
Люба порылась в карманах и достала сложенный вчетверо писчий лист.
– Оказывается, у меня у самой есть. А я и забыла. Ты уж, Никита, прости.
– Ну, нашла, а на вопрос-то не ответила.
– Сейчас, сейчас, будут тебе макароны, – молвила юродивая и стала что-то делать с бумагой. Где-то сгибать, какие-то клочки отрывать.…
Рукавишников подумал, что она хочет из бумаги сделать ему полоски в виде макарон.
Когда же Любушка преподнесла бумажку Рукавишникову, люди ахнули. Из бумаги получилась искусная фигурка лошади. Но более всего удивился Никита.
– Да, ты права, завтра мне предстоит дальняя дорога, – задумчиво сказал он. Было видно, что разыграть юродивую ему не удалось. Но Рукавишников взял себя в руки:
– Торговцу мясом лошадь из бумаги каждый вырезать может! – заявил он. – Это понятно. А я тебя про дочь спрашивал. За неё у меня сердце ноет.

У Любушки от листа оставалось еще две части. Взяв одну из них, она вновь принялась что-то делать с ней руками. Трудилась опять недолго и передала Рукавишникову венец невесты.
И здесь уже Никита не сдержал своих эмоций.
– Надо же! Через неделю моя дочь Наташа и впрямь пойдёт под венец. Смотрите, смотрите, как правильно она всё угадала, – возбуждённо говорил он, показывая толпе фигурку лошади и венец невесты. – Молодец Любка! Только сердце от всего предсказанного не должно ныть. А? Когда дочь замуж за богатого красавца выходит сердце радуется!
– Ну, если уж хочешь про всё знать, то вот тебе, – Люба поработала с последней частью листа и протянула Никите…. гроб!
Рукавишников долго его вертел в руках. И так и сяк поворачивал. Думал, может это всё-таки бревно, или полено или ещё чего-нибудь. Но как ни поворачивал, бумажка была похожа на гроб.
«Да что ж это такое, – разозлился вконец обескураженный Никита  – смеётся она надо мной что ли?».
– Эй ты, глупая! – вскрикнул он, но, подняв голову, никого не увидел. Ни юродивой, ни толпы. Никита и не заметил, что много времени простоял он, глядя на бумажку и размышляя, что бы она значила. Юродивая ушла сразу, как только отдала её Рукавишникову, и толпа, потеряв к происходящему интерес, разошлась вслед за ней.

«Вот ведь какие макароны получаются,– подумал Никита – Я над ней насмехался, даже поиздеваться хотел, но она всё перетерпела, а я осмеянным остался».
А Любушка тем временем уже подходила к Казанскому монастырю. Но силы оставляли её. Она очень долго ходила по городу из конца в конец. Юродствуя, разговаривала с разными людьми. Ободряла унывающих, обличала дерзких. Но всегда улыбалась. Благостная улыбка Любушки обезоруживала даже закоренелых грешников, которые хотели бы её оскорбить.
На улице Владимирской, не дойдя до монастыря, юродивая Люба присела отдохнуть на ступеньки старинного деревянного домика. И почувствовала, что голодна. День клонился к вечеру. Она посмотрела на предвечерний месяц, который в темных облаках был похож на краюшку хлеба и вспомнила, что ела только один раз. Утром. В руках у неё был узелок с продуктами, которые сегодня дала ей сердобольная Марфа Лаврова, прихожанка Скорбященского храма. Но только собралась, было, Любушка развязать узелок, как услышала мольбу какого-то нищего:
– Хлебушка, подайте Христа ради хлебушка!
 «Месяцем сыт не будешь», – подумала Любушка, и отдала просящему весь узелок с продуктами.
Нищий прижал его к груди и посмотрел на юродивую такими благодарными глазами, что она окрылилась. И Любушкин щемящий голод куда-то пропал, и свежие силы откуда-то взялись. Нищий, возблагодарив свою благодетельницу ушёл. А Любушка поднялась со ступенек и продолжила свой путь в Казанский монастырь.

Монахини, которые давно знали юродивую, любили её и всегда радовались, когда Любушка приходила в их обитель. Вот и на сей раз, когда она, трижды перекрестившись с поясными поклонами, вошла в Казанский монастырь, весело защебетали:
– Любушка, у нас завтра новый постриг готовится. Праздник. Ещё одной невестой у Жениха Небесного больше будет.
Любушка улыбалась, но не так, как всегда. Она грустно улыбалась. Сёстры это заметили, потому что всегда согревались её весенней улыбкой, а сегодня от неё веяло осенней прохладой.
– Люба, что-то случилось? Люба, ты не приболела? Кто-то обидел тебя? – пристали они с расспросами.
Но юродивая лишь грустно улыбалась и не спешила с ответом.
– Пойдёмте в келью матушки Артемии, – сказала, наконец, она. – Там поговорим.
Матушка Артемия была престарелая мантийная монахиня. Весь Казанский монастырь уважал её за духовную мудрость. Она встретила Любушку приветливо, и сразу же заметила:
– Ты сегодня что-то плоховато выглядишь…
– Да вот сёстры докучают вопросами, что случилось, да что случилось. Ничего не случилось. Просто хочу с ними серьёзно поговорить. Без юродства.
– Это о чём же?
– О гостинице.
– О какой гостинице?
– Ну, о монастыре вашем, который и для меня и для вас  – гостиница. Сплошная гостиница.
Монахини стали недоумённо переглядываться, а матушка Артемия даже поёжилась:
– Обещала, что без юродства говорить будешь…
– А что такого непонятного я сказала? Разве вы не покинете когда-нибудь этого монастыря? При переселении в Небесные обители, то есть в настоящие, вечные родные дома? Покинете. Значит, монастырь для вас временное пристанище – гостиница. Разве не так?

Простая мудрость юродивой обескуражила матушку Артемию.
– Ну.… Получается, что да.… Наш монастырь и в самом деле гостиница…
– Тогда вы не должны впадать в уныние, после того, как через несколько лет вашу гостиницу закроют.
Среди сестёр возник переполох, как среди кур, почуявших лисицу.
– Почему его должны закрыть? Кто посмеет его закрыть? А как же мы, куда нам деваться? – посыпались вопросы.
Матушка Артемия настороженно молчала. Она понимала, что пришедшие к власти безбожники, объявившие войну религии, рано или поздно начнут закрывать монастыри и храмы. Но беспокоить сестёр до поры до времени не хотела. Да и не знала, как сказать об этом. А вот юродивой Любушке Господь отверз уста, и она стала подготавливать сестёр к неизбежному:
– Вы, мои курочки не квохчите. Вся земля – гостиница. Но когда-то и она будет упразднена. А когда ваш монастырь закроют – не унывайте, а работайте Господу на всяком месте. Не место спасает человека. Иуда был рядом со Христом да не спасся, а Лот был среди развратников, но остался праведным.
Говоря об этом, Любушка ловко вырезала ножницами из бумаги разные фигурки. Закончив это дело,  она сказала:
– Вот вам в утешение подарки, – и стала по очереди подзывать монахинь к столу и показывать на вырезанных фигурках будущее каждой из них.
– Это тебе сестра Ефросиния.
На столе была церковь со сторожкой и колокол.
– Здесь жить будешь. Сторожить и пономарить. – Любушка собрала эти бумажные силуэты и протянула матушке Ефросинии  – Меня вспоминать будешь. Нашу сегодняшнюю беседу.

И так юродивая каждой из сестёр подарила разные фигурки. Кому паровозик, что означало дальнюю дорогу, кому решётку, что означало арест и страдания за Христа, а одной послушнице подарила венец и сказала.
– Выйдешь замуж и спасёшься чадородием.
За окном кельи раздались удары колокола. Звонили ко всенощной. Мерные звуки, следовавшие один за другим, заполняли пространство и расширяли его. Казалось, что вслед за колокольным звоном устремляется в небо всё вокруг  – кусты, деревья, монастырская ограда. Да и сам монастырь словно зависает «на воздусе» и вот-вот оторвётся от земли.
Любушка блаженно улыбалась. Тихой, мирной радостью светилось её лицо.
– Чему ж ты, радуешься, Люба? – с укоризной сказала матушка Артемия. Мол, наговорила юродивая Бог весть что, и радуется.
– А вот чему, – промолвила юродивая и положила на стол последние оставшиеся у неё вырезанные силуэты. Это был монастырский Казанский собор в двух видах. Один без креста и купола. В таком виде он походил на баню. Второй  – с крестом и куполом, но чем-то отличающийся от настоящего, нынешнего собора.
– Сначала будет так, – сказала юродивая, показывая на первый вид, – а потом вот так, – и указала на второй вид. – Всё вернётся на круги своя. Христос говорил, что созданную Им  Церковь и врата ада не одолеют. Как можно этому не радоваться?
– Ну, а прежде возвращения на круги своя, что  православных ждёт?
Посмотрев отрешённым взглядом вглубь неведомого для матушки Артемии будущего, потупила Любушка глаза и тихо, раздельно произнесла:
–  Оскорбленния, гонения…. Такие вот макароны получаются…