Алжирки казахских степей

Представляю портрет бабушки Прасковьи. Её увлечение «фабрично-заводским обучением» оказалось всего лишь прикрытием лагерного прошлого. Как выяснилось, реабилитация — это не только свобода, но и непростая дорога к восстановлению памяти о жизнях, сломанных предательством. Ведь сообщать односельчанам о лагерной жизни было такой же позорной темой, как просить прощения за забытый родной язык: ни о том, ни о другом не говорят!

В 1985 году посетил маму и Валю в Оренбурге. Именно в ту поездку в последний раз встречался с бабушкой Прасковьей Климентьевной Андреевой, матушкой отца. Старушке было далеко за 73 года. К этому времени она совсем ослепла, но продолжала вести домашнее хозяйство. Жила она в последние годы в новой семье дяди Васи не далеко от Оренбурга. Мы приехали с мамой, без предупреждения. Мне даже показалось, что нашему приезду дядя Вася совсем не обрадовался.

Бабушка очень обрадовалась нашему приезду. На ощупь обследовала мой образ жёсткими и корявыми руками. Радостно щебетала на мордовском языке. Пришлось ей признаться, что совсем забыл родной язык и уже ничего не могу понять из её слов. И тут между делом бабушка сообщила, что вчера получила какое то письмо и попросила прочитать его в слух. Письмо было официальным, в котором сообщалось, что Андреева Прасковья Климентьевна реабилитирована,обвинение в пособничестве врагу народа с неё снято. Полученным сообщением мы с мамой были шокированы.

- Бабушка, а почему ты никогда не рассказывала о своём лагерном прошлым?
- Разве можно было рассказывать о своих приключениях односельчанам? Это считалось позорно. Вот я и говорила всем, что 5 лет училась в ФЗО (фабрично- заводское обучение).
- Потом, после отбытия срока пребывания в лагере, мне строго на строго запретили люди в форме разглашать факт прерывания в лагере, как жены врага народа. Взяли у меня расписку о том, что буду молчать в тряпочку. Коль чего, обещали посадить ещё лет на десять.
- Разве односельчане не знали, что тебя приговорили к отсидке.
- Откуда! Меня взяли ночью, в ночной рубашке. Зачитали приговор и в тот же день отправили в лагерь.
- А что же было с о твоими детьми? У тебя в тот момент на попечении было 6-ро детей.
- Власти было насрать на детей..., родственники забрали их на попечение.
- Расскажи бабешка,что ты испытывала в тот момент.
- Рассказывать-то нечего... . Да и не помню уже ничего... . Всё было как во сне.
- Помню только прекрасный мир людей, который открылся для меня за лагерной колючей проволокой. До этого мира-то и не знала... .

С самого детства замечал, что у бабушки было совсем иное восприятие мира, чем у мамы или дедушки Марка. Бабушка не умела ни писать ни читать, но тем не менее словарный запас её был очень широкий. Даже мама, русская по национальности и преподаватель русского языка и литература часто с изумлением спрашивала: "Мама, откуда ты всё это знаешь...?". То что бабушка не русская выдавал только акцент и очень своеобразный говор. Сегодня мне столько же лет, сколько ей была тогда. Я по прежнему удивляюсь её восприятию мира.   

В день приезда к бабушке, впервые узнал кто такие были "А.Л.Ж.И.Р.ки казахских степей". Оказывается "АЛЖИР" аббревиатура названия самого изощренного советского концлагеря для жён врагов народа.   Это было ноу-хао строителей коммунизма. Оно существовало 75 лет назад. как трудовое поселением для жён врагов народа. Через этот концлагерь прошли сотни тысяч советских женщин, в том числе бабушка Прасковья Климентьевна Андреева, уроженка села Юртаево Оренбургской области.

Дедушку Василия Андреева приговорили к 10 годам лагерей в 1937 году по статье враг народа. Его вражеские деяния заключались в глубоком не почтении к ленинской партии. По селу ходила байка, что Вася завалился в пьяном виде на собрание партийной ячейки села и прилюдно послал на *** секретаря этой ячейки. По коллективному доносу ленинцев, Васю приговорили к 10-ти годам лагерей. Правосудие длилось 2 часа. Подробности этого дела недавно видел сам.

- Бабушка, трудно наверное было в лагере?
- Нет сынок, я привыкла, в деревне мы жили трудно и впроголодь. Мне лагерь-то показался раем после сельской жизни. Вот городские, изнеженные женщины очень тяжело переносили лагерные порядки. Мне было их очень жалко...
 
Тяжелое, беспокойное настроение царило в этом месте.  Место было переполнено горем, страданиями и безнадежностью. Я, как заключенная АЛЖИРа, жила в мире, где все казалось знакомым и одновременно чуждым. Вокруг только бескрайние степи, пронзаемые ледяным ветром, который проникает в самую душу, заставляя чувствовать себя изолированной и покинутой.

Каждый день многих женщин начинался с холодного потока, который напоминает им о тех временах, когда они жили в мире, полном надежды и любви. Здесь, в лагере, больше больше не было света, надежд. Вместо этого они поднимались с выжатым, усталым телом, которое было разрушено тяжелым трудом и голодом. Каждый день — это борьба за выживание. Мы, женщины, голодные и изможденные, собираем камыши, чтобы согреть свои кандалы, но даже это не всегда удается.

Обрывки воспоминаний о жизни вне лагеря преследуют меня. Я вспоминаю своих близких — их лица, смех, запахи. Но тут, в этих стенах, терпение, надежда и даже мечты кажутся ужасным бременем. Я понимаю, что большинство из нас — жены «врагов народа», как нас ошибочно называет система. В каждом взгляде, в каждом движении чувствуется потеря, и эта потеря пронизывает нас, как колючая проволока вокруг.

Мои сверстницы, женщины с образованием, мечтающие о светлом будущем, оказались в этом аду, где теперь каждое слово — это риск. Мы ждем, когда нас выведут за пределы этого лагеря, но знаем, что выхода нет, и смысл жизни теряется среди страха, молчания и обмана.

Но искра человеческого духа тускло светится в глубине, несмотря на все трудности. Мы объединяемся, создаем маленькие сообщества, поддерживаем друг друга в этой жизни, в этом пространстве без надежды. Мы обсуждаем детские воспоминания, чтобы хоть немного отвлечься от тяжелой реальности, и придаем друг другу сил. Иногда, когда мы находим время, желаем просто воспеть свои мечты и мечты о будущем, которое мы не можем увидеть.

Конечно, время идет, и постепенно Лагерь перестает быть просто местом заключения, он становится символом человеческой устойчивости и силы духа. Каждая из нас оставила что-то ценное в этих холодных стенах, что-то, что вырвется на свободу, когда наконец придет время. Да, мы вернемся к жизни, даже если путь будет сложным и страшным.

"Мы будем жить", — тихо шепчет кто-то в темноте нашего барака. Эти слова звучат как обет в этой жестокости. Да, даже среди страха и ужаса у нас остается надежда на свободу, надежда, что время, когда мы сможем вернуться к жизни вне этого адского места, все-таки придет.

Я тоже был членом ленинской партии. Известие о лагерной жизни бабушки было огромным пендалем, после которого иллюзия о величии и праведности партии  испарилась. Я увидел звериный оскал строителей светлого будущего. С этого момента стал ярым сторонником перестройки, уничтожения советской власти и партии хищников. Через восемь лет мои чаяния исполнились.   

Прогуливаясь по бескрайним казахским степям, я вдруг задумался о том, сколько невидимых историй скрывают эти просторы. В руках у меня было письмо о реабилитации бабушки Прасковьи — сухие и казённые слова, которые изменили моё восприятие реальности. Я всегда знал, что она не просто женщина из простого села, но когда узнал о её лагерном прошлом, вся жизнь обернулась в сплошной мир теней и страха. То, что я считал нормой, вдруг стало противоречием. В какой-то момент я осознал: настоящая сила человека — в его способности пережить трагедии, о которых не принято говорить, и сохранять надежду в самом тёмном времени.