Московская Олимпиада

Да, где только автор «не наследил», в каких исторических событиях ни засветился. Могу с гордостью заявить, что я тоже участвовал в подготовке страны к проведению Московской олимпиады 1980 года. Так исторически сложилось, что место проведения очередной олимпиады определяется заблаговременно, за 5-6 лет. Я не знаю, у кого в самых верхах государственной власти возникла такая идея — впервые в мире провести олимпиаду в стране социалистического лагеря. Тем самым, под, казалось бы, чисто спортивное мероприятие была подведена колоссальная идеологическая и политическая платформа. Наша олимпиада должна была стать самой-самой, мы должны были утереть нос всем этим капиталистам-империалистам. И закипела работа. Глобальную задачу — провести олимпиаду достойно — нужно было расписать на десятки, а может и на сотни конкретных задач, для каждой задачи определить ответственное ведомство, а для него, в том числе, выделить лимиты валюты для закупок того, что мы не производим сами.

В тот период я работал научным сотрудником в 30-м Институте. В моей производственной судьбе, если можно так выразиться, произошел неприятный поворот, тематическое направление, которым я занимался — радиотехнические системы посадки, было передано в другой отдел, и я остался «безлошадным». История этой передачи тематики достаточно интересна сама по себе и требует отдельного рассмотрения. Здесь же скажу только, что меня надо было куда-то приткнуть, хотя бы на время, и мой начлаб Владислав Иванович Комягин посадил меня на управление воздушным движением. Конечно, мне было обидно, что накопленный за 3 года опыт оказался невостребованным, его надо было выкинуть из головы и начать работать в другом научном направлении.

Но это было еще не самое крупное событие в моей жизни в период 1976-1977 годов. В 1976 году отпуск у меня был летом, я вышел на службу загорелым и посвежевшим. В первый же день, утром, подхожу я по коридору к своей комнате. Около двери стоит Комягин, видно, что он поджидает меня. На его лице какая-то странная, загадочная улыбка. Когда я подошел к нему, он протянул мне руку и многозначительно произнес: «Поздравляю!» Я пожал плечами и спросил: «С чем?» Оказывается, пока я был в отпуске, меня назначили на должность старшего научного сотрудника. Причем, когда я уходил в отпуск, об этом не было никаких разговоров, ни малейшего намека. Мне было непонятно, почему такое, казалось бы, ординарное событие нужно было окружать завесой тайны. И ведь поздравлял меня Комягин в коридоре, а не в той комнате, где я работаю. Это тоже был определенный намек на то, что перед коллективом лаборатории сие событие афишировать не надо. Но это все было бесполезно, вскоре большинство сотрудников нашего управления уже знали о моем новом назначении. По этой причине у меня ухудшились отношения с рядом моих ровесников, меня стали считать выскочкой, хотя к назначению я не прикладывал никаких усилий, да и не мог этого сделать, так как «операция» проводилась в тайне от меня. Объясню на одном примере. В соседней лаборатории нашего отдела работал ст. лейтенант Железнов Михаил Васильевич. Он закончил Киевское училище в 1971 году и по распределению сразу попал в 30-й Институт. Так вот, он проработал младшим научным сотрудником уже 5 лет, и что-то ему никто не предлагал повышения. А тут какой-то Арбичев проработал всего 2 года, и его назначили старшим научным сотрудником. Железнов стал как-то сторониться меня, хотя до этого у нас были прекрасные отношения.

Комягин пошел на этот шаг отнюдь не от большой любви ко мне. В жизни бывает так, что сложившиеся обстоятельства бывают сильнее людей, даже если эти люди — начальники. У Комягина в лаборатории по состоянию на 1973 год было по штату и фактически два старших научных сотрудника. За короткий период, менее года один из них увольняется из армии по возрасту, другого избирают секретарем парткома управления. Надо сказать, что научный сотрудник, избранный на эту должность, реально мог уделять служебным обязанностям 20-30% своего рабочего времени, остальное уходило на многочисленные партийные обязанности. И что оставалось делать Комягину в этой ситуации? Одному тянуть лямку за троих? Он попробовал Городниченко подтянуть до уровня старшего научного сотрудника, но Саша не сдюжил. Тогда он поставил меня в авральном порядке писать «Заход-73», и у меня получилось. И вторая причина нервничать была у Комягина — в институте были такие нравы, если в отделе длительное время пустует клетка в штатном расписании, то ее могли просто передать в другой отдел, якобы на время, а фактически навсегда.

Теперь взглянем на это событие с позиции моих личных интересов. По штату должность младшего научного сотрудника должен занимать майор, а должность старшего научного сотрудника — подполковник. Поскольку в тот период я был всего лишь старшим лейтенантом, то мне даже до майора было еще шагать и шагать. В этом плане я ничего не выигрывал. Что мне это назначение давало в финансовом плане? Оклад у меня увеличивался на 20 рублей, как сейчас говорят, грязными, а с учетом уплаты налогов разница выходила еще меньше. Это на одной чаше весов, а что же на другой? Опять же, по неписаным законам нашего института, если молодой офицер приходил на должность младшего научного сотрудника, и за 2-3 года проявлял себя как «перспективный кадр», то его могли принять в очную адъюнктуру, и его будущее становилось безоблачным, значит он гарантированно напишет и защитит кандидатскую диссертацию. А если сотрудника авансом назначали на должность старшего, то в адъюнктуру поступить уже было невозможно, по крайней мере, за все время службы в 30-м Институте я не знаю ни одного такого случая. Это все были не чьи-то желания или нежелания, в институте существовало Положение о порядке замещения вакантных должностей. Там было четко написано, что на должность старшего научного сотрудника назначаются дипломированные специалисты, то есть люди, имеющие ученую степень кандидата технических (или военных) наук. Так что, начальник, назначая человека без степени на такую должность, шел на сознательное нарушение данного Положения. Вот, собственно, все, что я хотел рассказать о моем неожиданном назначении.

Второе важное событие, которое произошло в 1976 году в жизни моей семьи, это то, что нам дали квартиру. В нем сплелось столько привходящих обстоятельств, и положительных, и отрицательных, что о нем у меня запланирован отдельный рассказ. Здесь же воспринимайте как голый факт — моя семья получила квартиру, и мы перестали скитаться по съемному жилью.

Теперь вернемся к Московской олимпиаде. Каждое ведомство проводило анализ на закрепленном участке работы, что нужно сделать, чтобы обеспечить проведение олимпиады на высоком, без преувеличения, мировом уровне. В СССР, если надо было найти решение какой-то новой, непонятной проблемы, и при этом нужно было координировать работу различных ведомств, то создавалась комиссия. Комиссия могла иметь различный статус, например, когда разбились Гагарин и Серегин, то была создана Государственная комиссия. Такая комиссия имела наиболее высокий статус из всех возможных. В том случае, который является предметом моего рассказа, для координации подготовки Системы управления воздушным движением к Московской олимпиаде была создана Межведомственная комиссия. Ее статус был на одну ступеньку ниже описанной выше комиссии, но тоже достаточно высоким. На первом заседании комиссии была согласована дорожная карта ее работы, хотя я очень не люблю эту фразу за то, что это всего лишь дословный перевод словосочетания из английского языка, но пусть будет, молодежи так понятнее. Поскольку при решении этого вопроса нужно было учесть интересы как гражданской, так и военной авиации, которые ой, как часто не совпадали, то руководили комиссией два сопредседателя, обладающие равными правами. То есть ни один, ни другой не имели решающего голоса, нужно было обязательно приходить к консенсусу.

От Министерства гражданской авиации сопредседателем комиссии была назначена Татьяна Григорьевна Анодина, начальник НЭЦ АУВД — Научно-экспериментального центра Автоматизации управления воздушным движением. Важность того или иного игрока на государственном поле не всегда определяется тем, какую должность он формально занимает. Так вот, муж у Татьяны Григорьевны, Петр Степанович Плешаков, был в тот период министр радиопромышленности СССР, генерал-полковник, лауреат Ленинской премии, Герой Социалистического Труда. От Министерства обороны сопредседателем комиссии был Евгений Яковлевич Савицкий, маршал авиации, дважды Герой Советского Союза, кандидат в члены ЦК КПСС. Вот только насчет занимаемой им должности в тот период я не нашел точной информации. Формально, по Википедии, он был заместителем главнокомандующего Войск ПВО страны, но сомнительно, чтобы военачальник такого ранга пробыл 14 лет на одной должности. Чувствуете, какие шахматные фигуры сошлись на этой доске?

Татьяна Григорьевна не только не боялась, но и не испытывала никакого смущения перед маршальскими звездами на погонах сопредседателя комиссии. Когда обстановка в зале накалялась, а Савицкий вспоминал свою молодость боевого летчика-истребителя и слишком энергично тянул ручку на себя, она снимала очки, поворачивала к нему голову, возлагала свою ладонь на рукав маршальского кителя и спокойным голосом произносила: «Евгений Яковлевич, держите себя в руках, у нас здесь одинаковые права».

А какова же была моя роль в этой шахматной партии? Нет, я не был действительным членом этой комиссии, для этого я не вышел ни воинским званием, ни занимаемой должностью. Моя задача была такая — присутствовать на заседаниях комиссии в статусе приглашенного эксперта, сидеть тихонько, не высовываться и максимально впитывать в себя, как губка, всю информацию о том, что происходит на заседаниях комиссии. В принципе, в любой момент могла возникнуть спорная ситуация по какому-то техническому вопросу, и там, наверху могли спросить: «А что по этому поводу думают ВВС»? С неизбежностью этот вопрос трансформировался в другой: «А что по этому поводу думают в уважаемом 30-м Институте»? Вот здесь я и должен был четко доложить: «В комиссии позиция гражданских — такая, позиция военных — такая, мы, ВВС, должны придерживаться вот такой точки зрения». 

Читатель, далекий от авиации, а тем более, от управления воздушным движением может задать, казалось бы, резонный вопрос: «Есть Олимпиада, нет Олимпиады — самолеты все равно летают, и ими как-то же управляют». Я на это отвечу, что действительно, ими как-то управляют и не всегда хорошо. Главная, даже скажу, первостепенная задача системы управления воздушным движением — это обеспечение безопасности полетов. К сожалению, в Советском Союзе вся информация о безопасности полетов, а тем более статистика по летным происшествиям с самолетами как гражданской, так и военной авиации была полностью засекречена. В качестве примера, я описываю события, происходившие в 1979 году. Попробуйте найти в открытых источниках, сколько за этот год произошло летных происшествий, сколько в них было погибших и сколько пострадавших — вы ничего не найдете. Какая-то, весьма скудная информация буквально по каплям просачивалась в СМИ тогда, когда уже фактически ее невозможно было скрыть, Пожалуй, наиболее характерный пример. 11 августа 1979 года в районе города Днепродзержинска столкнулись в воздухе два самолета Ту-134. Информацию об этой катастрофе было невозможно утаить, так как на одном из этих самолетов наряду с обычными пассажирами в Донецк на очередной матч чемпионата СССР летела из Ташкента футбольная команда «Пахтакор». Матч был, естественно, отменен, но ведь народу надо было объяснить, по какой причине он отменен. Я пишу эти строки, и вдруг мой мозг обожгла мысль: «А ведь это событие произошло менее чем за год до открытия Московской олимпиады. А если бы эта катастрофа произошла во время проведения олимпиады, вы представляете, какой был бы международный [резонанс] скандал?»

Летом, когда максимальное количество советских людей так и норовит уйти в отпуск и отдохнуть не где-нибудь, а обязательно на берегах ласкового Черного моря, интенсивность воздушного движения в стране достигала своего максимума. Вся система управления работала на пределе своих возможностей. Я знаю об этом не понаслышке. В одном из моих рассказов было упоминание о том, как я летел из Ахтубинска в Остафьево. Тогда диспетчер УВД в весьма грубой форме сказал по радио: «Чтобы до 14:30 я вас в Московской зоне не видел»! На заседаниях комиссии были представлены результаты прогноза интенсивности воздушного движения в Московской зоне на период проведения Олимпийских игр. Очень краткое резюме этого прогноза. Численные значения я привожу по памяти, где-то могу и ошибиться, но порядок этих величин вы сможете себе представить. Так вот, если до олимпиады все Московские аэропорты обслуживали за сутки 200 рейсов, из них только 20 рейсов международных, то во время олимпиады они будут обслуживать до 260 рейсов, но из них уже 80 международных. То есть количество международных рейсов увеличится в 3-4 раза. И тут выясняется очень неприятная для нашей страны ситуация — исследования, проведенные специалистами НЭЦ АУВД, показали, что существующая система УВД не справится со своими обязанностями во время проведения Московской олимпиады, следовательно, она требует срочной модернизации.

Грамотный читатель, который является моим примерным ровесником и жил в советские времена, может недоуменно пожать плечами и спросить: «И в чем же проблема? СССР имел мощнейшую промышленность, всякие там Министерство радиопромышленности и другие родственные ему министерства. Вы только свистните, и найдут Левшу, который блоху подкует, а не то, что ваше УВД модернизирует». Проблема в том, что в условиях плановой экономики, которая однозначно властвовала в нашей стране, для решения этой задачи требовалось примерно 6-8 лет. Позвольте, я не буду приводить доказательства сего утверждения, в противном случае клавиатура покроется моими слезами, пока я буду писать три страницы объяснений, а вам потом придется читать эти огорчительные страницы. Выход был только один — просить родное государство выделить некоторое количество валюты и заказать нужное оборудование у проклятых капиталистов. Там, на западе, ничего не надо было разрабатывать, все это оборудование выпускалось серийно и в достаточных количествах. Подвох заключался в том, а захотят ли вам в некой стране продать то, что вы у них захотите купить? Конечно, наиболее передовое оборудование для системы УВД выпускали в США. Но мы упираемся в злосчастную формулировку - «оборудование двойного назначения», то есть нечто, что можно использовать как в народнохозяйственных, так и военных целях. Следовательно, разрешение на экспорт в СССР этих устройств должен был дать Конгресс США. А это бюрократы известные, даже если они в конечном счете решат дать разрешение на экспорт, то могут развести дебаты по этому вопросу на несколько месяцев. Если же в определенный момент произошло бы какое-то ухудшение отношений между США и СССР, то Конгресс мог и отозвать уже выданное разрешение. Словом, ситуация непростая. Однако, наши внешнеторговые работники с честью с ней справились, и в качестве поставщика нужного оборудования была выбрана Швеция. Не скажу, что у СССР были какие-то особенно теплые отношения со Швецией, но они были по крайней мере, стабильные и предсказуемые, что в данном случае имело большое значение. Собирая материал для этого рассказа, обнаружил в интернете такое утверждение, что Швеция была выбрана, так как она не являлась членом НАТО. У меня нет доводов ни за, ни против этого утверждения, так что решать вам.

Через некоторое время после начала работы комиссии я начал встречать в разговорах причастных лиц название того, что нам поставит Швеция. Если его написать русскими буквами, то будет выглядеть, как АС УВД «Теркас». Так мы в дальнейшем и оперировали таким написанием этого названия. Только гораздо позднее я узнал, что это название, не слово, а аббревиатура, которую надо писать латинскими буквами, и тогда получается TERCAS. Точно я сейчас не расшифрую, все-таки сколько лет прошло, но выглядело в переводе на русский язык примерно так: «Автоматизированная система планирования, наблюдения и контроля воздушного движения».

В процессе решения такой важной государственной задачи, как обеспечение безопасности воздушных перевозок как спортсменов, как и зрителей, прибывающих на Московскую олимпиаду, на уровне рядовых исполнителей случались и курьезные происшествия, и об одном из них я хочу вам рассказать. Но чтобы мой рассказ был более понятным, необходима некая вводная информация. Я писал выше, что существовала такая организация — НЭЦ АУВД. В ней работали гражданские сотрудники, и она подчинялась Министру гражданской авиации. Но ведь небо одно, и в нем летают как гражданские, так и военные самолеты. Следовательно, при управлении воздушным движением необходимо на паритетных началах учитывать и интересы военной авиации. Для решения этой задачи в «недрах» Министерства обороны была создана научно-исследовательская организация под открытым наименованием в/ч 18353. Она должна была работать в тесном контакте с гражданскими, неофициально ее называли «военный сектор НЭЦ АУВД». Костяк новой организации составили выходцы из 30-го Института, которые ранее и занимались этой тематикой. Поскольку я исполнял обязанности «связника», то регулярно приезжал в Москву, в эту организацию для решения различных технических вопросов.

Со временем в военном секторе у меня появились люди, с которыми я не только решал служебные вопросы, но с которыми у меня установились и приятельские отношения, то есть мы общались, разговаривали «за жизнь». А теперь вернемся к АС УВД TERCAS. Система очень объемная, после ее развертывания эксплуатацией должны были заниматься сотни и сотни специалистов. Резонно, что параллельно разработке системы были организованы зарубежные командировки советских специалистов для изучения соответствующего оборудования. Ездили в командировки и офицеры, сотрудники в/ч 18353. В частности, один мой знакомый ездил в Италию, так как там производился вторичный радиолокатор ATCR22. В один из моих приездов в Москву в курилке состоялся разговор о некоторых моментах, запомнившихся моему знакомому, Владимиру. Извините, не помню, в каком городе Италии происходили эти события, для моего рассказа это неважно. Тогда было принято, что в состав группы наших соотечественников, которая направляется в страну, являющуюся членом блока НАТО, включался представитель КГБ. Владимир как раз жил в одном номере с этим представителем. Гостиница была расположена в районе города, очень богатом различными достопримечательностями. Номер с большим балконом находился на втором этаже, а балкон выходил на эту улицу — Мекку для туристов.

Двое наших командированных сидят в шезлонгах после напряженного дня, во время которого они изучали техническую документацию, и потягивают из высоких бокалов вкусное итальянское пиво, разглядывают с высоты балкона размеренную городскую жизнь. Местных жителей мало, в основном прогуливаются туристы, слышна разноязыкая речь. В какой-то момент почти под самым балконом проходят две туристки, у той из них, которая идет ближе к краю тротуара, через плечо висит маленькая сумочка. С противоположной стороны улицы доносится характерное стрекотание, как бы сказала современная молодежь, скутера, а в мое время этот двухколесный аппарат назывался мотороллер, на нем едут двое молодых мужчин. Они едут как можно ближе к тротуару, когда скутер поравнялся с этими женщинами, сидевший сзади протянул руку, схватил сумочку за ремешок и резко дернул на себя. Обычно в таких случаях ремешок мгновенно рвется, и сумочка становится легкой добычей грабителей. Все это происходит в доли секунды, пострадавшая ничего не успевает запомнить — ни номера скутера, ни каких-то особых примет грабителей. А их уже и след простыл. Но в данном случае все пошло не по плану. Когда нападавший дернул сумочку, ее ремешок почему-то не порвался, и от этого рывка сильного мужчины туристка просто плашмя упала на тротуар. Так они остановились, этот негодяй слез со скутера, подошел к лежащей женщине, забрал у нее сумочку, и они уехали. Это вам не кинобоевик про коза ностра, это обычная итальянская повседневность. Что меня в этом случае больше всего возмущает? Это каким надо быть подонком, чтобы заниматься подобным промыслом. Допустим, в сумочке было 200 долларов, это тянет на мелкую кражу, за что можно отсидеть один-два года. Но если эта женщина упала и ударилась неудачно головой, то это может быть непредумышленное убийство. Всегда нужно думать о последствиях своих поступков.

Но это еще не все интересное, что произошло в этот вечер. Употребление пива продолжалось, и контроль мозга за языком начал ослабевать. В какой-то момент разговора к слову пришлось, и представитель учреждения, название которого состоит из трех букв, сказал примерно такую фразу: «Ты что, Владимир, думаешь, что мы [!] не знали, сколько раз ты в училище в самоволку бегал, и к кому ты бегал»? Как говорил гроссмейстер, у нас все ходы записаны. Содержание этого разговора однозначно перекликается с тем, о чем я поведал в одном из своих рассказов.

Я выше писал о том, что интересы двух ведомств — Минобороны и Министерства ГА, - в вопросах построения технических средств для УВД далеко не всегда совпадали, иногда они были диаметрально противоположными. Когда вторичные радиолокаторы, изготовленные в Италии, поступили в СССР, были смонтированы, и началась их опытная эксплуатация, выявилась одна большая неприятность — эти радиолокаторы не получали необходимую для управления полетами информацию от большинства военных самолетов. Естественно, начался поиск виновных. Военные катили бочку на гражданских, что они думают только о себе и не думают о том, что нужно еще и Родину защищать. Гражданские пытались объяснить многозвездным генералам, что СССР является членом Международной организации гражданской авиации (по английски IСAO), у которой есть жесткие требования к оборудованию для обеспечения управления воздушным движением, отклонение от которых ни на миллиметр не допустимо.

Дальше события развивались так, как я и предсказывал. В высоких кабинетах созрело такое решение: «А вот мы сейчас зададим 30-му Институту научно-исследовательскую работу (НИР), и они сразу покажут, кто здесь прав, а кто нет, и мы поставим на место этих зарвавшихся гражданских». Обычный рабочий день, я сижу за своим столом и читаю научный отчет. В комнату заходит Комягин и обращается ко мне: «Игорь Григорьевич, сходите на входящий [участок], я вам документ отписал». Укладываю документы в рабочую папку и иду на входящий. Там меня уже ждут, я расписываюсь за документ и иду назад. Придя в свою комнату, достаю документ и начинаю его внимательно читать. Это Техническое задание на НИР «Систематика-77». Цифры после дефиса обычно обозначают год начала НИР. После того, как я прочитал весь документ, я поднял глаза и стал обдумывать прочитанное. И тут у меня в мозгу как бы произошла вспышка, и я вспомнил все, что произошло 3 года назад на аэродроме Озерная Падь.

Я уже писал, что полк перевооружили на МиГ-23М, и у нас полным ходом шло его освоение. Как-то, после совещания у командира полка зам. по ИАС пригласил меня в свой кабинет и сказал следующий спич:
- Послушай, Арбичев, у нас творится что-то непонятное. Руководители радиолокационной посадки не только нашего, но и соседних аэродромов жалуются, что не видят на экране отметку от наших самолетов. Причем здесь нет какой-либо закономерности — в один день хорошо видят, в другой день совсем не видят. Даю тебе два дня, освобождаю от всей текучки, занимайся только этим вопросом, но через два дня ты должен доложить мне решение этой проблемы. Понял? Выполняй!

И я пошел «выполнять». Сначала я сходил к нам на РСП, чтобы побеседовать с начальником и получить наиболее точную информацию из первых рук, благо РСП находилась всего метрах в двухстах от пункта управления ИАС. Затем подумал, каким путем решать поставленную начальником задачу. Естественно, в моем распоряжении не было самолета-лаборатории, напичканного сложнейшей аппаратурой. Мне нужно было найти ответ в технической документации. Понятно, что нужно рыть землю в направлении самолетного ответчика. На МиГ-21ПФМ стоял старенький самолетный ответчик СОД-57М, на самолете МиГ-23М, соответственно, СО-69. Если по первому никуда ходить не надо было — описание лежало прямо у меня в кабинете, в шкафу, то по второму нужно было идти в эскадрилью, там хранилась документация, поставленная вместе с новыми самолетами. Ближе всего к штабу полка находился домик 2-й эскадрильи, вот туда я и направился. Когда самолеты только поступили к нам, я знакомился с этими книгами. Они были сложены в большие сумки, изготовленные из толстого брезента. По величине их можно сравнить с рюкзаками профессиональных туристов, которые уходят в безлюдную местность на много дней. Так вот, комплект документации на один самолет занимал более 40 таких сумок. Мне пришлось изрядно попотеть, пока я нашел нужную сумку. Договорившись с инженером эскадрильи, я забрал это «добро» с собой. Разложил нужные книжки на своем столе — слева по одному ответчику, справа по другому - и начал изучение. Через некоторое время картина мне стала понятна, но это был взгляд на бортовое оборудование, еще нужно было разобраться с наземным оборудованием. И я снова пошел на РСП и там почитал их умные книжки. После этого я окончательно утвердился в своих выводах.

Сейчас я напишу небольшой абзац, который будет интересен радистам, а остальные могут его безболезненно пропустить. Руководителю посадки необходимо наблюдать на экране локатора отметки самолетов, летящих на малой высоте, примерно 100-300 метров. При этом к локатору «прилетают» сигналы, отраженные не только от самолета, но и от неровностей местности. В те годы задачу выделения сигнала на фоне «местников» решали, что называется, в лоб. Сделали так, что передатчик локатора мог работать на одной из трех фиксированных частот, а оператор выбирал ту из них, на которой помехи были меньше всего. Чтобы система работала согласованно, приемник самолетного ответчика СОД-57М обладал такой полосой, что он мог принимать сигнал на любой из этих частот. Приемник ответчика нового поколения СО-69 имел более узкую полосу и мог принимать сигнал только на одной рабочей частоте (из 3-х имеющихся). Тогда я не понимал, зачем было так сделано, но позднее, когда я уже работал в 30-м Институте, и встречался с разработчиками этого ответчика, я понял, что это было вынужденное, компромиссное решение — для того, чтобы одну характеристику повысить, пришлось пожертвовать другой характеристикой.

Сформировав собственное мнение по данному вопросу я для наглядности набросал парочку схем и пошел с докладом к шефу. Зам. по ИАС выслушал меня спокойно, никаких вопросов не задавал, значит я объяснил проблему доходчиво. В заключение он сказал мне: «Все, что ты сейчас рассказал мне, опиши в телеграмме ЗАС на имя Главного инженера Воздушной Армии, а я подпишу». Позднее по всем частям разослали указание, в вольном переводе на простой человеческий язык оно звучит так: «Если вы хотите наблюдать самолеты из Озерной Пади, то передатчик РСП у вас должен работать только на этой частоте». После этого указания претензии наших соседей по району полетов к ответчикам, установленным на МиГ-23М, полностью прекратились.

Так закончилась та история. Теперь можно вернуться в 1977 год к основной линии моего повествования. Через пару дней произошла «раздача портфелей в кабинете министров», Комягин был назначен научным руководителем НИР, а ваш покорный слуга — ее ответственным исполнителем. К тому моменту, проработав в Институте 3 года, я уже хорошо разбирался во взаимоотношениях различных категорий научных сотрудников, временно объединенных в рамках коллектива, занятого одной научной темой. Научный руководитель играл роль, примерно соответствующую свадебному генералу. Было принято, что основную часть работы тащит на себе ответственный исполнитель, а к научному руководителю он обращается только тогда, когда какую-то задачу не может решить самостоятельно, и это, в общем-то, не приветствовалось. Как принято говорить в наших краях, больше грузят на ту лошадь, которая везет. Как ответственному исполнителю, мне нужно было определиться с тем, какие отделы института мне надо привлечь в качестве соисполнителей, сформулировать для них задания и облечь это в форму рабочей программы. После того, как рабочая программа согласована, можно приступать к разработке замысла НИР.

Я довольно быстро понял, что передо мной стоит примерно та же задача, что и 3 года назад в Кремово. Изменился только масштаб задачи, если тогда это был масштаб нашей дивизии, от силы, Воздушной Армии, то теперь нужно было охватить своими мыслями территорию всего Советского Союза, а может и сопредельных государств. Я решил построить работу так: сначала сформулировать возможные варианты решения проблемы. Условно говоря, первый вариант — по максимуму так, как хочет Министерство Гражданской авиации. Второй вариант — по максимуму так, как хочет Министерство обороны. Еще пару-тройку различных вариантов компромиссных — что-то от требований МГА, что-то от требований МО. Далее предлагаются критерии, по которым будут оцениваться сформированные варианты. Я понимал, что отчет будут читать генералы, и читать с пристрастием. Поэтому не надо пресыщения формулами и графиками теории вероятностей, все должно быть предельно конкретно и понятно человеку без специальных знаний по математике. И вот я придумал такие схемы, на земле рисуется условное обозначение радиолокационного запросчика, принадлежащего одному ведомству — например «РСП Министерства обороны». Вверху схемы изображается самолет одного из ведомств, например «Воздушное судно ГА СССР». Если такой запросчик может получить информацию от данного самолета, то их соединяет стрелка с изломом, как рисуется молния. Если информация недоступна, то значок молнии перечеркивается жирным красным крестом.

Это все я доложил Комягину, он некоторое время подумал и согласился. И работа закипела. Я сформировал обязательные варианты и начал чертить схемы, на некоторое время из научного сотрудника превратился в заправского чертежника. Всего этих схем я настрогал примерно два десятка. А затем оставалось положить перед собой по очереди, каждую схему и, по возможности, хорошим литературным языком ее описать. Пришел срок, я обошел отделы, собрал материалы, написанные моими соисполнителями, и сел компоновать отчет. По итогам проведенных исследований был сформулирован вывод, что в основу построения системы должен быть положен такой-то технический вариант. Но тот человек, который прочитает весь отчет, неизбежно поймет, что это тот вариант, который предлагает МГА. Готовый отчет перед тем, как сдавать в печать, я понес научному руководителю. Комягин при всех его возможных недостатках, о которых я был тогда слишком молод судить, имел очень ценное достоинство — он был человеком принципиальным. Если он имел по какому-то вопросу свое четкое мнение, то он его отстаивал перед любым начальником. Насколько я знаю, начальник управления — Бурлаков, недолюбливал Комягина именно за эту принципиальность.

Готовый отчет после подписи научного руководителя я понес на визирование Бурлакову. Тот подписал его без замечаний и без высказывания какого-либо недовольства в устной форме. Я могу понять его позицию — вверенное ему Управление отвечало за бортовой комплекс радиоэлектронного оборудования военных самолетов. А те радиоэлектронные средства, за которые отвечал наш 47 отдел, играли в ВВС вспомогательную, второстепенную роль, собственно такое и было отношение к ним у Бурлакова. Далее оставалось взять последнюю, но самую высокую вершину — подписать отчет у Начальника Института. В это время институтом руководил Молотков Анатолий Павлович. Я сейчас специально заглянул в Википедию, чтобы освежить свои знания о жизненном пути этого человека. Генерал-лейтенант авиации, заслуженный летчик-испытатель СССР, заслуженный деятель науки и техники РСФСР, доктор военных наук, профессор, автор более 200 научных трудов, награжден орденом Ленина и многими другими наградами СССР и других государств. Он 19 лет руководил 30-м Институтом, он буквально его выпестовал. Высокий авторитет, которым пользовался наш институт в руководящих органах Министерства обороны, это в большой степени личная заслуга Молоткова.

Но это сухие анкетные данные, любой может прочитать о них в справочной литературе. Гораздо интереснее те мои впечатления, которые я вынес из личного общения. Сначала некоторые параллели. Анатолий Павлович почти ровесник моего отца, он с 1921 года, мой отец с 1922 года. Оба прошли суровую фронтовую школу, обоим выпало большое счастье вернуться с войны живым и не покалеченным. Когда я смотрю на его фотографию, то первым делом отмечаю для себя темные густые брови, спускающиеся к переносице. В его глазах нет надменности, но этот человек знает себе цену и умеет держать окружающих на дистанции. Еще я увидел в них умение разбираться в людях. Казалось, что он просвечивает тебя рентгеном, что от него бесполезно что-то скрывать. Не могу не отметить, что это были глаза умного и образованного человека. Он умел держать под контролем свои эмоции, никогда не выходил из себя.

Для меня, тогда еще всего лишь старшего лейтенанта, Анатолий Павлович был непререкаемым авторитетом. Вы представляете себе, с какими чувствами я шел в кабинет Начальника института со спорным отчетом, я прилагал все усилия к тому, чтобы у меня не тряслись коленки. В самый последний момент я вспомнил, что это было мое первое появление в кабинете Молоткова. Комягин долго и очень подробно инструктировал меня, как вести себя на приеме. Здесь каждая мелочь имела значение, как вошел в кабинет, на сколько шагов подошел к столу, как доложил, как положил отчет на стол. Я все это проделал, меня пригласили садиться, я постарался без грохота отодвинуть стул и сесть. Молотков открыл мою папку, освободил зажим, переложил на левую сторону титульные листы и стал читать заключение. Читал он вдумчиво, не торопясь, выражение его лица никак не менялось, поэтому понять его мнение об отчете было невозможно. Обычно после прочтения заключения Начальник Института пододвигал на середину стола титульные листы и оставлял свою подпись на каждом экземпляре. Здесь же он подумал секунду, затем взял в руки стопку титульных листов, положил их на отчет, закрепил, закрыл папку и протянул ее мне со словами: «Идите, вас вызовут». При этом выражение его лица совершенно не изменилось. Мне ничего не оставалось, как повернуться на каблуках и строевым шагом выйти из кабинета. Щеки мои горели, кровь пульсировала в висках. Можно было предполагать, что Молоткову отчет не понравится, что он изольет на меня свой гнев, но такого исхода я не ожидал.

Пришел я к себе в отдел, зашел в кабинет к Комягину и доложил ему о том, что подписание отчета не состоялось. В данной ситуации ни Комягин, ни я уже не могли ничего сделать, как говорят теннисисты, мячик был на стороне Молоткова, и нам оставалось только ждать. И носил я отчет в своем чемодане больше месяца. В один прекрасный день мне позвонила секретарша Молоткова и сказала: «Давай быстро с отчетом, Анатолий Павлович тебя ждет». Как вы понимаете, генерал-лейтенант не должен ждать старшего лейтенанта, поэтому я схватил чемодан и бегом полетел в сторону заветного кабинета. Аудиенция прошла в стиле первой, Молотков ничего мне не сказал, только подписал отчет и жестом показал, что я свободен. Когда я вернулся в свою комнату и стал рассматривать титульные листы, то обратил внимание, что командир подписал отчет задним числом, то есть тем днем, когда я у него был первый раз. Даже сейчас, через много лет после тех событий, мне не нравится то, что Молотков ничего не сказал. Получается, что он был вынужден подписать отчет, и ему нечего было мне сказать, так как Комягин и я одержали моральную победу над нашими направленцами из Главного штаба ВВС. А ведь он мог намекнуть на сложившуюся ситуацию, сказав что-то типа: «Эх, лейтенант, не лез бы ты в это грязное дело, смотри, потом не отмоешься».
* * *
Но на этом история с развитием вторичной радиолокации в СССР и моим скромным участием в этом процессе не заканчивается. Прошло более года после описываемых событий, и меня посылают в командировку в Ленинград, а более конкретно, во ВНИИРА — Всесоюзный Научно-исследовательский институт радиоаппаратуры. В те годы, когда ты ехал в командировку в другой город, у тебя самыми важными были два вопроса: первое — как добыть билет на нужный поезд, и второе — где тебя поселят по приезду. Проблема с билетами заключалась в том, что о командировке ты узнавал, как правило,  в последний момент. Сегодня до тебя дошло распоряжение о командировке, а завтра вечером ты должен уже ехать в поезде. А как ты добудешь билет, это твои личные трудности. У меня был случай, связанный именно с командировкой в Ленинград. Мне с большим трудом удалось добыть билет на нужное число только на поезд Москва-Хельсинки в двухместное купе класса СВ. Так как в Ленинграде это поезд проходящий, то он объезжает город по каким-то окраинам и тебя высаживают посреди ночи неизвестно где. И проводница должна тебя вовремя разбудить, иначе ты рискуешь проснуться на советско-финской границе. Еще одна неприятность — капитану (я имею ввиду мое воинское звание) не положено ехать в мягком вагоне, поэтому разницу между стоимостью билетов мне пришлось оплатить из своего кармана. И вишенка на торте — я ехал в двухместном купе с женщиной, так она всю дорогу провела в опасении, как бы этот попутчик не стал к ней приставать.

Теперь вопрос проживания, здесь мне впервые в жизни несказанно повезло. Придется рассказывать подробно. ВНИИРА был расположен на Васильевском Острове, на улице с интересным названием — Шкиперский проток. Я думаю, что у этого названия глубокие исторические корни, связь лично с Петром Первым. К Олимпийским Играм в Ленинграде решили построить пятизвездочную гостиницу для заграничных туристов. И когда ее строительство уже заканчивалось, выявился крайне неприятный факт. Саму гостиницу строили финны, у них все работы шли строго по графику, а вот теплотрассу до гостиницы тянули строители советские, и оказалось, что к назначенному времени трубы с горячей водой не будет. Надо было найти срочный выход из положения, и тут подвернулся ВНИИРА. У него была собственная довольно большая котельная, а от нее до гостиницы, которая получила гордое имя «Прибалтийская», было менее километра. От котельной до гостиницы бросили трубу по временной схеме, и проблема была решена, интуристы не замерзнут. Таким образом у руководства ВНИИРА образовался «блат» в гостинице, достаточно одного телефонного звонка, и нужный человек будет беспрекословно поселен.

После решения организационных вопросов в службе режима мы, это несколько человек, командированных во ВНИИРА, пошли в гостиницу заселяться. Здесь так получилось, никто этого не делал специально, меня поселили в один двухместный номер с человеком, с которым я ну никак бы не хотел оказаться под одной крышей. Это утверждение необходимо объяснить. В составе ВВС были Войска связи и РТО. Наш 47 отдел и, в первую очередь, лаборатория Комягина был тесно завязан на эту службу в Главном штабе. Бывал и я у них для решения различных технических вопросов. Чаще всего мне приходилось общаться с Главным инженером Рыбаковым или с его заместителем Травниковым. С обоими у меня сложились хорошие как деловые, так и человеческие отношения. Во время этой командировки в Ленинград для меня оказалось новостью, что человек, с которым меня поселили в один номер, является новым Главным инженером Войск связи и РТО ВВС, а Рыбаков ушел на заслуженный отдых.

Вечером в номере у нас произошел интересный разговор, но перед тем, как о нем поведать, расскажу о некоем курьезе. Этот человек по национальности был армянин. Во время написания этого рассказа мне нужно было вспомнить его фамилию, имя и отчество. Имя и отчество я вспомнил сразу, так как для русского уха они звучали необычно — Тохунц Дратоматович. А вот фамилию не мог вспомнить никак, хотя мучил свою память целую неделю. Однажды вечером лежу на диване, смотрю в потолок и гоняю в уме разные буквы русского алфавита. Так я дошел до буквы Ш и кручу ее в уме и так, и сяк. И вдруг, из глубины сознания всплывает фамилия Шароян, и это победа! Шароян Тохунц Дратоматович — это мой сосед по номеру. В свое время один экземпляр отчета «Систематика-77» был послан нами Начальнику Войск связи и РТО ВВС, так что мой сосед прекрасно понимал, что жизнь его свела с одним из авторов того самого отчета. После ужина, когда мы отдыхали в номере, он обратился ко мне со следующими словами: «Вот вы ученые, проводите у себя в институте разные исследования, пишете выводы, но нам бы хотелось, чтобы вы при этом учитывали и мнение людей, сейчас работающих в штабе, а до этого прошедших большую школу службы в строевых частях». Вообще-то за моей спиной тоже была служба в строевой части, поэтому я совершенно спокойно задал ему встречный вопрос: «И какое же ваше мнение мы не учли в своем отчете?» Он ответил, как мать отвечает несмышленому ребенку: «Она не помехозащищенная». Он имел ввиду тот вариант построения системы, который предлагало МГА. Я едва сдержался, чтобы не прыснуть от смеха. Для меня утверждение Шарояна выглядело абсурдным. Никогда, ни в одной армии мира во время боевых действий помехи не ставились просто так, грубо говоря, от балды. Всегда проводится тщательный анализ, допустим, войска несут большие потери от некоего оружия противника. У этого оружия ищутся наиболее уязвимые места, и именно против них ставятся помехи. Скажите, РСП (радиолокационная система посадки), которая стоит в 200 километрах от линии фронта и имеет дальность от силы 20 км, какой ущерб она может нанести противнику, чтобы он принял решение давить ее помехами? Никакого. Я понял, что вести с этим человеком дискуссию бесполезно, переубедить его невозможно.
* * *
Однако с Московской олимпиадой у меня связаны события не только, как у научного сотрудника, но и как у обычного человека. Первое из них даже имеет отчасти курьезный характер. В 1980 году у меня очередной отпуск выпал на июль. Я поехал в Вильнюс повидать своих родителей, поехал без жены, так как ее не отпустили на работе. Будучи в Вильнюсе, я пошел в ж/д кассу предварительной продажи билетов, чтобы купить билет домой. Я клянусь вам, что у меня и в мыслях не было прибыть в Москву в день открытия Олимпиады. Просто у меня заканчивался отпуск, и 20 июля нужно было выходить на службу. Отстояв очередь, протягиваю в окошко воинское требование: «Мне один билет купейный до Москвы на 18 июля». Может быть кассирше не понравился мой тон, но она ответила мне резко: «А почему я должна вам давать билет до Москвы?» Я так удивился ее словам, что даже хмыкнул непроизвольно и с вызовом сказал: «Потому, что я там живу». Дальше уже пошла пародия на Карцева и Ильченко: «А чем вы докажете, что там живете?» Пришлось достать из кармана и протянуть ей все свои документы. Для читателей, которые не жили в СССР, нужно сделать пояснение, что тогда билеты на поезда дальнего следования были обезличенными, в отличие от билетов на самолет. В бланке билета даже не было предусмотрено место для паспортных данных пассажира. Поэтому я очень удивился, когда кассирша перевернула бланк и на тыльной стороне начала писать мои, как сейчас говорят, персональные данные.

18 июля посадка в поезд была по паспорту, как на самолет, правда, в моем случае по удостоверению личности офицера. После отправления поезда проводница, как обычно, собирала билеты, но не одна, а в сопровождении сотрудника в милицейской форме. И вообще, в воздухе чувствовалась нервная обстановка. Поезд от Вильнюса до Москвы идет всего одну ночь, и она прошла спокойно, больше нас, пассажиров никто не домогался. Позавтракал, вещи собрал, сижу и смотрю в окно на подмосковные пейзажи. Поезд замедляет ход, смотрю на часы — минут через пять мы должны прибыть на Белорусский вокзал столицы. И тут я замечаю, что на путях и рядом с ними большое количество «людей в штатском», некоторые с красными повязками, другие — просто в невзрачных сереньких костюмчиках. Это для нас, пассажиров — Белорусский вокзал, а с юридической точки зрения, это станция Москва-Белорусская пассажирская. Так вот, из увиденного я делаю вывод, что вся территория станции полностью по периметру оцеплена так, что мышь не проскочит! Наконец, поезд совсем медленно ползет мимо платформы, и тут меня охватывает еще большее изумление. Каждый представляет себе толчею на вокзале большого города во время прибытия поезда. А здесь перрон пустой, нет встречающих с цветами, нет снующих и орущих носильщиков со своими тележками. На пустом перроне через каждые 20 метров стоят сотрудники милиции в небольших званиях, причем сосредоточенные, с каменными лицами, такое впечатление, что они приготовились к пресечению грандиозного теракта. На этом фоне по перрону разгуливает большой начальник - человек с полковничьими погонами. Вы знаете, кто в советские времена носил такие погоны в милиции? Это примерно начальник Главка, это очень высокий пост. Теперь понятно, почему у простых сотрудников были такие напряженные лица, никому не хотелось попасть под горячую руку.

Можно было не обращать внимания на церемонию открытия олимпиады по советски, если бы не одно обстоятельство. В этот приезд я договорился с родителями, что они отдадут мне книги — собрание сочинений одного автора, к подписке на которое я имел самое непосредственное отношение еще тогда, когда учился в школе. Когда я упаковал книги, получилась стопка весом явно больше 10 кг. С другой стороны, моя мама была очень заботливой и в дорогу всегда старалась дать каких-нибудь гостинцев. Не смотря на сопротивление, литровая банка с вареньем оказалась в моем чемодане. Понимая, что с таким тяжелым багажом я не доберусь от Белорусского вокзала до дома, я дал телеграмму жене, чтобы она встречала меня с поезда. И вот вместо Натальи я вижу на перроне полковника милиции. Да-а-а… незавидная ситуация. Делать нечего, я вылез из вагона и с поклажей в обоих руках, как маленький ослик, медленно направился  сторону выхода. Когда я дополз до цели, увидел, что все перроны окружены стандартными металлическими ограждениями, которые применяются для наведения порядка в местах массового скопления народа. За одной из загородок стояла моя жена и махала мне рукой, чтобы я быстрее заметил ее в толпе. Естественно, что эту встречу я запомнил на всю жизнь. Я одного не понимаю, тогда Белорусский вокзал принимал поезда международного сообщения. И что? Предположим, прибывает поезд Варшава-Москва с туристами, которые приехали на Олимпиаду, его тоже встречали бы оцеплением вокзала и прочими советскими перегибами?

Естественно, я соприкоснулся с Олимпиадой и как обычный зритель. Изюминка была в том, что большая часть, если не все, билеты на спортивные арены не поступили в свободную продажу, а распространялись по организациям и трудовым коллективам. Так было и у нас в 30-м Институте. Распределением билетов занимался непосредственно Политотдел части. Собрали весь личный состав, и офицеров, и гражданских в актовом зале, Начальник Политотдела произнес вступительную речь, в которой, в частности настоятельно рекомендовал во время проведения Олимпиады не ездить в Москву по личным делам, чтобы случайно не попасть в нехорошую историю. А дальше все было просто, нам огласили, сколько билетов выделено на Институт, и как Политотдел их распределил по Управлениям. В Управлениях Замполиты точно так же распределили их по отделам. В нашем отделе на 11 душ выдали примерно 6 билетов. Собрались всем отделом и бросили жребий. Мне повезло, достался билет на стадион в Лужниках в день, когда проводились в основном полуфиналы по легкой атлетике у мужчин. Когда я ехал на стадион, меня удивил вид Москвы, она буквально опустела. Я проезжал по знакомым местам, было такое впечатление, что поток машин уменьшился не в два раза, а раз в пять. Приехал а Лужники, нашел свое место на трибуне, оказалось, что сидеть надо очень высоко, примерно 70-й ряд. На такое место нужно было ехать с хорошим биноклем, чтобы рассмотреть спортсменов. Из увиденного мне больше всего запомнился полуфинал мужской эстафеты в беге 4х100 метров. Наша команда вышла в финал и там завоевала золото Олимпийских Игр. Правда, не надо забывать, что США бойкотировали Московскую олимпиаду, а американская команда в этом виде программы считалась сильнейшей в мире. Конечно, легкая атлетика по своей зрелищности сильно уступает, например, футболу, но общее представление об Олимпийских Играх я получил, своими глазами увидел Олимпийский огонь, и они остались надолго в моей памяти.

Но и это еще не все. Прославленные шведские конструкторы, рабочие, программисты, тем не менее, немного не уложились в поставленные сроки. Во время проведения Олимпиады АС УВД TERCAS работала в опытном режиме, аппаратура проходила обкатку, советские специалисты учились эксплуатировать сложную иностранную технику. Официально  АС УВД TERCAS была принята в эксплуатацию только 15 апреля 1981 года. Через некоторое время командир войсковой части 18353 (то, что на нашем жаргоне называлось военный сектор НЭЦ АУВД) генерал-майор Задорожный, приложив недюжинные усилия, сумел организовать экскурсию для своих подчиненных в Московский РЦ УВД, где был установлен TERCAS. Он был так любезен, что связался с профильным отделом 30-го Института, и предложил принять участие в экскурсии. Естественно, что я не мог упустить такого шанса и записался в числе первых. Собралась нас группа около 20 человек. Когда мы прибыли в Районный центр УВД, нас первым делом проинструктировали, что нужно соблюдать тишину, так как нас проведут по залу, в котором диспетчеры управляют реальными полетами, и мы не должны им мешать. Сам экскурсовод тоже разговаривал мало и тихим голосом.
 
Когда мы вошли в зал управления, первое, что меня поразило, это простор. За время службы в ВВС я бывал, например, в прицепе наведения ВП-11 системы «Воздух-1М». Там было так тесно, что протиснуться сзади кресла офицера боевого управления можно было только боком. Сами рабочие места были так близко, что соседние офицеры едва не касались друг друга локтем. Здесь же работать было комфортно, на каждое рабочее место приходилось по фронту метра три. Диспетчеры сидели в мягких креслах на колесиках. К своему стыду могу сказать, что таких кресел я еще в своей жизни не видел ни на фото, ни живьем. Проход между противоположными рядами рабочих мест тоже составлял метра 3-4. Прямо какой-то дворец управления воздушным движением!

Все поверхности потолка были покрыты звукопоглощающим материалом, на полу — ковролин синего цвета. Когда пытаешься что-то сказать, то сам себя плохо слышишь, такое впечатление, что у тебя в ушах вата. По всему потолку много маленьких светильников, так что в зале полумрак. Дышалось легко, понятно было, что в данном помещении реализованы все мыслимые и немыслимые средства вентиляции и кондиционирования, в любое время года в зале стояла одинаковая температура и влажность.

На рабочем месте центральным элементом являлся экран отображения воздушной обстановки. Он был круглым, примерно 60-65 см в диаметре, приятного для глаз оранжевого свечения и, главное, это был цифровой монитор. Без преувеличения, для СССР это был революционный шаг вперед. Впервые на экран оператору выводилось не то, что непосредственно видит РЛС, а то, что обработано компьютером по сложным алгоритмам. Благодаря этому каждая отметка от цели имела на экране свое описание, или на техническом языке, формуляр. Каждый формуляр имел две строки по 5 цифр в каждой. Вся верхняя строка отводилась под бортовой номер, 3 цифры — под номер занимаемого эшелона, и последние 2 цифры — под остаток топлива (в процентах). Наличие на экране этих формуляров позволяло значительно сократить радиообмен между диспетчером и экипажами воздушных судов, находящихся под его управлением, что в свою очередь, благотворно влияло на безопасность полетов. На рабочих местах было еще несколько мелких, но интересных приспособлений, которые в совокупности весьма облегчали жизнь диспетчеру. Расскажу только об одном из них. Как сообщить диспетчеру о том, что через несколько секунд к нему под управление поступит очередной борт? Вот что придумали — на вертикальной панели сбоку от экрана размещен маленький металлический кармашек. Раздается легкий щелчок, и через специальную щель в этот кармашек вываливается узкая полоска плотной бумаги, называемая у западных диспетчеров страйпом. На нем отпечатана вся необходимая информация о новом рейсе. Диспетчер берет этот страйп и вставляет его в специальные направляющие. Таким образом, в поле зрения диспетчера находится информация обо всех бортах, которые в данный момент находятся у него под управлением. По всему было видно, что компоновка рабочего места тщательно продумана и отлажена многими годами использования. Во время этой экскурсии я не только узнал много нового для себя, как радиоинженера, но и получил ценную информацию, которая пригодилась в работе научного сотрудника военного института.

                * * *
Прошло более 40 лет после описываемых событий. Я смотрю телепередачу о жизни современных российских ВВС (да, я помню, что теперь они называются ВКС). В какой-то момент показывают аппаратную кабину РСП. Я обращаю внимание на то, что в кадр попал галетный переключатель на три положения «730-740-750». И я начинаю вспоминать: «А, так это тот самый переключатель, которым я занимался в 1974 году, когда мы получили МиГ-23М, а потом я занимался более широко этой проблемой уже в 30-м Институте». С сожалением констатирую, что на дворе 2024 год, а в военной вторичной радиолокации так ничего и не изменилось. Значит те выводы, к которым мы с Комягиным пришли по результатам выполнения НИР «Систематика-77», в высоких штабах были положены по сукно и убраны в самый дальний ящик. Воистину правду говорит народная мудрость, что генералы всегда готовятся к прошедшей войне.

4 октября 2024 года