Рассказ об Иване Петровиче

           Иван Петрович жил одиноким стариком. Была у него дочь, но как бы ее и не было вовсе. Раз в неделю приходила она к отцу, помогала с уборкой, суп, щи варила и уходила. И не было между ними ни душевных разговоров, ни родственной близости. Но, по нынешнему-то времени, и это не плохо, и жаловаться грех. Да и некому жаловаться-то, жена, родственники, друзья приятели, все умерли. А молодые, так они, пожалуй, вряд ли и знают о существовании Ивана Петровича, или уж и похоронили его.
       Но, справедливости ради, надо сказать, был у Ивана Петровича верный друг, пес по кличке Кузя. Пес Кузя был также стар, как и его хозяин, делил с ним радости и невзгоды, вместе они пережили «перестройку», «лихие девяностые», старели, болели, и, как все старики, одинаково пахли.
       Но и Кузя покинул своего хозяина, умер внезапно от инсульта, в возрасте восемнадцати лет. Ночью Иван Петрович похоронил своего друга, во дворе закопал и сверху камень положил, чтобы не забыть место. А возвратившись домой, почувствовал Иван Петрович такую тоску и опустошенность, что не заметил, как к утру опустошил за упокой Кузи бутылку водки, что для него было критично. Но так уж получилось, горе-то какое.
       И была у Ивана Петровича тайная любовная связь, но сугубо платоническая. Когда-то влюбился Ваня в свою сокурсницу Валю-Валюшу, а было ему тогда восемнадцать лет, но он эту первую свою любовь и по сей день хранит. Тайно перезванивался он с Валей-Валюшей, с днем рождения поздравлял, с праздниками советскими, международными, российскими. А, бывало, и просто так звонил от тоски, когда уж невмоготу ему было.
       Но вот и Вали-Валюши не стало. Позвонил Иван Петрович ей, а трубку племянник взял, и сообщил, что уж как с полгода Валюша-то умерла, кремировали ее, а урну с прахом рядом с могилой ее матери захоронили.
       И очень горевал Иван Петрович, и долго не мог поверить, что уже нет его любимой на этом свете, а в могиле лишь мрак и пепел.
       А совсем недавно Иван Петрович случайно узнал, что он уже долгожитель. В семье Ивана Петровича как-то не было принято считать годы и отмечать дни рождения, вот и он не следил за своими годами, не считал их, и только чувствовал, что очень стар. Но не на столько же. И когда, по какой-то надобности, Иван Петрович заглянул в свой паспорт, то очень удивился, ему перевалило аж за девяносто.
       Иван Петрович был потрясен. Получалось, что жизнь его как бы уж и закончилась, и хочешь не хочешь, а надо помирать.
       Вокруг Ивана Петровича часто умирали люди, кто от рака, тромба, а кто от заразы какой зарубежной. А Иван Петрович хоть и стар, но, слава богу, каких-то серьезных болезней у него нет. Вот только серная пробка у него образовалась в правом ухе, и он им ничего не слышит, но от этого не умирают.
       И Иван Петрович успокаивается, умереть по старости ему как бы и не обидно, да и должен же быть когда-нибудь всему этому конец.
       Иван Петрович никогда глубоко не вглядывался в свою жизнь, и не задавался философскими вопросами о смысле жизни. В Бога он не верил, но к верующим людям относился с уважением и пониманием. В прошлой своей жизни Иван Петрович был чиновником нижнего звена, занимался насущными делами, и голову свою посторонними мыслями не занимал. И такая жизнь для Ивана Петровича была ни радостной, ни горькой, была просто жизнью, тусклой и мелкой, и сам он был ни умным, ни глупым, а обыкновенным человеком.
       Но вот, как-то вдруг, стал Иван Петрович задумываться, что было для него непривычно и удивительно. И больше думал он о смерти, и непонятно ему было и как-то тревожно. Жил-жил человек и умер! И кабы умирали старые и пожилые, но и молодые как бы норовили проскочить без очереди на тот свет.
       И вспомнилось Ивану Петровичу, как хоронили младшего брата Василия в девяностые годы. Завод, где работал брат, был почти банкротом, и цех, в котором изготавливались гробы для сотрудников завода, выдал родителям Василия сосновые доски. Сосед сколотил гроб, но он оказался для Василия узок и короток. И помнит Иван Петрович, как гроб с телом брата исчез навсегда в темной пасти могилы.
       И это слово «навсегда» застучало в его голове, как неумолимый приговор.
      
       И новый период начался в жизни Ивана Петровича. Он стал задумываться. Но мысли его не были последовательными, то Иван Петрович вспоминал свою жизнь и приходил к мысли, что жизнь, ту прошлую, жил за него какой-то другой человек, незнакомый, совсем ему чужой. А если думал о смерти, то казалась она ему страшной и ужасной, и мозг его, с неумолимой реальностью, разворачивал перед ним, как в кинематографе, все моменты его предстоящих похорон.
       Иван Петрович пытался вспоминать своих близких, знакомых, с кем общался по жизни, но многих он уже забыл, не помнил их имена. И от осознания этого загадочного, непрерывного процесса рождения и смерти, которому не было конца, Ивану Петровичу становилось страшно. И, бывало, он в отчаянии падал на кровать и рыдал как ребенок.
       Иван Петрович перестал замечать жизнь. Он потерял связь с миром людей. И только одна мысль крутилась в его голове, смерть рядом с ним, она следит за ним и ждет его часа.
       И казалось Ивану Петровичу, что повсюду, изо всех углов на него смотрит смерть.
       Но проходил день, проходила ночь, наступал новый день, а он все жил, пил, ел, заботился о своем теле.
       И уже стал Иван Петрович думать, что смерть его еще неблизка, и, когда ложился в постель, то пытался молиться, чтобы жизнь, пусть пустая и бессмысленная, продолжалась. Но как молиться Иван Петрович не знал, и получалось у него нелепо и даже смешно. А, бывало, Иваном Петровичем вдруг овладевала необъяснимая и неудержимая радость, какую когда-то он испытывал в далеком детстве. И чудилась Ивану Петровичу новая счастливая жизнь, но не здесь, а где-то там, в ином мире.
       И постепенно страшные видения смерти и мысли о ней стали блекнуть, и Иван Петрович уже думал о смерти, как об освобождении от забот о жизни, как об естественном переходе в иной мир, где не будет болезней, страданий, а похороны, гроб, могила, разложение трупа, это всего лишь неизбежная необходимость. И смерть уже не казалась Ивану Петровичу страшной, люди рождаются и умирают, а иначе и быть не может.
      
       И вот пришла эта ночь. Иван Петрович лег в постель, закрылся с головой одеялом, поджал под себя ноги и заплакал, но уже не от страха перед смертью, а от жалости к себе и ко всем людям. Вспомнил он мать, ее доброе в мелких морщинках лицо, ее нежные руки, сурового фронтовика отца своего, брата Василия. И верного друга пса Кузю вспомнил. И почувствовал Иван Петрович, как какая-то неосознанная радость охватила его. Он глубоко вздохнул, закрыл глаза и погрузился в глубокий сон. Вечный.
      
       И три дня под потолком горела лампочка, слабым светом она освещала тело Ивана Петровича. Одна нога его свесилась с кровати, и казалось, что он пытается на нее встать и куда-то идти.
       В комнате было тихо, только слышалось как под шкафом что-то грызла мышь, и дребезжали окна, когда мимо дома проезжал трамвай.
       А за городом, на огромном кладбище, вырыты новые могилы, в одной из них и найдет свой последний приют Иван Петрович. И память о нем исчезнет.
       Навсегда.