20. Дела внешние

20. ДЕЛА ВНЕШНИЕ. А как там Литва? Почему она молчит? А в соседней Литве тем часом разворачивается длинная цепь событий, пропитанных предательством, ненавистью и кровью. Сын великого Ольгерда, внук великого Гедемина, великий князь литовский Ягайло, торгует исконной литовской Жемайтией дабы договориться с рыцарями о совместных действиях против родного дяди Кейстута. Кейстут наносит удар первым, но рыцари и Ягайло уже в Вильно. Витовт Кейстутович бежит в Гродно, затем к отцу и они вместе идут наказывать племянника и брата за измену. Но Ягайло вроде бы все уже понял и даже просит мира, и Кейстут – великий Кейстут, всю жизнь сражавшийся с хищным племенем католиков, верит племяннику – уже почти совсем католику. На переговорах о мире и любви его хватают и через несколько дней втихаря давят. Родственники Кейстута отправляются на кол, и один только Витовт умудряется в женском платье сбежать из заточения в Пруссию. В 1385 году Ягайло в своем стремлении сблизиться с Западом идет еще дальше – меняет веру и родину. Он женится на польской королеве Ядвиге, принимает католичество и становится королем Владиславом II, заняв трон почившего в бозе сына сестры Казимира III, Людовика Анжуйского, который правил Польшей с 1370 года и за все это время так и не удосужился выучить польский язык, потому как на Польшу ему было наплевать. Наплевать на нее и Ягайло, но польские паны все равно готовы посадить на свою шею юную француженку и русскоязычного литвина преклонных лет, не умеющего, кстати говоря, ни читать, ни писать. Союз Литвы и Польши скрепляют Королевской Унией, главным условием которой является провозглашение католичества официальной религией Великого княжества Литовского. Сделать это в стране, где большая часть населения исповедует либо язычество, либо православие очень сложно, и Ягайло идет на примирение с православным Витовтом, уговаривая его взять Литву на себя, но при этом считаться вассалом польского короля. Крещение Литвы начинается незамедлительно. На месте разрушенного Перкунова святилища возводится католический собор. Гордые литвины, покорители Киевской Руси от Балтики до Черного моря, безмолвствуют. Русичей пока не трогают, но потихоньку начинают ущемлять в правах и их. Браки между католиками и православными «схизматиками» категорически запрещаются.

Так великая «от моря до моря» Литва была проглочена стареющей Польшей с тем, чтобы через пару-тройку веков быть взорванной изнутри тремя враждебными друг другу этносами и двумя ненавидящими друг друга Церквями. Киевская Уния 1385 года – великая победа католицизма в его устремлении на восток в земли православных «схизматиков», победа великая и последняя.

 1386 году в Полоцке был схвачен еще один противник Ягайло – герой Куликова поля, Андрей Ольгердович. Он был слишком популярен среди россиян, в том числе и тех, что жили в Полоцке, и потому Скиригайло, бравший его в плен, убить брата не решился. Андрей был заперт в башню на долгих три года.

Поздней осенью того же года, Тохтамыш отважился наконец сцепиться со своим покровителем Тамерланом. Рязанский, московский, тверской и нижегородский княжичи, сидевшие в заложниках у хана и словно привязанные таскавшиеся вслед за ним везде, куда бы он ни направился, начали подумывать о бегстве, потому как теперь увязший в войне со своей «крышей» сарайский царь их княжествам был не страшен. Первым дал деру Васка Кирдяпа, однако уйти далеко ему не дали – поймали, надавали пинков, вернули назад. Вторым драпанул Василий Московский. Он был еще слишком молод, чтобы думать самому, и за него думали папины агенты. Пользуясь неразберихой гигантского сражения, москвичи переправили княжича через Яик и Волгу и повезли его не на север, к русским рубежам, где его непременно стали бы искать, а в Подолию и Валахию. Погостив какое-то время у молдавского господаря Петра, беглый московский княжич Василий при помощи купцов добрался до Пруссии и попал там в теплые объятия беглого литовского князя Витовта. Попировав с литвинами и дав согласие на свою помолвку с дочерью Витовта, будущий великий князь кружным путем добрался до родных пределов и 19 января 1388 года прибыл в Москву.

В том же году Смоленский князь Святослав Иоаннович, пытаясь вызволить из плена своего союзника Андрея Ольгердовича или просто желая отомстить за его пленение, ворвался в бывшие смоленские волости, ныне принадлежавшие Литве, и принялся зверствовать там, так будто бы эта земля была заселена не православными россиянами, а варварами. Жители осажденного Мстиславля, догадываясь, что их ждет в случае падения города, бились отчаянно. Примчавшиеся на выручку городу Скиригайло и Витовт в сражении на берегу Вехры разгромили смоленскую рать, убили самого Святослава, его племянника Иоанна Васильевича, захватили в плен Глеба и Юрия Святославичей, взяли откуп со Смоленска и, усадив Глеба на отцовский стол, вышли из смоленских пределов. Союзник Святослава Дмитрий Донской воспринял смерть смоленского князя как данность и ссориться с Литвой из-за уже свершившегося не стал.

В 1388 году вновь набедокурили новгородские ушкуйники, в очередной раз разграбившие Кострому и обчистившие на Волге восточных купцов. Новгород Великий никогда себя со своими ватажниками не ассоциировал и знак равенства между ними и собой не ставил. Однако низовские государи относились к этому несколько иначе. «Если вечники не могут контролировать свою вольницу, это нужно сделать за них» - решили на Москве и объявили сбор ратей. Двадцать шесть областей прислали великому князю своих ратников. Как нельзя кстати подоспели слухи о том, что новгородская республика намерена якобы отложиться от владимирской митрополии и завести собственного митрополита, что придало предстоящему походу еще и идеологическую окраску. Многие объясняли этот раскольнический шаг новгородцев стригольнической ересью, буквально накрывшей тогда всю Северо-Западную Русь. Впрочем, куда убедительней звучит иная версия: новгородцы просто поздно спохватились. Будучи союзниками московского князя, они беспечно прохлопали тот момент, когда их союзник вдруг настолько осильнел, что стал для них опаснее привычных уже врагов. Москва очень высоко поднялась за последние годы, и даже к гадалке не нужно было ходить, чтобы понять, – долго мириться с новгородским самоуправлением она не будет, как не хотели с ним мириться могущественные суздальские государи домонгольского прошлого.

В 30 верстах от Новгорода армию Дмитрия Донского остановило северное ополчение. Челобитчиков, приехавших в стан к Дмитрию с просьбой о мире, государь не принял. Тогда за посольскую миссию взялся архиепископ новгородский Алексий, не принять которого Дмитрий не мог. Алексию великий князь довольно сухо поведал, что у новгородцев теперь есть только один выбор: либо они выдадут ему ватажников, грабивших Поволжье, либо он накажет весь город. С тем владыка и вернулся к своей встревоженной пастве. Поскольку выдавать своих в республике было не принято, Алексию вновь пришлось собираться в дорогу. В конце концов, сошлись на компромиссном варианте: новгородцы брали на себя обязательство наказать виновных, а великому князю выплачивали 8000 рублей откупного. Считается, что эти деньги и были истинной причиной всего предприятия.

В 1389 году случилось небывалое: поссорились Дмитрий Иванович Московский и Владимир Андреевич Серпуховской. Это была единственная по-настоящему серьезная ссора двух героев Донской битвы. Традиционно в ней принято обвинять серпуховских бояр, которые якобы толкали своего господина к старому лествичному спору за власть, чтобы после смерти серьезно больного Дмитрия Владимиру Храброму не остаться на вторых ролях. Кто-то в итоге был брошен в тюрьму, чьи-то села и угодья были захвачены, но до серьезной драки дело тогда, слава Богу, не дошло. 25 марта 1389 года под давлением московских старцев братья повинились друг перед другом и «взя мир и прощение». А всего через два месяца, 19 мая, на сороковом году жизни основоположник династии великих московских князей Дмитрий Иванович Донской умер, оставив на попечение двоюродного брата шестерых сыновей: Василия, Юрия, Андрея, Петра, Ивана и Константина. Великое княжение владимирское он передал старшему сыну Василию, как свое наследственное владение, и оспаривать у молодого князя его право на трон не решился никто, включая и золотоордынского хана. Владимир Серпуховской поклялся служить племяннику так же честно, как служил брату Дмитирию. Михаил Тверской также подтвердил все прежние договоры, а «лучшие люди» Нижнего Новгорода, уставшие уже от склок наследников Дмитрия-Фомы, продолжавших еще делить между собой выморочное княжество, сами просили Москву взять Нижний в свой удел.
   
ЭПИЛОГ.

Дмитрий Донской был из числа тех, про кого принято говорить: «Он – наше ВСЕ!». Да, он был «всего лишь» хорошим учеником Святителя Алексия и «всего лишь» исправно претворял в жизнь идеи благоверного князя Ивана Калиты, и главная его заслуга состояла «всего лишь» в том, что он при этом ничего не растерял, «свече дела московского» погаснуть не дал, а накопленный за три четверти века потенциал использовал почти со стопроцентным кпд. И, тем не менее, он – наше ВСЕ, и для нас, русских, он неподсуден, ибо национальных героев не судят. В истории любого народа есть свои «люди-вехи», которым ставят памятники, потому что в их именах сконцентрирована память народов о самых трудных и самых славных днях, годах, веках. Дмитрий Донской, при всех его недостатках, просчетах и ошибках, – это наша память о мужестве предков, об их страстном желании выжить и о необычайной стойкости племени великороссов. Как и все мы, он делал ошибки, умел быть мстительным, вспыльчивым и честолюбивым, по старой московской традиции пользовался в политике запрещенными приемами, однако, по трупам к достижению своих целей он никогда не шел и свою главную миссию, миссию общенационального значения, выполнил с чистыми руками.

Дмитрию Ивановичу Донскому и Владимиру Андреевичу Донскому Храброму самим Провидением было дано право перевернуть страницу в истории Русской Земли и Средневековой Европы. В перевернутых страницах остались: и погибшая Золотая Киевская Русь, разорванная своими князьями на несколько кусков, и погибающая Русь Литовская, увлекаемая Ягайло в прожорливое нутро католической Польши, и цепляющееся из последних сил за жизнь константинопольское православие, согласное уже на все, даже на унию с Ватиканом, и развалины могущественного Улуса Джучи, все еще не верящего в свое крушение, и, наконец, зарождение Святой Руси. В страницах же ненаписанных будут: долгая дорога к Московскому Царству, взлет и падение Империи белой, взлет и падение Империи красной, а затем – извилистый путь к неведомому бело-сине-красному завтра, дорога длинною в жизнь, ибо Святая Русь жила, живет и жить будет.