Кр. Господа. Вопл. N 33. Великая китайская стена

Под конец своего царствования первый император эпохи Цинь – Ин Чжэн рожденный в Ханьдане в 258 году до рождества Христова, и впоследствии нарекший себя Цинь Шихуанди, после того, как объединил враждующие между собой разрозненные царства, установил единоличное господство на всей территории Внутреннего Китая и стал правителем первого централизованного китайского государства, задумал стройку тысячелетия.
Правители мелких царств несколько веков воевали друг с другом, и именно они первыми начали возводить оборонительные сооружения. Цинь Шихуанди стёр с лица Земли границы государств, но стены их городов и крепостей остались; тогда-то и возник замысел возвести Великую китайскую стену, которая должна была чётко обозначить границы китайской цивилизации, упрочить завоёванное единство и защитить Китай от набегов кочевников с севера. Именно так все и будет: разрозненные конструкции стен позднее соединят между собой, и они образуют единое сооружение, которое назовут Великой Китайской стеной.
На самом деле строительство первых участков стены началось еще в период воюющих царств (475—221 гг. до н. э.) для защиты государства от хунну . В строительстве участвовала пятая часть жившего тогда населения страны, то есть около миллиона человек.
Капитальное же строительство, начатое в 210 году до нашей эры, с небольшими перерывами продолжалось вплоть до конца правления династии Мин, то есть до 1640-х годов. За это время было построено, если учитывать все изгибы и ответвления, по разным оценкам, от 6000 до 8850 километров (некоторые источники указывают протяженность стройки в два с половиной раза большую).
Все это данные из энциклопедии двадцатого века, мне же не посчастливилось в течение некоторого времени принимать участие в самой начальной стадии строительства этого грандиозного сооружения.
Меня звали Ван Сун Чуньшен, что в последней части означает «рожденный весной», и было мне в то время тридцать четыре года – возраст почтенный, но о старости говорить было еще рано.
Я никак не мог понять – моя внешность абсолютно европейская, достаточно высок, глаза синие широко распахнутые – какой же я к черту китаец? Видимо, в каждом воплощении, окружающие люди видели меня тем и таким, как должен выглядеть человек, в которого я перевоплотился, в то время как в зеркале для самого себя я всегда оставался одним и тем же.
К работам на постройке стены привлекались рабы, солдаты, крестьяне и заключенные. Я к тому времени уже почти десять лет прослужил в императорской гвардии близ Дуньхуана, но провинился, не правильно истолковав, а соответственно и выполнив приказ начальника, за что получил два десятка плетей и перешел в разряд арестантов. Тогда существовало специальное наказание для всех осужденных, и вердикт был почти всегда один и тот же – на строительство стены! Правда, тогда она носила название «Барьера» или «Разгула».
Командовать стройкой был назначен полководец Мэн Тянь – человек жестокий и бескомпромиссный, все привлеченные к работам боялись его как огня. А он в своем стремлении исполнить приказ Императора, как можно быстрее и лучше, не жалел никого – ни советников, если те небыли достаточно компетентны в задаваемых им вопросах, ни стражников, ни надсмотрщиков, ни, тем более, простых работников.
Не взирая на отвратительного качества горные дороги, ухабы и ущелья, меня в числе первых пятисот рабочих, под неусыпным контролем надсмотрщиков Мэн Тяня, направили в северную части Китая. Добирались до места начала строительства долго – дороги, как само понятие такого определения, отсутствовали, а те направления, которыми мы шли, больше походили на козлиные тропы в горах; в пути не хватало еды и воды, из чего можно понять, что дошли не все – первые жертвы появились еще до начала возведения основных фортификаций.
Но и по прибытию на место, положение не улучшилось: мы трудились сутками напролёт, выполняя указ Императора, но голод, недостаток воды и тяжёлый физический труд изматывали нас настолько, что короткий сон, который хочешь-не хочешь, надсмотрщики должны были предоставлять нам, не успевал восстановить силы, и многие не могли подняться и приступить к работам снова. Как водится, по всей восточной строгости, несогласных жестоко наказывали. Невозможно подсчитать, сколько людей погибло, возводя азиатскую стену. Китайцы говорят: «Каждый камень в стене – это чья-то жизнь». Великая Китайская стена была самым длинным кладбищем на планете.
Мое солдатское прошлое помогло выжить в этот начальный период великой стройки – привычка к лишениям, терпимость к побоям, моральная и психологическая устойчивость, выработанная на службе в армии – все это в конечном итоге пошло мне на пользу. Так же пригодились и кое-какие умения, полученные за годы, проведенные в императорской гвардии. Дело в том, что сторожевые башни строились через одинаковые промежутки, каждый из которых покрывал расстояние двух полётов стрелы (полет стрелы равнялся примерно двумстам метрам), выпущенной из лука. Таким образом, предполагалось, что защитники стены смогут простреливать любой участок сооружения, что обеспечит хорошую безопасность границы. Вот я и пускал стрелы, а потом замерял расстояния, которое они пролетели, и ставил специальные знаки в месте, где теперь должна быть воздвигнута очередная фортификационная башня. И хотя приходилось очень много передвигаться, работа, по сравнению с земляными, где необработанные каменные валуны на некоторых участках надо было заменять глиняными высушенными на солнце кирпичами и каменными плитами,  скажу честно – просто не бей лежачего.
При строительстве использовались ранее существовавшие части стены, которые укреплялись, надстраивались и соединялись новыми участками, почти всегда удлинялись. А те участки, которые ранее разделяли отдельные царства, сносились до основания. Фрагменты стен до моего появления здесь строились, как правило, из самых примитивных материалов, в основном – с помощью трамбовки земли. Между щитами из прутьев или тростника прессовали слои глины, гальки и других материалов, находящихся в шаговой доступности. Большую их часть для строительства стен брали прямо тут же, на месте, что значительно облегчало работы, но это вовсе не значит, что делало их легкими. Именно в связи с использованием этих подручных строительных материалов, народное название китайское стены того времени было «земляной дракон».
До того, как меня поставили на замер расстояния между сторожевыми башнями, я занимался именно этим, и скажу честно – не надеялся долго протянуть. А теперь к тому же, как уже писал выше, начали использовать кирпичи, но не обожжённые на огне, а высушенные на солнце, и плиты, изготовление которых отнимало много сил и времени, как и доставка материала для них. Эта двойная работа по замене глиняных насыпей вперемешку с большими камнями и деревьями, на новые строительные материалы, изматывали строителей до такой степени, что смертность среди них повысилась в разы. Умерших рабочих, зарывали в основание земляного вала, как и тех, кто провинился на стройке и был казнен тут же – судебные процедуры были сведены к минимуму. Существовало поверье, что если приложить ухо к стене, то можно услышать жалобные стоны и плач людей, погибших на стройке.
Сама местность была чрезвычайно сложна для столь грандиозного сооружения: постройка «разгула» задумывалась вдоль горной цепи Иньшань, огибая все ее отроги, при этом строителям приходилось преодолевать как высокие подъёмы, так и весьма большие и глубокие ущелья. Однако именно это обуславливало уникальное своеобразие будущего комплекса – стена должна была необычайно органично вписаться в ландшафт и составить с ним единое целое. Но все это пока было только в теории, до практического воплощения еще надо было дожить, и не только в переносном, но и прямом смысле тоже.
А в это время во дворце Циня Шихуанди придворный колдун Мэн Чуй был вызван к Верховному правителю Китая.
– Скажи мне, верный мой предсказатель, – обратился к нему Император, – сумею ли я при жизни увидеть начатое мною строительство в законченном виде? И когда это случится?
Чудотворец стушевался – иногда правда, которую изрекали уста гонца, привезшего недобрую весть, запечатывалась в них же расплавленным свинцом. Но после недолго раздумья решил, что он не какой-то там вестник недоброго, и с ним не посмеют так обойтись.
– Нет, всемогущий правитель, ты не увидишь конца строительства – ответил он, – но войдешь в историю, как основатель династии Цинь, положивший начало грандиозной постройке Великой Стены, которая станет крайней северной точкой планируемой экспансии китайцев, а также защитит подданных Поднебесной от вовлечения в полукочевой образ жизни, и ассимиляции с варварами. Твое правление четко обозначит границы великой китайской цивилизации и послужит объединению империи в единое целое.
– Вот как, – Шихуанди задумался.
Молчал и Мэн Чуй. На некоторое время в зале воцарилась такая тишина, что было слышно, как потрескивают горящие под потолком свечи в золоченых люстрах.
– Но ты ответил мне только на первую часть вопроса, – нарушил безмолвие Император, – а что со второй его частью: когда же закончится строительство?
Если на первый вопрос колдуну было ответить просто – тяжело больной сорока восьмилетний Правитель уж точно не смог бы увидеть конец процесса стройки, которая обещала растянуться на столетия, то когда она окончится – это было известно только Богу. Но колдун не занял бы никогда столь высокую должность, если бы не был умен, хитер и изворотлив.
– Великая китайская стена будет закончена только тогда, когда под ней будут погребены десять тысяч жителей Поднебесной или погибнет один человек по имени Ван, – он не назвал конкретной даты, года и даже века, но озвучил некие условия, которые казались ему достаточно трудновыполнимыми. Десять тысяч – количество не малое, целое войско, а сколько этих Ванов в Китае? – и не сосчитаешь.
Ему казались, но не Императору.
– Что ж, – усмехнулся Цинь Шихуанди, – если дело только в этом, то твое первое предсказание вряд ли правдиво.
Он хлопнул в ладоши. В тронный зал быстро вошли четверо стражников во главе с начальником охраны.
– Перо и бумагу, – приказал Правитель, – и моего писца.
Все было тот час подано и исполнено – в мгновение ока у ног Императора расположился маленький плешивый человечек с деревянной доской на коленях, на которой был разложен лист папируса, придавленный с края хрустальной чернильницей в серебряной оправе. В руках человек держал гусиное перо, очин которого был украшен золотым обрамлением. Он преданно и с благоговением смотрел на подбородок и губы Владыки, готовый ловить и записывать каждое его слово. Смотреть выше он не решался – за это можно было поплатиться головой.
– Пиши, – Верховный правитель поднял вверх указательный палец, – всех мужчин, носящих имя…
Он пощелкал пальцами, смотря на придворного колдуна.
– Ван, – подсказал тот, холодея от предчувствия того, что сейчас с его легкой руки ляжет на бумагу, и в скором времени будет исполнено императорской гвардией, как всегда беспрекословно и в возможно кратчайшие сроки, – носящих имя Ван.
– Да, носящих имя Ван, немедленно арестовывать и, не мешкая казнить, через отделение головы от туловища. – Закончил предложение император, но тут же продолжил. – С новой строки: вести подробный и тщательный учет всех умерших на строительстве «Барьера» людей; не имеющих родственников, хоронить в основании стены, так же как и тех, чьи родственники не будут в состоянии или не захотят провести погребение сами. О каждых десяти тысячах погребенных докладывать лично мне.
Шихуанди посмотрел на Мэн Чуйя.
– Я думаю, – сказал Император с усмешкой, – моё грандиозное строительство не обойдется одним таким числом .
Он опять обратился к писцу:
– Отсчет захороненных в стене начать… – Шихуанди прищурился, пожевал губами и неожиданно сказал, – с него!
Император ткнул пальцев в колдуна.
Стража немедленно схватила онемевшего от неожиданности и ужаса предсказателя, заломила руки, начальник охраны вытащил из ножен саблю.
– Обезглавьте его и замуруйте в «барьере», как осмелившегося солгать своему Императору, сделав заведомо ложные предсказания.
Мэн Чуйя поволокли во двор, он не сопротивлялся, он даже не шел своими ногами – его кулем волокли по мраморным плитам дворца.
– Дай сюда, – обратился Правитель к писцу.
Тот, согнувшись и не смотря в лицо Шихуанди, протянул пергамент. Тиран подписал и поставил большую императорскую печать, которую всегда носил с собой, как символ собственной власти.
– Довести до конкретных исполнителей и немедленно приступить к выполнению приказа, – он, не глядя, протянул подписанный документ, – и пусть подают обед.
Указ Императора по вполне понятным причинам не стали провозглашать во всеуслышание, просто ознакомили с ним людей, которым предстояло привести его в исполнение, причем исключительно в части их касающейся.
Я же узнал о нем от одного трамбовщика земли, в обязанности которого входило там, где для строительства по тем или иным причинам использовать прутья и тростник, скрепленные глиной, или раствором рисовой муки (кстати, к вопросу об умирающих с голоду работниках?) попросту утрамбовывать землю специальными тяжелыми чурбаками с приделанными к ним по бокам ручками, или делать насыпи из гальки. Хоронили очередного погибшего от несчастного случая кули. Тогда существовала целая традиция погребения тех, кто погиб на строительстве стены: члены семьи погибшего несли гроб, на котором была клетка с белым петухом; крики петуха, как полагалось, не давали уснуть духу мертвого человека, пока процессия не пересечет Великую стену. В противном случае, дух будет вечно блуждать вдоль стены.
– Смотри, Ван, – толкнул меня локтем в бок трамбовщик, – и этого сейчас заберут слуги Верховного правителя, и замуруют в стену.
– Почему? – Невпопад спросил я, удивившись, – зачем это надо?
– Один из здешних надсмотрщиков – мой двоюродный брат, – пояснил рабочий, – он сказал, что такова воля Императора.
Я пожал плечами.
– По-моему, покойнику все равно.
Трамбовщик хитро посмотрел на меня.
– Ему – да, а вот тебе нет.
– Что ты имеешь ввиду? – Не понял я.
– А то, что у подписанного Императором закона, есть и вторая часть! – Он понизил голос до шепота, – и в ней он приказывает истребить всех мужчин по имени Ван.
– Что за ерунда? – Не поверил я.
– Это вовсе не ерунда; моему брату об этом проговорился стражник, который лично отрубил головы уже двум десяткам Ванов. Беги, друг, беги, пока они не добрались до тебя.
– Как я убегу, – все еще не веря услышанному, пожал плечами я, – сейчас бойницы Великой Китайской стены направлены в сторону Китая. И по большей части охрана смотрит не на Север, а на Юг. Ей, прежде всего, нужно следить за уставшими от непомерных налогов и непосильной работы крестьянами, желающими переметнуться на свободный север, а не за разбойничьими шайками кочевников.
– Дело твое, Ван, – теперь пожал плечами осведомленный рабочий, – но лучше умереть, пытаясь спасти себя, чем покорно лечь под топор палача. К тому же, ты стреляешь там, где стройка еще не начата, там нет ограждений и никто не сможет тебя задержать.
Я поклонился, непонятно почему озаботившемуся моей судьбой кули, и мы разошлись – охрана и так стала недобро коситься на двух ничего не делающих строителей.
Три следующих дня прошли относительно спокойно, но на четвертый я стал случайным свидетелем расправы над пожилым мужчиной, по имени Ван. Ничего не объясняя, стражники поставили его на колени и, произнеся: «По приказу Императора», отрубили ему голову. Потом побросали останки в тачку – специально для этой стройки китайцы изобрели это, столь удобное и нужное приспособление, и использовали ее повсеместно в строительстве Великой стены, и, как видите, не только для этих целей.
Через неделю скрывать поголовное истребление китайцев, носящих имя Ван, стало невозможным. Ужас охватил людей на стройке, да и по всей стране тоже – сегодня Ван, завтра Вэй, потом Чунь – да, мало ли, что придет в голову тирану, сидящему на троне. Однако открыто выражать свое недовольство, мало кто решался, ведь большинство в данный момент это не касалось. А Ван ты или не Ван, только пикни – и тебя постигнет участь преследуемых по приказу Императора.
Короче, я решился на побег. Подсобрал немного еды, и, купив за бешеные деньги бурдюк воды, решил, что на первое время должно хватить, а дальше – посмотрим по обстановке. Путь у меня был только один – на север, туда, где рыскали в поисках поживы банды степных кочевников. Но сейчас они казались мне куда как менее опасными, чем солдаты до боли родной императорской гвардии.   
Для проезда в стене предусматривалось двенадцать ворот, которые со временем предполагалось превратить в мощные заставы. Сейчас, та часть, что уже была возведена, стояли забранными толстыми железными решетками. Некоторые, считавшиеся особо опасными при атаке врагов части Великой стены, были окружены защитными рвами, которые или заполнялись водой, или временно оставлялись просто как глубокие канавы. Но все это меня мало волновало.
Получив новое задание, я подошел к последней сделанной кладке стены, натянул тетиву, выбрал указанное мне начальником направление, и выстрелил. Старался послать стрелу как можно дальше, и это у меня получилось – на этот раз она улетела существенно дальше двух сотен метров. Проплутав некоторое время в поисках, и найдя ее воткнутой в землю, вытащил, а в место попадания воткнул шест с флажком на конце. Повторил последовательность действий и, отдалившись, таким образом, от основной стройки почти на пол километра, оставшись вне визуального контроля, бросил второй шест, но лук и единственную стрелу оставил – может пригодиться, и, пригибаясь к земле, побежал в направлении, где, по моему мнению, находился север. И, надо сказать, вовремя.
Конный стражник в сопровождении дюжины пеших воинов подъехал к надсмотрщику, распоряжавшемуся людьми, производящими работы на восточном крыле стройки.
– Здесь ли трудится бывший воин императорской гвардии Ван Сун Чуньшен? – Без предисловий спросил он у распределителя работ.
– Да, господин, – поклонился тот.
– Где он сейчас?
– Отмечает места, где предположительно должны быть воздвигнуты сторожевые башни.
– Приведите его, хотя…
Он задумался, но ненадолго.
– Не надо, – отменил собственное распоряжение начальник стражи, – мы сами найдем его. Куда он ушел?
Ему показали, и даже предоставили сопровождающего. Отряд молча двинулся в указанном направлении. Первую отметку от попадания стрелы нашли быстро – флажок бодро развивался на шесте, воткнутом в землю. Последующие поиски результатов не дали.
– Сбежал, – констатировал конник, – всем искать беглеца! Доставить живым! И если к утру Чуньшень не будет пойман, сами останетесь без голов, и займете его место в стене!
Когда у тебя есть такой мощный стимул, понятно, что к делу будешь относиться не только со всем имеющимся рвением, но и с душой. Двенадцать стражников тут же бросились искать следы, веером рассыпавшись по степи. Через небольшой промежуток времени, к ним присоединились конные поисковики, числом не менее двадцати.
Я за это время успел продвинуться в выбранном направлении километра на четыре, ну, может, чуть больше. Сначала бежал, не разбирая дороги, потом сообразил, что надо забирать поближе к горам, там каменистые тропы, и следы на них практически не остаются. Но было уже поздно – метрах в ста показался преследователь. Он заметил меня, оглянулся, ища подмоги, видимо ни кого по близости не обнаружил, и бросился вперед, рассчитывая сам поймать беглеца. Он был хорошо вооружен – топор, кинжал с широким обоюдоострым лезвием, арбалет, маленький круглый щит. У меня было мало шансов на победу в схватке с ним.
Поскольку я вынужден был лезть в горы, а он бежал ко мне еще по ровной местности, то расстояние между нами быстро сокращалось. Перед довольно крутым подъемом, преследователь остановился, скинул арбалет, сел на землю, заложил стрелу и ногами натянул тетиву.
Я обернулся, он целился в меня метров с тридцати – убойная дистанция даже для неопытного стрелка. А этот, судя по седой бороде, был старым служакой.
Стрела угодила мне в бедро левой ноги. Я споткнулся, сморщился от боли, присел и посмотрел снова вниз. Стражник повторно натягивал тетиву. Дальше медлить было нельзя: вскинул лук, прицелился и выпустил стрелу. Она попала седобородому прямо в грудь. Он повалился на спину, а арбалет, тренькнув не до конца натянутой воловьей жилой, выскочил из его рук и отлетел на пару метров в сторону.
Я поднялся на ноги, даже дотрагиваться до глубоко вонзившейся в плоть стрелы было больно, уж не говорю о том, чтобы вытащить. Осторожно спустился вниз, достал из ножен убитого стражника нож, придерживая стрелу у основания пораженного бедра, аккуратно срезал торчащий в сторону длинный кусок с оперением. Наконечник надо было удалять хирургически, но на это не было времени, и здесь было не место для подобной операции. Опять начал подъем вверх по горной тропе, но оказалось – поздно. Из-за насыпи выехали два конных солдата; один, указывая на меня пальцем, что-то гортанно крикнул, и оба, пришпорив лошадей, поскакали в мою сторону. Я понял, что деваться некуда, и перестал мучить себя – сел и стал ждать своей участи.
«В конце концов, – размышлял я, – мытарства – а по-другому их не назовешь – в древнем Китае, подошли к концу, скоро я должен буду телепортироваться куда-то в другое место и время».
Но на этот раз моя судьба не спешила мне на помощь. Беглеца Вана долго пинали ногами те двое, что обнаружили меня первыми, за убийство их товарища по оружию; потом добавили те, что подоспели позже. Когда экзекуция закончилась, длинной веревкой привязали за руки к седлу одного из всадников, и поволокли к отстроенной части «барьера».
На мне не было живого места, голова разбита, в ушах непрерывный звон, правая рука плетью висела вдоль тела, наверное, была сломана, глаза почти ничего не видели из-за набухших гематом, нога, в месте попадания стрелы, распухла настолько, что перекрыла рану и кровь перестала течь – я ее уже не чувствовал.
– Это последний из Ванов, – услышал я будто сквозь сон доклад одного из стражей своему начальнику, – во всяком случае, на том участке великого Китая, который был поручен для отработки нам. Что с ним делать? Как обычно?
– Нет, – начальник охраны покачал головой, – он убил слугу Императора – замуруйте его в стену вертикально, живым. И оставьте несколько дырок, чтобы не задохнулся слишком быстро.
Как бы ни был уверен я в скором своем временном перемещении, но волосы встали дыбом на голове после услышанных слов. Червь сомнения, который в конце каждого нового воплощения, не давал мне покоя тем, что может быть этот-то эпизод и будет последним в бесконечной череде «перелетов», сейчас превратился в гигантскую анаконду. Вот так эпилог бессмертного существа – подыхать несколько дней в собственных моче и экскрементах, будучи замурованным в тесном глиняном мешке! Мне стало страшно.
Но весь ужас осознания своего положения, я испытал, когда до половины был обложен толстыми ветками, камнями и замазан глиной, удивительно быстро твердевший на солнце.
Когда охрана, под наблюдением которой меня замуровывали в стену, перестала пристально следить за процессом, мой товарищ – тот самый, что сообщил мне об истреблении китайцев, носящих имя Ван, и словами которого я проникся слишком поздно, вдруг достал из-за пазухи остро отточенный кол, и ткнул меня в область печени.
– Г-гыкх, – заткнутый рот не позволял мне крикнуть.
– Ты умрешь быстро, друг, – услышал я торопливый шепот трамбовщика земли, – тебе не придется долго мучиться. Это все, что я могу для тебя сделать. Прости и прощай.
Что ж, хоть у кого-то моя незавидная участь, вызывала жалость и сострадание, пусть он и выразил ее таким жутковатым способом.
К тому моменту, когда последний камень, густо обмазанный глиной, навсегда скрыл от меня солнечный свет, я уже был без сознания, а может быть, и умер.

Вы, уважаемый читатель, должны понимать, что все события, участником которых я становлюсь поневоле, описываю, уже по факту их свершения. Зачастую, прежде чем приступить к этой процедуре, тщательно изучаю историю вопроса, эпоху, в которой они происходили, что было до этого и то, каковы их последствия в будущем. А в случае отсутствия таковых, какое наследие оставили эти самые события, в эпизоде свершения которых судьба заставила меня быть одним из героев, в книгах, умах, легендах последующих поколений.
Именно поэтому, описание отдельных моих перевоплощений, изобилуют историческими подробностями, которые я никак не мог знать, когда участвовал в них, как главный герой, от лица которого веду это повествование. Я просто надергал их из более поздних источников информации, чтобы читающая публика не терялась в событиях того эпизода, где я просуществовал какое-то время, и который в свою очередь является лишь крупицей некой масштабной картины, растянувшейся на года, десятилетия, века, а, порою, на срок, выраженный четырехзначным числом.