Курсив чернокнижника - Ян Барщевский

(с белорусского, эссе - глава из книги «Гамбургский счет Бахаревича»)

Вот у вас какое издание "Шляхтича Завальни"? У меня так то, первое белорусское (1), в твердой обложке болотного цвета, с рисунками Валерия Славука (2). Книжке всего лет двадцать, а она пахнет так, как пахнет дома у старого больного букиниста. В ней уйма закладок, крошек от табака и печенья, пятен от пролитого кофе и отпечатков пальцев, в ней усердствуют черти и русалки, цветут лилии, а на спине горит клеймо: 1р. 70к. Один раз прочитаешь, семьдесят лет летучей мышью летать будешь - вот что это значит (3).

В 1991 году я одиноко шатался в районе Автозавода. В кармане лежало два рубля, вечером я должен был заплатить их репетитору. Настроение было отвратное, ощущение - как у сосланного в Сибирь польского революционера: вокруг тайга, Ангарская, Иркутская, Песцовая, Гулаговская, Енисейская, пьяные геологи, злые жандармы, золотодобытчицы в китайских пуховиках, чужой язык, елки-палки-Новый-год. Самодержавный снег, православный смрад, вечная народная мерзлота - и никто тебя не понимает. На Енисейской я, сияя пунцовыми (с мороза) щеками и самодельным бело-красно-белым значком, зашел в книжный магазин, который располагался на первом этаже большого жилого дома. Оттаивая, взял в руки какую-то симпатичную книжку, развернул, увидел рисунок и завороженно начал разглядывать.

На картинке был волшебный лес, а в том лесу - монстры, настоящие белорусские монстры. Не какие-то там безликие чучела, а существа с очень четко прописанной индивидуальностью. Потом выяснится, что они и в тексте такие: живые, неповторимые, кишат и кусаются. Перво-наперво бросился в глаза остроносый старичок с маниакальным взглядом, который опирался на палочку — пенсионер явно задумывал что-то неладное. Сбоку одновременно выползли рогатая лягушка-убийца и еще кто-то, словно беглец с картины Босха: короче, изо всех углов этого леса лезла и лезла нечистая сила, а над всеми ними парила похожая на похотливого карлика летучая мышь. И как-то стало мне вдруг ясно, что вот в этой приятной компании я и проживу ближайшие двадцать лет. Не только как читатель, но и как автор. Устрашающе стало и одновременно как-то уютно-исчезли куда-то и промозглая холодная Автозаводская Сибирь, и два рубля, и хороший репетитор. Книжку я прочитал за одну ночь, и с тех пор она повсюду путешествует со мной — из квартиры на квартиру, из города в город, из страны в страну, из одного волшебного леса в другой.

Почему об этом издании-так подробно? Просто, каждый раз, когда я беру его в руки, у меня возникает странное ощущение, что «Шляхтич Завальня» существует в одном-единственном экземпляре. И этот экземпляр принадлежит мне. Как Гулливер, который после своих путешествий решил не открывать никому местонахождение чудесных стран, где он побывал, так и я всегда боялся поделиться с кем-то своим секретом. Был уверен, что нельзя никому рассказывать ни о моей Плачке, ни о моем коте Варгине, ни о моей Агапке, ни о деревянном Дедке. Но тайна, как выяснилось, давно раскрыта. Редкие произведения способны вызвать такой экстаз собственничества.

В белорусскоязычной литературе никогда не было своих братьев Гримм. Счастье, что Ян Барщевский оставил достаточно поводов, чтобы считать его не только польским, но и белорусским писателем. И главный повод здесь - сама Беларусь, главная героиня его книги. Она тут может и драконом обернуться, и осиным гнездом, и женщиной, и сорокой. В моем издании «Шляхтича Завальни» есть интересная особенность: белорусские слова, выражения, фразы, которые употреблял Барщевский в оригинальном польском тексте, обозначены курсивом. Их там достаточно много, этих словно наклоненных внезапным ветром слов. Можно сказать, что и своих первых читателей, изначально набранных в торжественных советских линейках и повседневных очередях по-военному простым, ровным привычным шрифтом, эта книга Борщевского превратила в фрагментарный, приукрашенный, но несводимый белорусский курсив, который уже не выпрямишь. Вот же, мало нам было Короткевича (4)…

По своему значению Барщевский - братья Гримм беллита (5), причем и Вильгельм, и Якоб - в одном лице. От Якоба у него вся этнография, от Вильгельма — волшебство: сказки, чудовища, приключения. Различных Якобов на здешних просторах хватало и до, и после Барщевского, но ни один из них не имел соответствующего литературного таланта. Иначе говоря - не умел колдовать, ведь литература является прежде всего волшебством, все остальное для нее несущественно. Поэтому самым чистым жанром литературы является сказка. Как известно, Якоб Гримм, оставшись один, умер, готовя для словаря статью о слове "Frucht» - «Шляхтич Завальня» никогда не вызрел бы, а феномен Барщевского никогда бы не состоялся, если бы автор не был не только патриотом, но и чернокнижником (6).

Кто научил его колдовать? Разрыв-трава, перелет-трава (7), жабер-трава (8)?  "Взял я форму у природы", - пишет во вступлении автор. Сказок после Барщевского писали и пишут много, и своих, и "народных", и для детей, и для взрослых — да только прочитав их, так и хочется сказать вслед за челядью пана Завальни:

"Нам этой басни не выучить, очень тяжела, все что-то не по-нашему, тут ничего и не припомнишь"

С Барщевским иначе. Его читаешь - веришь. Опять позовем челядь:

"Вот уж страх так страх, аж мороз по коже продирает», —
говорят, прищурив глаза от удовольствия, слуги Завальни, невольно формулируя главное требование читателя к автору.

А начинается книжка совсем в духе немецкого романтизма, пусть себе автор во вступительном слове и декларирует свое нежелание подражать «англичанам, французам, немцам». "Тот, кто путешествует с севера в сторону Беларуси, видит перед собой ..." и идет очерк Северной Беларуси, "дикой и мрачной" - с ее соснами и пущами, крестами капличек (9), деревенскими девушками, пением и тишиной. Как тут не вспомнить задел «Холодного сердца» Гауфа, написанного за двадцать лет до «Шляхтича Завальни» — "тот, кто путешествует по Швабии (10)...". Северная Беларусь Барщевского - край не менее сказочный, чем Гауфов Шварцвальд (11). В моем восприятии текст "Шляхтича Завальни" имеет примерно те же цвета - от темно-зеленого до болотного. Кое-какие аллюзии на Гауфа и братьев Гримм встречаются в тексте и далее: но это вряд ли свидетельствует о подражании, это, скорее, - оценка общеевропейского дискурса, в котором писались все романтические произведения той поры. Европа впервые задумалась о том, откуда она и где кончается. Правда, думает до сих пор — не будем ей мешать. Но тогда о нас не было нужды напоминать. Белорусские пущи Барщевского — в каком-то смысле бывший сад Меттерниха (12), крайняя граница Европы, так как за ними начинаются уже совсем другие сказки и царствуют совсем другие демоны. Его волшебные существа - пограничная стража, которая, имея то ли дьявольское, то ли просто «фармазонское» (13), как говорил пан Завальня, происхождение, тем не менее охраняла уникальность этого края. Стоило исчезнуть пущам с их странным, но природным населением: вурдалаками, карликами, драконами и русалками — и в Беларусь пришла Азия. Сказка закончилась. Теперь нас можно легко спутать с любой российской областью. Но вера в то, что они возвращаются - вечна. Прогнанный из Беларуси кот Варгин спрятался в пуще, проскочил через время, мелькнул в тридцатых годах в Москве в компании одного интуриста (14) - где он сейчас мурлычет, в чьей голове растит гнусь и сомнения?

Чернокнижничество как необходимая предпосылка литературы - отнюдь не новейшая придумка. Необходимость существования этого параллельного мира вурдалаков и леших тонко чувствует и пан Завальня, главный инспектор всей нашей литературной роскоши. Хитрый это дядя. Правил он строгих и не преминет возможности выразить свое "о tempora, o mores!.." (15): "в костеле одни перешептывания и смех», «мода и фармазония» все погубили, "розгами, во имя Святого духа, детей бить, - радовать их". Но историй ему хочется именно интересных и страшных, желательно о нечестивых вещах — не может он противостоять извечной нужде человека в адреналине. Телевизора с кучей российских каналов он не имеет, поэтому находит компромисс, прежде всего, - для себя сам, и страхи, чтобы потом напомнить о десяти Божьих заповедях и сделать вид, что нашел в сказке какую-то мораль. Но какая мораль в сказке - сказка, как и любое искусство, ценна сама по себе, не морали, а достопримечательностей, красоты и «мороза по коже» ждем мы от литературы. Делая добро другим - ставя в метель на подоконник свечу и пуская заблудившихся странников в свой дом — Завальня словно замаливает свой небольшой грешок — страсть к новым рассказам, которой он с наслаждением отдается после того, как гости согреются и перекусят, «чем Бог послал». Причем он требует, чтобы ему рассказывали хоть и сказки, но - обязательно из жизни. Гостей пана Завальни такое условие не очень-то и смущает: каждый из них знает - и сам черт не разберет, что сказка, а что правда. Истина, усвоение которой делает читателя именно Читателем. О, обворованная минская студентка, о которой я читал недавно в газете: к ней ежедневно приходил парень, а она, счастливая, думала, что ноутбук и деньги у нее стянул домовой — как бы я хотел, чтобы ты читала по ночам Барщевского. Но ты читаешь одни новости на майл.ру и, вообще, ты - член БРСМ (16). Это за таких просил пан Завальня, чтобы не жалели на них розог…

Интересно, что победить нечистую силу в сказках обычно способен только тот, кто остается ей верен и не сомневается в ее существовании — то есть истинный крестьянин, холоп, мужик. Господа с их наукой, скептицизмом и новомодным рационализмом, если и свяжутся с бесом, то только на свою беду: не умеешь — не берись. Но пан на то и пан, чтобы расплачиваться за чрезмерную самоуверенность и развращенность. Где это видано, чтобы кот с голой барыней в одной постели спал? Получите кота Варгина. Наповыдумывали разной археологии - вот вам и Плачка, разбрасывающая вокруг себя монеты с «Погоней» (17). Дай женщинам права - и волосы на их головах закричат (этот рассказ чем-то напоминает По даже по стилю). Чрезмерное восхищение чужими книгами приводит к смерти ученика Гугона (18). В каждой сказке «Шляхтича Завальни» заложено такое предупреждение, которое на то и предупреждение, чтобы люди его не слушались. Иначе откуда взяться новым историям?

"Нравятся ли тебе наши сказки?"- немного застенчиво спрашивает пан Завальня у племянника. А тот и сам чувствует, что не подходят Нешчардзю (19) и родному краю освоенные им греческие мифы -любая Энеида по сравнению с историями дядиных гостей будет наизнанку, а любой Парнас оккупируют Тарасы (20). Хотя приключения Одиссея все же пришлись дяде по нраву. Одиссеем мог бы назвать себя и сам Барщевский. Вечная загадка, которую не осилил бы и сам Завальня: почему, чтобы написать о Родине, нужно ее оставить? "Барин знает эту простую пословицу: за глупой головой и ногам нет покоя», - напоминает путник в главе «Буря». Но только глупая голова и беспокойные ноги и могут провести нас через этот волшебный лес. "После того, как судьба забросила меня в далекие места, как же часто одинокие мысли мои с берегов Эльбы возвращаются в этот край, где прошли лучшие годы моей жизни, где столько милых воспоминаний рисует мне память…».

Потерял я дуду, их-вох.
На Поповом лугу, их-вох.
То не дудка была, их-вох.
Она в радость дана, их-вох.
Было весело мне, их-вох.
На чужой стороне, их-вох.

Примечания (переводчика):

1 - 1990 г., Минск: Мастацкая лiтаратура. – 383 с. Первый полный перевод «Шляхтича Завальни» на белорусский язык. Переводчик – Николай Хаустович.  Впервые же это произведение Яна Барщевского было опубликовано в 1844-1846 гг. четырьмя книгами на польском языке, на котором тогда говорили все образованные соотечественники писателя. Своим «Шляхтичем Завальней» автор пытался доказать современникам, что нация, создавшая столь высокохудожественную и поэтическую культуру, заслуживает к себе самого уважительного отношения;

2 - Валерий Петрович Славук - белорусский график, педагог, профессор. Родился 7 апреля 1947 года в пгт. Коханово Толочинского района Витебской области. Окончил Белорусский театрально-художественный институт (1977 г.). Работает в станковой и книжной графике. Широко известны его иллюстрации к белорусским народным сказкам, к книгам «Айвенго» В. Скотта, «Черная мельница» Ю. Брезана, «Шляхтич Завальня» Я. Барщевского, «Весна осенью» В. Короткевича и множеству других;
 
3 - Летучая мышь по-белорусски – кажан, отсюда и вывод автора о том, что потенциальному читателю грозит цена книги (1р. 70к.) - один раз прочитав «Шляхтича Завальню», потом семьдесят лет будешь летать летучей мышью;

4 - Автор имеет в виду достаточно простую истину: его поколение открывало для себя Беларусь как страну, белорусов как нацию, к которой они причастны, с романов Владимира Короткевича, ведь перевод «Шляхтича Завальни» на белорусский язык (1990 г.) появился позже, чем книги Короткевича («Седая легенда» – издана в 1961 г., «Дикая охота короля Стаха» - 1964, «Колосья под серпом твоим» - 1965, «Земля под белыми крыльями» - 1977 и др.);

5 - Белорусской литературы;

6 - Чернокнижник - человек, умеющий читать, понимать и использовать так называемые черные книги, благодаря чему владеет знаниями древних языческих обрядов, замешанных на темной силе и общении с демонами, а также разными заклятиями, которые использует для воздействия на людей или природу, либо для получения новых знания. По представлениям некоторых, особо продвинутых в этом вопросе, чернокнижник может обладать особыми сверхъестественными силами как от рождения, так и вследствие договора с нечистой силой;

7 - Перелёт-трава — сказочное растение, легендарный цветок папоротника. По поверью, он летает повсюду в Иванову ночь и показывает дорогу к сокровищам, скрытым в земле. Также существует реальное растение с названием «Перелёт» — ослинник двулетний, или Энотера двулетняя (лат. Oenothera biennis) - двулетнее растение семейства Кипрейные, родом из Северной Америки. Растение медоносное и кормовое, предпочитает слегка увлажнённые местообитания: песчаные наносы по берегам рек, в поймах. Также является рудеральным растением — растёт по обочинам дорог, насыпям, на сорных местах;

8 - Народных названий у этого растения несколько, а именно: жабья трава, жабник, горлянка, порезная трава, червивая трава. По-научному она называется Сущеница или Цминница, от греческого слова "gnaphallon", что означает "войлок", по зеленоватому опушению её стебля. Самой лечебной считается Сущеница топяная, или болотная (лат. Gnaph;lium uligin;sum);

9 - Каплица (белорусск.) - часовня;

10 - Шва;бия (нем. Schwaben) — историческая область на юго-западе современной Германии в верховьях Рейна и Дуная, названная в честь швабов — немцев, говорящих на особом швабском диалекте;

11 - Шва;рцвальд (нем. Schwarzwald — «чёрный лес») — горный массив в земле Баден-Вюртемберг на юго-западе современной Германии;

12 - Граф, затем (с 1813) князь Клеменс Венцель Лотар фон Ме;ттерних-Виннебург цу Байльштайн (15 мая 1773, Кобленц — 11 июня 1859, Вена) — австрийский дипломат из рода Меттернихов, министр иностранных дел в 1809—1848 годах, главный организатор Венского конгресса 1815 года. Руководил политическим переустройством Европы после Наполеоновских войн;

13 - Во времена пана Завальни слово «фармазо;н» имело примерно такие значения:
— в прямом смысле - «масон», то есть последователь масонства;
— в переносном значении - «вольнодумец, нигилист»;

14 - Имеются в виду кот Бегемот и Воланд, одни из главных действующих лиц романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»;

15 - O tempora, o mores! (с лат.;—;«О времена, о нравы!») — латинское крылатое выражение, но есть версия, что изначально фраза принадлежит Катону (Катон Марк Порций, он же - Катон Старший или Катон Цензор; 234 — ок. 148 до н. э.) — древнеримскому политику, полководцу и писателю;

16 -  Белорусский республиканский союз молодёжи (БРСМ, бел. Беларускi рэспубліканскі саюз моладзі) — самое крупное молодёжное общественное объединение Беларуси, поддерживается Александром Лукашенко;

17 - Монеты с гербом Великого Княжества Литовского (всадник в рыцарских доспехах, с ножнами и с воздетым в правой руке мечом), чеканились незначительными тиражами с XIV столетия, по-настоящему массовыми стали после денежной реформы Александра Ягеллончика (годы правления - 1492-1506), когда на открытом в 1495 году Виленском монетном дворе на регулярной основе начался выпуск серебряных пенязей (денариев) и полугрошей;

18 - Один из персонажей «Шляхтича Завальни» - юноша талантливый и рвущийся к науке;

19 -  Нешчардзе (белорусск.) – несчастье. Немного искаженное, но красноречивое название окрестностей озера Нещердо (ныне - Россонский район Витебской области, бассейн реки Дриссы), вблизи которого располагалась и усадьба пана Завальни. Ян Барщевский поселил своего героя в местах, которые не только хорошо знал, но и любил, - свои студенческие каникулы чаще всего он проводил в путешествиях по ним;

20 - имеется в виду одно из классических произведений белорусской литературы - сатирическая бурлескная поэма Константина Вереницына «Тарас на Парнасе». Впервые опубликована 16 мая 1889 г. (анонимно, при жизни автора, но без его участия) в «Минском листке», до этого распространялась в списках.

Иллюстрация: та самая обложка "болотного цвета". 1990 г., Минск: Мастацкая лiтаратура. – 383 с. Первый полный перевод «Шляхтича Завальни» на белорусский язык.