У окна

       Они стояли у окна. Она – у самого подоконника, он – чуть позади… Солнце садилось, и последние лучи нарисовали на полу её тень. Тень получилась слишком длинной и не уместилась на полу целиком, а перешла на стену, переломившись посередине шеи. Он подумал, что тени, наверно, неудобно изгибаться вот так, под прямым углом, но кого интересует мнение тени. Подумал – и забыл…
       Она сказала, рассеянно глядя на закат:
       – Вот ещё одно лето кончается…
       Он промолчал.
       – Скоро сентябрь, внук Витька пойдёт в первый класс… Жалко, что теперь нет формы, как в наше время. Я хотела купить ему костюм – пиджачок и брюки, но Катя сказала, что не нужно, он, дескать, не должен выделяться среди других мальчишек. Я не стала спорить, матери видней, но мне кажется, ему бы очень пошло, в костюмчике он был бы так похож на тебя-первоклассника! Помнишь, учительница привела нас в класс, стала рассаживать по местам: мальчик-девочка, и нас с тобой посадили за одну парту, а ты плакал и ни за что не хотел садиться с девчонкой!
       Он усмехнулся и подумал, что, может быть, им тогда руководило предчувствие… Потом привык и уже не пытался протестовать, тем более, что, как оказалось, соседка ему досталась не такая уж плохая, не вредина и не жадина, всегда делилась, если приносила что-нибудь вкусное на завтрак, подсказывала, если он начинал плавать у доски, и списать домашку у неё было запросто. За это он великодушно прощал ей мелкие капризы, вздорные придирки и надутые из-за пустяков губы. Что с неё взять: девчонка!
       – Ты помнишь школу?
       Конечно, он помнил! Десять лет как-никак. Школа! Такой, наверно ни у кого больше не было. Старинный купеческий особняк, резные двери, узорные решётки большого балкона, причудливая лепнина фасада. А какая лестница! Подниматься по ней разрешалось только учителям и ученикам выпускного класса. В городе жила легенда, что купец, построивший этот дом, желая блеснуть перед другими богатством, просил царя разрешить соорудить золотую крышу, на что царь обозвал его дураком. Дескать, я, царь, под обычной крышей живу, а ты чего удумал! Ну да это, скорее всего, байки, а вот что купец тот на свои деньги замостил камнем городские улицы и построил три моста, это уже не легенда, а быль. А крыша… А что крыша? Ну была бы она золотая, сияла бы на солнышке в ясный день, и в пасмурный тоже глаз бы веселила. Купец бы, конечно, гордился, зато и люди бы ходили-любовались и тоже бы гордились перед жителями соседних городов: вот, дескать, какое чудо у нас – крыша из чистого золота! – где ещё, кроме нашего Кашина такое увидишь!
       – …дразнились «Тили-тили тесто, жених и невеста!»
       «О чём это она? Ах, ну да, конечно… Жених и невеста…» – он криво улыбнулся…
       В старших классах наступила пора первых влюблённостей, первых поцелуев, первых свиданий. И как-то так само собой получилось, что они стали встречаться после уроков, а едва окончив школу, поженились. Она потом говорила, что всегда знала: им суждено быть вместе… Суждено! Кому это, интересно, больше нечего делать, как только судить да определять чьё-то будущее? Разве можно угадать заранее, чьи жизни должны переплестись, а кому лучше было бы сразу разбежаться?
       «Поторопились… – думал он. – Первая любовь, как первый снег может остаться надолго, а может и растаять. Да и была ли любовь? Дружба – да, привычка быть рядом – да, но любовь…»
       – …вот и получается, что я с тобой и в армии отслужила…
       «Что, сегодня опять вечер воспоминаний? Любит она перебирать! Было и прошло. Всё рано или поздно проходит, никуда не денешься… А в армии, да… Это она, конечно, молодчина...»
       Когда после школы он провалил экзамены в институт, и его услали служить в какую-то тмутаракань, она перевелась на заочный и прикатила следом, сняла по дешёвке квартирку рядом с их частью. В увольнительной солдатики не знали, куда податься в этой глуши, развлечений особо никаких, кроме единственного клуба со старыми советскими кинофильмами и танцульками по выходным, а его, лишь вырвется за КПП, жена встречает, обед на столе ждёт… Это было, наверно, самое лучшее их время!
       После армии он поступил в институт, тоже на заочный, чтобы была возможность зарабатывать, ведь уже родилась Иришка и ожидалась Катюха. О собственной квартире они тогда только мечтали, мыкались по чужим углам, потому что она не захотела жить ни с его, ни со своими родителями. Хотя почему – мыкались? Очень даже весело им жилось. Она любую комнатушку умела сделать уютной, чего-чего а хозяйственности у неё не отнять!
       – …а когда мы переехали в этот дом…
       А когда переехали в этот дом, сколько было радости! Две комнаты с окошками на реку. Она сразу принялась сажать цветы в палисаднике, а он занялся обустройством. Ну это понятно: рамы подновить, – лучше бы новые, но это потом, когда деньжата будут, – обои переклеить – девчонкам в комнату что-нибудь весёленькое! – полы покрасить… мало ли! И ничего, что вода в колонке, это поправимо, когда-нибудь подведём, какие наши годы! А потом…
       – И ведь неплохо жили!
       Это да, неплохо. Работу он нашёл интересную, как раз по своей специальности, и деньги хорошие платили, и команда подобралась – все молодые, энергичные, у всех идеи… А она в больнице работала: врачи везде нужны. Потом, когда он потихоньку продвинулся по службе, и впереди замаячили блестящие перспективы, она решительно заявила, что надоела ей эта ежедневная лямка, а хочет она без помех заниматься исключительно домашними делами. Он и не возражал, хочет – пожалуйста, лишь бы в радость. Но, наверно, это было самой большой ошибкой. Всё-таки должны быть у человека интересы кроме кастрюлек-постирушек, телевизора и пересудов с соседями! Заскучала она, а в хандре своей его винить стала, то не так и это не этак, чуть что – губы надула, по целым дням могла не разговаривать, всё хотела, что бы он первый мириться начал, прощенья бы попросил. А за что прощенье-то?
       Вот тогда и случилось… Налетело, закружило, заморочило…
       – И чего тебе дома-то не хватало?
       «Чего не хватало? Кто же скажет… – вздохнул он. – А вот только тогда как будто в душной комнате приоткрылось окно и свежим ветерком потянуло… Никогда я на сторону не смотрел и за юбками не бегал! А тут… Словно течением меня захватило и понесло. И оказалось, что и не любил я по-настоящему никогда, и даже не догадывался, что такое может быть! И ведь не красавица какая, не фотомодель – просто женщина. И ничего в ней такого особенного не было… Но чувствовал я, что всё отдать не жаль, лишь бы рядом быть, в глаза глядеть, руки касаться, голос её слушать…»
       – Сколько слёз я тогда потихоньку, чтоб дочки не видели, выплакала, всё понять не могла, как мог ты предать, изменить. Ведь казалось бы, всю жизнь тебя знала – и на тебе! Видела я как-то вас вдвоём на улице… Как ты ей улыбался! Я раньше и не видела тебя улыбающимся, если только когда ещё в школе учились. А тут… Словно другой человек навстречу мне шёл…
       Долго я тогда переживала, а потом решила: не дам семью разрушить, дочек осиротить! Ты и не знал, что я тогда к твоей зазнобушке ходила. Чего мне это стоило! Через гордость свою переступить, унижение своё признать, милости просить… Узнала я, где она работает, да и пошла… Как раз к обеденному перерыву угодила. Вызвала её в коридор, «Пойдёмте, – говорю, – присядем где-нибудь, побеседовать надо...» Привела она меня в какую-то комнатушку, дверь притворила. «Слушаю вас» – говорит. Ну тут я ей всё и выложила… Сказала, что понимаю, конечно, любовь у вас, чувства и всё такое, вот только у моего-то две дочки-школьницы, да и у вас семья, хоть детей нет, но муж имеется. Ну, допустим, отпущу я своего, только где ж вы жить-то собираетесь? Не к супругу же бывшему под бочок нового муженька приведёте! Или у нас поселиться рассчитываете? Так я площадь делить не позволю. Не бывать тому, чтоб при живой матери мачеха в дом вошла!
       Выслушала она меня, не подымая глаз. Молчит, а лицом-то словно осунулась. Потом повернулась и, так ни слова не говоря, вышла…
       «Вот оно, оказывается, как было, – вяло подумал он, – а я-то всё никак понять не мог, почему она вдруг перестала отвечать на звонки, встреч избегала, а вскоре и вовсе пропала. Говорили, мужа оставила, одна уехала, а куда никто не знал…»
       – Не сказала я тебе тогда ничего, ни словом не упрекнула, а сама, конечно, гордилась – и как не гордиться? – семью от разрушения сберегла, отца дочкам вернула. Ты мне благодарен должен быть, ведь если бы не я…
       «Если бы не ты! – вздохнул он. – Если бы не ты...»
       – И вроде бы всё у нас наладилось. Прошло время, дочки выросли, семьи завели, остались мы вдвоём. Теперь бы и пожить можно в своё удовольствие, съездить туда, сюда, ведь ездят же люди – и на море, и просто так города чужие посмотреть, так нет! Как подменили тебя: ничего тебе не надо, ничто тебя не радует, – всхлипнула она. – Уж как я расшевелить тебя старалась, а тебе всё было безразлично. В книжку, бывало, уткнёшься – и как нет тебя. Целыми днями с кресла не вставал, разве что на крыльцо смолить выходил, по две пачки в день выкуривал. Здоровье у тебя в ту пору уже неважное было, курить доктора категорически запрещали, но ты словно специально убивал себя, я видела это, да поделать ничего не могла.
       «Как дочки-то разлетелись, и вдвоём мы с тобой остались, тут-то пустота в душе у меня болеть начала. От головной боли можно таблетку принять, а от этой никакие лекарства не помогают. Пустота же: нет ничего, значит и лечить нечего. А она как чёрная дыра всё в себя затягивает, душу мало-помалу разъедает… А сложись всё по-другому, и у меня бы душа не болела, и ты бы другую долю нашла, ты ж и хозяйственная была и собой интересная, многие заглядывались… А дочек-то я бы не бросил, помогал бы им на ноги становиться, ничего бы не жалел. Захотели бы – приходили бы ко мне, со сводными братишками-сестрёнками дружили… И была бы у нас у обоих совсем другая жизнь… И я бы сейчас был… Был!»
       – А знаешь, – тихо сказала она, а голос дрогнул, – когда тебя не стало, у меня словно прозрение наступило… Помню, как-то вечером перебирала я старые фотографии, искала подходящую для памятника. Искала и удивлялась, что же это такое: везде у тебя суровое лицо, ни на одном фото ты не улыбаешься! И вспомнила я ту твою улыбку, которую видела лишь однажды. Как ты улыбался той женщине! Мне ты так никогда не улыбался… И поняла я, какую ошибку совершила. Да, я сохранила семью, но тебя-то всё равно потеряла. Видно не я была твоей судьбой… Может, не зря ты тогда в первом классе плакал и упирался, не хотел садиться со мной за одну парту… Конечно, что сделано, то сделано, но если слышишь ты меня сейчас, прости!
       «Прощение и раскаяние! Что толку в нём теперь? – думал он, легко скользнув через подоконник за окно, где на смену закатным краскам уже пришли тусклые сумерки, и поднимаясь всё выше и выше. – За что ты просишь прощенья? Ты любила меня, старалась быть хорошей женой, это я во всём виноват. Я плыл по течению, когда надо было идти наперекор… Нужно верить собственному сердцу, чтобы понять, на какой дорожке ждёт тебя твоя единственная и счастливая Судьба, а на какой подстерегает злая тётка Карма, расплата за неверно сделанный выбор, за неисправленную во время ошибку. Жаль, что понимание это приходит иногда слишком поздно…»