Если ты другой... 12

Хотелось  укрыться   в молчанье.  Хотелось  спрятаться  от всего мира, зарыться  в нору, как делает это раненый зверь.  Потянуло в  дремучий ельник,  под полог темных  ветвей,  где  на  темном  бархате   мха  лежало   безмолвие.  Время от времени   дятел  врывался  в  сумеречную тишину, мешая  дробный  стук  с раскатами эха,  но тишина  от этого казалась только гуще.

Меж  величественных,  бесстрастных   елей   кружили  смутные тени, чем-то напоминая те, что  появились   нежданно  в  потемневшем  уголке души  Фиады.

 Тень неясной  обиды… на кого? На  внезапных гостей,  так   бесцеремонно   ворвавшихся в ее жизнь и спешащих прочь,  даже не   потрудившись  ее заметить?  Стихиали   трудятся  меж  пластами реальности  во имя их  общей,  совместной  красоты  бытия, но для людей    мир природных  духов  будто не существует.

И еще одна,  очень странная обида обнаружилась в сердце, -  сожаление о том, что она другая.  Нет,  то была не зависть,  уж эта грязь  людей ее не достала,  -  призрачную  свою  суть  и  принадлежность  к природе   нимфа  ни на что бы не променяла. Но как бы хотелось  общности  в  совместном поле!  Чтобы   душою  с  теми, кто стал так дорог!
 
Но…   она  другая.  Не дано ей   быть  рядом  с человеком.

Люди исчезнут.     Фиада  останется.   И сердце будет   рваться  от тоски,  обнаружив над холмом  витающие отголоски  былого смеха.  А  глаза…   каково им будет   видеть  пустоту  на том  месте,  где  кипела жизнь?   Не пожелаешь  же  травам и цветам   вечного  тумана!

Как печалились  о ней  березки,  самые душевные из всех деревьев!  Как пытались, почуяв ее скорбь,   утешить…   вздыхали…   оглаживали  трепетом  листьев.

А   Креада   от жалости  к нимфе будто сморщилась еще больше.
 
Однако  выход  предложить  она сумела.

- Милая,  - сказала Креада. – Если будет совсем невмоготу,  попросим  помочь Лесовика.  Пусть  снимет   твою  боль.

- Как? -  вскинулась  Фиада.

- Лесовик  - великий чародей.  В его силах стереть память обо  всем,  что случилось. Ты умеешь стирать лишь миг,  а  дедушка  может убрать все воспоминания  этого  лета.

- Все?  - Фиада  ахнула.

- Ну,  так  выбирай, -  развела руками  Креада. – Либо боль,   либо память.

Съежившись под  еловой веткой,  Фиада   думала. Ели смотрели сурово.  Кажется, не одобрили бы любое решение.

Где-то  в   сумеречной  глубине  леса   затосковала  кукушка,  вечная сирота,  не знающая  счастья  материнства.  Странный  выбор  - добровольное сиротство.

Зов  Бетулы  пробрался в сознание, достал и здесь, в  еловом  затишье, - сознание убежищ  не знает.

Ах,  сестрица,  чем может помочь тебе  та,  что утратила  готовность к счастью?

С  трудом  преодолев нежелание,   Фиада   взлетела, отправилась  на зов  в сторону лагеря,  туда, где еще присутствовал Никита. Перед глазами  возникла  сияющая его  улыбка, и взрыв  отчаянной тоски  пронзил сердце.  Крылышки  резко ослабли,  Фиада  почти упала на землю.

Ручеек,  почуяв ее тоску,  залился слезами,  чтобы  выплакаться  за нимфу,  но Фиаде  не стало легче. Слезы у   каждого свои,   со стороны никто не поможет.

А если  Фиада больше не сможет летать?

Нет,  видимо,  Креада права:  придется стереть  все  воспоминания этого  лета. Иного выхода  не   мыслится.

Сестрицу   Фиада   увидела со спины.  Казалось,  Бетула   играет в прятки:  затаившись у березы, она  осторожно  высматривала    кого-то впереди  и плавно сдвигалась в   сторону.

Заслышав  Фиаду,  она  резко кинулась назад,  возбужденно  зашипела:
- Она меня видит!
-  Кто?
- Да дева! Земная дева. Она   здесь  с утра  ходит.  Думаю,  тебя    ищет,  только  со мной спутала.
- Меня?
- А кого еще?  Ты же у них в друзьях.

Выглянув  из-за ветки,  Фиада    словно  в небо  прыгнула:   уперлась  взглядом   прямо  в глаза - тревожно-синие, выискивающие и  ждущие глаза  Насти. Заметив Фиаду, Настя   ахнула, а потом  прошептала  изумленно,   будто не веря себе:

- Царица  лесная,  я тебя нашла!  Ты  есть!   …  А то я  уж думала – почудилось!

Царица?  Это она о  Фиаде?

Поправить бы,   но…  Настя обрушила  на нимфу  такой  водопад  эмоций и сценок, - Фиада  едва успевала  вникнуть.
 
Слов не требовалось – чувства куда быстрее и  объемнее  слов.  В  их  бурном потоке  на фоне благодарности  мелькали   и мысли,  и  образы,  и картинки со смешанным сюжетом,  где конец шел прежде начала. Ненависть в глазах Бориса,  а после – восторг влюбленного, который так восхитительно умел ухаживать. Значит,  умел любить? Но  Варя   в ужасе: «Борис… он  как   черная дыра,  он  тебя  пожирает».   Нет,  не дыра! Любимый… И  вдруг - царица  леса,  сама,  как морок, но  посыл  ясный:   Борис  поглощает весь свет вокруг!
 И Настя… как соучастница…  а света все меньше…  и в самой назревает тьма…

- Но ты хотела его исправить, -  печально  напомнила     Фиада.

- Хотела,  -  Настя поморщилась от мысли, что много вообразила о себе. – Только эгоисту нужен  другой  наставник.  Тиран  ему – в самый раз!
 
И вновь  картинки:  Борис тайком от королевы крадется к Насте и просит дать ему шанс, а сам мечтает  играть на два фронта.  Но только  Настя уже другая. Пелена с глаз спала, и она ясно видит:  Борис никогда не искал  любви.  Он ищет   удовольствий, комфорта,  выгод  -  продуктов любви,  не способных  ее заменить. Только это его выбор.

Послышался   треск сучьев  и  шелест травы – кто-то пробирался  по лесу.
Настя отвернулась,  ждала настороженно,  а Фиада  тем временем прислушалась  к себе. Как потеплело на душе!  От Настиной  радости?  Или  так греет  благодарность?  Она  поддерживает  веру в то,  что ты на земле не зря…

Среди деревьев  возник  Никита,  и  сердце   Фиады   оборвалось.

Только Никита ее не видел.  Да  он никого  бы сейчас не разглядел!
Настя. Одна только Настя.  И внутри,  и снаружи,   с синью  глаз  на весь лес…

Никита смотрел,  как зачарованный.  От него шла такая огромная волна  восторга  и нежности, что  сияющие брызги коснулись и Фиады.  Неповторимое  чувство!

- Я рад,  что к тебе вернулась  улыбка, -  сказал  Никита.
- Я тоже, - ответила Настя.

Кажется,  Никита хотел еще что-то сказать,  но Настя  смяла его  порыв,  перебила:
-  Ник,  ты   не торопи меня,  дай  время.  Ты замечательный,  я знаю!  Только пусть   это еще  поймет  мое  сердце…

Они  уходили,  обсуждая что-то свое,  шли рядышком,  и там,  где трава  росла особенно густо,  Никита  тащил Настю  за руку. А потом уже и вовсе не размыкали рук.

Фиада смотрела им вслед, а в груди поднималась буря чувств.

Безмерная Настина   благодарность  за прозрение,  радость за этих  двоих,  идущих  к   любви,  гордость за себя, способную  к созиданию  чужого счастья, -  все это  дивное тепло  не перевесит  никакая боль!

Разве это не радость,  когда радуешься за других?

 Стереть воспоминания этого лета?  Да никогда!


Вечером   у костра   Фиада  обнаружила,  что грустит не только она – настроение  археологов  было окрашено  легкой тоской расставания.  Людям  тоже оказалось  не так  легко отрываться от  мест,  ухоженных  стихиалями. Отчего-то это было приятно.

Ни Бориса,  ни его королевы Фиада у костра  не  увидела. А вот Никита,  при его-то скромности,  оказался   в центре внимания.  Людям хотелось  петь,  а песни выбирал  музыкант.

В какой-то  момент  Фиаде показалось, что Никита  поет о ней:
«Нету другой такой
Ни за какой рекой,
Ни за туманами,
Дальними странами».

- Так и есть, Никита.  Другой такой нет! – подумала она с некоторой гордостью.

Музыка  летела над лесом пронзительно-щемящая,  удивительно   светлая,  вся пронизанная  светом любви,  той  всеобъемлющей, что устремляется и ввысь,  и вширь и включает человеческую, что ищет себя на лучах  горизонталей.  Музыка людей,  которые   тянутся  не только к солнцу,   они ищут друг друга, чтобы вместе  творить  новую жизнь,  чтобы рождать и  поднимать своих детей.

Никита  пел негромко,  но вкладывал в песню всю свою  горячую  душу,  не замечая,  сколько прильнуло  к ней  в  ночи  самых  разных, больших  и малых   душ  человеческих  и не только.  Сердечко Фиады  билось в лад  с сердцем человека и что еще было нужно?

«Можешь отнять покой,
Можешь махнуть рукой,
Можешь совсем уйти,
Только свети, свети!»

- Я постараюсь, Никита,  -  шептала Фиада.  – Я постараюсь.