Антонишкис Ю. А. Об офицерах-однокурсниках

 

Большая часть офицеров после окончания курса обучения в Академии демобилизовалась. Но некоторые продолжали служить на кораблях и в береговых частях.

Николай Терентьевич Зуев стал урологом во Владивостоке, а закончил свою службу полковником в Севастополе в должности начальника урологического отделения главного госпиталя Черноморского флота.

Кравченко Аркадий Фёдорович служил на подводной лодке, с 1966 по 1969 год учился в адъюнктуре на кафедре физиологии подводного плавания и аварийно-спасательного дела в Академии, защитил кандидатскую диссертацию, продолжал служить в научно-исследовательском отделе Академии, затем преподавал на кафедре токсикологии и медицинской защиты. Уволился с военной службы в чине подполковника в 1979 г. и продолжал работать научным сотрудником в Военно-медицинском музее. Помнится, что он параллельно с обучением на факультете подготовки врачей в Академии окончил какой-то факультет Государственного Ленинградского университета и, по слухам, для освоения немецкого языка переводил на русский оригинал «Капитала» Карла Маркса.
Кузнецов Пётр Георгиевич закончил военную службу в 1972 году подполковником, будучи старшим ординатором неврологического отделения гарнизонного госпиталя Тихоокеанского флота (в пос. Тихоокеанском), остаток жизни провёл в г. Обнинске Калужской области, работая неврологом в Медсанотделе № 8.

Кузьмин Иван Андреевич уволился с военной службы по болезни (инфаркт миокарда) в 1980 году в звании майора, служил в войсках МВД. Побывал и физиологом, и терапевтом, и эпидемиологом, в том числе в должности главного эпидемиолога Управления МВД СССР по Северо-Западной Зоне. Очень мягкий, приятный человек, короткое время работал на кафедре физиологии подводного плавания, но мне с ним не пришлось тесно общаться. Умер от повторного инфаркта миокарда.

Оноприенко Василий Трофимович, полковник медицинской службы. После окончания Академии пошёл служить на Северный флот, на дизель-электрическую подводную ракетную лодку, которая в 1962 году в период Карибского кризиса в числе многих других субмарин курсировала у берегов США. В 1964 году перевёлся на военно-морскую кафедру Одесского высшего инженерного морского училища. В 1977 г. уволился с военной службы и переехал в Ленинград (очевидно, по настоянию жены-ленинградки), где с 1978 по 1989 год работал начальником отдела в Военно-медицинском музее. Детей не оставил..   
Полковник Рафальский Анатолий Алексеевич служил на Балтийском флоте, перевёлся в Рижский ВМГ. Закончил службу начальником терапевтического отделения в 1982 году. Остался жить и работать в Риге.

Рахманинов (бывший Рахштейн) Аркадий Наумович попал на службу на Северный флот. Я о нём услышал в 70-х годах, он оказался то ли начмедом, то ли начальником гарнизонного ВМГ в посёлке Лиинахамари (недалеко от базы подводных лодок Гремиха, на северном побережье Кольского полуострова). Судя по всему, был очень деятельным начальником, это его и погубило: в госпитале произошло какое-то ЧП, кажется, не по делу умер больной. И Аркадия Наумовича от должности освободили. В 1974 г. он был уволен в запас в звании подполковника. Он не стал унывать, перевёлся в Москву и работал урологом в 39-й (Центральной) поликлинике ВМФ, которой, кстати, какое-то время (до демобилизации) командовал наш Слава Кудинов.

В период моей учёбы в Ленинграде на факультете усовершенствования в 1968-1970 гг. я встречался с Валерием Прохоровичем Хрушковым, который, как и я, стал терапевтом и обхаживал кафедру ВМГТ. Несмотря на свою золотую медаль при окончании Академии, он, похоже, в адъюнктуру не пробился. Думаю, ему помешало то, что по натуре он был слишком деликатным и доверчивым человеком. Тем не менее, он обратился за помощью и советом к Зиновию Моисеевичу Волынскому. Тот дал ему поручение написать реферат на определённую тему. Судя по всему, реферат профессора не удовлетворил (не исключаю, что это можно было предвидеть заранее), и Валерию Прохоровичу дали от ворот поворот. После моего перевода в Ленинград в 1980 году мы встречались во время отпусков, в том числе на базе квартиры Неверова, с которым его связывала давняя и близкая дружба. Подружились семьями. Служил он начальником отделения в санатории ДКБФ «Майори». Был демобилизован в звании полковника в 1978 году, остался работать в санатории. Получил хорошую квартиру, имел собственную машину, но они оба с женой Ниной мечтали о переводе в Крым (в Севастополе раньше у Нины была квартира, которую они сдали) или в Россию. В Министерстве Обороны его неоднократно обнадёживали как ветерана Великой Отечественной войны. Однажды даже был назначен срок перевода с получением квартиры, ввели его в расход и грубо обманули. Так они с женой и закончили своё существование в Юрмале без родного окружения, будучи бездетными и совершенно одинокими.
Наиболее близко я общался с тремя старшими товарищами: с Анатолием Константиновичем Попковым, Евгением Андреевичем Гордиенко и Владимиром Павловичем Неверовым.
А.К. Попков был командиром моего (6-го) взвода подводников на последних двух курсах. Он не был отличником, не блистал способностями, я ни разу не видел, как он отвечает на экзаменах профессорам, но, судя по всему, учился он без напряжения. Он ведь поступил на факультет подготовки врачей старшим лейтенантом, будучи освобождённым секретарём комитета ВЛКСМ Академии после окончания политического среднего училища. Его коллеги-офицеры говорили, что он состоял «в компетентных органах». Со мной на этот счёт он не распространялся, а я никогда в расспросы не влезал. Скорее всего, так оно и было, потому что вплоть до последних лет он совершенно спокойно ежегодно перемещался по Европе, неоднократно ездил в Израиль, не говоря о ежегодном повторном лечении в отечественных санаториях. Ну, порадуемся за него! Кстати, позднее в разговорах выяснилось, что он после войны окончил то же самое подготовительное военно-морское училище в Ленинграде, в котором в 1944 году учился мой брат. В это училище принимали ребят с неполным средним образованием (мой брат имел за плечами 7 классов), и за один год они проходили программу средней школы. После чего имели возможность поступать без экзаменов в любой военно-морской ВУЗ по выбору. Мой брательник выбрал штурманский факультет ВММУ имени Фрунзе, а много лет спустя говорил: «Вот дурак: почему я не пошёл в Военно-морскую медицинскую академию?!» Зато меня в неё спровадил.

Так вот, мы с Попковым вместе попали на Северный флот на атомные подводные лодки, причём в одну дивизию. Он служил на головной ракетной лодке 658 проекта, моя лодка шла вторым корпусом. Мы вместе «строились» в Северодвинске, вместе обучались на офицерских классах в г. Обнинске Калужской области, потом служили в Западной Лице и жили по соседству. В 1964 году мне удалось перейти с лодки в спецполиклинику лаборантом-гематологом, а он просочился в адъюнктуру на кафедру организации медицинской службы ВМФ. Диссертацию он написать не смог, но после адъюнктуры остался служить в управлении Академии. Его служебных ступенек в точности не знаю, но в конце концов к 1980 году он занял должность заместителя начальника V факультета (иностранного). Очень этим гордился и был уверен, что станет полным начальником. Но не получилось, причин не ведаю. Думаю, что помешало в том числе отсутствие учёной степени. Выслужив определённые сроки, он вышел в запас и ещё много лет трудился на хорошей должности на Офицерских классах (заведения повышения квалификации командного состава флота, что было ступенькой перед поступлением в Военно-морскую академию).
В 1980 году я перевёлся с СФ преподавателем на кафедру военно-полевой терапии Академии, и мы какое-то время послужили вместе в Академии, стали встречаться семьями. Он был женат на дочери какого-то крупного морского начальника, её звали Эльза, вырастил сына моряка-подводника (через Нахимовское училище), командира атомохода (несколько лет тому назад он умер от рака лёгких). Красавица жена Попкова была больна ревматизмом, заполучила стеноз митрального клапана. Героическая женщина: перенесла три операции на клапане без имплантации искусственного клапана, но в итоге третьей операции не обошлось без тромбоза, и ей пришлось ампутировать ногу по бедро. Вскоре после этого несчастья она скончалась. Анатолий Константинович женился повторно на давней знакомой, бывшей подчинённой – преподавательнице русского языка на иностранном факультете. Очень милая женщина нашего возраста, лёгкая на подъём. Она сопутствует мужу во всех поездках, и вообще они ведут необычайно активный образ жизни, ежедневно наматывая пешком десятки километров по городу и окрестностям. Неоднократно участвовали в круизах по Волге и Оке. А Анатолию в этом году стукнет 94 года, теперь он старейшина курса! Попков располагает одним несомненным талантом – талантом общения. Он держит под контролем дни рождения всех однокурсников, с которыми дружит, постоянно общается по телефону и раньше был очень активным в непосредственных контактах. Ему же принадлежит заслуга организации традиции курсовых встреч. Он сдал обязанности председателя курсового оргкомитета только из-за обиды на неблагодарных однокурсников, приезжавших на юбилейные встречи. Он почему-то уверен, что играл роль в моём внедрении в Академию. Я об этом ничего не знаю, и о своём переводе в 1980 году я Толю Попкова не оповещал. Перевод был стремительным из-за нехватки кадров на кафедре, по протекции самого начальника кафедры, в группе которого я занимался в период усовершенствования.

С Евгением Андреевичем Гордиенко мы сблизились после моего перевода в Ленинград, оказавшись в одном коллективе на кафедре военно-морской и госпитальной терапии в 1983 году. Он как золотой медалист недолго после окончания Академии послужил где-то недалеко от Ленинграда на корабле и был принят в адъюнктуру на кафедру ВМГТ к Зиновию Моисеевичу Волынскому. Начальник глубоких чувств к нему не питал, сразу же дал ему модную тему для диссертации по алиментарной этиологии атеросклероза (конёк Волынского). Гордиенко вспоминал эти годы с тоской: очень кропотливая работа с кроликами, за которыми ему самому приходилось и ухаживать; не всё ладилось, корпел в науке сутками, работая в то же время без идей и вдохновения. Руководитель относился к его стараниям равнодушно, не помогал и, вообще, был весьма груб с подчинёнными. Всё же старательный Женя продолжал трудиться, преодолевая трудности и невзгоды, адъюнктуру окончил, диссертацию защитил и был оставлен на кафедре в должности (если не ошибаюсь) старшего ординатора. В 1969 году З.М. Волынский умер, начальником кафедры стал Александр Николаевич Сененко, который поставил Гордиенко своим помощником по клинической работе. Полагаю, что А.Н. Сененко старался привлекать в свой коллектив преподавателей, фамилия которых оканчивалась на «-ко»: Емельяненко, Гордиенко, Марченко, Сидоренко, Нестерко. Вот, после этого назначения в полной мере проявились прирождённые, чисто «хохляцкие» стороны личности Гордиенко: старательность, настойчивость, хозяйственность, любовь к дисциплине, организаторские способности. В конце 60-х годов начался капитальный ремонт клиники ВМГТ, под её помещения был отведён полностью весь «женский корпус» бывшей Обуховской больницы, в котором мы прожили первый год обучения. Все тяготы по ремонту принял на себя Гордиенко, а клиника переехала на базу больницы им. Коняшина.
Стройка шла долго (несколько лет) и тяжело, постоянно возникали трудности со строительными материалами, наличием рабочих и прочего персонала. Женя крутился, как белка в колесе, но крепко держал в своих руках вожжи управляющего и со своими обязанностями справился блестяще, увековечив своё имя прораба стройки в анналах клиники. После ремонта клиника в ту пору считалась одной из лучших в Академии. Более того, он успешно сочетал капитальный ремонт клиники со строительством своей дачи в живописном уголке Карельского перешейка на берегу озера в посёлке Васкелово. В награду за эту работу он получил должность преподавателя на кафедре и звание полковника.
Меня перевели на кафедру ВМГТ в 1983 году с кафедры военно-полевой терапии в приказном порядке и без моего согласия. Думаю, это был единственный случай в Академии, чтобы так обошлись с заслуженным полковником: Сененко даже не соизволил побеседовать со мной перед изданием приказа, за что я на него кровно обиделся. Тем не менее он сразу поставил меня начальником самого сложного, смешанного первого отделения с блоком интенсивной терапии, который в последующем был преобразован в самостоятельное реанимационное отделение. На такую должность (которая не является штатной, а как бы общественно почётной)  должны назначаться старшие преподаватели, я же был «простым» преподавателем. И как навалилась на меня лечебная работа в то время, когда мне надо было заново осваивать курс преподавания терапии по циклу ВМГТ! В общем, я света белого не взвидел, но, поскольку я недаром провёл 10 лет в госпиталях Северного флота, я поставил дело по всем правилам госпитального искусства. Каждый преподаватель кафедры обязан был самостоятельно вести в отделении 4-5 больных (объём маленькой палаты), в моём «клиническом» подчинении оказались три преподавателя и среди них Женя Гордиенко. Как они неуютно себя чувствовали под моим крылом! Они же привыкли не надрываться, документацию вели с нарушениями. А я, невзирая на лица, на обходах контролировал выполнение ранее данных мною рекомендаций. Они очень болезненно реагировали на критику, но были вынуждены подтягиваться: я ничего лишнего не требовал.

Целый год я промаялся в этом ярме, а преподавательская моя нагрузка всё возрастала и возрастала. Перспектива отсутствовала. Я пошёл к начальнику кафедры и сказал, что, поскольку я всё ещё не старший преподаватель, то не вижу мотивации оставаться в должности начальника отделения. И Сененко меня от должности без разговоров освободил. Тогда я через голову начальника перевёлся осенью 1984 года (по знакомству) в военно-морской НИИ во вновь образованный «клинический отдел». Вот тут Сененко попытался отговорить меня, обещая повышение. Но я же не мальчик, чтобы скакать с места на место, - отказался от предложений. Однако, вскоре началась катавасия в стране, и очень полезный для флота отдел в 1987 году был вместе со мною сокращён, меня отправили «по возрасту – 51 год» в запас. В конце 1988 г. я вернулся в клинику ВМГТ уже гражданским ординатором и при другом начальнике. А Гордиенко ещё продолжал долго служить. В общем, ни клиническими, ни научными, ни преподавательскими делами он не прославился, и его «ушли» во вновь сформированную кафедру амбулаторной помощи. Творение оказалось нежизнеспособным: не было для него ни штатов, ни денег, кафедра «формировалась» года 3 или 4 и, так и не заработав толком, была ликвидирована, а Гордиенко уволился с военной службы. В последующем мы с ним поддерживали приятельские семейные отношения. Оба любили выпить и попеть песни. Женя, оказывается, часть службы в молодости провёл в составе ансамбля песни и пляски Тихоокеанского флота. К 8 марта 1989 года мы с ним на пару организовали праздничный капустник в клинике ВМГТ, а наши жёны участвовали в приготовлении банкета на кафедре.
Когда началась эпоха гласности и выползли на белый свет все гнусности мудрого правления КПСС и её руководства, начиная с «Великой Октябрьской социалистической революции», мы с женой (она тоже была партийной) вышли из состава КПСС (меня исключали в 1990 году по всей форме на кафедральном собрании). Я тогда же уволился из Академии, чтобы не мозолить глаза политическому руководству, и мы уехали до 1999 г. в деревню, в Новгородскую область, где купили избу. Гордиенко же оказался очень стойким и преданным коммунистом: не только сохранил билет, но и остался в рядах КПРФ и до последних лет входил в состав обкома партии, будучи его казначеем. Где-то около 2006 или 2007 года он был прооперирован по поводу гипернефромы и остался с одной почкой. Похоронил жену (опухоль головного мозга) и женился на медсестре, которая её обслуживала. Никто из его друзей этот выбор не одобрил. Но он оставался очень активным, жизнерадостным, оптимистичным человеком, влился в состав хора ветеранов при Доме офицеров, ездил с концертами по области. В начале 2017 года у него стала барахлить единственная почка, дело дошло до ХПН и гемодиализа, и осенью 2017 г. он умер в возрасте 89 лет. Оставил после себя двух сыновей, которые, если не ошибаюсь, оба стали врачами.            
Владимир Павлович Неверов уволился из армии капитаном вскоре после окончания Академии, придумав себе какую-то болезнь (типа язвенной болезни ДПК). При увольнении его причислили к разряду ветеранов Великой Отечественной войны с ограничениями, так как в боевых действиях он не участвовал. К этому времени он уже всерьёз ухаживал за бывшей нашей преподавательницей на кафедре нормальной физиологии Чубаровой Наталией Ивановной. Эта кафедра, располагалась то ли ниже, то ли этажом выше над кафедрой фармакологии, в которую ты хаживал. К нашему выпуску весь этот корпус был отдан под кафедру спецфизиологии, в которой ты также поучился под руководством И.П. Сапова. А Наталия Ивановна к этому времени уже нашла себе место в Колтушах, в Институте физиологии высшей нервной деятельности. Она не блистала внешней красотой, была круглой сиротой и согласилась выйти замуж за Неверова. Но сама по себе была весьма одарённой, утончённой и одухотворённой женщиной ленинградского происхождения и воспитания. Она потянула Неверова за собой. Он вначале получил квалификацию ЛОР-специалиста, но освоил и физиологию высшей нервной деятельности. Неверов не только освоился в институте, но и стал бессменным секретарём партийной организации отдела и членом профкома. Наталия Ивановна определила его заниматься вестибулярным аппаратом и нистагмом, значение которого для организма Неверов довёл до докторской диссертации. Забегая вперёд, скажу, что нистагм оказался очень нужным для понимания механизмов адаптации и патологии в космическом полёте. В этой связи для Неверова создали специальную лабораторию на ЛОР-кафедре Академии, куда его и пригласили. Из Академии он потом перевёлся в такую же лабораторию на ЛОР-кафедре 1 ЛМИ. То есть из павловского института он в начале 80-х годов ушёл совсем, попутно поругавшись с заведующим отделом, который всячески препятствовал продвижению его докторской диссертации и карьеры. Я думаю, что обе диссертации Неверову «сделала» Наталия Ивановна. Вообще, Владимир Павлович был в полном подчинении у жены, она на него даже покрикивала.  Вообще, Неверов был весьма покладистым, общительным человеком, любителем компаний, в которых он всегда был на первых ролях. А Наталия Ивановна оказалась настоящей затейницей и выдумщицей.
Оказавшись в 1980 году в Ленинграде, я стал активно участвовать в курсовых юбилейных встречах. К этому времени Неверовы получили в Колтушах (вернее, в посёлке-спутнике Колтушей - Павлове) двухкомнатную квартиру, окружённую парком. У Неверова была также личная машина с гаражом. К ним приехали из Узбекистана родители Володи, продав там своё жильё и купив усадьбу с хорошим домом и участком в пределах институтской территории в Павлове. Папаша его быстро умер, я его не видел, а мама пожила несколько лет, но тоже умерла в начале 80-х годов. Дом в усадьбе был прямо рядом с институтом, с водопроводом, канализацией и центральным отоплением. На участке плодоносящий сад с обилием фруктов и огородиком. Большой огород им давали ещё под картошку от института. Буржуазия, да и только!
Устроившись таким шикарным образом, они завели традицию собирать однокурсников из офицерского взвода, живущих в Ленинграде, у себя на Новый год, а после смерти мамы у них стали собираться на территории усадьбы все желающие на следующий день после юбилейной встречи. На лужайку выносили всякие древние столы, лавки, стулья с подкладными досками, каждый гость тащил с собой выпивку и закуску, Неверов варил плов, а Наталия Ивановна пекла фирменный торт «графские развалины». Это были такие славные пирушки, что закачаешься. Однажды там собралось более сорока человек (вместе с жёнами). Получилось так, что мы (Антонишкисы) оказались территориально к ним самыми близкими. У нас квартира была на краю города, и мы добирались до Колтушей на автобусе за 30 минут, а потом я ездил к ним в гости даже на велосипеде. Так мы стали чаще встречаться и общались почти по-родственному. К сожалению, у Неверовых были  неоправданно глубокие и длительные распри с единственной дочерью, которая, нарушив волю родителей, в 18 лет вышла замуж за «старого» разведённого мужика, которого родители считали пьяницей. На самом деле всё было не так уж страшно. Да и «мужик» оказался весьма деятельным и толковым, от него дочь Татьяна родила сына Андрея и дочь Надежду. Но они (родители и потомки) много лет вообще не встречались, пока мы их не помирили. Однако, воспитание внуков они пропустили. Всё своё имущество Неверовы завещали дочери и внукам, и дети их хоронили, а не чужие люди. Примерно, в 2007 г. Наталия Ивановна умерла от рака матки. Владимир Павлович пожил один, а потом дочь Татьяна подселила к нему своего мужа, чтобы ухаживал за стариком. Внучка Надежда вышла замуж за финна-фермера и укатила в Финляндию. Теперь у неё четверо дочерей, а Татьяна поехала к ней на подмогу (похоже, с мужем у неё всё-таки жизнь не заладилась).
Владимир Павлович где-то до 2013 года успешно работал в ЛОР-клинике 1 ЛМИ, где очень сдружился с заведующим кафедрой профессором Мариусом Ивановичем Плужниковым. Очень симпатичный и умный человек, умер безвременно от рака кишки. Он помог Неверову реанимировать его докторскую диссертацию (написанную ещё в стенах Института физиологии), дал ему защититься на кафедре в 1999 году (в возрасте 73 лет, я потом повторил его рекорд), представил описанную Неверовым в диссертации веточку какого-то нерва как открытие и прославил его, включив имя Неверова в список выдающихся учёных города Петербурга (был издан такой том, сам видел). Я навещал Владимира Павловича до последнего. В 2015 г. он умер скорее всего от пневмонии, не дожив двух месяцев до 89 лет.