Думай о хорошем! Продолжение - гл. 5, 6, 7

     Глава 5. К невским берегам

     Осенью 1946-го года  Нина и Володя поженились. Свадьбу отпраздновали скромно, но  мама с гордостью говорила, что у неё даже было белое платье – роскошь в то время!  Папа в роли жениха, наверняка, и в день регистрации брака оставался в морской форме. Фотографий нет, а жаль!

     По неразумной молодости  решили, что  комната на 21-ой  линии Васильевского острова слишком большая для двоих. Но, я думаю, что  маме было тяжело  начинать семейную  жизнь в квартире, где каждый скрип половиц  постоянно напоминал  о прошлом.  Молодожёны занялись  жилищным обменом  и переехали  на 16-ую линию в дом 25,  где и прошло наше с сестрой коммунальное детство.
 
     В 1947-ом  году  супружеская парочка добралась до Украины. После войны вообще было трудно доехать куда-либо. Прыгая по  товарным поездам,   ухитрились приехать в  Крюков-на-Днепре.  Сынок Володенька  не был  дома  семь лет, правда, письма писал регулярно. И вдруг появился!  Да ещё и с женой!
     Прошло много лет, прежде  чем до меня дошло, почему папа с мамой загадочно  переглядывались, слушая  популярную в те годы песенку: «Помнишь, мама моя, как девчонку чужую, я привёл  тебе в дочки,  тебя не спросив, строго глянула ты на жену молодую и заплакала вдруг, нас поздравить забыв…»

     Мать Володеньки   не могла найти слов от возмущения  (у неё  давно  была на примете  невестка-украинка).  Но пришлось смириться с выбором сына и принять  тощую  бледную русскую.  Отношения поначалу складывались трудно, и любимый сыночек метался между двух огней.  Забегая в своём рассказе намного лет  вперёд, скажу, что  бабушка  очень  уважала нашу маму  и всегда прислушивалась к её мнению.  С годами от маминой худобы  не осталось и следа, да и  Володенька  свою избранницу просто боготворил.
 
     Я родилась в феврале 1948-го года, и родители с полугодовалым ребёнком в конце лета снова приехали в  приднепровский  городок. По настоянию папы они решили там и остаться. Папа устроился на вагоностроительный завод, его избрали комсоргом цеха, и он до поздней ночи  то заседал на собраниях, то в компании юных комсомолок бегал по важным поручениям руководства.  А моя мамочка снова  была беременной, она ревновала мужа к его общественным делам (и не без основания!). Властная и сварливая свекровь (моя милая бабуля), конечно, во всём была на стороне сына. Тем не менее, мама смогла учиться  на  бухгалтерских курсах.  Впоследствии, в Ленинграде ей очень пригодились «корочки» об окончании этих курсов.

      Много позже, когда мы подросли, начиная  1959-го года и до пенсии, мама работала в финансовой системе профессионально-технического образования. В апреле 1949-го года  родилась моя сестрёнка Ириша. И в один прекрасный день, после очередного семейного скандала, мама не выдержала и ринулась на Крюковской  вокзал с грудничком на руках. Конечно, через пару месяцев наш папочка прискакал в Ленинград. Помирились, но больше о постоянном жительстве на Украине вопрос не стоял. А я до трёх лет росла с бабушкой и дедушкой. 
Смутно помнится, как бабушка меня привезла к родителям в Ленинград.  И всё же, перемена в моей маленькой жизни была настолько необычна, что несколько особенно ярких картинок в памяти до сих пор живы.
 
     … По перрону быстро идут люди и машут нам цветами. Только в более позднем возрасте  я узнала, что нас встречали папа с мамой и бабка Паня.  Отпечаталось   огромное пространство, забитое мелькающими за окошком фигурками людей.  Видимо,  в  такси мы проезжали мимо Дворцовой  площади.  Я орала, когда  меня тащили  на пятый этаж, думая,  что идём к врачу (в Крюковской поликлинике, куда меня водила бабушка на прививки, была  такая же лестница). Чётко помню, как вошли в комнату: на оттоманке восседал целлулоидный пупс, в детской кроватке спал ребёнок с оголённой попкой, и все смеялись. Это была моя сестра! Она проснулась и  заревела, увидев меня  с мамой. Видимо, была весна, потому что помню, как  длинной  деревянной лопаткой  я разгребала  рыхлый подтаявший снег во дворе.  Много позже я поняла, что этой лопаткой мешали бельё, кипящее в огромном баке на газовой плите.  Вот и всё, что запомнилось в первый день приезда в Ленинград.   Из рассказов  Люси Большой  я знаю, что трёхлетняя дикарка сидела на горшке и говорила: «Тётка, тикай!»
Для  бабушки – Домны Павловны Потаповой или Домочки, как называли её родные, поездка в город на Неве была первой и последней.

       А мы с тех пор  каждое лето проводили в Крюкове-на-Днепре, о чём я подробно  описала в повести «Вечер был, сверкали звёзды». Не буду повторяться. Добираться до городка моего детства приходилось почти трое суток с двумя пересадками – в Москве, а затем в Харькове.  Первая встреча с метро состоялась именно в Москве и запомнилась на всю жизнь.
          
      Помню и мерцающие в ночи огоньки Харькова, где однажды нам пришлось ночевать в привокзальной «Комнате матери и ребёнка». Кое-как нас с Ирочкой «упаковали валетом» в детской кроватке, а мама, наверное, и вовсе не спала. Рано утром ринулись штурмовать местный «рабочий дизель», который должен был нас довезти до места. В тёмные грязные вагоны набивались бабы с кошёлками и орущей ребятнёй, не протрезвевшие мужики в засаленных спецовках и цыгане. Поезд с наглухо закупоренными окнами медленно катился по адской жаре украинских степей, цепляясь за каждый фонарный столб и останавливаясь. И только лишь в начале шестидесятых появился прямой поезд «Ленинград-Днепропетровск».

 
       Бабушкин дом с крылечком, увитым диким виноградом,  кусты сирени  с толстенными переплетёнными корнями, где мы, прячась от жары, шили наряды для кукол, летняя печка под навесом, окутанная дразнящим запахом жареного лука,  снятся мне всю жизнь. В моих снах я вижу старый парк с фонтанами и гипсовыми скульптурами спортсменов. Вижу голубой павильон, где продавалось ситро и самое вкусное в мире мороженое в бумажных стаканчиках. Снится и  промтоварный магазин на центральной улице им. Карла Либкнехта. Магазин назывался почему-то «первый номер», и на его витринах было  столько  заманчивых мелочей для детей. Однажды бабушка купила мне  тряпичную куклу с фарфоровой головой и белыми волосами. На обратном пути домой на меня нечаянно  наехал велосипедист. Ох, как ему досталось от бабушки!

       А мне хоть бы что, я шла счастливая с новой куклой в руках. Часто  во сне я бегу босиком по нашему переулку навстречу  местным подружкам, и мы торопимся на  пляж, чтобы весь день безмятежно валяться под щедрым украинским солнцем. Просыпаюсь в слезах. Последний раз я была  у бабушки Домочки  в 1971 году, вместе с моей двухгодовалой дочкой.


       Глава 6. Дом на Большом проспекте


       Холёную белокожую  брюнетку  с высокой  причёской, сильно напудренную  и благоухающую «Красной Москвой»,   мы с сестрой в раннем детстве называли  бабушкой  Паней.  Дед Антон  был её вторым мужем,  своих детей у неё не было, и  она  старалась быть доброй с нами. В моей памяти живёт красочная  картинка:
…Просторное  царство с лестницами  и колоннами, сверкающие огромные люстры – это  загадочное  ДЛТ.   Бабушка  Паня покупает мне коробку цветных карандашей и альбом для рисования. А ещё, сидя на бархатном диванчике,  мы едим пломбир в шоколадной глазури и с  двумя розочками из крема. Такую вкуснотищу  я ем впервые! Сильное впечатление   осталось надолго.  Ирочки с нами почему-то не было в тот день.  Значительно  позже   ДЛТ  перестало быть загадкой. Аббревиатура расшифровывалась как  Дом Ленинградской Торговли.

       Вообще-то, мы с сестрёнкой  не испытывали особой привязанности   ни к деду Антону, ни к маминой мачехе,  но  бывать у них  любили. Надо отдать должное: бабушка  Паня  вкусно  готовила и даже умела печь наполеон.
Коммунальная квартира в  доме на Большом проспекте Васильевского острова поражала   детское  воображение. Просторный вестибюль, длинный коридор,  огромная    кухня с кафельными стенами и  выстланным керамической плиткой полом.  На   двух  газовых плитах  постоянно что-то готовили соседки, суетящиеся возле нескольких  кухонных столиков. Видимо,  в дореволюционные времена  квартира принадлежала какому-нибудь адвокату или доктору, где была и комната для прислуги (именно в такой, маленькой и вытянутой,  жили бабушка с дедушкой).


       В квартире имелась  ванная комната, холодная и тёмная. С медными краниками и подтёками ржавчины ванна,  оставшаяся с незапамятных времён, служила для стирки белья.  Кажется, никто из жильцов ею не пользовался по назначению.  Но мы там мыли руки, потому и запомнились краники. Однажды бабушка Паня сказала:
       – Пойдёмте, я вам покажу новорождённых котят. И повела нас…в ванную! Открыла дверь, включила свет. Сиамская красавица  с окрасом  крем-брюле восседала со своим потомством на подстилке возле ванны и грозно смотрела на нас. Взять котят в руки нам не разрешили.

 
       В нашей коммуналке   была только раковина в кухне,  и каждую неделю мы ходили в баню. Не знаю, почему так совпало, но  как-то и в мамин день рождения мы  пошли в баню. Мама в те годы одевалась  скромно,  и белый, напоминающий вафельное полотенце, платок на её голове  мне не нравился.  На критику десятилетней дочки мама внимания не обращала.  Только со двора вышли, а навстречу  бабушка  Паня  и дед Антон. Собрались к нам в гости. Поход в баню пришлось отменить. На подаренной чашке  конусообразной формы  с золотой окантовкой сверкала  гравировка «Нине Антоновне в день тридцатилетия». Думаю, что   дедушка  хотел подчеркнуть  своё уважение  к совсем взрослой дочери.  Кстати, бабка Паня (так мы её звали, разумеется, за глаза) нашу  маму иногда называла  доченькой. Звучало это фальшиво. Подаренная чашка оказалась не устойчивой, и чай из неё никто не пил.

 
        Дребезжащий от старости  лифт в кабинке за решёткой  поднимал нас  на четвёртый этаж. Звонили, дед Антон, высокий и поджарый, с приветливой и  кривоватой улыбкой  (чуть искривлённый рот – память о фашистском плене)  открывал дверь.  Под громкие радостные  восклицания  мы  шли    по узкому  коридору. Входили в  комнату, похожую на пенал.  Бабушка Паня красиво накрывала на  стол  (мне очень нравились рюмочки из синего стекла). Папа извлекал бутылку водки и тортик, купленные по пути в ближайшем гастрономе. Дедушка заводил патефон. Запомнились «Валенки» в исполнении знаменитой  Лидии Руслановой. За столом   мы с Ирой не засиживались, а шли путешествовать по квартире. В вестибюле играли   дети бабушкиных соседей.

       Самый старший  из них – Игорь – снизошёл к  малышам  и показал нам кукольный спектакль. По прорезям в фанерном ящике  перемещались  фигурки зверей, а  Игорь  смешно озвучивал их диалоги.  Нам было очень весело!  Прошло несколько лет, и как-то, в очередной раз,  будучи в гостях у деда Антона, я увидела сильно повзрослевшего  Игоря  с ворохом бумаг в руках. Он рассеянно кивнул мне, поправил очки  и продолжал что-то бормотать себе под нос.  Игорь был уже студентом  театрального института.

        Игорь Озеров снялся в «Гранатовом браслете», сыграл  Ленского в фильме-опере «Евгений Онегин». Некоторое время играл князя Мышкина в «Идиоте» на сцене БДТ –  самого блистательного театра в Ленинграде.  Я помню афиши концертов Эдиты Пьехи с участием Игоря Озерова.
 
       Я  многое узнала об  артисте   из передачи Леонида Филатова «Чтобы помнили».  Запись  от 1996 года есть в интернете. В искренних и тёплых воспоминаниях Алисы Френдлих, Светланы Немоляевой, Олега Басилашвили и многих других наших замечательных актёров Игорь Озеров вырисовывается как тонкий одарённый человек. Нежный, удивительный, влюбчивый и ранимый, который не хотел видеть фальшь в его окружении,  и не верил, что есть обыкновенная людская подлость. Глубокая обида  (на гастроли в Англию взяли не его, а всё-таки Иннокентия Смоктуновского) подкосила артиста, и он прибегнул к традиционно русскому способу глушить боль.

       Не сложилось и с семьёй.  В последние годы жизни артист женился в очередной раз,  и, говорят, был более-менее счастлив. Воспоминания вдовы тоже есть в этой передаче. Игорь Озеров умер в 54 года.  Он остался в длинном списке  советских артистов  трудно доживающих отпущенный им век. Сердце  ёкает, когда я прохожу по Большому проспекту мимо знакомой подворотни,  в которой  до сих пор  сохранились фрагменты облицовки из белой плитки.


        Глава 7. «Угрюм-река»

 
       Весёлым нравом  наш отец Владимир Иванович Потапов  не отличался, зато всю жизнь он шёл напролом и ни черта не боялся.
       Однажды  зимним вечером морячок  Володя и его юная супруга Нинка возвращались с катка. В руках у папы были коньки, мама держала его  под руку.  На Тучковом мосту к маме пристали два пьяных парня.  Возникла потасовка,  и  с папиной  головы  слетела бескозырка.
 
      – А ну-ка,  подними! – сказал один из них.
Папа понимал, что как только он нагнётся, то они нападут. А так он стоял, упираясь спиной в перила моста, прижимая коньки к груди и готовый  отбиваться.  Но, парни, матерясь, двинулись дальше…
 
       Папа поднял бескозырку, прошли с испуганной  спутницей несколько шагов. И вдруг  сзади его, словно, кто-то  за плечи обнял и убежал. Папа поначалу ничего не понял, а  мама увидела кровь у него на плече. Удар финским ножом оказался сильным. Ещё несколько миллиметров и было бы задето лёгкое. Бог миловал, но шрам от встречи с послевоенной ленинградской шпаной  остался на всю жизнь.

      А ещё мне  запомнился рассказ папы о том, как однажды он тонул в Днепре. Небольшой компанией друзей поехали кататься на лодке.  Иру и меня оставили с бабушкой. В разгар веселья, конечно, в лёгком подпитие,  папочка вдруг отбросил вёсла и решил искупнуться. Нырнул с бортика лодки… И  попал в водоворот.
      Папа вспоминал:
 – Закрутило и не выплыть…затягивает на дно...
И продолжал:
 – Я лежу на дне, и мне так хорошо, шевелиться не хочется, так бы там и остался…И вдруг пробила сознание мысль… А как же Ирка? Люська?! Не знаю, откуда силы взялись, но оттолкнулся  чуть в сторону и выплыл наверх!

      Каждое лето в Днепре тонули  местные и приезжие,  молодые  и старые… Похоронные процессии двигались мимо  бабушкиного дома – старинное крюковское кладбище находилось неподалёку. Компания босоногих полуголых детишек  присоединялась к скорбной толпе людей. Открытый гроб на устланном коврами грузовике с откидными бортами, цветы и звуки нестройного оркестра.  Мы в  толпе прислушивались  к разговорам: кто, да почему, да сколько лет было покойнику. После мы  делились впечатлениями  с бабушкой. Ей были интересны все подробности, но её интерес, конечно, был отличен от нашего детского любопытства.   

      Во время войны Крюков-на-Днепре  заняли немцы. Наш дедушка Иван  Константинович Потапов  был одним из первых революционеров, кто устанавливал в городке  советскую власть. Если бы он попал в руки к немцам, было бы несдобровать всей семье моего отца. Коммунистов и евреев расстреливали на месте. Вагоностроительный завод, где работал дедушка, вовремя, вместе с семьями эвакуировали на Урал, в город Пермь. А многие из соседей, и некоторые папины друзья  прекрасно устроились при немцах. Жили-не тужили  и даже справляли свадьбы. В городке было немало людей, которые приспособились к новым порядкам и прекрасно себя чувствовали во время немецкой оккупации.

       Летом 1954-го, как я сейчас прикидываю, мы жили у бабушки.  Как правило, детей   пораньше  укладывали спать, а взрослые долго засиживались за разговорами.  И однажды  я проснулась от громких выкриков.  Мы с сестрой  выглянули и увидели какую-то возню взрослых. Утихомиривали нашего папочку. Нам было любопытно: что же происходит? Нас тут же затолкали обратно в спальню и успокоили: всё хорошо, спите!

   
        Подробности  стали известны, когда мы  повзрослели. Родители часто вспоминали об этом эпизоде.  Папу возмутил тот факт, что  его друг детства, живший по соседству, не верил в победу Советский армии.  Как рассказали папе, он говорил: «Скорее у меня на ладони волосы вырастут, чем это произойдёт!»
После войны этот друг занял  ответственный партийный пост. Папа, когда услышал об этом, завёлся и решил пойти к соседу – разбираться. Конечно, папу никуда не пустили.  Его пришлось даже связывать ремнём, как вспоминала мама.
Время сгладило всё…  И  мы дружили с сыновьями того самого соседа.  И родители тоже нормально общались с теми,  кто заблуждался в далёкой молодости.

        Отпечаталась в памяти картинка: папа быстро идёт  по нашему двору на 16-й линии.  Он в рабочей спецовке, оборачивается, задирает голову и машет нам рукой. Мы ему машем в ответ с пятого этажа.  Какое-то время папа  подрабатывал на крышах ленинградских домов, видимо, перестилая кровлю, разрушенную  во время блокады.  Я помню, как папа что-то чертил, склонившись  над  огромным обеденным столом.  Он  окончил вечерний судостроительный техникум. Мама сидела дома  с нами. Детских садов не хватало.  Родители  по наивности своей написали  товарищу Сталину письмо – насчёт устройства меня в детский сад.



        Как бы то ни было, только в пять с половиной лет  я попала в это учреждение. Всё, что запомнилось – это хоровод вокруг  сверкающей ёлки  и  ярко-жёлтая вкуснятина (видимо, это был омлет  из яичного порошка).  И ещё вспоминается, как мы с папой пешком шли  из детского сада домой. Теперь я понимаю, что шли по Большому проспекту Васильевского острова – садик был на Косой линии, и до дома  было далековато.  Я ныла, устала идти, а папа меня на руки не брал и декламировал в такт нашим шагам: «Если  на машине не доедем, значит, мы пешком дойдём!» Будучи  взрослой,  я услышала, как  эти же стишки пел Аркадий Райкин.

 
        Я не помню, чтобы папа заразительно смеялся, а громко хохочущим мне его даже  и не представить.  Мне всегда казалось, что у папы вообще нет чувства юмора.
 – Папочка, ты у нас  прямо «Угрюм-река»! Ну, хоть улыбнись!  В ответ на мою шутливую просьбу  папа  недовольно  хмыкал, пожимая плечами:
 – А чего улыбаться-то?
 
        В те времена  я быстро взрослела,  и бывали моменты, когда мы с папой, оставшись вдвоём,  вообще не знали, о чём нам говорить. Молчание тяготило до тех пор, пока мама не приходила  с работы.

        Однажды произошла какая-то  ужасная  авария  на опытном Морском заводе, где в зените своей карьеры кораблестроителя  отец занимал должность руководителя производством.  Он так переживал  случившееся, что  серьёзно заболел  расстройством нервной системы. Обошлось, но некоторое время пришлось пробыть в больнице. Врачи посоветовали уйти с этой ответственной работы, что он и сделал.  Папа  стал главным контролёром в судостроительном  НИИ.  И с той поры  папа  часто ездил в командировки то в Николаев, то в Москву – в Министерство.  И везде отца  ценили и уважали.

         Это я знаю из сотворённых его коллегами поздравительных адресов и альбомов  со стихами и фотографиями, оформленными в шутливом стиле и с любовью.  Мне всегда было странно читать о папе такие душевные отзывы-пожелания. И правда, папа редко был весёлым, разве только после ста граммов в застолье. Вот тогда с ним можно было даже пошутить!

 
         Под старость характер папы  резко изменился, благодаря и внучкам, и собаке-боксёру Пашке или Апашу Владимировичу, как я его называла.  Пашка и его хозяин  так обожали друг  друга, что даже ели мороженое из одного бумажного стаканчика. Я брезгливо морщилась, а папа только хмыкал, счастливо улыбаясь.