Родина

 Когда они покидали тебя - ты плакала. Ты умирала. Цеплялась за их одежду деревянными пальцами. Просила не оставлять. А они строили из себя деловых людей и делали вид, что очень торопятся. Шуршали дорогими плащами, ехали в аэропорт, тратили доллары. А ты смотрела на них глазами растерянного ребёнка и не верила, сжимая в озябших ладошках талоны на питание. Ты уже никому не была нужна. Ах, как они спешили, словно стесняясь своего предательства! Быстрее по трапу, где коньяк, деньги, девушки! И так это всё, как-будто ничего не произошло. Как-будто нет умирающей за спиной. Как-будто её уже похоронили, не поставив креста в своём сердце...
 ...А она была жива и ей было очень больно. Оболганная, изнасилованная, оборванная - она просила помощи у них. А тем временем, к ней уже подбирались со всех сторон гиены и волки. Её собирались доедать. Её собирались ещё более унизить, обобрать, оболгать. И так она взирала на них, ища последнего пристанища. Но их уже ждала другая, сытая, румяная, ухоженная. И вот, глядя на ту другую, с пышными гамбургерами, с белыми улыбками, с дорогими нарядами - очень не хотелось замечать эту замызганную нищенку с минеральной водой и простуженным кашлем...
 Это страшно, когда физическая боль спорит с душевной. Когда на тебя смотрят дураки с сумасшедшими и мутными глазами, с чернеющей бездной в душе. Когда эти дураки тянут тебя в разные стороны, а умные и злые пьют твою кровь. И некому пожаловаться, не с кем расплакаться, нечего ждать. Чёрные дни омываются кровью, которую считают дождём, чтобы окончательно не свихнуться. Тело уже не замечает боль, если эта боль повторима. Жизнь не имеет смысла, кроме первоначального инстинкта ползти во что бы то не стало! Под пинками и смешками, вытирая плевки мракобесов, испивая своё горе до самого дна. Кем станешь ты, когда закончит бить колокол? Когда прозреют глаза и затупятся клыки? Когда эта холодная вода станет чистой...
 Они пришли позже. Как всегда, как-будто ничего не произошло. Чуть уставшие, смущённо опускали глаза, прятали свой стыд за улыбками. Хлопали её по окрепшим плечам, целовали в безответные губы. Они не просили прощения, делая вид, что ничего не произошло. Словно это не они шуршали своими плащами, оставив её с промокшим талончиком на мостовой. Они чувствовали, что их здесь уже никогда не простят и не ответят на их заискивающее: "Ну как ты тут?" Деревянные пальцы разжались - и отпустили их...
 Они будут восхищаться проспектами и расхваливать на все лады её успехи. Они будут делать вид, что это общие успехи, что они тоже часть этих проспектов и площадей. Но в глубине души они всегда будут помнить, что их не простили, что иногда раны не срастаются, что предательство не спрягается с будущем. Это когда тебя не гонят и не поносят, но ты органически чужой. Потому что не хлебал ту кашу на слезах и отчаянии. Не дышал тем воздухом...
...А электричка всё ехала и ехала! А они всё дивились, как это всё тут отстроилось и срослось. Но растут районы, а раны не зарастают. Шершавая ладонь Родины нежно гладила меня по щеке и я знал, что при любом раскладе - буду рядом. И разделю её горький чай, когда придётся...

                октябрь 2024