Горгофона дочь Персея

     I.

    Ярко-голубые, пронзительные глаза двенадцатилетней девчонки строго, не по-детски взирали на мальчишку – её ровесника, который игрался с другой девчушкой – лет десяти, таким образом, что дал ей в руки короткий деревянный меч и старался обезоружить её своим таким же мечом, весьма умело вырезанным из платана. Мальчишка при этом сердился, что маленькая девочка не могла толком отбиваться и всё время теряла или бросала оружие.
     - Держи рукоять крепче – что же ты за трусиха, Электра?! – возмущался мальчишка. – Я ведь бью не так уж сильно. Защищайся и бей в ответ.
     - Что ты здесь вытворяешь, негодник? – раздался звонкий голос нашей героини, решившей заступиться за малышку. – Дразнишь маленьких, а ведь сам не более, чем презренный трусишка!
     - Почему это?! – мальчик обернулся на заступницу, сдвинув брови и наморщив нос. – Я вовсе не дразню Электру, а учу её приемам боя. У Электры нет других братьев, кроме меня – кто защитит её, если к нам нагрянут персы? Сама тоже должна. А она не умет ничего.
     Из глаз растерянной и довольно напуганной Электры уже сочились первые слёзы.
     - Давай-ка посмотрим, что умеешь ты, великий воин, - с усмешкой произнесла двенадцатилетняя девчонка, подобрала с земли снова брошенный Электрой деревянный клинок и заняла боевую стойку.
     Паренек, у которого явно чесались руки с кем-нибудь подраться, хоть в шутку, просиял и тут же нанес сильный рубящий удар, который, однако, был встречен и отбит; а затем мальчишку ждал такой резкий удар сбоку, что его меч улетел на три локтя влево.
     - Не очень же крепко ты и сам держишь меч! – усмехнулась девчонка. – Как тебя по имени, воин?
      Она стерла кровь со своей скулы – при взмахе мечом парень слегка царапнул её.
     - Ификл, - смущенно назвался паренек, подобрав деревяшку с земли, но не решаясь снова вступать в бой.
     - Горгофона, - представилась ему защитница слабых. – Так вот, Ификл, прежде чем учить кого-то, неплохо и самому подучиться. А обижать девочек – стыдно!
     - Я брат её, между прочим, - напомнил Ификл, кивнув на Электру, но его уже не слушали.
     Горгофона обняла за плечи маленькую девчонку, вытерла ей слёзы и предложила проводить её до дому, чтобы никто Электру больше не обидел. 
      - Тебе хорошо – вон ты, какая сильная и ловкая, - говорила Электра, всё ещё заплаканная. – Настоящим мечом, наверное, уже владеешь.
     Горгофона согласилась, что для того, чтобы поднять настоящий меч из меди или бронзы, некоторая сила нужна, и совсем не детская.
      - Но и деревянным мечом можно дать неплохой отпор врагу, если знать приёмы. Я тебе их несколько покажу, - пообещала подружке Горгофона.
     Всё это происходило в древней Эфиопии – то есть, где-то на севере Африки; я не смогу вам сказать, где, даже очень приблизительно. Древние греки называли эфиопами всех чернокожих африканцев, но есть сведения, что у этой Эфиопии было тогда ещё иное название – Нумидия. Именно Нумидией (она же и Эфиопия) правил когда-то греческий царь Цефей, и чернокожие африканцы жили там бок о бок с белыми греками, во множестве приплывавшими из своей родной Эллады; и греческая культура и языческая религия тесно переплеталась с африканской. Именно пролетая над этой страною, эллинский герой Персей спас от страшного дракона-людоеда темнокожую царевну Андромеду, которая вскоре затем родила ему дочь – Горгофону.
      Вечером эта самая Андромеда печально рассматривала новые отметины на лице своей дочери – Горгофоны. Лицо у девушки было красивым, с правильными чертами, красивыми тонкими русыми бровями над широкими голубыми глазами. Не эбонитово-черным, как у самой Андромеды, но и не белым, как у Персея, а смуглым. Оно было обрамлено длинными волосами с рыжими подпалинами в прическе. Но это лицо довольно часто подвергалось всяческим мелким повреждениям, вроде синяков и царапин.
     - Ты опять с кем-то подралась? – спросила Андромеда.
     И дочка рассказала, как мальчишка обижал девчонку – свою сестру, - и за неё Горгофоне пришлось заступиться.
     - Почему-то все мальчишки, которых я до сих пор встречала – сплошь наглые и злые, - пожаловалась Горгофона. – А потом из них вырастают такие же злые мужчины?
     - Ты мала ещё – об этом рассуждать, - улыбнулась мать, легонько щелкнув дочь по красивому прямому носику. – И твой отец никогда не был злым…
      Да, Горгофона знала это. Её отец – Персей, которого дочка никогда в жизни не видала, но по рассказам матери ведомо ей было об отце почти всё – Персей был для Горгофоны самым лучшим на земле человеком, практически божеством, идеалом.
      Всё, что осталось от Персея, кроме рассказов о нём – был меч, висевший на стене в доме Андромеды. Не тот меч, которым Персей отсек голову Медузе – тот забрал себе Гермес – а другой, обычный. Но и этим простым мечом Персей тоже когда-то сражался. Для Горгофоны этот меч на стене был святыней с самого раннего детства.
     Да, а куда же девался Персей? Известно было, что он по велению богини Афины улетел с помощью волшебных сандалий на остров Пелопоннес, в древний мифический город Тиринф, чтобы снять заклятие там с заброшенного храма в честь Афины. И больше с тех пор Персея никто не видал.
     Но не мог же он погибнуть – думала Горгофона. – Персею, обычно, везло в подвигах, а глупостей он не совершал. Если отважился на такой полёт – значит, верил в победу. Правда, сын Зевса был только человеком, а сражаться в Тиринфе ему предстояло с божествами, такими, как, например, сам Арес…
     Улетел – да, у Персея была возможность летать с помощью крылатых сандалий. У Горгофоны таких нет. А плыть туда, наверное, далеко, долго. Горгофона не могла найти этот город ни на одной из составленных тогда карт. Да никто не мог сказать, существует ли этот Тиринф на самом деле, либо выдуман поэтами.
     Но она всё равно доплывет… А то и найдет способ долететь туда. Можно же что-то придумать… вот только подрастет чуть-чуть.
     И она росла, упражняясь в воинском деле и борясь на деревянных мечах с кем-нибудь, чуть ли не каждый день. Так шли годы.
      Горгофона знала, что у отца был друг – Еврипид, теперь ставший знаменитым поэтом. Этот Еврипид совершил вместе с Персеем путешествие на остров Ночи. Поэт был влюблен в Медузу Горгону ещё до её превращения в чудовище со смертоносным взглядом, и мечтал расколдовать её, вернуть Медузе человечий облик. Это ему не удалось.
     Еврипид был родом с острова Саламин, а сейчас жил в Афинах. Но вряд ли и он знал про Тиринф, даже несмотря на то, что был поэтом (а все поэты в Элладе в те античные времена считались мудрецами).
      Впрочем, Горгофона была не склонна к такому же мнению.
      - Подумаешь – поэт! – говаривала она. – Мужчин-поэтов кругом много. Они долгое время воображали, будто светлый Аполлон только их – мужчин наделил этим священным и таинственным даром. А потом явилась Сапфо – первая поэтесса – а она считала, что мужчина хорошим человеком не бывает…
     - В конце концов, Сапфо вышла замуж, как все нормальные девушки, и родила дочку, - возражала Горгофоне Андромеда. – Значит, полюбила мужчину.
      Но Горгофона ни с кем из парней большой дружбы не водила. Помимо Электры, у неё была ещё одна подружка – Антигона – рыжая и темпераментная, на год младше нашей героини.  Обе слушали, раскрыв рты, рассказы Горгофоны о Персее и прочих героях прежних лет – этих рассказов девушка знала огромное множество. Конечно, повествуя о приключениях любого героя, а Персея – особенно, она могла что-то и присочинить, но от этого рассказ делался ещё красочнее.
     Однако, со времени отлета великого эллинского героя в неведомые дали прошло уже более десятка лет. И Горгофона часто сталкивалась с людьми, не верившими в его потрясающие подвиги. Однажды ей встретился человек, чьи волосы уже начали местами седеть, а высокий лоб пересекали морщины. Однако тело его было крепким и красивым, движения упругими, а карие глаза сверкали молодым задором.
    - На самом деле Медузы могло и не быть, - задумчиво проговорил этот человек. – Потому что Медуза Горгона, равно, как и любой дракон, или, скажем, Химера – это просто разные воплощения самой Войны.
      Слово «война» парень произнес с особым нажимом – как бы с большой буквы.
      - А зачем Войне нужны всякие воплощения? – спросила Горгофона с тем же нажимом, однако досадуя, что ей опять не верят.
     - Не Войне, а людям, - поправил девушку седовласый парень. – Затем, что люди боятся Войны. Похоже, как боятся всяких хищных зверей. Пойди-ка в пустыню, позови громко льва. Да хоть и не громко, шепотом. Он придет…
     - Но я не боюсь львов, - перебила его Горгофона. – И Войны не боюсь. А если ты её боишься – не говори за других, не вини прочих в трусости. Что ты за парень, за воин, если испугался её?
     Незнакомец понурил взор. На лице его промелькнула кривоватая ухмылка.
    - Я поэт, - сказал он очень тихо. – А Войну я просто ненавижу.
     - Как же тебя зовут? – спросила Горгофона, не выражая большого интереса.
     - Архилох, - назвался парень.
     - Помню-помню, - сказала Горгофона дерзко, с вызовом. – Это тебя прозвали Архилох Трусливый.
     Он ничего не ответил на это. Лишь сердито кашлянул.
     - Готова спорить, ты испугаешься, даже если на тебя нападу я, - всё больше дразнилась юная воительница.
     - Я сражался с римлянами и с персами, - был ответ. – Но с девушками не воюю.
     - Ты словами обесцениваешь подвиги моего отца, - возмущалась Горгофона. – Я должна защитить его честь и проучить тебя.
     Прежде, чем оскорбленный Архилох успел ещё что-нибудь вымолвить, девушка бросилась на него с кулаками. Она не вытащила из ножен меча, ибо видела, что парень ничем не вооружен.
     Архилох снова пренебрежительно ухмыльнулся – так, будто противница его была величиной не внушительнее кузнечика. И Горгофона, пытаясь ударить его в грудь, промахнулась, шлепнулась на сырой песок. Сейчас же бросилась снова – промахнулась ещё раз. 
     - Не ушиблась? – спросил он, взирая на Горгофону, как на ребенка. Действительно, она была заметно моложе. Да и седина сильно старила Архилоха на вид.
     Поэт не хотел враждовать. Он, похоже, знал какой-то очень ловкий прием-уклонение, не знакомый девушке, и с помощью этого приема избегал столкновения, не страдая сам и не причиняя вреда ей. Но Горгофона всё ещё злилась.
    - Увертываешься! – прошипела она, почти как змея. – И все же, ты трус!
   Тогда от следующего её броска хмурый Архилох увертываться не стал. И Горгофона наткнулась на его крепкий торс, как на деревянную стену, ударилась, отшатнулась и опять упала на песок.
     - Хватит, может быть? – спросил он. – Злом ты никогда не достигнешь ничего доброго. Дальше может быть только хуже.
    - Проси прощения! – не унималась Горгофона. – Ты обесценил…
    - Ничего я не обесценил, - покачал головой Архилох. – Просто я смотрю на всё вокруг глазами поэта. А если даже взглянуть как обычный человек, то драконов никто давно не видал – ни живых, ни мертвых, ни окаменелых – если вообще кто-нибудь когда-то их видал. А войны вспыхивают то и дело повсюду. И людская фантазия превращает сами эти войны в чудовищ, в бестий… Я видел немало войн и сражений, и могу сказать, что даже наводнение или землетрясение – не страшнее любой из них. Разве что какая-нибудь смертельная заразная болезнь…
     - Я никогда не была на войне, - призналась Горгофона.
     - Конечно! – Архилоху было смешно. – Только тебя крошки там не хватало!
     – И не рвусь туда, потому что сначала я должна разыскать и спасти своего отца Персея, - сурово сверкала взором Горгофона. – А мечом – не то, что кулаками - я научилась сражаться не хуже воина-мужчины.
     - А хвастаться – и того лучше, - подытожил, смеясь, Архилох.
    Она не смогла ничем достойным ему ответить. Бросаться с клинком на безоружного – значило потерять честь. Да и что-то подсказывало ей, что Архилох не испугался бы с голыми руками меча и не отступил бы.
     И обескураженная Горгофона бегом помчалась домой к матери – Андромеде.
    - Приходи сюда завтра снова! – несся ей вслед голос Архилоха. – Ты отличная девчонка! Думаю, нам есть о чем с тобой поговорить.

II.
     Тем же вечером дома возмущенная Горгофона рассказывала матери, кормившей дочку на ужин свежими ячменными лепешками, что нашелся ещё один – по имени Архилох – кто считает подвиги Персея выдумкой, будто никакого дракона никогда не было – не говоря уже о Медузе Горгоне.
     - Мне с этим Архилохом даже спорить было бы глупо, - сказала в ответ Андромеда. – Я никогда не забуду, как меня приковали цепями к скале, и дракон вынырнул из морской пучины прямо передо мною. Он сожрал бы меня и не икнул, если бы твой отец не пролетал случайно мимо на крылатых сандалиях и не поразил его мечом какой-то необычной формы.
     - Самому бы этому Архилоху дракона повидать, хоть издали, - проворчала Горгофона.
     — Это ещё ничего, - попыталась успокоить её мать. – Если Персей не вернется ещё десять-двадцать лет, всё больше людей засомневаются – а был ли сам Персей? Пока, хвала Зевсу, твоему деду, Цефей не называет и не ищет никакого себе преемника на здешнее эфиопское царство. Значит, ждет Персея, верит, что он ещё где-то жив.
       - Архилох не говорил, что Персей мертв, или что его никогда не было, - покачала головой Горгофона. – Сказал только, что драконы – это просто войны, и больше ничего… Никаких змеев крылатых или водоплавающих…
     - Что-то знакомое имя… - задумалась Андромеда. – Где я его слыхала? Кто этот Архилох? Он ничего про себя не рассказал?
      - Говорит, что он поэт и воин. Врёт, конечно. Так ведь не бывает. Либо воин, либо…
      Пока дочка тараторила и сомневалась, Андромеда вспомнила:
      - А не тот ли это Архилох, что написал «Сердце, сердце! Грозным строем стали беды пред тобой…»? Тогда он, действительно, замечательный поэт. Я вспоминаю его строфы, когда мне тяжко и пасмурно на сердце.
     - Спрошу его об этом завтра, - Горгофона пренебрежительно посмеивалась. – Он звал меня встретиться завтра опять. Конечно, парень соврет, что он – и есть тот самый Архилох.
     - Зачем же ему непременно врать?
     - Может, он в меня влюбился, вот и пытается завлечь обманом, - рассудила девушка. – Но мне никаких парней, ни замужества не надо! Пока не найду и не спасу отца! – твердо заявила она, не то матери, не то просто сама себе.
     - Если он не нравится тебе, кажется нечестным нахалом – просто не ходи к нему, - посоветовала мать.
     Горгофона ничего не ответила. Она молча думала, что всё равно пойдет завтра и встретится с этим седовласым вралем и задавакой. Но почему и зачем она пойдет – Горгофона не могла бы признаться даже себе самой.
     Ночью примечтался ей черный крылатый конь, на спине которого она, Горгофона дочь Персея летела куда-то высоко в небе угольного цвета. Она знала, что за конь. Это был Пегас. На нём когда-то летал тот самый Еврипид – поэт и друг её отца. Наверное, и теперь ещё летает – на Олимп к музам. Они его сделали знаменитым поэтом. Возможно, настолько искусным, что полёты Еврипиду больше и не нужны.
     Звезды, одна больше и ярче другой, неслись навстречу Горгофоне, по-мужски сидевшей на теплой спине Пегаса без всякого седла. Ветер дул ей прямо в лицо, наполняя легкие воздухом, а душу – решительностью и отвагой… Но Горгофона знала, что всё это – не больше, чем просто сон.
     А вот бы Еврипид на самом деле, наяву прислал ей Пегаса. Это – божественный, волшебный конь. Он найдет проклятый Тиринф, где бы тот ни был, и доставит туда Горгофону…
     Не обязательно. Знаменитый Еврипид сейчас заважничал. Раньше Андромеда писала ему письма на остров Саламин – и получала от него ответы. Теперь Еврипид перебрался в Афины. На письма отвечать перестал.
     Но что, если Архилох?..
     На следующий день, в то же время, что и вчера, Горгофона бежала на берег моря, где, возможно, её ждал Архилох. Она очень спешила и даже не взяла с собой подружку Электру, встретившуюся Горгофоне по пути. Даже не сказала Электре почему-то, куда и зачем она бежит.
      Архилох был там, на песчаном берегу. Задумчиво прохаживался взад-вперед. Может, снова что-то сочинял. А может, он ждал Горгофону.
    Ждёт – поняла она. В этот раз Архилох оказался вооружен коротким мечом, что висел у него на поясе, в ножнах.
    - Привет тебе, Горгофона, дочь Персея, - сказал он, тепло улыбнувшись. – Ты всё ещё горишь желанием проучить меня?
     Ладонь на рукоять Архилох при этом не положил. Да и вся сердитость на него за ночь из Горгофоны куда-то улетучилась.
     - Привет тебе, Архилох, - молвила девушка. – Ты не врешь, что ты поэт?
     - Видимо, я сильно обидел тебя вчера. И теперь ты хочешь в ответ обидеть меня, - развел руками парень.
     - А докажи?
    Наверное, Архилох любил, ценил внимание к себе. Потому что он сейчас же гордо выпрямился, широко расставил ноги, выбросил руку вперед, в сторону моря и задекламировал, сочно выговаривая слова:

Сердце, сердце! Грозным строем встали беды пред тобой.
Ободрись и встреть их грудью, и ударим на врагов!
Пусть везде кругом засады - твердо стой, не трепещи.
Победишь - своей победы напоказ не выставляй,
Победят - не огорчайся, запершись в дому, не плачь.
В меру радуйся удаче, в меру в бедствиях горюй.
Познавай тот ритм, что в жизни человеческой сокрыт.

     Она с удовольствием слушала стихи, которые читал его красивый, мужественный голос. И однако, сделала разочарованный вид.
     - Ну, - махнула Горгофона рукой. – Это всем знакомо. Ты прочти что-нибудь, не такое известное.
     Взгляд, которым наградил её поэт на эту просьбу, был уже не столь приветлив. Но Архилох прочел ещё несколько строк:

А друзья-то сами мучают тебя,
Жадно пьют твоё вино, не разбавляя
И своей не внесши доли за него,
И к себе тебя на пир не приглашают.

     - У тебя нет друзей? – перебила его Горгофона.
    - Все мои настоящие друзья погибли в боях с римлянами и персами, - грустно промолвил поэт. – А те, кто сейчас называют себя моими друзьями… про них я упомянул в стихах, которые ты слышала.
     - А боги? – Горгофона смотрела на Архилоха с сочувствием. – Многие говорят, что все поэты в дружбе с некоторыми богами, или, хотя бы, с музами.
     - Боги с Олимпа взирают на смертных надменно, - задумчиво произнес Архилох, - К музам же носит поэтов Пегас легкокрылый.
     Горгофона с удивлением заметила, что его слова прямо сходу складываются в стихотворные размеры.
     Слово «Пегас» резануло ей слух и слегка взволновало.
    - Пегас? Но по рассказам моей матери, я знаю, что на этом коне, рожденным той самой Медузой, стал летать на Парнас Еврипид. Не хочешь ли ты сказать, что он решил подарить Пегаса тебе, или вообще уже умер и оставил для тебя наследство?
    - Не могу сказать, на чем, или на ком летает Еврипид, - пожал плечами Архилох. – А я летаю на Пегасе.
      Он рассказал, что знаком с великим Еврипидом лишь немного, однако же, успел победить его в декламации стихов на последних Пифийских играх в Дельфах. Об этом факте поэт сообщил, немного стесняясь.
    - В то, что ты говоришь, не так-то легко поверить, - девушка испытывала волнение. В те отдаленные века чуть ли не каждый поэт в Элладе, да и в Риме был, в сущности, тем же, чем сейчас для нас являются сказочники и мастера фэнтези. Насочинять  мастер изящной словесности мог с три короба, тем более – рядом с молодой девушкой.
     Глаза Архилоха были кристально честны. Но долго ли ему притвориться, чтобы покорить очередную легковерную?
    - Ты можешь показать мне Пегаса? – всё больше волновалась она.
    - Зачем? Разве мне так уж необходимо, чтобы ты мне верила? Я тебе рассказал правду, как есть, а дальше думай сама.
     — Вот я и думаю… о том, что Пегас, наверное, может доставить своего седока куда угодно, через любое море, без всякого корабля?..
     - А тебе это зачем?
     - Не понимаешь? С твоего разрешения Пегас мог бы долететь со мной до этого Тиринфа – и там я нашла бы своего отца!
     Даже самый ученый эфиопский, греческий или римский мудрец не смог бы сказать Горгофоне уверенно, существует ли на самом деле городишко Тиринф, или это один из множества мифов. Не потому ли предложение девушки навело на Архилоха снова недоуменный вид.
     - Понимаешь, - пробормотал поэт, - Я, конечно, позволил бы тебе слетать на Пегасе. Он бывает не только на Парнасе – верно и это. Только вот, допускает до себя Пегас не всех желающих. Только тех, кому благоволят музы. Поэтов, драматургов, художников, скульпторов, актеров… Если ты не умеешь, хотя бы, отлично танцевать, он сбросит тебя.
      Теперь настал черед смущаться Горгофоне. За свои четырнадцать лет она не постигла никакого искусства, кроме владения мечом и щитом. Читатель понимает, зачем ей это.
      - А Пегас – огромный, злой, страшный? – предположила она.
     - Почему? Он не больше обычного рослого жеребца, широк в кости и красив, как бывают хорошие кони. Может, даже ещё красивее – из-за крыльев. Он волшебный – потому легок, словно тень, но силен очень…
    Архилох ещё долго рассказывал ей о повадках Пегаса, о том, как и сам сваливался с него не единый раз и ушибался о твердую землю. Но как же замечательно лететь на его спине на высокий Олимп ночью, в окружении мерцающих звезд и других небесных тел…
     - Мне это же самое недавно приснилось… - нечаянно перебила его Горгофона.
    - И потому ты решила, что Пегас и никто другой увезет тебя в Тиринф? – догадался Архилох.
     - Не только, - ответила на это девушка. – А потому ещё, что последние слова, какие сказала моя мать моему отцу были: «Лети, Персей, лети»…
    - Да… И Пегас мой прилетает только по ночам. И не каждую ночь, а когда ему вздумается. Знать заранее, когда точно он прилетит – я не могу…
     В этот раз после встречи с поэтом, по пути домой Горгофону подстерегла Электра. Ей теперь было уже двенадцать лет.
     - Ты влюбилась? – воскликнула Электра, радостно посверкивая голубыми глазами. – Бегаешь на свидания и от всех это скрываешь? Даже от меня – своей лучшей подружки?
     - Вовсе я не влюбилась! – заспорила Горгофона, при этом сильно покраснев.
    - Ври дальше! Я видела издали тебя и парня твоего. Он прекрасен, но, думаю, для тебя староват заметно.
     Дочь Персея продолжала отпираться, но Электра не сдавалась, и в конце концов пришлось рассказать ей правду: что Горгофона с помощью Архилоха, верхом на сказочном Пегасе хочет попасть на Пелопоннес, в Тиринф… и так далее.
    К слову тут, Горгофона упомянула, что оседлать Пегаса ей будет не так уж легко, потому, что она не умеет ни стихов писать, ни рисовать, ни лепить из глины. Без чего-нибудь из этого Пегас её попросту сбросит с себя.
      - А ты ведь можешь мне помочь, - осенило вдруг неистовую спасительницу, - Если научишь меня танцевать. Сама ведь хорошо танцуешь.
     Электра на мгновение задумалась и хитро подмигнула.
     - Легко научу. Если возьмешь меня с собой в полёт. То есть, в Тиринф…
     - Тебе там делать нечего, - молвила Горгофона, немедленно приняв вид сурового ветерана. – Ты еще очень мала.
     - Как учить тебя танцевать – так не мала? – снова подмигнула необидчивая Электра.
     - Сравнила. Там ведь бой будет с темными богами и чудищами, а вовсе не веселая прогулка. Ты мечом или луком, дротиком – владеешь?
     - Ну и укрощай своего Пегаса без меня, - Электра надула губы. – Примани его на морковку.




III.
     Следующие недели Горгофона жила от встречи до встречи со своим новым другом – сама не замечая того – и в раздумьях, чем же девушке покорить норовистого и до сих пор не виданного ею Пегаса.
     Архилох знал очень много всякого; иногда знания его были неожиданны. Так, он утверждал, будто великий Гомер, считавшийся слепым, на самом деле видел неплохо. Просто он, призывая к себе музу эпической поэзии – Каллиопу, ища вдохновение, шел на берег моря и ходил там, зажмурившись, отчего и получил от завистников и приятелей насмешливое прозвище «Слепец». Архилох не сомневался в том, что Гомер тоже в молодости был солдатом не какого-нибудь царя, а Менелая, и сам плавал к стенам Трои,    сражался там и счастливо избежал смерти. Из личного опыта и родилась его первая поэма. Вторую же Гомер задумал по рассказам своего друга Одиссея. Этот же Одиссей, вещая о своих путешествиях, не прочь был порой что-нибудь преувеличить и приукрасить; впрочем, легендарный Слепец и сам нет-нет, да и грешил такими преувеличениями. Зато поэмы получились красочными и захватывающими.
    - А кто-то, представь себе – считает, будто Гомера вообще никогда не было, - добавил Архилох. – Некоторые – и их не так мало – уверены, что «Илиаду» и «Одиссею» сочинил сам греческий народ. Словно одному человеку такой подвиг непосилен.
     Горгофона поежилась даже, представив, сколько времени прошло с того, как умер Гомер, и вспомнила, что об её отце когда-то тоже могут вот так же позабыть…
    Сам Архилох не остался в стороне от темы Троянской войны и сочинил, оказывается, про неё собственные стихи, каковыми и похвастался Горгофоне:

ТРОЯ
Греки бились долгих десять лет.
Их привёл под Илиона стены
Менелай, лишившийся Елены -
И навлёк на греков много бед.

После понял: смысла драться нет.

Поздно царь ошибку осознал.
Ахиллес Патрокла потерял
И не мог уже остановиться.

Стоит венценосцу ошибиться -
И с людишек головы летят...
В том не царь единый виноват.
В том виновна целая система.
Боги и красавица-Елена.
И Приам, и Агамемнон всякий -
Гектор обозвал его собакой...

Сколько греков в Трою приплыло?
Сколько их в тех битвах полегло?

Виновата в том богиня Гея -
От людского бремени зверея,
Наша мать суровая - Земля
Сразу многих сбросила с себя.

Ахиллес похож был на Ареса,
Но настигла смерть и Ахиллеса.

Гектор, Эней, неженка-Парис
С греками без устали дрались.

Выжил лишь один из них в финале,
Когда стены города пылали.

Десять лет героев кровь текла
Для чего? Чтоб Трою сжечь дотла.
Не сумев вернуть домой Елену,
Да попасть в великую поэму,
Что незрячий сочинил поэт,
Заключив, что смысла в войнах нет.

Но волей Зевса - нашего отца -
Войнам ни начала, ни конца.

    Девушка была очень впечатлена стихами, хотя и заспорила о том, что Архилох напрасно считает войны бессмысленными. Что же делать тому народу, на который напали жестокие враги? Только воевать.
    - А нападать зачем? – задал Архилох каверзный вопрос.
    - Иногда без нападений обойтись нельзя. Как мог мой отец не напасть на дракона, собиравшегося сожрать мою мать? Это было нападение ради защиты слабого.
    Снова упомянув Персея, Горгофона опять подумала, как бы ей укротить Пегаса.
    - Могу ли я научиться писать стихи? – спросила она поэта.
    Танцы ей не особенно пока что давались. Электра понимала, что её, все равно, не возьмут на Тиринф, и учила танцевать подружку нерадиво.
     Архилох на этот вопрос даже поморщился.
    Ну да, с некоторой досадой подумала тут Горгофона, каждый поэт, несомненно, гордится своим даром и дорожит им. Если же поделиться милостью богов с другим – значит, создать себе же соперника по борьбе за Парнас. Для чего такое нужно Архилоху?
     Однако, поэт ей ответил следующее:
    - Таланты посылают людям боги. Музами – покровительницами искусств – управляет светлый Аполлон. Его надо просить о милости, если хочешь стать поэтессой.
   - Надо вознести ему в храме молитву и дары? – радостно уточнила Горгофона. – И тогда Аполлон пошлет мне…
    - Не только это, - охладил её восторг Архилох, - Представь, если ты будешь молить Деметру об урожае ячменя, или Диониса о том, чтобы было много винограда, но при этом не посадишь ни того и ни другого. Что же боги тебе тогда пошлют?
     - Ничего, - рассудила Горгофона.
     - Верно. Так же и со стихами. Сколько ни моли Аполлона наградить тебя талантом, но если ты не станешь пытаться их сочинять, твои молитвы пропадут втуне.
      Сказано было понятно и неоспоримо. Ну, что же – читать и писать дочь Персея кое-как уже умела. Но складывать слова и фразы в стихи… Это, наверно, очень трудно?
     Кто-то другой на месте Архилоха мог бы сделать сейчас умное и лирическое лицо и промолвить: «Да, это великий труд, он под силу только даровитым счастливцам». Но вдруг поэт ответил иначе:
     - Ну отчего, Горгофона, ты так усложняешь?
       Многое можно сказать стихотворным размером…
       - Ой, правда! –  подпрыгнула от удивления девушка. – Ты просто ответил на вопрос, а у тебя сами собой получились стихи!
     - Не сами собой, - возразил Архилох. – Немножко подумал. Но не то, чтобы очень сильно вспотел и натрудился.
      Он объяснил ей тоже в простых словах, что написать, или просто выдумать строку стиха можно, если рассчитать количество слогов и уместив фразу в них.
     - Можешь ты что-нибудь молвить, в размер попадая? – спросил в заключение Архилох и снова улыбнулся.
    - Ой, опять! – Горгофона несколько раз хлопнула в ладоши, а потом задумалась на некоторое небольшое время – и изрекла:
     - Значит, стихи сочинять – это вовсе не так уж и трудно?
       Просто секрет нужно знать и считать, хоть немного.
      - Гляди-ка – что-то у тебя получилось! – одобрил Архилох. – А ты сейчас считала слоги?
      - Вот ещё! – махнула она рукой. – Я просто старалась почувствовать, где стих начинается, а где оканчивается.
     - Ты умница! – сказал поэт, и четырнадцатилетняя девчонка вся просияла. – Именно чувствовать и нужно. Но слоги считать тоже не вредно. Иначе ты рискуешь часто промахиваться.
     - Ви-ди-мо, сло-ги счи-тать, мне сна-ча-ла при-дет-ся, - задумчиво согласилась девушка, дробя слова и загибая пальцы на руках, чтобы не сбиться с размера.
     Эта мысль её снова получила одобрение мастера-ветерана.
     Они болтали дальше и дальше, непринужденно и расслабленно, как закадычные друзья. Но вдруг, ни с того, ни с сего, Архилох мгновенно выхватил меч и молниеносно попытался ударить Горгофону куда-то в область груди.
      Девчонка отбила его удар своим клинком (который по-прежнему носила постоянно), упруго отскочила на шаг и вытаращила свои прекрасные глаза.
      - Ты что это? Сошел с ума?!
     - Просто хотел, Горгофона, тебя я проверить:
       Сможешь ли ты устоять при угрозе внезапной? –
      Был ответ Архилоха, всё такой же невозмутимый и расслабленный. Ярость воина, вмиг вспыхнувшая в поэте, исчезла столь же мгновенно. А поэзия – осталась.
     Но Горгофона не захотела быть в долгу перед ним. Сейчас же последовал быстрый удар с её стороны, к которому Архилох тоже оказался готов. Клинки зазвенели, заскрежетали. Удары были сильны, но никто не хотел нанести другому вред. Дружеская схватка доставляла удовольствие обоим.
     - Не надо забывать, что там, в Тиринфе. сражаться придется совсем не стихами, сколько бы ты их тут ни учила и ни сочиняла, - напомнил поэт, который воином был уже несомненно. – Те, кто заманил туда твоего отца, в сражениях искушены лучше любого смертного героя. Впрочем, с мечом ты, определенно, дружишь.
      - Как думаешь, если перед самым полётом на Пелопоннес мне зайти в храм Ареса и попросить его о помощи в бою? – спросила Горгофона. – Ведь в этом случае уже нельзя сказать, что я просто прошу, ничего сама не делая.
      - Ты правильно мыслишь, - рассудил Архилох, продолжая махать мечом. – Но думаю, Арес вряд ли кому желает добра. Он хочет, чтобы война была повсюду и всегда. Он оказывает помощь царям, князьям, архонтам, когда те разжигают войны. А мы с тобой собираемся в бой вдвоем против многих, ради спасения человека. Не знаю, интересно ли подобное Аресу.
     Заговорившись, он пропустил удар, с размаху сел на песок и волна прибоя окатила поэта. Победившая Горгофона улыбалась.
      Никто из них не думал, что сейчас на Олимпе тот самый Арес взирает на их боевую потеху и снисходительно щерит зубы в хищной улыбке, видя храбрость молодой девушки. Как оба они не думали, что именно Арес был одним из тех, кто четырнадцать лет назад поджидал Персея в Тиринфе.
     Домой Горгофона в этот вечер прибежала такая счастливая, будто встретилась с каким-то сказочным чудом, прикоснулась к нему вживую.
     - Привет тебе, дочка! Чему ты так сегодня рада? – спросила её Андромеда. И получила такой ответ:
      - Мамочка, мама моя! Как же тебя я люблю!
     Горгофона теперь хотела непрерывно тренироваться в стихах, и даже говорить стихами. Но зачем это ей нужно было, никому сообщать девушка не собиралась.

IV.
     Следующим утром Горгофона стояла у окна и сочиняла, глядя на дневное светило:
     - Яркое солнце, привет, и ты, Аполлон всемогущий!
     Дар стихотворный пошли мне…
     Она запнулась, не зная, как сложить стих дальше. Видимо, девушка бормотала свои строки шепотом, а то и голосом, потому что была вдруг услышана своей матерью.
     - Что это значит? – насторожилась Андромеда. – Стихоплетство – заразная болезнь?
     - Мама! Стихи сочинять – это  просто прекрасно! – воскликнула в ответ Горгофона.
     Но мнение Андромеды об Архилохе отчего-то заметно ухудшилось.
     - Имей в виду, - сказала она холодно. – Что у твоего поэта, сколь бы славен он ни был в Элладе, судя по всему, нет ни кола, ни двора. Он бродяга. К тебе он решил  подкрасться для того, чтобы стать из нищего – эфиопским царевичем, наследником Цефея. Но вряд ли у него что-нибудь здесь выйдет. Я скажу твоему деду – и Цефей…
     - Мама, не будь такой, - Горгофоне было смешно над ней. – Если бы ты рассуждала так и раньше, то Персей бы на тебе не женился.
     - Персей, если ты не забыла – сын Зевса – кстати, второго твоего деда – и приемыш Полидекта – царя острова Серифа. А твой Архилох…
    Пока она так говорила, её дочка возвела глаза кверху – может быть, к Парнасу, расположенному на Олимпе? – и изо рта Горгофоны посыпались новые строки:
    - Мама! С чего ты решила, что я люблю Архилоха?
    Просто стихи сочинять он учит меня понемногу,
    Чтобы крылатый Пе…
    Тут она осеклась, недоговорив, потому что поняла: ещё немного – и проболтается о Пегасе, о мечтах про полёт на Пелопоннес, в Тиринф. Это было никак не нужно. И сразу вслед за этой мыслью дочку Персея посетила другая: «Как же останется мать, если я вдруг внезапно исчезну? Ну, а когда из Тиринфа не суждено мне вернуться?»
    Хвала Аполлону! Даже мысли её сделались похожими на стихи. Правда, в мыслях этих появилось несвойственное до сих пор наследнице великого эллинского героя опасение.
     А может, яркое солнце на небе – это и есть сам бог искусств Аполлон? И он сейчас смотрит прекрасным своим и ослепительным ликом прямо на Горгофону, и лучами своими протягивает ей вдохновение?
    Андромеда не успела сказать ещё что-нибудь, как деревянная дверь в покои Горгофоны скрипнула, и за дверью показался царь Цефей.
    - Полюбуйся, отец, на свою внучку! – воскликнула Андромеда. – Она уже стихами заговорила. Того и гляди, перестанет понимать простую речь. А затем и покинет нас, уйдет с бродягой-поэтом.
     - Ты уйдешь, внучка? – прямо, не задумываясь, спросил мудрый Цефей. И вопрос мудреца неожиданно угодил в самую суть дела. Как Горгофоне ответить, чтобы успокоить деда, но при этом не соврать, и снова не проговориться о Пегасе и Тиринфе?
     - Когда-нибудь уйду, - придумала она ответ. – Но не думаю, что очень скоро. И ведь все дочки и внучки когда-нибудь так поступают?
     Цефей и Андромеда переглянулись.
     - Ты не уйдешь, девочка, - сказал Цефей с самым добрым и ласковым выражением лица и голоса. – Не уйдешь потому, что я этого не хочу.
    Царям неполезно возражать, даже если этот царь – твой дедушка. И Горгофона возражать не стала.
     - Конечно, не пойду, дед.
     И она не пошла. Рано поутру она вывела из загона пегого жеребца и поехала на встречу с Архилохом верхом.
    Конь был пегий – как Пегас…
    А, нет – Пегас, вроде, черный… Да в этом ли дело?
     Она скакала на пегом богатырском, но самом обычном, земном и смертном коне, а думала о том, как суметь удержаться на иноходце летучем. Это трудно, даже, если он не станет являть норов и сбрасывать Горгофону.  Сидеть придется на крупе. Архилох одну её не отпустит. Да и не справиться ей одной там, в Тиринфе.
     Архилоха не оказалось на месте, когда она доскакала до пляжа. Ожидание поэта показалось Горгофоне вечностью. Но она дождалась.
     Он пришел, вернее, приплелся неспешным прогулочным шагом, не выныривая из глубокой задумчивости. Одетый в хитон и сандалии, но без дорожной сумки с едой и без оружия. Архилох сегодня, явно, ни в какое путешествие не собирался.
     - Шлю тебе я привет, Архилох, Аполлона служитель! – воскликнула Горгофона, рассчитывая немедленно сразить поэта своими стихами, и добавила, - Можешь ты прямо сейчас с Пегасом меня познакомить?
     Поэт не выразил ни удивления, ни одобрения способностям девушки, даже не поприветствовал её, а только уточнил, всё ещё оставаясь в глубокой задумчивости:
     - Итак, ты твердо решила лететь на Пелопоннес именно на Пегасе?
    Говорить стихами в этот раз Архилох тоже не старался.
     - Да, - коротко ответила она, решив, что обижаться его невежливости – глупо. Архилох – простой парень, хоть и поэт. Он не любит церемоний.
     - А вон те двое? – Архилох понизил голос до шепота и указал куда-то пальцем. – Они тоже хотят с тобой в Тиринф?
    Оглянувшись, Горгофона увидела на почтительном отдалении двух незнакомцев, старавшихся вести себя как можно незаметнее. И всё, конечно, поняла.
      - Я царевна, - пояснила она. – И мой дед Цефей послал вослед мне шпионов-охранников.
     Архилох приподнял правую ладонь в знак того, что он, конечно, шутит.
     - Но если всерьез, - добавил он, - то я летал на Пегасе пять ночей тому назад, и теперь не знаю, когда он прилетит в следующий раз.
     Горгофона смотрела на поэта разочарованно и почти злобно.
     - Ты вызвал Пегаса и не прилетел за мной? Ах ты, несчастный пустозвон!
    - А разве мы договаривались, что обязательно полетим в Тиринф? – приподнял бровь невозмутимый Архилох. – Такого договора у нас не было. Мне просто хотелось повидаться с музой Эвтерпой.  Познакомившись с тобой, мне захотелось сочинить стихи про твоего Ареса.
     - Почему МОЕГО Ареса?.. Хотя, правда, я думаю, что на Ареса должен быть похож каждый настоящий мужчина!
     - Разве мужчина должен то и дело испытывать ярость и сеять вокруг себя повсюду войну? Сомневаюсь в этом, - изрек Архилох.
     - Мужчина должен быть готов к сражению всегда, в любой миг, - в этом Горгофона была уверена.
     - И к смерти, и к любому ранению, -дополнил ее Архилох. – А ты знаешь, как вёл себя Арес, когда Диомед под Троей ранил его копьем в плечо?
     Горгофона помнила этот кусочек «Илиады» довольно смутно.
     - После недавнего полёта на Парнас я сочинил об этом стихи, - поделился Архилох и начал читать по памяти вслух:
РАНЕНЫЙ АРЕС

Бился в истерике Арес на светлом Олимпе,
Под Илионом пронзенный копьем Диомеда.
Пламя в очах, но усы с бородою поникли.
Грязные сыпал слова, наподобие бреда.

- Как они смели, щенки, покуситься на бога?!
Больше побед не пошлю ни троянцам, ни грекам!
Пусть до последнего бьются. Уж больно их много
И отдохнёт от людишек Земля век за веком!

Не полагалось Аресу ни раненым быть, ни павшим.
Может ли стать бог войны – от войны пострадавшим?

- Знаю, что Зевс не позволит всех людей уничтожить
Новых двуногих потом не создать ему, что ли?..
Эй, не целуй, Афродита! Прибью тебя тоже!
Рану лобзая, ты лишь добавляешь мне боли…

Так метался Арес по Олимпу в бессильной тоске и в печали.
Прочие боги вокруг равнодушно молчали.

     - Мало ли, что можно выдумать, - пожала плечами Горгофона. – Но каков Арес на самом деле, мы узнаем, если только доберемся до Олимпа… А у тебя ведь уже была и не одна возможность повидать и его, и Зевса, и Афродиту, наверное? Нет?
     Здесь их разумная беседа была бесцеремонно прервана. Прибежал встревоженный мальчишка Ификл с глазами на мокром месте.
     - Моя сестренка! – кричал он и плакал. – Моя Электра исчезла сегодня ночью куда-то!

V.
     В силу своего возраста совсем юная Электра пока не задумывалась о том, что, если Аполлон и Солнце – суть одно и то же, то и Арес сходен со своей звездой на небосводе – красным Марсом. Ей было досадно, что лучшая подруга не возьмет её с собою в полёт. Электре было всё равно, что Пегасу пришлось бы нести на спине троих седоков. Ей хотелось повидать богов и муз, и сразиться с чудовищами.
     «Пойти бы мне в храм Ареса, - думала двенадцатилетняя девчонка. – Попросить бы у него, чтобы он сделал меня сильной, ловкой, научил драться лучше всех и на мечах, и на копьях… Тогда пусть бы попробовали меня не взять в Тиринф!  Ещё и упрашивать стали бы, голубчики!».
     - Папа, а как молятся Аресу? – осторожно спросила отца Электра в тот же вечер.
     - Никак! – мгновенно ответил отец и даже дернул скулой. – И не поминай его к ночи. А то он ещё придет к нам!
      - Пусть бы пришел, - помечтала она вслух, - Поучил бы меня драться на мечах.
     - Не говори глупостей! Всюду, куда приходит Арес, начинается война. У нас её не было уже около трех десятков лет – хвала Зевсу! А ты хочешь, чтобы она здесь началась?
     Потом отец немного унял вспыхнувший свой гнев и рассказал Электре, что далеко отсюда, в самой Элладе, в Афинах, на площади Агора стоит один большой храм Ареса. Туда ходят цари и полководцы. Простые греки от этого божества стараются держаться подальше. И много храмов ему не возводят. Ведь он бесконечно зол и пойдет на любое коварство и предательство, лишь бы где угодно разжечь войну.
     - Горгофона читала и рассказывала мне, что римляне своего бога войны Марса очень почитают, - вспомнила Электра.
     - Римляне строят империю на костях своих рабов, - объяснил отец, и видно было, какое сильное и недоброе чувство питает он к римлянам. – Для того, чтобы рабов было много, они постоянно воюют. Главное и то немногое, что они умеют делать сами и без рабов – это война. И конечно, у них всё кругом посвящено Марсу. Вон, даже звезду на небесах назвали в его честь.
     - Говорят, наш Арес и римский Марс – один и тот же бог.
    - Может быть, и так, - отец был не рад этому разговору. – Слышал, что богу войны – безразлично, как его зовут, - но достаточно топнуть ногой, чтобы на пустом месте возникло целое войско солдат… Я, конечно, не встречал ни Ареса, ни Марса. И подольше бы их не встретить.
     Электра не стала расспрашивать дальше, но думать об Аресе-Марсе продолжила.
     «Считается, что этот бог самый красивый на Олимпе. Самый сильный и мужественный, - размышляла она. – И в то же время Арес – страшный. Самый страшный! Как же можно быть самым красивым и самым страшным одновременно?»
     Наверно, если бы они ещё поговорили, отец бы возразил ей, что самый красивый из богов – это Аполлон. Но Электра предпочла замолчать.
     Погрузившись в сон, девчонка увидела красивую, светящуюся алым цветом колесницу, в которую были запряжены два огромных, ретивых черных коня. Колесница не катилась по земле, а летела в ночном небе. На колеснице стоял высокий красавец-атлет в красно-черных тяжелых доспехах, с копьем в правой руке, с горящим факелом – в левой, с луком и колчаном за спиной. Поводьев ему держать было не в чем, но кони везли колесницу, не нуждаясь в управлении – верно, были настолько умны.
    «Вовсе он не страшен, - подумала Электра. – Да ещё как красив! Летит куда-то по важным своим воинским делам. Ко мне хоть бы завернул – ведь у меня к нему тоже есть дело… Да на что  я нужна самому великому Аресу?..»
     Однако, повозка попалась Электре на глаза, похоже, не случайно. Летучие кони вдруг стали быстро снижаться, и вскоре мягко приземлились прямо перед хижиной родителей Электры. Оба могучих жеребца и прекрасный седок смотрели в окно прямо на девчонку. Факел в его руке ярко горел, и блестящий рожон копья отбрасывал багровые блики. Даже черные кони выдыхали из ноздрей и пастей небольшие языки огня и облачка дыма.
     - Привет тебе, Арес, - просто сказала Электра без малейшей тени страха.
     Окна деревянной хижины были ничем не защищены, поэтому говорить можно было совсем шепотом – дабы ещё кого-нибудь не разбудить.
     - Привет тебе, Электра, - был ей такой же ответ. – Ты хотела встретиться со мной, чтобы научиться сражаться?
     Электра, немного волнуясь, пыталась втолковать ему, что она должна стать очень сильной и воинственной, а не то, её не берут на Пелопоннес, в город Тиринф, освобождать Персея, отца Горгофоны…
     - Не берут? – перебил её Арес и не то улыбнулся, не то просто оскалил зубы – словно лютый хищный зверь ощерил кровожадную пасть. – А на что тебе Персей?
     Электра залепетала, что Персей – это давно пропавший отец её лучшей подруги, что Горгофона очень страдает без него, и ей, Электре, очень-очень сильно хотелось бы помочь ей и спасти…
     - А без тебя, одна Горгофона с этим не справится? – уточнил Арес. – Или не найдет другого напарника, посильнее, поопытнее, чем ты?
      - Нет! – сразу же воскликнула на это Электра. Потом чуточку подумала и молвила, - Наверное, она справится. И найдет…
     И заметно пригорюнилась.
     - Так, может быть, тебе просто очень хочется самой побывать где-то – хотя бы и у нас, на Олимпе? Повидать всякие чудеса и красоту, пережить приключения и, вдобавок научиться сражаться и набраться сил, чтобы не бояться разных врагов и войн? – спросил опять Арес, словно сверля её твердым, целеустремленным взглядом.
     - Ты прав, - ответила Электра, недолго думая, потому что так всё и было.
     - И ты хочешь стать могучей – чтобы твои мускулы сделались вот такими, например?
    Он согнул свою руку – ту, в которой держал копье, и показал набухшую твердую, как дерево, мышцу. Прежде, чем девчонка сказала ещё что-нибудь, Арес продолжил, - Но ты уверена, что будешь при этом выглядеть красиво?
     Электра частенько смотрела на своё отражение в воде (с зеркалами африканцы пока были мало знакомы) и любовалась собой, понимая, что скоро станет весьма красивой девушкой. Теперь же она явственно представила саму же себя с вот такими громадными мускулами, перекатывающимися под кожей, как кролики во чреве удава. Ой, что-то, получается совсем не красиво.
     Аресу было ведомо, о чем она думает. Бог войны снова улыбнулся – снисходительно.
     - Такие мускулы накачивать вовсе не обязательно, чтобы быть сильной и ловкой. На острове Лесбос живет племя амазонок. Они настоящие воины, хоть и женщины, и при этом очень, очень, неотразимо красивы. Многие мужчины мечтают об амазонках, хотя те мужчин-то, как раз и не любят.
      - Я тоже к мальчишкам не очень-то хорошо отношусь, - кивнула Электра. – Может, и мне амазонкой стать?
     - Когда мы будем пролетать над Лесбосом, если хочешь, то сможешь с ними познакомиться, - сказал Арес.
     - И остаться там у них? А когда соскучусь по дому, амазонки мне помогут добраться назад? – заранее радовалась шустрая девчонка.
     - Ты просила меня научить тебя воинскому искусству, - напомнил бог войны. – Но для этого мне вовсе не будет достаточно щелкнуть пальцами и пробормотать или крикнуть заклинание, либо молитву…
     - Как?! Я думала, ты всемогущ в том, что касается войн!
     - Да, я всемогущ, - Аресу льстило мнение Электры. – Однако, и мне нужно время, чтобы достигнуть того или другого. Как видишь, моим коням не терпится устремиться в обратный путь. Решайся, хочешь ли ты на Олимп, и хватит ли храбрости. Без твоей воли я не стану забирать тебя.
      Наверное, Электре стоило подумать основательно, подойти к вопросу с разных сторон, взвесить всё и… благоразумно отказаться. Но она была ещё ребенком и считала, что у неё нет времени на раздумье – ведь бог войны, того и гляди, сейчас умчится по более важным для него делам.
     - А я смогу найти и спасти Персея? – спросила она ещё, чтобы укрепиться в своем решении.
     Арес лишь ободряюще улыбнулся ей, ничего не говоря в ответ.
     И Электра просто перелезла через окно, в той одежде, в какой была, не тратя времени ещё и на сборы. Довольный её храбростью Арес подал девчонке руку, помогая забраться в колесницу. Не успело легкомысленное дитя и глазом моргнуть, как борзые черные кони, дыша огнем и дымом, уже рванулись вверх – и повозку окружил темно-синий простор ночных небес.
      Её несчастные родители и брат утром убедились, что девчушка пропала из дома совершенно бесследно. Сбежала ли она зачем-то сама; украли ли её разбойники, или обманул и увлек за собою какой-нибудь бродяга – теперь оставалось только догадываться. Но плачущий Ификл стремглав помчался на берег моря, туда, где – он знал – теперь часто бывает Горгофона, которая (в это мальчик отчего-то тоже верил) может спасти его сестру. Но на чем основывалась его уверенность? Впрочем, Ификл ведь тоже был совсем ещё ребенком.
        Слыша плач и видя слёзы Ификла, Горгофона и Архилох многозначительно переглянулись.
      - Отправилась искать моего отца раньше нас, - сказала Горгофона про Электру, почему-то шепотом – как будто Ификл так мог не услышать. – Не надо было все время говорить ей, что она мала лететь с нами…
      - Украли её, - предположил Архилох равнодушным тоном – таким, будто дело это было не менее легко поправимое, чем, предположим, пролитое молоко из амфоры.
      - Кто-то из богов, - немедленно догадалась всезнайка-Горгофона. – Мать рассказывает мне про Афину, сначала влюбившуюся в Персея безответно, а потом решившую мстить моему отцу. Может, и Электру украла Афина?
      - Ну, если морские или сухопутные разбойники хотят, чтобы их считали богами, или сами себя величают небожителями… - принялся многословно размышлять вслух приземленный поэт.
     - Ты и теперь ещё станешь придумывать отговорки, чтобы не лететь в Тиринф? – загорячилась Горгофона. – А ну, вызывай Пегаса немедленно! Сейчас же!
     - Ага! Чтобы ещё и твоя мать внезапно потеряла тебя, - скривил рот Архилох. – Правильнее было бы мне начать искать Персея и Электру без тебя, дабы тобою не рисковать. Потом, ты забываешь, что мне самому неизвестно, когда Пегас прилетит. Он свободу любит.
     Горгофона уже не верила ему. И внешнее равнодушие Архилоха убеждало её, что парень ей много врет.

VI.
     Говоря о том, что он не знает, как призвать в случае необходимости Пегаса, Архилох несколько темнил. Способ воздействия на крылатого коня был поэту смутно ведом. По крайней мере, Архилох должен был сильно захотеть что-то сочинить – например, гимн, дифирамб, или, допустим, басню. И не только захотеть, но и начать сочинять. По мере того, как процесс творчества захватывал его всё больше, а окружающий материальный мир словно уходил в призрачную дымку, откуда ни возьмись, перед Архилохом мог объявиться конь Пегас, призывно помахивая крыльями. Поэт взбирался к нему на спину (за годы странствий и сражений Архилох привык, как ездить верхом, так и плавать на лодках и кораблях); и Пегас устремлялся кверху сквозь мрак черной южной ночи, к вечно светлому Олимпу, точнее, к Парнасу – обиталищу муз, расположенному не на самой олимпийской вершине, а немного пониже. Там он познакомился с некоторыми поэтическими музами – Эвтерпой, Эрато, Каллиопой (у последней был сын человечьего рода – Орфей, величайший из певцов). Музы поведали Архилоху о происхождении и предназначении Пегаса. Музы же помогали ему завершить то или иное творение, начатое на земной тверди.
      Так было время от времени. Только Пегас прилетал к нему далеко не каждый раз при его попытках сочинять. Возможно, конь прилетал по велению тех же муз. Обычно, он являлся по ночам. Но когда ждать его снова – этого точно Архилох предсказать не мог.
     Родители исчезнувшей девочки, конечно, уже обратились к властям, царь Цефей разослал всюду стражников, Электру ищут… Я-то здесь что могу сделать? – думал Архилох.
     «А что делать Электре на Олимпе? – подумал он, чуть позднее. – Кому из богов она могла понадобиться? Разве, неугомонным детским умом своим тоже решила подружиться с одной из муз. Стать поэтессой? Хм… А что? Как Сапфо… Только сочинять поначалу она, Электра, будет что-нибудь детское. Про зверушек, например…» 
      Архилох зажмурил глаза – что твой Гомер давным-давно – и в голове его начали мелькать смутно светящиеся слова и строчки, впрямь, чего-то детского:
       Есть вот какая басенка, ребятушки.
       Решили как-то раз вступить в содружество
       Лисица и орёл…
       Дальше этих неоконченных строк дело почему-то у него застопорилось. Слова стали образами, строки исчезли. Маленькая лисичка с пушистой шкуркой и красивым хвостиком пыталась как-то обмануть огромного орла. У птицы была человечья голова в боевом красно-черном шлеме, а глаза злые-презлые. Как у нашего сотника перед битвой у Фессалии – вспомнил Архилох.
     Лисичке с лицом девочки Электры перехитрить злую птицу в Архилоховом видении не удалось – и вот орёл…
      Принёс птенцам в гнездо ужасный завтрак…
      - Ой! – воскликнул Архилох в ужасе, потому, что этим орлиным завтраком – лисичкой – была Электра.
     Он очнулся от грез, на ходу столкнувшись с кем-то, ростом выше Архилоха. Кем-то оказался конь Пегас. Олимпийский гонец стоял перед поэтом, сложив крылья и постукивая оземь правым передним копытом. Всем своим видом Пегас будто звал Архилоха в путь.
     Значит, вот, видимо, какая логика, понял Архилох, они там, на Олимпе видят и слышат, что я здесь, на земном диске, делаю и, если им нравится моя попытка, то призывают меня к себе, чтобы оказать мне помощь.
      Погладив Пегаса по гриве, Архилох легко запрыгнул на него без всякого седла, как обычно. Понукать священное животное не требовалось – Пегас двинулся сам, но в этот раз он почему-то не взлетел, а пошел плавным аллюром, как обычная земная лошадь, и ещё – будто бы он знал, куда здесь именно нужно идти.
     - А почему не летим? – спросил Архилох, может быть, самого себя, потому что был уверен – бессловесный  сын Горгоны не мог ему ответить. Пегас всё так же продолжал движение, постепенно ускоряясь. В конце концов, он добежал до царского дворца, взлетел невысоко – до  второго этажа,  и сунул свою умную морду в окно. С той стороны в маленькой комнатке кто-то зашевелился – и на поэта, равно, как и на поэтическую лошадь уставились знакомые Архилоху удивленно вытаращенные голубые глаза девушки Горгофоны.
      Немая сцена продолжалась довольно заметное время и была прервана самым неожиданным образом. Тишину нарушила не Горгофона и не Архилох, а сам Пегас.
      - Ну и что? – спросил вдруг олимпийский гонец весьма приятным, высоким, похоже, юношеским голосом. – Долго мне ждать здесь, пока ты решишься?
      - А… а… ты… Пегас? – у Горгофоны от удивления потерялись все слова.
      - Да, я, хвала Посейдону, всё ещё Пегас – между прочим, Уходящий, Ускользающий. Но если мне придется стоять здесь ещё лет сто, пока ты опомнишься, я, пожалуй, нарекусь уж, так и быть, Акиносом – Неподвижным!
      - Так мы, всё же, летим разыскивать мифический Тиринф и моего отца? – шепотом закричала Горгофона.
     - Да, мы летим, тысяча фурий и гарпий! – увесисто подтвердил Пегас прежним мальчишеским голосом, неподходящим для ругательств.
     - Я не знаю… - ввернул своё слово растерянный Архилох. – Я думал сейчас отправиться не куда-то, а на Парнас, в гости к Эвтерпе.
     Сейчас, конечно, их услышит прислуга, а следом и Андромеда с Цефеем, и никуда они Горгофону не отпустят – вон, как она грохочет мечом, снимая его со стены! – так думал Архилох.
      Но, сколь ни удивительно, а во дворце никто не проснулся. И Горгофона оделась в мгновение ока – даром, что на неё голую смотрел в  окно мужчина – и, запрыгнув на круп Пегаса, она обхватила руками Архилоха сзади за торс.
      Волшебный конь, раскинув крылья, словно перешитые для него от какой-то огромной птицы, плавно развернулся в воздухе и принялся набирать высоту, всё больше ускоряясь. Африканское небо, как и греческое, гораздо чаще бывает безоблачным, чем пасмурным, и яркие звезды сразу окружили путников. Красота здесь, наверху, была необычайная.
     - Ты заговорил? – Архилох погладил Пегаса по изящной шее. – А сколько веков молчал! Прими же мои поздравления.
      - Я всегда говорил, - ответил ему конь недовольным тоном. – Просто стараюсь говорить по делу. С тобой-то о чем толковать? А с ребенком говорить необходимо, чтобы девочка меня не боялась.
      - Я ничего и никого не боюсь! – гордо молвила Горгофона. – Я ждала твоего прилета, Пегас, уже давно, но никак не могла дождаться, и стала уже подумывать, что всё это глупости. И как раз вслед за этой мыслью нынче ночью у меня последовала вот такая:
      …А царь Полидект разных глупостей знать не желал.
      Мало ли, чем там томится трусливый народ?
      Он сам от Медузы Горгоны спустился в подвал,
      Всякой еды он и женщин туда понабрал,
      А против чудища выслал Персея вперед.
     Возле подвала поставил могучую рать,
     Чтобы никто не посмел на царя посягать
     Ну, а на муки и слёзы народа – плевать!
     Долго гонял за Медузой Персей удалой…

    - Ты всегда только об отце думаешь? – перебил девушку Пегас.
    - По крайней мере, о том, как найти и спасти его – почти всегда, - ответила Горгофона. – А ты всегда перебиваешь сочинителей? Вот я из-за тебя позабыла, как там дальше придумалось. 
    - Я Пегас – Ускользающий, - важно провещал конь. – Ты сидишь на мне первый раз в жизни. От тебя ускользнула мысль – так и бывает поначалу у неопытных. Могло быть хуже. Я сам мог  ускользнуть. А упасть с Пегаса, поверь, бывает больно.
     Горгофона извлекла откуда-то из складок своей одежды морковку и сунула её конеобразному летуну в пасть.
      - Ладно, - хрустя лакомством, Пегас быстро подобрел. – На Парнасе тебе помогут сочинить твою поэму до конца.
     - Мне надо не на Парнас, а много ниже – на остров Пелопоннес, - упрямо гнула своё смелая девушка. – В город Тиринф.
     - На Парнасе тебе найдут этот Тиринф и расскажут, как туда попасть, - вновь ободрил её Пегас. Музы мудры.
    Слушая их болтовню, Архилох вспомнил, как сам впервые повстречал Пегаса. Да, это с ним произошло отнюдь не в детстве. Уже взрослый солдат Архилох, во время одного из жарких сражений с персами оказался выбит из седла, и коня его поразили стрелами. Падая, воин, не бывший тогда  ещё поэтом, приложился головой о камень так, что ненадолго для Архилоха погас свет. Когда парень пришел в себя, бой уже куда-то отодвинулся от него, а над полем низко летел крылатый конь.
     «Это кто-то из богов войны, наверное, Афина, забирает павших бойцов на Олимп, - подумал Архилох, ничего тогда про Пегаса не знавший, - Меня тоже заберет сейчас. Значит, я убит… Что же, не буду паниковать… Предоставим всё божьей воле».
     Афина, или даже Арес, конечно, могли сделаться незримыми, облетая поле боя. Но почему тогда ему виден конь, Архилох не смог бы ответить. В ушибленной  голове его возникли, будто бы сами собою, такие строки:
Предоставь все божьей воле — боги часто горемык,
После бед к земле приникших, ставят на ноги опять,
А стоящих низвергают и лицом склоняют ниц.
И тогда конца нет бедам: в нищете и без ума
Бездомовниками бродят эти люди на земле.
    Как только он это подумал, черный крылатый конь красиво спланировал прямо к нему и твердо встал на политую кровью землю. Где-то близко ещё скрежетали доспехи, звенели мечи, свистели стрелы, но конь на всё это, казалось, не обращал ни малейшего внимания. У Архилоха хватило сил встать, подобрать свой короткий клинок, также, не глядя на битву; затем он влез на спину неоседланного коня… тот рванулся кверху и стремительно взлетел в прозрачную лазурь.
     Первый его полёт был чем-то похож на нынешний. Такая же безбрежная и бездонная (космическая?) красота, будто всё земное унеслось далеко-далеко, в никуда, и как попасть обратно – о том лучше даже не задумываться. Дальше он увидел Парнас – огромнейший и прекрасный античный храм с многочисленными колоннами на одном из выступов колоссальной горы Олимп, расположенной, наверное, тоже где-то в космосе. По храму порхали девять невероятной красоты девушек-муз, каждая из которых была увлечена своим видом искусства. Архилоха окружили сразу несколько из них.
      - Ты теперь будешь поэтом, - сообщила парню муза, назвавшаяся Эвтерпой.
      - Я воин, - ответил он, - Но, если мне суждено стать поэтом, то я не намерен воспевать войну.
      - Ты будешь её обличать, - заверила красавица-муза. – Твои стихи переживут тысячелетия, и ты сам сохранишься в них. Когда-нибудь твой дух увидит ойкумену без войн…
* * *
     Горгофона сидела на спине летящего Пегаса так, будто летала так не первый раз в жизни, а с самого рождения. Она даже перестала держаться за Архилоха и общалась с Пегасом, как со своим старинным другом.
     - А ты раньше служил Еврипиду? – спросила она.
    - Никакого Еврипида не знаю, - ответил конь, всхрапнул и нервно пошевелил ушами.
    - Подожди. Но ты ведь Пегас, летающий конь, которого родила Медуза Горгона от Посейдона?
    - Никого из них я никогда не видел, - Пегас почему-то сильно дрогнул всем телом. – Мой отец в точности похож на меня, а мать – белая кобыла-единорог.
     Горгофоне почему-то всё время казалось, что этот Пегас что-то врет. И даже голос у него какой-то фальшивый – словно принадлежал вовсе не ему.
     И казалось ей не зря. На самом деле волшебное животное оставалось бессловесным от рождения и до сих пор. Беседовали с девушкой не юношеским, а женским голосом, и делал это отнюдь не Пегас, а сама богиня мудрости (и справедливой войны) Афина, находившаяся в это время у себя дома, на Олимпе.
      Афина не определилась пока с тем, как она относится к Горгофоне – дружелюбно или враждебно. Когда-то  богиня мудрости сама выбрала имя для этой девочки. И сейчас знала одно: сложись пятнадцать лет назад обстоятельства иначе – Горгофона была бы её, Афины дочерью.
               
VII.
      - В войне ничего такого особенно плохого нет, - убеждал Арес маленькую Электру, увлекая её всё выше в небеса. – Война всегда была, есть и будет. Боги ведь не сразу придумали человека. Сначала они создали растения и животных. И каждая маленькая травинка вынуждена бороться, сражаться, чтобы вырасти, окрепнуть, дать семя и не оказаться сожженной солнцем, смытой водой, съеденной травоядным зверем. Для травинки, для цветка это – пусть крошечная, но тоже война. Если травинка проиграет её, то её род уменьшится на Земле. Если же зверь, питающийся травой, не найдет себе хорошего пастбища – он умрет с голоду.
     - А этот зверь не думает, что, если он сожрет всю траву, какую найдёт, он тоже умрет с голоду? – прищурилась Электра.
      - Травоядному есть о чем думать, кроме этого, - толковал дальше Арес. – Например, как бы всю траву не сожрал какой-нибудь другой, а не его звериный род. Как видишь, это опять напоминает войну. Травоядному грозит самому быть сожранным хищником, или убитым человеком. А чтобы спастись, не всем травоядным обязательно убегать и прятаться. У  зверя, что не ест мяса, для защиты есть рога, тяжелые копыта на сильных ногах. Этим они воюют и друг с другом тоже…
      - А хищники дерутся с зубастыми и когтистыми из других родов, - додумала следующее Электра. – И с людьми… А уж люди…
      - Ну да, видишь, какая ты умная! – обрадовался Арес. – Правильно. Если у одного человека есть что-то, чем он дорожит, то всегда найдется другой человек, кто, позавидовав тому, попробует отобрать его драгоценность. Так было, и так всегда будет.
      - А вдруг не всегда? – задорно улыбнулась Электра. – А если все со всеми помирятся, и войны, сколько бы их ни велось, разом, или постепенно, закончатся?
     - Тогда жить станет скучно и неинтересно, - пожал плечами Арес. – Зачем жить, если ни за что не сражаться? Зачем двигаться вперед, если за тобою никто не гонится, тебе ничто не угрожает?
     Электра задумалась. Она была не совсем согласна с Аресом.
     - А дети? – спросила маленькая девочка этого большого вояку. – Что им делать, когда приходит война?
     - Дети вырастут и тоже станут воинами, солдатами, - ответил Арес гордо. – И даже вы, девчонки. Ты знаешь про амазонок, но не только они такие. Далеко на севере есть летающие девушки-воительницы – их зовут валькириями. Ты с ними ещё познакомишься.
      И прежде, чем она успела ещё что-нибудь сказать, в руках Ареса возник откуда-то короткий, обоюдоострый, очень красивый, изящный меч.
     - Представь, что такая красота станет никому не нужной и пылиться без дела? – подмигнул он. – А ты ведь хочешь научиться владеть мечом лучше всех?
      Да, Электра давно об этом мечтала.
     Впереди ярко загорелось, засияло какое-то красное светило. Их полёт, похоже, приближался к концу.
     - Но это ведь не Олимп, - догадалась Электра. – На гору совсем не походит. Это звезда?
     - Да, планета, - не стал спорить и притворяться Арес. – Бродячая звезда. Римляне назвали её Марс, потому, что так же они зовут и меня.
     Про планеты Электра ещё ничего не знала. Школы для девочек уже кое-где появлялись – в Элладе, в Риме. Но не в Эфиопии.
      - Понимаешь, некоторые звёзды так и остаются на месте, где их когда-то повесили, - стал охотно рассказывать ей Арес и об этом. – А другим звездам такое не нравится. Те и стали со временем двигаться, летать по космосу, куда им разрешается. Вот, на греческом языке «бродяга» и будет «планета».
     - Я тоже, как планета, - засмеялась девочка, сбежавшая из родного дома.
      Бог войны сказал ей, что ничего плохого в побеге Электры нет. Если бы люди всю свою жизнь находились в одних и тех же краях, только там, где родились – они были бы, как неживые.
     - Ведь на неподвижных звездах никто не живет, - подытожил он. – Хотя ещё древнейший бог Кронос пытался и их населить, но люди и животные там быстро умирали. Жизнь – это движение… И сражение! – тут же добавил бог войны.
     - А на твоей бродячей звезде кто-то ещё есть, кроме тебя? – спросила Электра.
    - Теперь здесь будешь и ты, - Арес изобразил подобие дружеской улыбки, но у него получился скорее кровожадный оскал. Впрочем, Электра понимала, что все люди разные (не говоря уже о богах), и вот этот бог лучше улыбнуться не может. Девочка лучезарно улыбнулась Аресу-Марсу во ответ.
    Копыта черных коней твердо встали на поверхность красной планеты, и повозка мягко опустилась на Марс без единого толчка. Электра спрыгнула на бурую каменистую почву, первым делом подошла к коням и погладила их гривы. Огнедышащие страшные конеподобные звери не проявляли злости и вражды к девчонке, а наоборот ластились к ней.
   -  Их зовут Фобос и Деймос (Страх и Ужас) – пояснил Арес.
    Кому-нибудь другому эти кони, возможно, могли бы внушить и страх, и ужас, но не Электре. Она преспокойно гладила и Фобоса, и Деймоса, и даже покормила бы их, но у неё с собой не было ни лепешки, ни морковки, ни яблока, например.
      Тем временем, шагах в десяти впереди них, словно откуда-то из недр Марса, наверное, по волшебству, вырос огромный храм из красного камня, с многочисленными колоннами. Оттуда появился очень худой, как скелет, человек, тоже в красных и черных доспехах, с мечом на поясе и копьем в левой руке. В правой он держал за ручку большое деревянное ведро. Наверное, там был корм, потому что человек поставил ведро перед конями, и они стали попеременно совать туда морды, чем-то хрустя и сердито фыркая друг на друга.
     Почему бы им не поставить по отдельному ведру каждому? – подумала Электра, но долго думать над подобным пустяком ей оказалось некогда. Второй слуга (скорее всего, это был слуга), похожий на первого, как брат-близнец, почтительно клонился перед нею и опоясал её красными с золотым узором ножнами, в которые вставлен был, судя по тяжести, настоящий короткий меч.
     - На моей планете без оружия никак нельзя, - сказал Арес. – Мои слуги-воины, конечно, слушаются меня с полуслова, с полувзгляда, но своей они станут считать тебя только если у тебя будет меч или копьё, или лук со стрелами, либо всё это сразу.
     Он проводил её под руку к храму. Никаких признаков ворот или дверей у храма не было. Зато прямо перед его колоннами, словно на страже стояло каменное изваяние стоящего круглоголового человека высокого роста, сложенными руками опиравшегося на длинный широкий меч. Каменный человек и сам был очень широк. Впрочем, Электра попыталась обойти его справа.
     - Нет, - возразил ей на это Арес. – Ты должна постараться тем мечом, который получила от меня снести этому болвану голову. Иначе мы оба останемся снаружи. Начинать учиться военному искусству надо сразу – зачем же медлить?
     - И ты сам не сможешь войти к себе домой? – усомнилась в его словах Электра.
    - Не смогу, пока не научу тебя хоть одному славному удару, - подтвердил Арес. – Я ведь не смогу оставить гостью одну на холоде.
     По поводу холода он не то, чтобы лгал – на планете Марс оказалось много прохладнее, чем на Земле, в северной Африке.
     Немного смущаясь, Электра потянула меч из ножен, но даже вынуть клинок смогла лишь наполовину. Меч был самый настоящий и весил довольно ощутимо.
     - Эх! – произнес Арес разочарованно. – Какая же ты воительница, если не имеешь сил даже достать меч?
     - Он слишком пока тяжел для меня, - Электра не выглядела и не чувствовала себя виноватой в собственной слабости. – Зато из лука я, наверное, смогу выстрелить. И даже не промахнусь – болван ведь стоит перед самым моим носом.
     - Уверена, что выстрелишь? – Арес тут же снял со своей спины лук, наложил стрелу на тетиву и подал всё это прямо в руки девочке. Электра принялась натягивать лук. Она очень старалась, изо всех сил тянула тетиву на себя. Оружие совсем не поддавалось ей. Лук был очень тугим. Даже, казалось, слишком тугим.
     - И что же мы будем делать?  - спросил её Арес, опять попытавшись улыбнуться, как добрый снисходительный дядюшка, но снова лишь зловеще ощерился. – Придется тебе где-то искать силы.
     Электра не знала, что на это сказать; Арес же тем временем извлек, похоже было – просто из темной пустоты – длинный бычий рог, в котором плескалась, пенясь, остро пахнущая красная влага.
    -  Выпей это вино, - бог войны не то советовал, не то просил, а скорее – приказывал гостье. – Оно добавит тебе сразу и силы, и храбрости.
     Электра смело приложилась к вину, хотя это было ровно первый раз в её пока что коротенькой жизни. Напиток был сладкий, чуть с горчинкой, сушил, а не увлажнял во рту, и от него дурманило голову. Что-то девчонке этот вкус напоминал. Да и запах…
     - Я храбрая! – засверкала она глазами, отняв рог от губ. – Я скоро Персея полечу спасать!
      И правда, на этот раз меч легко покинул ножны, выдернутый её нежной ручонкой, и обрушился на плечи каменной статуи.
     Только памятник равнодушно терпеть её удар неожиданно не стал. Каменные длани его мгновенно ожили, длинный меч, оставаясь каменным, стремительно вскинулся и пересекся с клинком Электры. Сначала девчонка опешила и на миг замерла сама, подобно статуе. Но изваяние не било её, пока Электра не опомнилась и не ударила снова. Несколько её ударов были встречены и отражены, причем, каждый следующий выпад Электра делала со всё большим азартом. Наконец, последним ударом она ловко отсекла круглую каменную голову без шлема, и та со скрежетом покатилась на красноватые каменные плиты пола.
     Арес одобряюще взирал на этот странный бой. Безголовый остов каменного стража не остался стоять на месте – повалился в другую сторону от головы, разваливаясь на куски. Двери за ним, все равно, не обнаружилось. Но пара колонн раздвинулись словно сами собою, и получился широкий проем, вроде входа. Через него Электра, снова под ручку с хозяином, проникла внутрь храма. Оглянувшись, она увидела, что колонны сдвинулись опять вместе. Между ними осталась такая же узкая щель, как и между всеми прочими. Пролезть наружу, не зная секрета этих колонн, было теперь невозможно.
      Но внутри храма попросту не было ничего. Только пол, потолок, колонны вокруг и четыре факела, горящие красным, прикрепленные к этим колоннам по одному с четырех сторон.
     - Это твой дом? – удивилась девчонка. – Ты так бедно живешь?
     - Бедно? – переспросил Арес, усмехнувшись.
     - Но здесь ведь ничего нет.
     - А что тут, по-твоему, должно быть?
     - Ну, хотя бы алтарь во имя Зевса. Очаг…
     На её детский лепет бог войны веселился всё больше.
     - Алтарь? – хохотал он, и был в том смехе и Страх, и Ужас – будто ржали два злых жеребца. – Алтарь… А ты не думала, что я, Арес – сам себе живой алтарь?
    - А Зевсу?
    - Зевс? - (когда Арес произнес имя главного эллинского бога, сверху раздался оглушительный гром; в храм сквозь крышу ворвался яркий огненный язык молнии. Когда небесная стрела угасла, возле одной стены храма стал виден очаг, пылавший жарким огнем, под которым не было отчего-то никаких дров)  - Кронид пусть сам возводит себе и храмы, и алтари, где хочет.
      - А еще нужен стол, скамьи вокруг него, какая ни на есть еда на столе… и кровать… - перечисляла Электра.
     - Всё это ты найдешь там, - Арес указал пальцем куда-то, и Электра увидела в правом от себя углу храма отверстие со ступеньками, ведущими вниз. – Гостить будешь на нижнем уровне, - продолжал он, - а здесь у меня андрон – мужская комната. Что хочу – то здесь и размещаю. Ничего лишнего мне не надо.
     Он сопроводил девчонку и на нижний уровень. Колонн там не было – сплошные деревянные стены. Комната оказалась намного меньше верхней, но уютная. Кроме очага, там был и небольшой стол, рядом – две скамьи. У стены – короткая кровать, застеленная шкурами зверей. Вся мебель – из дерева. Может, потому и факелов на стенах не было. Однако света от очага вполне хватало. На столе – чаши с вином, молоком и водой. Из еды – только мясо и сыр, зато нескольких разных сортов.
    - За сыр спасибо – его я дома видала редко, - сказала Электра. – А мясу я предпочитаю кашу, лепешки и овощи. От вина же меня мутит.
     - Ты становишься сильной от вина, поэтому пей его, хотя бы понемногу, - посоветовал ей Арес. – А чтобы оставаться сильной, как амазонка, ты должна есть мясо. Ну, про сыр ты, думаю, знаешь, что он – пища богов.
     И, может быть, читатель, ты сочтешь это невероятным, но маленькая девочка, двенадцатилетняя Электра смело покушала немножко сыра и мяса, выпила молока – ей попалось козье – и спокойно легла спать, будучи в незнакомом помещении, в обществе грозного незнакомого мужчины, да и вообще – на другой планете, не на Земле.
     Правда, по тем меркам, не совсем уж маленькая. Четырнадцатилетнюю её подружку Горгофону вполне могли выдать замуж, если бы нашлась ей подходящая партия.
     Но какая же смелая была эта Электра. Автор, признаться, и сам в восхищении от неё.
    Забыться грёзами, отвлечься Электре в эту ночь, правда, не удалось. Но не от страха. Просто ей и во сне явился Арес – и расспрашивал:
    - А на что тебе этот Персей? Он ведь не твой отец, а твоей подружки. Хочешь перед ней выслужиться?
    Электра гордо ответила, что хочет помочь подруге. Просто. Бескорыстно.
    - А может, Персей за дело пострадал? Кто тебе сказал, что он был хорошим человеком? Та же подруга, для которой он был отец, и которая никогда его не видала, и знала о нем лишь по рассказам своей матери, каковая мать тоже была с Персеем знакома вовсе не долгое время?
     Нет, Электру так легко переубедить не удалось. Персей для неё был легендарным эллинским героем. Злодеем – нет, никогда!
     - А посмотреть на всё это с другой стороны не хочешь? Кстати, и поупражняешься во владении оружием заодно.
      Не дожидаясь её согласия, Арес призывно махнул рукой. Две колонны вновь раздвинулись, и в храм вдвинулся, не очень понятно, как, очередной каменный памятник воина, опирающегося на меч. Ноги его совсем не двигались, однако, изваяние перемещалось. Пустые, ничего не выражавшие глаза изваяния, всё же, как будто бы замораживали девочку, заставляли её замереть на месте. Наверное, это был страх. Но меч у Электры тоже был, и Арес находился рядом. И она спросила бога войны.
     - Это ещё один твой страж? У тебя их много?
    - У меня стражей полно. Только этот – прежний, тот же самый, который стоял у входа в храм. Сама видишь, как слабо ты его ударила в тот раз. Рубани-ка ещё – да посильнее.
     Вытаращенные пустые глаза статуи внушали Электре всё большее отвращение. И она ударила стража сильно, как только могла. По шее.
     Голова его вновь отлетела. В этот раз не только с хрустом. Ещё – с жалобным стоном. А вместе с колючей каменной крошкой из шеи памятника брызнула горячая красная струя. Плеснула сильно. Прямо на Электру.
      - Это что – кровь? Он живой… был? – Электра, похоже, растерялась.
      - Нет, - ответил Арес. – Я для смеха наполнил своих болванов изнутри вином. Иногда так вот, как и ты, снесу такому башку – и вином прямо из разруба лакомлюсь. Так мне даже бывает вкуснее.
      Красная жидкость имела такой же запах, что и недавно попробованное Электрой вино. Значит, Арес не обманывал.
     - Приятно так рубить – не правда ли? – осведомился бог войны, весело глядя на обломки своего стража. – И не жалей ты их.  Много таких, правда. Эти истуканы мне достались ещё в наследство от Медузы Горгоны.
      Это имя Электра прекрасно знала – по рассказам своей подружки и матери – Андромеды. Медуза Горгона была злая, твердо верила Электра. Ведь превращала людей в мертвый камень. Вот и Аресовы болваны с мечами – доказательство тому.
     И тут бог войны молвил совсем уж неожиданное.
     - Если хочешь, Медуза Горгона сама может поведать тебе, каким был ваш Персей.
    - Но ведь она умерла?
    - Души после смерти тел переходят в Тартар. И, если уж ты попала со мной сюда, на Марс, то почему думаешь, что я не провожу тебя и в Тартар?
     - Но Тартар, как мне говорили, находится под землей. Значит, вход в него должен быть где-то на Земле…
     - Я бог – темный бог, и вход в Тартар всегда находится там, где он мне нужен. Вот он.
    Арес опять указал пальцем куда-то в угол, и Электра увидела новый ступенчатый спуск, из квадратного провала которого клубился мрак.
    В Тартаре обитают тени – души умерших. Никто живым туда ещё не спускался. Богов считать не надо – они всемогущи. Никто не спускался из живых людей.
    Значит, Электра будет первой.

VIII.

    Все древнегреческие античные языческие храмы похожи один на другой. Фундамент и крыша из мрамора или другого камня, и многочисленные колонны. Различаются в основном только посвящением тому или иному божеству.  То есть, мраморными или другими статуями у алтарей.
     Парнас, куда привез Архилоха и Горгофону крылатый Пегас, выглядел таким же храмом – только громадного размера. Белоснежный, изукрашенный самой вычурной лепкой, он стоял на одном из многочисленных выступов грандиозной горы – Олимпа, такой же безупречно белой.
     Никакой охраны возле Парнаса не было видно. Горгофона решила, что охрана тут и не нужна – какой враг,  на каких крыльях сможет подняться на эту высоту? Где-то там, ещё выше Парнаса, на самом олимпийском пике обитают светлые боги. А больше никого тут рядом нет.
     Оба наездника Пегаса мягко спрыгнули на площадку перед высокими ступеньками входа в храм. Вход был невиданно широк. У Парнаса просто не было одной из полагающихся любому дому или храму четырех стен. С этой стороны Парнас был виден насквозь, хотя и грандиозно велик. И можно было разглядеть, как там, между колоннами, порхают взад и вперед по воздуху, не имея при этом никаких крыльев девять эфемерных красавиц, одна великолепнее другой. Каждая их них держала в руках какой-нибудь инструмент. Одна – лиру, другая – резец скульптора, третья – стиль (костяную палочку для письма на провощенных табличках), четвертая – театральную маску, и так далее. У одной из них ничего в руках не было, зато она постоянно элегантно пританцовывала.
      - Мира вам и радости, прекрасные музы! – негромко поприветствовал обитательниц храма Архилох после кратковременной паузы – он не мог не полюбоваться музами.
     - Счастья и тебе, бесстрашный сладкопевец Архилох, - звонко и нежно ответила одна из муз и неслышно подпорхнула к гостям. – О, я вижу, сегодня ты прибыл не один! Можешь похвастать нам своей новой возлюбленной?
     Архилох тут же возразил, что Горгофона ему не возлюбленная, а просто подружка, можно сказать – ученица, которую он наставляет, как сочинять стихи.
      «Наверно, так и есть, - с легким недовольством подумала, слыша его, Горгофона. – Но ещё бы он признался в любви ко мне (даже если потихоньку влюблен), когда на него смотрит сейчас такая красавица-муза!»
     - О, и я вижу, она уже чему-то успела выучиться, - красавица-муза немедленно перевела свое внимание на Горгофону, - Привет тебе, Горгофона. Я – Эрато. Думаю, как девушка, ты бы хотела выучиться писать любовные стихи?
    Что было ответить на это дочери Персея? «Нет-нет, мне совсем не до стихосложения. Я больше всего на свете жажду найти и спасти своего отца!»? Видимо, не стоило с этим спешить. Передо мною музы – помнила Горгофона. Осторожнее – как бы они не потеряли ко мне интерес. Ведь то, где находится таинственный Тиринф, кому-то из них, наверняка, известно.
     - Я начала сочинять про Персея… - пробормотала она, и сразу молодую музу рядом с ней сменила другая, заметно старше.
     - Привет тебе. Я Каллиопа, - представилась муза эпической поэзии. – Да, я слышала первые твои строки. «Царь Полидект разных глупостей знать не желал…». Ты там добралась до интересного места.
    - Ты считаешь? – Горгофоне было лестно, хотя муза не то, чтобы похвалила её старания.
     - Конечно, не будь я Каллиопа! «Долго гонял за Медузой Персей удалой…». Прочти кому-то, и любой слушатель попросит тебя на этой строке: «Дальше!»
    - Но я не придумала пока дальше…
    - Пегас для того и привез тебя сюда, чтобы завершить стихотворение. Открою тебе секрет: когда поэт сам затрудняется закончить то, что гениально начал, то музы делают это за него, если поэту удается достигнуть Парнаса. Погоди-ка…
     Каллиопа возвела глаза мечтательно кверху, немножко погрызла деревянный стиль, который, как и провощенная табличка, не покидал её рук – и нараспев не то заговорила, не то начала завывать:
        Долго гонял за Медузой Персей удалой,
        Чуть в этой схватке он голову не потерял…
        Впрочем, вернулся с Медузьей к царю головой
        И в августейший спустился нахально подвал.

       Царь Полидект лишь Медузе в глаза  поглядел –
       Сделался камнем,
       К коррупции враз охладел.
   
      Муза аккуратно вписала все эти строки на табличку и торжественно протянула её Горгофоне.
      - Вот. Пока, наверное, всё.
      - И это, получается, как будто бы я сама сочинила? – неуверенно спросила Горгофона.
      - Получается ты. Ибо, не каждый, кто жаждет познать гармонию в том или ином виде искусства, достигает Парнаса. А всё, что получает парнасский гость, принадлежит только ему по праву. Быть здесь – это таинство…
     - Но на табличке есть некоторые слова, которых именно я совсем не знаю, даже ни разу не слышала. Что такое «августейший»? «коррупция»?
     - Сейчас узнаешь. Августейший – так римляне стали звать всех своих императоров, которые являлись роднёй знаменитого императора Августа…
     - А из Полидекта-то какой же император, - совсем запуталась Горгофона. – Он царем был на маленьком острове.
    - Никакой, - Каллиопа и не спорила об этом. – Августейшим он назван в насмешливое преувеличение. Короче говоря – это поэтическая шутка. А, кстати, второе слово – «коррупция» – его придумали римляне. Оно касается и царей. Это, когда они воротят, что хотят в обход законов, порой – своих же. Или сами эти законы переделывают, чтобы им всё можно было.
      Девушка, выросшая в ненависти к царю Полидекту, согласилась, что, наверное, у него было очень много этой самой… коррупции…
      Беседуя с музой дальше, Горгофона усвоила новые поэтические приемы – гиперболу – преувеличение, и наоборот, литоту – преуменьшение. Последнее Каллиопа толковала так:
      - Представь, что на тебя надвигается вооруженный до зубов персидский воин, сидящий на слоне. Страшно? Но страх тебе только мешает. И вот, представь себе, что этот слон не умнее коровы. Например, боится маленькой мыши…
      - Но слон, всё равно, меня затопчет, какой бы ерунды я ни представила, - возразила Горгофона.
     - Будешь бояться – он затопчет тебя только вернее, - возразила Каллиопа. – А если не испугаешься, посмеешься над врагом – ты сумеешь и обдумать спокойно, как его одолеть.
     Что-то разумное в её словах было. Но Горгофона всё равно сомневалась.
     - И ты зря считаешь, будто стихи совсем бесполезны в сражениях, - продолжала Каллиопа. – Да будет тебе известно, что меч Гермеса, которым бился с Медузой и с драконом Персей, откован из истинной любви – величайшего на свете разрушителя – и в том несокрушимая сила такого клинка. 
     Имя отца, произнесенное музой, заставило взгляд Горгофоны вспыхнуть.
     - Ты знаешь что-то про Персея? – воскликнула девушка. – Тебе известно, жив он или… да-да, он точно жив, я не верю, что может быть иначе. Ты поможешь нам его разыскать?
     - Ты не дослушала про меч, - нахмурилась Каллиопа. – В Тиринфе тебе будут противостоять могущественные силы, и тебе тоже понадобится зачарованное оружие. Создать его можно далеко не только из любви.
     Пока Горгофона морщила свой чистый юный лоб в непонимании парнасских премудростей, Каллиопа принялась заунывно и нараспев читать придуманные ими вдвоем стихи с самого начала. По окончании каждой строки в воздухе слышались звонкие двойные удары невидимых кузнечных молотов о незримую  сталь. И как только прозвучали последние слова «Сделался камнем, к коррупции враз охладел», на белую скалу к ногам Горгофоны упал взявшийся неизвестно откуда красивый, немного изогнутый меч с клинком зеленоватого оттенка.
     - Возьми, - сказала Каллиопа. – Он выкован из поэзии и ненамного слабее оружия, сделанного из любви, потому что поэзия включает в себя любовь, как один из компонентов. Этот меч способен помочь тебе в Тиринфе.
      Горгофона взяла меч в руку и почувствовала тепло, идущее из рукояти и жар, пышущий от самого клинка.   Уверенности, что она найдет затерянный Тиринф, у девушки прибавилось.
     - Стих твой направлен пока что против лишь одного царя – и тот давно убрался в Тартар, - продолжала Каллиопа. – Боги – те же цари, только выше земных, более могущественны и бессмертны. Поэзия способна уязвить и богов. Конечно, у них есть оружие, грознее этого… Знаешь, давай-ка мы отточим его получше. Тогда он станет для них страшнее… Значит, помнишь, что Полидект «Сделался камнем. К коррупции враз охладел». А теперь обобщим…
      И она опять заунывно пропела:
     - Этот исход характерен для многих царей,
     Если в народе один хоть найдется Персей.
     Клинок в руке Горгофоны сотрясли ещё два удара невидимых кузнецов.
     Тем временем Эрато – муза любовной лирики глаз своих прекрасных не сводила с Архилоха.
     - Очень мне любопытно, - говорила она, - Есть ли у поэта-воина стихи про любовь? Из них бы можно тоже что-нибудь годное отковать.
     Архилох признался, что пока подобных стихов у него нет.
    - Да что ты говоришь?! – не поверила Эрато. – Когда сам привел сюда такую красавицу – кстати сказать, в точности похожую на свою мать, царицу Андромеду…
     В мужественной душе, а затем сразу и в мозгу Архилоха вдруг что-то шевельнулось.
     - А эта Андромеда, в свою очередь, - продолжала Эрато, - Очень похожа на саму богиню мудрости Афину. Отличается только цветом кожи. А эта богиня Афина однажды влюбилась в Персея…
     Может быть, такие подробности были бы весьма интересны Горгофоне, но Архилоху мешали их слушать, звеня у него в ушах, зарождавшиеся в уме новые строки:
     - Кожа твоя отцвела, и морщины весь лоб покрывают,
     Но сладко-нежная страсть вдруг, товарищ, тобой овладела…
 
    - Это ты мне?! – возмутилась вечно цветущая  Эрато.
    - Нет-нет, разумеется! – промямлил Архилох. – Я о другом, конечно… товарище…
    И вдруг он продолжил горячо и неистово:

    - В юную старец влюбился
    Как полумертвый от страсти,
    Жалко лежу я, и воля
    Богов олимпийских
    Страстною мукой пронзает
    Мне душу нещадно…

   Каждую его строчку сопровождал всё тот же двойной стук молотов из пустоты. И когда Архилох умолк с каким-то жалким и растерянным выражением лица, глядя на Горгофону, в его руках очутился ярко-красный, слабо светящийся мечик, такой узкий, что, казалось, он переломится от первого же удара.
      - Какие стихи, такое и оружие из них, - насмешливо произнесла Эрато. – А подружка твоя хороша – ох, хороша! Если бы тогда, давно, Персей повел себя иначе – она была бы…
      Архилох встряхнул головой, прогоняя оцепенение, и деловито сунул себе за пояс этот новый меч, впридачу к тому, который взял из дому.
     - Ну, вооружился до зубов! – смеялась молодая муза.
     При новом взгляде на Эрато, поэту вдруг показалось, что она как-то изменилась. Волосы её стали рыжими из черных, глаза зелеными из серых, а в правой руке музы сверкнуло копьё.
     Хватит, надоело! Уже кажется!
     - Летим, Горгофона! – воскликнул он. – Мы засиделись в гостях, а ведь главная наша цель не здесь. Вон, и Пегас уже бьет копытом в нетерпении!
     И, снова оседлав поэтического коня, бойцы-стихоплеты покинули обитель гармонии.
     - Летите, летите, неугомонные! – проворчала Эрато… нет, уже не Эрато, а высокая ослепительная копьеносная чаровница, до которой музе было далеко по красоте – богиня Афина.
     - Ох, поглядим мы ещё, к чему вы прилетите,
       Да и отдам ли Персея вам недостойным.
      Молвив эти строки, Афина щелкнула пальцами левой руки и пропала.
      И почти сразу же после исчезновения богини из храма выплыла, не касаясь скалы ногами, ещё одна муза Эрато, заспанно потягивавшаяся на лету. Она тоже бормотала стихи:

      - Ах, сон! Нежны объятия твои.
      Ты – воплощенье Смерти и Любви…

      Прости, читатель, эти рифмованные и нерифмованные изыски, вероятно, наскучили тебе. Но таков уж и есть Парнас. Оставим же его музам, а сами устремимся дальше за нашими героями.

IX.
     Время течет, как вода, и не войти дважды в одну реку.
     Быстро или медленно, под Солнцем, под Луною и в кромешной тьме изменяется всё. Даже в самом мрачном месте, какое можно найти в ойкумене – в Тартаре – и там какие-то изменения происходят. Хотя, казалось бы, муки, налагаемые Аидом на каждую угодившую в Тартар тень, вечны и неизменны. Но этих теней в царстве тьмы прибывает с каждым часом. Жизнь и прегрешения на земле у каждой тени свои, особенные, и муки за них у каждой тени другие. Многие тысячи разных душ, и многие тысячи мук, не похожих между собой.
     Лишь один раз душа, попавшая в Тартар, смогла вырваться обратно. Это был знаменитый певец Орфей, кстати – сын музы Каллиопы, пришедший туда выручать свою умершую подружку Эвридику. По некоторым предположениям, его сопровождал поэт Еврипид, окаменевший от взгляда Медузы Горгоны. Но подавляющее большинство людей скажет, что это – касаемо Еврипида – домыслы и не более.
     Теперь в Аидову обитель мук спускалась снова живая, совсем юная, никогда не помышлявшая о смерти девочка Электра. Спускалась не то, чтобы совсем рискованно – вооруженная, потренированная, под ручку со свирепым богом войны, старавшимся, однако, мило улыбаться этому ребенку. Она ступала по удобным широким ступенькам, а не валилась в пропасть.
     Но Тартар – есть Тартар, и вряд ли Электра увидит здесь хоть что-то хорошее и доброе.
    Мученические вопли и стоны начали достигать её ушей ещё на ступеньках. Кто-то там кого-то бил, прижигал огнем и горячей медью, колол иглами – короче говоря, издевался. Мрак там был кромешный, но у Ареса довольно ярко светились красным злые глаза и как-никак, но освещали путь Электре тоже. И по стенам этого вместилища – глиняным или просто земляным иногда пробегали сполохи огня – рыжего, красного и зеленого.
      В еле рассеиваемой тьме совсем близко от Электры и Ареса тяжко вздохнул кто-то ещё более эфемерный, чем знакомые нам парнасские музы – может, даже невидимая сущность.
     - Ой, кто это? – спросила Электра громким шепотом.
     - Привет тебе, красавица, - молвил ей в ответ нежный девичий голосок. – И я когда-то была красавицей, ничуть не хуже тебя. Звали меня Эвридика. Я была не простой смертной девушкой, а дриадой – лесной нимфой. И в меня влюбился Орфей – лучший в Элладе певец, один из бесстрашных героев-аргонавтов. Он так волшебно восхищался моей красотой. И почему-то всегда сравнивал меня с облачком. Я и нежна, как облачко, и так же красива, и невесома – выходило по его словам. Орфей же обладал талантом складывать простые слова в чудесные песни, которыми привлек меня к себе…
     - Опять поэт! – проворчал Арес, - Ненавижу поэтов!
     Сказал он это тихо, чтобы Электра его не расслышала.
    - Мне очень по нраву было, что меня считают такой красивой. Наверное, я загордилась – и зря. Ведь нимф в Элладе много, и каждая хороша по-своему. Я не сближалась с Орфеем из-за того, что не хотела утратить от этого свою легкость и воздушность. Он страдал от моих отказов и заигрываний, иногда старался сам шутить, и часто спрашивал: «О, Эвридика, куда ты всё время улетаешь от меня?»
        И как-то вдруг оказалось однажды, что нимфа тоже способна утратить земной мир…
     - Ты умерла, - заметила Электра. – Миф о тебе и Орфее хорошо известен у нас наверху.
    - Я не знаю, что такое смерть, или так и не поняла этого, - вздыхала Эвридика из черного Ничего. – Однажды собирала цветы на лесной лужайке. За мной кто-то погнался – человек, или кентавр, даже теперь не могу вспомнить. Мне внезапно и мгновенно сделалось очень больно чуть ниже коленки. Всё. Через малое время я стояла в Тартаре перед троном Аида.
     «Ну, что, - прорычал царь подземного мира, не затрудняя себя никакими приветствиями. – Куда ты опять улетело, нежное, невесомое облачко?»
      Аид растолковал мне, что меня укусила змея.
     «Но ведь ты хотела остаться легкой и невесомой навсегда – облачком, как звал тебя твой певец? – не без ехидства сказал Аид. – Боги решили исполнить твою мечту»
     И вот я стала облачком. Суд богов оказался стремительным. Орфей ради меня там наверху бросился на меч, спустился так сюда, чуть было не вызволил меня, но… Да вы все знаете…
     - А плохо, что ли быть облачком? – спросила Эвридику Электра.
     - Скучно, - ответило облачко. – Никаких ощущений. Кроме слёз. И это – навечно. Я хочу вернуться к людям – ужасно хочу! Но обратного пути отсюда нет. А мой Орфей, наверное, давно женился на другой.
     На голову, плечи, на руки Электры закапали теплые дождинки – слёзы Эвридики.
     - Значит, я не стану гордиться красотой, - рассудила Электра. – А чего ещё нельзя девушкам? Дружить с поэтами?
     - Ты дружи с воинами, - посоветовал Арес. – У нас всегда найдешь защиту. И сама, гляди – в бою не оплошай. Эй, держись-ка!..
     Совсем рядом с ними из мрака раздался оглушительный злобный рёв, и на Электру кинулось огромное чудище с телом человека и головой быка.
     Это существо, похоже, собиралось нанизать Электру на рога, однако наткнулось на несокрушимый меч Ареса, и отлетело назад с громким мычанием. Арес ударил плашмя, не поранив человека-быка, а когда тот был отброшен, бог войны загородил собой девчонку и выставил клинок вперед.
     - Эх, люблю битвы! – пробасил при этом Арес.
     Следующий бросок принес быкоголовому потери – изогнутый меч ударил чудовище в бок и отсек у него изрядный шмат живой плоти. Кровь брызнула струями в разные стороны. Запах этой крови что-то ясно напомнил Электре. Что-то она пробовала на вкус с таким же запахом недавно…
      Раненый человеко-бык мычал уже не грозно – жалобно, согнувшись у стены, вытаращив глаза на свою страшную рану. В глаза Электры отразился не то ужас, не то жалось к странному этому врагу.
     - Чего ты стоишь без дела? – поинтересовался Арес. – Доставай тоже меч и добивай Минотавра. А то, как бы он не опомнился.
    Электра положила ладонь на эфес, но не двигалась.
    Арес взял отрубленный кусок тела Минотавра в правую руку; из указательного пальца левой руки извлек довольно большой огненный язык. Сильно запахло печеным мясом. Как следует обработав огнем шмат со всех сторон, Арес опять обратился к Электре.
     - Отведаешь? – и добавил, кровожадно облизнувшись. – Воин – не воин, если не вкушает мяса.
     - Это же… быко… человек! – лепетала девчонка в ужасе и с отвращением.
    Арес покачал головой.
    - Нет, - молвил он. – Это Минотавр. Ни то, ни другое. Бестия. Знаешь, иногда я ещё от скуки кентавра подстрелю и ем вяленую конину. А этому, - он кивнул в сторону корчащегося от раны Минотавра, - и подавно здесь, в Тартаре назначена такая мука.
    - Что за мука? – Электра приблизилась к Минотавру на несколько шагов и спросила:
    - Как ты умер? Чем тебя наказали и за что?
    - Я Минотавр, - промычал тот с невероятной мукой в своем зверино-человечьем голосе. – Сын критского царя Миноса. Сын-урод. Минос упрятал меня в лабиринт и отправлял мне на заклание разных преступников. Так продолжалось, пока афинский царевич Тезей убил меня. И здесь, в Тартаре мука моя такова. С меня срезают все мышцы и жир, кусок за куском, а затем всё это отрастает на мне снова. Потом опять срезают – и так по кругу… Я терплю эту ужасную боль бесконечно.
     - Но зачем ты бросился на меня сейчас? – пожала плечами Электра. – Если бы не это, тебе бы от меня никакой муки не было.
     - Я вынужден тут делать то же самое, что и наверху, - проблеял уже Минотавр. – Что-то гонит меня в драку, наверное, воля Аида. Но, если бы не это, кара моя здесь бы не выполнялась.
     Электра вцепилась в локоть Ареса с какой-то ощутимой и даже возрастающей ненавистью. Да, все умирают по-разному, подумала она. Кто-то – подобно Эвридике, сам этого не заметит. А многие – даже  очень больно. А уж некоторые вынуждены умирать то и дело, снова и снова, без конца.
     Ей отчего-то стало жаль злобное чудовище – Минотавра.
      - Идём дальше! – сказала она решительно и сердито. – Ты обещал показать мне здесь тень Медузы Горгоны.
     Они углублялись в поземный мир всё дальше. Откуда-то раздался пронзительный, леденящий ум и нутро хохот. Он был не то, чтобы злорадным – скорее, тоже каким-то жалобным, сколь это ни странно.
     - В Тартаре кто-то ещё и смеется? – подумала вслух Электра.
     - Смеется тот, кто смехом здесь наказан. Тот, кому смех на пытку припасён, кто на земле смеялся над богами, - внезапно произнес Арес стихами. – Его щекочут – и смеется он.
     Как видно, флюиды Парнаса проникали даже сюда, в Тартар. Возможно, началось это с тех пор, как тут гостили Еврипид с Орфеем. А может, к стихотворчеству все боги способны – в мере той, или иной.
     Кажется, даже сам автор словно заразился стихами. Прости меня, читатель – я увлекся. Больше не буду. Или постараюсь…
     Электра представила, какой должна быть настоящая адская щекотка, - и мурашки побежали у девушки по всему телу. Жалобный хохот заглушал своё собственное эхо.
     Она подумала ещё и о том, как и за что накажут Электру саму, когда придется сойти под эти темные своды навсегда. За что? Она часто дралась со старшим братцем – да так, что задире-Ификлу самому порой приходилось наматывать слезы на кулак. А пусть бы не лез!.. Но как же накажут? Может, её будет постоянно бить какой-нибудь хлюпик, сам вроде того же Ификла, а защититься, отбиться у неё не будет возможности – к примеру, ей тут свяжут руки и ноги…
     Нет, в двенадцать лет о смерти думать рано.
    - А высекать огонь из пальцев – это здорово! – сказала Электра, чтобы отвлечься. – Такому и я хочу, пожалуй, научиться.
     - Это пустяки, - хмыкнул Арес. – Но, правда, не умея этого, не сделаешь и вот так.
     Он опять высек небольшой огненный язычок из большого пальца правой руки, сильно дохнул на него – и в землю ударил огромный сноп огня.
     Электра была очень впечатлена.
     - Чтобы так уметь, надо есть мясо, но уже не бычье, а драконье и змеиное, - заметил бог войны.
     Девушка подумала, что мясо дракона или змеи, может быть даже ужасно невкусным, тошнотворным – но всё же, оно не человечье. И чтобы уметь плеваться огнем, можно отважиться его съесть.
     Пока Электра так размышляла, они дошли до высокой стены с тяжелой черной дверью, перекрывавшей куда-то вход. У двери этой лежал, слабо светясь, трехголовый пес колоссальных размеров, все три головы сонно щурили глаза, из трех пастей свешивались широкие языки, раздвоенные по-змеиному. Клыки торчали далеко из пастей. 
      - Подожди здесь, - произнес Арес и сейчас же пропал. Электра осталась один на один с чудовищным псом
      Надо же! Именно в этот момент пес передумал спать, а решил проверить – не чужой ли кто тут явился? И потянулся к Электре всеми тремя своими носами, из которых летели искры.
    - Хороший… песик… - произнесла девушка в ужасе. Она не боялась собак на земле, но такого испугается кто угодно.
     Хороший песик широко разинул свои три клыкастые пасти и гавкнул так, что Электра подскочила, правда, при этом она успела и отпрыгнуть назад, и ощетиниться клинком.
     Трехглавый хищник неуклонно продолжал надвигаться на девчонку, и ей пришлось рубануть, несмотря на то, что пёс был одним из хозяев подземелья, или охранял этих хозяев, а Электра оказалась просто захожей. Меч прошел сквозь одну из голов, как прошел бы сквозь воду, или даже через туман. Вреда псу от этого, казалось, не возникло никакого. А вот следующим действием животное неминуемо бы откусило Электре руку, или обе, но тут из неоткрытых врат снова появился Арес. Рядом с ним плыла по черному воздуху ещё какая-то темная тень с торчащими во все стороны длинными и толстыми прядями волос. Непонятно, как – ветра здесь совсем не чувствовалось – но волосы у тени активно шевелились.
     - Не смей! – громовым басом одернул пса Арес, и тот присмирел, поджал хвост, который, не в пример головам, был у него всего один, и уселся на прежнее место подле врат.
     - Я ведь предупреждал тебя, что подраться тут придется, - молвил Арес, явно, очень довольный такой необходимостью. – Хотя иногда это бывает и бессмысленно… Ну, что же – Аид позволил Медузе Горгоне на миг отлучиться от его трона. Медуза перед тобою. 
      Стало понятно, что это был за темный призрак. На едва просматривающихся рельефных, словно выбитых скульптором в камне, чертах лица Медузы живыми казались только глаза. Тяжелые веки приподнялись – Электра  подумала, что с огромным трудом, - и девушке в глазах бестии открылись две  полные света бездны – таких, как если бы Электра смотрела с высокой горы в пропасть, со дна которой шел бы яркий свет. Никакого выражения не было в этих зеницах – ни горя, ни страдания, ни радости, ни усмешки – лишь две бездны, зовущие пропасть в них навсегда.
      Электра крепко сжала руку бога войны, поняв, что ещё немного – и сорвется туда, в этот свет.
     - Привет тебе, Электра, дочь Океана! – прошипел призрак на манер змеи. Электре показалась в этом обычном приветствии какая-то даже угроза.
      - Привет тебе, Медуза Горгона, - поспешила девушка проявить вежливость.
      - Знаешь ведь сама, что ты не родная тем людям, которые считаются твоими родителями? – шипела Медуза дальше. – И что Ификл тебе не родной брат, а сводный?
     Ну и чушь мелет эта покойница! – подумала Электра сердито. Такой ерунды она в страшном сне представить себе не могла. Были у Электры и отец, и мать, даже братишка – вредноватый, нагловатый, но был. Прозвище «Дочь Океана» у Электры тоже присутствовало. Но что в нем такого? Просто она любила воду, могла находиться в воде, плавать, нырять – сколько угодно. Говорят «плавать до посинения», но подобного с Электрой не случалось никогда, сколь бы далеко она ни уплывала. Потому и «дочь Океана». Почему же отец и мать-то, вдруг, не родные?
     - Потому, что тебя породил сам Океан – водное божество из свиты Посейдона, - шипела Медуза. – А матерью твоей стала его же родная сестра Тефия.
     Читатель сейчас скривит нос и скажет «фи!», но в те древнейшие времена такое кровосмешение не было чем-то за гранью добра и зла. Пусть читатель представит, что людей на Земле когда-то не существовало совсем. А были только боги на Олимпе, которые впоследствии людей и сотворили. Но и самих богов было не так уж много; все они произошли от одного отца – бога времени Кроноса, и приходились друг дружке родными братьями и сестрами. И как же им было размножаться, иначе, чем только… вот так?..
     Примем же это просто, как неизбежную данность и будем слушать дальше шипение мертвой Медузы Горгоны.
     - Как ты понимаешь, Океан далеко не всегда бывает тих и покладист. Вот однажды, когда ты уже появилась, но была совсем младенчиком, Океан приревновал Тефию к Посейдону, который был несдержан до срамных утех и считал, что в водной стихии ему принадлежит вообще всё и все. И никто, кроме Зевса, ему воспрепятствовать не может. Конечно, это так и есть… И вот, Океан, бушуя от ревности, но бессильный как-либо рассчитаться с богом морей и своим повелителем, не помня себя от гнева, выбросил тебя, малютку, на эфиопский берег, и ты была подобрана людьми – теми, кого до сих пор считала отцом и матерью.
     Электра стояла, задумавшись, не желая верить услышанному, а зловещая тень Горгоны словно пожирала девушку своими бездонными глазами.
     - Если Океан – это божество а Тефия – нимфа-нереида, то получатся, что ты, Электра – одна из нас, парящих над людьми богов и духов. Неудивительно, что тебя тянуло всегда сбежать куда-то, и не просто куда угодно, а именно в Океан. Если бы ты не была одной из нас, вряд ли Арес проявил бы к тебе интерес… 
     - Из этого следует, что я смогу скоро стать такой же сильной и грозной, как Океан, - тихо заговорила Электра, избегая слов «мой отец», - И тогда мне ничего не будет стоить помочь Горгофоне спасти Персея.
      Ужасная улыбка пробежала по чеканному лику Медузы. Даже страшнее, пожалуй, чем улыбка бога войны.
     - Возможно, - прошипела бестия. – И, наверное, даже я способна чем-то помочь тебе.
     «Помочь? Мне? Медуза Горгона чем-то поможет мне?!» - замелькало в голове у Электры. А хороша ли будет помощь от погибшего чудовища?
      - Но и ты должна быть мне чем-то полезной, - услышала Электра дальнейшие слова жуткой тени. – Заметила, что, хотя ты и недолгое время провела в Тартаре, а тебе уже отчаянно хочется попасть обратно, на Землю?
     Да, так оно и было. Электре незачем было бы говорить «да».
     - Так я тебе открою тайну. Того же хотят здесь все, - продолжала зловещая тень. – Но ни у кого при жизни не было таких чудесных глаз, как у меня. И только я, Медуза Горгона, при помощи Ареса, бога войны нашла возможность вернуться обратно на Землю. И эта возможность – ты!
      Сколь ни была бесстрашной маленькая Электра, но при этих словах призрака ей сделалось уже сильно не по себе. А тень Медузы всё шипела:
     - Я не смогу теперь обратить тебя в изваяние, как умела в былые времена. Знаешь ты, или нет, но я делала это не со зла. Не желаю я вреда и тебе, но мне тут очень тяжко и печально. И вот, я решила с помощью своего взгляда вселить в твоё тело мою душу. Смотри мне прямо в глаза!
    Электра не успела никак воспротивиться, ни даже спросить, что это будет, как что-то уже началось. Страшные глаза мертвого чудовища распахнулись во всю ширину и будто бы схватили девчонку, связали, обездвижили на время. Электра ничего теперь не видела, кроме режущего своей яркостью белого света, который входил ей в мозг, в душу, наполнял собою всё тело девочки. 
     Змеиное шипение, произносившее человеческие слова, шедшее только что от Медузы, раздавалось теперь внутри Электры.
     - Ты будешь обладать моей прежней силой. Тебе станут не страшны никакие враги. Любого, кто встанет тебе поперек дороги, ты уничтожишь в единый миг.
      В ослепительно-белой пелене, которая была сейчас повсюду вокруг, Электра различала ужасные черно-зеленые головы змей. Вот от кого, получается, достались Медузе когда-то глаза! От ядовитых ползучих гадин. Да, ведь многие знают, что, когда змея глядит, к примеру, на кролика, тот застывает на месте, не в силах пошевелить даже ухом. Это подобно окаменению.
     Мысли Электры стремительно закружились, она перестала их различать – лишь какие-то обрывки слов, или однозвучные восклицания. Может быть, вот так и умирают?
      Но всё прекратилось и успокоилось, утихло. И тогда Электра обнаружила себя лежащей на глиняной почве, перед вратами, смотрящей в черное ничто. Медузы, или тени её больше не было заметно. Над девочкой возвышался один только бог войны, но не жалость, не участие были в его взгляде. А любопытство: живая – нет?
     А Электра теперь, пожалуй, и сама не знала ответ на такой вопрос.

X.
    Крылатый конь Пегас, неся на спине Горгофону и Архилоха, летел теперь над бескрайним водным пространством. Летел, конечно, скорее, чем любой самый быстроходный корабль тех времен, будь он хоть под парусами, хоть на веслах. Но путь из Эфиопии (Нумидии) до Греции (Эллады) был, все равно, очень далек. Море в эту темную ночь было неприветливым, бушевало так, будто собиралось поглотить Пегаса вместе с его седоками.
     - Ты же всегда летаешь только на Парнас и обратно? – спросила Горгофона, гладя Пегаса по шее. – Не бывал на Пелопоннесе?
     - Поэты живут и там, - успокоил её Пегас звонким, высоким голосом.
     - А в городе Тиринфе есть поэты? – спросила она со сверкнувшей в душе и в мозгу надеждой.
     Но Пегас ответил на это, что именно в Тиринф ему летать до сих пор не приходилось.
    - Впрочем, что за беда? – воскликнул он легкомысленно. – Если музы на Парнасе толком не знают ничего, кроме своих обманных искусств, то ведь мир населен далеко не только музами. Вы можете спросить вот этих – которые живут в море среди волн. Наверное, они знают про все острова, а также города и храмы, стоящие на островах.
     Правда, если присмотреться, то каждая новая высокая волна, едва не достававшая до копыт и брюха Пегаса,  напоминала собою то или иное человекообразное существо. Большинство из них выглядели, как женщины. Они выглядели по-разному, наверное, их можно было назвать и красивыми. Но во всех их было и что-то одинаковое, сине-зеленое, прозрачное, холодящее, отталкивающее. Некоторые из них, казалось, изображали на своих синюшных лицах дружелюбные улыбки, другие взирали на Горгофону и Архилоха с неприязнью.
     - Это нереиды, - разобрал всезнайка-Архилох. – Они – дочери морского старика Нерея. Не страшнее всяких Горгон и химер, так или иначе… Привет вам, морские девы!
    Очередная волна окатила Пегасу грудь и словно замерла неподвижно, не опустившись обратно в море полностью. Эта нереида была особенно красивой. Ног её, разумеется, не было видно под водой, но черты лица были очень приятные, длинные струящиеся зеленые волосы, высокая грудь, тонкая талия.
      - Привет тебе, наездник Пегаса! – ответила эта нимфа, улыбаясь не слишком добро. – Однако, как мило! Говорит «привет вам», а меч держит наготове. Герой!
     - Я не знаю и с трудом могу предположить, кто появится ещё из этой пучины, кроме вас, - оправдался Архилох.
     - Может быть, дракон, - добавила Горгофона.
     - Ну, а мы совсем не страшны, - успокоительно сказала нереида. – Можем познакомиться. Вот её, например, зовут Евкранта, а это – Талия (первая нереида указала в стороны ещё двух нимф,  вынырнувших на поверхность воды, пока она разговаривала), - А меня зовут Галатея.
    - И одну из муз тоже зовут Талией, - задумчиво произнес поэт, успев оценить изящнейшую талию указанной нереиды. – Имя Галатея мне тоже о чем-то напоминает.
    - Я знаю, о чем, - подмигнула нереида. – Жил на острове Кипр скульптор Пигмалион. Женщин он не любил, почему-то. Скорее всего, потому, что женщины на него не обращали внимания. А он пытался убедить сам себя, что все они для него – гения! – недостаточно красивы.
    - Напиши-ка такую басню, - потихоньку посоветовал Архилоху Пегас. – Например, как лисице хотелось винограду, но не могла она до него дотянуться и решила…
     - Зелен! – сам сообразил поэт. – Вот так же и Пигмалион рассуждал. Над этим стоит подумать. А ты, похоже, сам в музы решил податься?
      Пегас промолчал. Только посмотрел на поэта каким-то странным взглядом, и Архилох отметил про себя, что глаза у Пегаса не лиловые, не сливовые, как у большинства других коней, а ярко-зеленые. Ну, так волшебный же конь!
      А нереида продолжала.
     - Может, в утешение самому себе, высек этот Пигмалион из мрамора статую очень красивой женщины – возможно, такой, какая только и могла ему понравиться. И назвал он статую Галатеей – как  меня. Они и похожа была не на кого-нибудь, а именно на меня.
     Пигмалион смотрел на свою статую и с каждым днем влюблялся в неё всё сильнее. Разумеется! Сотворил он её сам. Она его не отталкивала – не то, что живые женщины. Вот он уже смотрел на неё так, как, бывало, Нарцисс – на самого себя – не прерываясь, не отходя ни на миг, обходясь без работы, без еды и сна. Дни и ночи.
     По ночам море начинало бушевать, выходил из вод Посейдон и смотрел на несчастного Пигмалиона. И однажды бог морей пожалел его. Тогда призвал Посейдон меня и сказал:
     - Пигмалион влюбился в тебя, никогда тебя даже не видевши наяву. Сам придумал и влюбился. Я впервые сталкиваюсь с таким чудом. И этот тихий, безвредный парень, не сделавший никому ничего плохого, теперь, либо умрет, как умер когда-то Нарцисс, либо ему нужно чем-то помочь. Тебе совсем неинтересно, что у  тебя появился такой поклонник?
     Я склонила голову перед владыкой морей и ответила, что выполню любое распоряжение Посейдона.
    Следующим утром сам скульптор увидел чудо. Его статуя прямо на его же глазах рассыпалась в прах, а на мраморном постаменте оказалась я – живая, облаченная в человечью плоть.
    - Тем, кто окаменели от взгляда Медузы Горгоны, такого чуда не досталось, - сказала Горгофона. – А возможно, в Тиринфе такое чудо пригодится и нам. Кто знает, во что превратили моего отца?
    - Кто же твой отец? – спросила Галатея, и Горгофона с гордостью ответила, что отец её – великий герой Персей. Только этот великий герой пропал куда-то, и вот теперь они с Архилохом летят на Пегасе его спасать.
    Нереида сочувствующе вздохнула и предположила, что Персей не утонул, поскольку среди утопленников на дне моря она такового ни разу не встречала.
     - Как и моего Пигмалиона, - добавила она. – После того, как мой муж умер, я вернулась в море, но его там нет ни в каком виде. Скорее всего, Пигмалион угодил в Тартар, а мы, нереиды и океаниды там не бываем.
     «Интересно, как его там мучают? Заставляют лежать голым на раскаленном мраморе?» - подумала отчего-то Горгофона.
     - Вы долго жили вместе на Земле? – спросила она вместо этого.
     - Около двадцати лет.
    - Ты тоже полюбила его?
    Водяная женщина ответила, что в любви ведь принято так: один любит, а другой позволяет себя любить. Услышав это, Горгофона задумчиво скосила взгляд на Архилоха. По спине её побежали мурашки.
    - Так мы летим или нет? – раздался тут возмущенный голос Пегаса. – У меня уже крылья устали и отсырели.
     И верно, он зависал уже долго над бурлящим морем с высокими волнами. Оба его наездника вымокли насквозь.
    - Я провожу вас, куда стремитесь, но только при условии, - прищурилась нереида, - Если поэт сочинит сначала про меня стихи.
     Архилох покачал головой.
    - Глядя на вас и на это бурное море, мне приходят в голову совсем не любовные стихи, - промолвил он. – А только нечто, вроде этого:
    …И нависли грозно тучи над Гирейскою скалой,
    То – знак бури, страх на сердце. Мы застигнуты грозой…
    - Конечно, нелепо возносить дифирамбы одной, когда  влюблен в другую, - рассудила Галатея. – Но не меньше забавно оказывать ей свой страх, когда она сама боится и нуждается в защите… Ладно, плывем… летим… каждый движется по-своему. Я провожу вас до Пелопоннеса, туда, где может находиться древний Тиринф, либо то, что от него осталось. Вперед!
     Море стало утихать, на поверхности осталась одна большая волна – нереида Галатея. Она поплыла к северу совсем не так быстро, как им хотелось бы. Пегас способен был лететь и намного выше, и быстрее, но снижался и замедлялся, чтобы не потерять провожатую из виду. Он успевал даже иногда делать круги в воздухе для просушки отяжелевших от воды крыльев.
      Светлый день дважды сменился ночной тьмой, когда вся компания добралась до какого-то острова – совсем небольшого, стадии две в периметре, круглого, как пирог. На нем не было видно ни руин города, ни останков храма.
     Но с этого островка, казавшегося необитаемым, доносились какие-то плавные звуки, вливавшиеся в уши Архилоха и призывавшие его спрыгнуть с Пегаса и приземлиться на островок.
      - Приди к нам, воин и поэт,
      Забудь ненужное стремленье,
      Узнаешь негу ты и свет,
      Получишь вдохновенье, -
    сладко пели нежные девичьи голоса внизу. И Архилоху сразу же показалось: всё, что он делал до этого мига глупо и бесполезно. Он ведь поэт, и должен всюду искать гармонию. И вот, здесь, на этом клочке земли явно слышится гармония, не хуже, чем даже на Парнасе. Зачем же лететь куда-то ещё?
    Прежде, чем Горгофона успела что-то понять или сделать, Архилох соскользнул с Пегаса, услужливо склонившего одно крыло, будто нарочно для этого, - и пропал внизу.
     Дочь Персея окатила очередная волна внезапной оторопи – похуже, чем волна морская.
     - Что это случилось? – спросила она Пегаса, взволнованно теребя его уши и гриву.
     - Откуда мне, глупому животному, знать? – тихо проржал олимпийский извозчик.
     - Это – сирены, - ответила Горгофоне Галатея снизу. – Их голоса околдовывают мужчин, и тогда эти мужчины теряют волю, стремятся к сиренам… и гибнут.
     До девушки голоса тоже доносились, но какого-то непреодолимого призыва она не ощущала, да и значения слов этих песен не могла разобрать. Конечно, она ведь не парень.
     А бедный Архилох очень даже мог утонуть, попав в пучину, либо разбиться, спрыгнув прямо на остров.
     Но ведь надо хоть попытаться помочь ему. Вдруг он ещё жив? Или уж убедиться, что Архилоха больше нет, и после этого что-то решать.
    Дочь Персея вынула меч и приказала Пегасу:
    - А ну, спускайся на остров!
    Летучий конь нехотя опустился к самой поверхности крошечного острова и полетел на бреющем полёте. И почти сразу Горгофона увидела трех существ, у которых человечьи, женские головы были приставлены к телам каких-то крупных птиц. Это и были сирены, а между ними сидел живой Архилох, потирая собственную ушибленную макушку и глядя на помеси женщин с птицами благоговейным взором. Сирены продолжали петь что-то неразборчивое, вытягивали свои узкие, длинные птичьи шеи, ласкаясь по-кошачьи о щеки и плечи Архилоха. Если судить по лицам, сирены выглядели не сильно старше Горгофоны. То одна, то другая, то третья бросали на парящую девушку с мечом ненавидящие взгляды.
      Поэт был жив – вот счастье-то! Только теперь нужно вернуть его на коня.
     - Эй, Архилох! – громко позвала Горгофона. – Нам надо продолжать путь.
     Он ничего не ответил ей. Похоже, просто не услышал. Поэт продолжал смотреть на сирен, покачивать головой в такт их пению и улыбаться по-младенчески бессмысленно.
     Права я была, что раньше считала всех мужчин, кроме моего отца, или глупцами, или негодяями, либо тем и другим сразу – подумала Горгофона.
     - Слышишь, солдат! Очнись! – крикнула дочь Персея, как можно громче. – Мы теряем много времени!
     Архилох опять никак не отреагировал. Ответом ей послужила на этот раз песня сирен, в которой проявились такие слова:
     Время – есть предок богов, Кронос, над миром царивший,
     Много с тех пор над Землей солнц поднималось и лун.
     Страшное он совершил, детей своих проглотивши,
     И прозябает сейчас на далекой планете Сатурн.
     Как же его потерять, если ясно, куда он девался?..
    «Клянусь Персеем! Опять эти стихи да песни! – подумала Горгофона, - Только в этот раз от них никакой пользы – один вред».
     «Помнится, во время похода аргонавтов Орфей тут смог заглушить пение сирен собственной музыкой, - думала она дальше, - Но я петь не умею, да и музыкального инструмента у меня никакого нет.
     А меч на что? Пусть-ка его отведают, кумушки!»
    Горгофона заставила Пегаса помчаться быстрее и со всего разлета рубанула мечом по шее одной из сирен.
     Никакого толку. Клинок прошел сквозь шею, как если бы это была снова какая-нибудь нереида, и не сумел причинить коварному врагу видимого вреда.
    Разъярившись, Горгофона принялась бить сирен мечом снова и снова – и всё с тем же результатом – то есть, вообще бессмысленно. Ровно так же, как улыбался ей мгновенно поглупевший до состояния большого седого ребенка Архилох.
      Сирены перестали обращать хоть малейшее внимание на Горгофону. Конечно, относительно её, все три бестии были из другого мира. Горгофоне тот мир оказалось, похоже, не достать, а Архилох в него здесь провалился.
    - Галатея! – обратилась Горгофона к нереиде, что лениво плескалась подле острова, ожидая, чем тут окончится, - Сделай им что-нибудь, этим пернатым! Окати их водой, чтобы стали мокрыми курицами!
     - Зачем? – пробулькала нереида. – Мне сирены ничего плохого не сделали.
     И что же теперь – оставить его в том недосягаемом мире? Можно сказать – бросить его, а самой лететь дальше, искать отца – и, может быть, так же как этот стихоплёт, где-то провалиться в тот же самый, или какой-то ещё третий мир, и тоже в нем застрять без помощи и в безразличном состоянии духа?
     Ну, хоть плачь, право слово!
     Окончилось всё это внезапно, стремительно и самым неожиданным образом. Из темной дали по воздуху примчалось какое-то новое летающее чудовище. Небольшое и легонькое, на голове развевались и шипели черно-зеленые змеи, а глаза зловеще и притягательно горели светом угасающего дня.
     С громким, уже чисто лошадиным ржанием Пегас отпрянул от новой угрозы, резко рванувшись кверху, а Горгофона выставила вперед клинок, пожалев теперь, что у неё не два меча.
     Но это уменьшенное подобие Медузы Горгоны, похоже, летело не к ней. Маленькая бестия устремилась ниже – к сиренам и плененному ими поэту.
     - Архилох! – кричала она знакомым голосом, как у девочки-подростка, но этот голос сливался со змеиным шипением. – Архилох, отвернись! Не смотри на меня!
     И опьяненному песнями сирен поэту как-то хватило проблеска здравого смысла, чтобы пригнуть свою голову к земле и смотреть вниз.
     Маленькая Медуза промчалась над всеми четырьмя персонажами, едва не жужжа, как хорошая стрела. И в античном мире немедленно стало на трех сирен меньше.
     Они разом превратились в банальные каменные статуи.


XI.
     Многие гении – если вообще не все – люди очень трудные. В том смысле, что с ними нелегко жить, сблизившись надолго. С гениями довольно легко поссориться из-за вещей, кажущихся пустяковыми. Настоящих друзей у гениев очень немного, а то и не бывает совсем. Но хуже всего приходится гению, когда он не в ладах и с самим собой.
     В свои тридцать восемь лет гениальный поэт Еврипид чувствовал себя одиноким везде и постоянно. Красавица нимфа Кето прожила с ним более десяти лет. Когда-то давно, снизойдя в Тартар, Еврипид сумел вымолить у Аида для Кето и её сестры Дейно избавление от проклятия, из-за которого обе эти красавицы, открывшие секрет вечной юности, были превращены в мерзких и дряхлых одноглазых старух. Автор написал «одноглазых», но у них дело было ещё хуже. На двоих у Дейно и Кето был только один глаз, который они передавали друг дружке на время, по очереди. Так и мучились они, живя, как изгои, много лет, да ещё и слыли людоедками (что было неправдой, разумеется).
     Еврипид так разжалобил мрачного подземного бога, что Аид снял проклятие с сестер и вернул молодость обеим – их называли Грайями. В благодарность, или взаправду от большой любви, Кето бросилась Еврипиду на шею и стала его женой. Но счастья с поэтом себе не нашла.
     Чем дальше, тем яснее Кето понимала, что настоящий Еврипид – не тот, который говорит с ней о чем-нибудь, а тот, что молчит. И молчит он о своей неудавшейся любви к Медузе Горгоне. Молчит потому, что говорить с ним об этом Кето было бы весьма неприятно.
      Да, Медуза Горгона превратилась в ужасное чудовище, убившее взглядом многих, и сам же Еврипид увидел смерть в её глазах. Но стоит заметить, что всё это Медуза творила не со зла и вообще не по своей воле. И любовь Еврипида к ней не угасла и нисколько не ослабела.
     И даже, когда Еврипид смотрел Кето, своей супруге пристально прямо в глаза, она чувствовала, что видит поэт каждый раз пред собою совсем другие глаза. Прекрасны они, или ужасны – он для себя решил давно.
    Кроме этих печалей, Еврипид ещё старел. А Кето оставалась вечно молодой. Конечно, и она могла умереть от той или иной болезни – а медицина в Античности была далека от совершенства – и красота Кето могла от чего-нибудь поблекнуть. Но постареть она не могла. А главное – то, что вся натура нимфы, как и вообще любой женщины, нуждалась в любви, требовала её. Но от Еврипида – не получала.
     И в один, скажем – не слишком хороший для Еврипида день, Кето встретила нового парня. Молодого, на вид ещё даже моложе самой нимфы. Парень восхищался ей, как мог, обещал положить к её ногам целый мир. И не был поэтом, или каким угодно гением. Последнее вселяло в Кето надежду на благополучие.
     И чуть ли не самое главное – парень этот весьма смутно представлял себе, кто такая Медуза Горгона.
     Потому Кето и ушла к нему. А Еврипид остался один.
     Спустя время, у него появилась ещё женщина – земная, обычная, лишенная всяких божественных чар. Пожалела его.  Но и этой жалости хватило ненадолго. Между Еврипидом и этой женщиной по-прежнему стояла Медуза Горгона, чья душа нынче обитала в Тартаре.
     Потеряв и вторую супругу, Еврипид решил, что от одиночества ему уже вовек никуда не деться. Он сочинил драмы для театра – «Ион», «Медея» и другие, что очень прославили Еврипида, у него появилось немало так называемых друзей, всегда готовых выпить с ним за его же счет. Пользы от этих сотрапезников, снова, кроме вреда, не было никакой. Впридачу к прочим «радостям»  поэт стал понемногу спиваться. 
    И все-таки он ждал.
    Чего ждал Еврипид? Чуда ли – что умершая Медуза вернется к нему из Тартара и будет такой, как прежде, давно, до ужасного превращения – юной красавицей со вдохновляющими бархатными глазами, в которых хотелось купаться и не выныривать? Но даже в случае этого чуда Медуза застала бы его постаревшим, подурневшим; одна нога Еврипида была повреждена, и он сильно хромал.
     Но может, он ждал просто того часа, когда его собственная тень опять сойдет под землю – теперь уже для того, чтобы остаться там навсегда? Это выглядело намного правдоподобнее. Еврипид, скорее всего, не страшился смерти потому, что уже раз побывал в мире теней, сам сделавшись одной из них, но чудесным образом вернулся, благодаря собственным стихам и другу Орфею с его потрясающей музыкой.
     В детстве Еврипид был домоседом и лежебокой, а теперь он на свежем воздухе чувствовал себя намного лучше, чем в четырех стенах. У него появилась странность – куда бы ни шел, Еврипиду хотелось, чтобы идти пришлось подольше, усталость он, несмотря даже на хромоту, чувствовал редко. Он хотел идти и вспоминать, как раньше по дороге ему встречалась молодая и прекрасная Медуза Горгона, как он застывал неподвижно, глядя в её глаза, и пропадал для него на время весь мир, кроме этих глаз.
    Гулял он в любую погоду, даже под промозглыми зимними дождями. Несколько раз простужался так сильно, что лежал дома по нескольку дней с сильнейшими почечными коликами. Но после того, как болезнь отступала, желание бродить возвращалось к поэту опять.
      Вот и сегодня Еврипид вышел на прогулку с утра, несмотря на сильнейший туман поздней осени. И в этом тумане ему показалось вдруг, что по воздуху в белесом мареве летит человек на крыльях, по виду таких, какие бывают у летучей мыши, но гораздо большего размера. Видение скоро исчезло, хотя туман начал развеиваться. А пройдя расстояние ещё локтей в пятьдесят, Еврипид увидел хрупкую молодую девчонку с толстыми черно-зелеными прядями волос на голове, а темная накидка, в которую девчонка зябко куталась, странно топорщилась у неё на спине.
     Она стояла, глядя себе под ноги, и что-то неразборчиво бормотала.
     - Привет тебе, маленькая! – широко улыбнулся девочке Еврипид. – Ты не заблудилась?
    Она всё продолжала бормотать, пока он говорил, и в бормотании девчонки нельзя было разобрать ни слова. Внезапно оно прервалось, и из уст ребенка послышалась отчетливая фраза на греческом языке, краткая и резкая – как бросок змеи:
     - Пошел вон, индюк!
     Поэт оторопел. Оскорбление нанесли ему, как показалось, ни с того, ни с сего. Он замер на месте, не зная, что теперь сказать.
     - Ты не защитил меня, индюк, когда Персей шел отсекать мне голову, - продолжала девчонка, произнося четко каждое слово, чеканя слоги и звуки. – Вместо того, чтобы защитить, ты полез ко мне с объятиями…
     - Я? К тебе?!.
     Тогда она просто подняла на него взгляд. И Еврипид понял – то, что у неё за спиною – не накидка, не плащ, а крылья большой летучей мыши.
    Перед ним стояла, освещая его глазами, на дне которых клубился зловещий туман, его долгожданная Медуза Горгона.
     Она сильно уменьшилась и выглядела ребенком, двенадцатилетней девочкой. Но после того, как побудешь тенью, можно ссохнуться до любого размера и роста и вытянуться тоже, как угодно.
     Тело маленькой Медузы всё так же было покрыто блестящей твердой, как медь, чешуей. Но струпья и фиолетовые мертвые пятна с лица исчезли, оно очистилось. На детском нежном личике страшными остались только глаза,  по-прежнему колдовские и страшные. В них поэт разглядел бесконечную ненависть, не только к нему – Еврипиду, но и ко всем людям, живущим в ойкумене, и к растениям, к животным, птицам и к рыбам. Ненависть ко всему живому.
     Но если не принимать во внимание эту ненависть, Медуза ликом была прекрасна, как в день первой их встречи. Только теперь она стала ребенком.
     Как подобное могло произойти? И ещё – Еврипид смотрел ей прямо в глаза – одним богам ведомо, сколько той порой утекло воды в клепсидре – и у него не окаменел даже палец, даже ноготь какой-нибудь.
    Почему?
    А может, он, как раз и снова окаменел, только сам того не заметил, в отличие от прошлого случая пятнадцать лет назад? И всё, что Еврипид сейчас видит, на самом деле находится уже в иных – неземных мирах?
     - Откуда ты взялась, Медуза? – спросил он, волнуясь. – Видение ты, или вновь живое существо?
     - Я прилетела к тебе из Тартара, - ответила она, опять шипя и глотая некоторые слова, - Потому, что ты болезненно хотел встретиться со мной ещё раз. Чтобы сказать тебе: мне было бы легче, когда бы ты повстречал где-нибудь на поверхности Земли свою новую любовь.
    - Но моя любовь – это ты, Медуза! Навсегда!..
    - Я? Посмотри же на меня! Кто из нас твоя любовь? Тень, или маленькая девочка?
    Вопрос был задан, похоже, чтобы поставить Еврипида в тупик.
    Но ведь и до своей смерти Медуза Горгона была когда-то маленькой девочкой, потом выросла. Может быть, сейчас боги просто вернули её во время детства и в её собственное подростковое тело? Богам ведь всё подвластно.
     - Я люблю тебя, Медуза, в кого бы ты ни превратилась или не воплотилась, - преданно скулил несчастный фанатик.
     - Но я теперь тебе в дочки гожусь, - она по-прежнему пыталась убедить поэта в нелепости его сердечных излияний.
    - Всё равно… А почему я смотрю на тебя и не каменею? Если бы ты убила меня сейчас, я мог бы вскоре оказаться рядом с тобою в Тартаре.
    - Я не собираюсь снова тебя убивать. Ты там уже был. Разве в царстве Аида тебе понравилось?
    - Мне там было хорошо. Бродя по стране теней, я постоянно чувствовал, что где-то там есть ты. А отсюда, из верхнего мира для меня всякий смысл ушел вниз вместе с тобой. Его не было, пока ты не родилась; он пропал после твоей смерти. И появился там, куда ты переместилась. А сейчас этот смысл опять здесь, потому, что здесь ты.
     Такая сильная любовь не могла не смутить маленькую теперь Медузу Горгону.
     - Я чувствовала, что ты меня здесь ждешь, - сказала она. – Часто мне хотелось долететь к тебе, но возможности не было. И вот, она появилась. К нам в Тартар пришла маленькая девочка в сопровождении великого Ареса, бога войны. Девочке нужна была большая разрушительная сила. И этой силой я поделилась с девочкой, равно, как поделилась и своей душой. И теперь я перед тобою.
     - Ты – или эта девочка? – вдруг замялся Еврипид.
     - О, я вижу, ты начал что-то немножко понимать, - маленькая Медуза улыбнулась, ещё ярче сверкнув страшными глазами.
    Еврипид ещё пристальнее всмотрелся в её лицо. Кроме светящихся глаз, ничего знакомого он в лице этом не увидел.
     - Но ты ведь там, у неё внутри! – упорствовал поэт. – Ты сейчас – её душа. Если я обниму это тело и прижмусь к нему, я смогу ощутить тебя?
    - Попробуй сделать так. Ибо ничего плохого в этом я не нахожу, - сказала незнакомая девочка, знакомо шипя. Змеи на голове у неё потянулись к Еврипиду.
     Великий эллинский поэт-драматург никогда в жизни не видал снега и льда, не прикасался к ним. Но холод, который он ощутил, обняв эту странную девчонку, был, пожалуй, ещё сильнее, чем бывает ото льда, или снега. Лютый холод пронизал Еврипида насквозь. Звенящая чешуя Медузы была жестче любого известного в ту эпоху металла.
    Но может, это и было то самое повторное окаменение? Нелепая парочка стояла, обнявшись и так замерев неподвижно. Оба окаменели?
    Нет. Вот, Медуза что-то сказала.
    - Ты ведь знал Персея?
    - Это был мой друг, - процедил Еврипид сквозь замерзшие губы. Пошевелить хоть пальцем, хоть скулой поэт не мог – или не хотел. Остановись, мгновенье! Да, такое в жизни Еврипида уже было. Или подобное.
    - И тебе известно, что с Персеем случилось? – опять спросила Медуза.
    Нет, после возвращения из Тартара Еврипид видал Персея лишь раз, и то мельком, и что дальше с ним было, не знал.
    - Он пропал много лет назад, - объяснила Медуза. – И эта девчонка, в теле которой я нахожусь, летит на моих крыльях, чтобы разыскать и спасти Персея – если  он ещё жив, разумеется.
     - Если нужно, я тоже могу пойти спасать Персея! – воодушевился Еврипид. – Тебе даже лучше бы взять для такой цели моё тело. Я не отличаюсь большой силой, но всё же я мужчина и держал когда-то меч в руке. А эта девочка – не слишком ли хрупка?
     - Ты не всё понял. Спасать Еврипида летит не Медуза Горгона, а та девчонка – Электра, которую ты сейчас обнимаешь. Персей – отец её подруги. А я – Медуза – лишь поделилась с Электрой своею силой – и так сама выбралась, может, хоть на некоторое время из угрюмого царства великого Аида. Ты тоже, если согласен, можешь дать ей свою силу…
     - О, да, да! – воскликнул Еврипид, готовый  на всё, что угодно, ради своей странной и страшной возлюбленной.
     - После того, как Персей будет найден, или не найден, но путешествие окажется законченным – твоя сила вернется к тебе, - продолжала Медуза-Электра и добавила грустно, - А мне придется отправиться обратно в Тартар – служить великому Аиду.
     - А если не к нему, а ко мне? – опять оживился Еврипид. – Так же, как в эту Электру, ты можешь проникнуть и в меня. Не знаю, какие тогда я испытаю ощущения, но думаю, буду счастлив от того, что ты, моя любимая, станешь частью меня!
     Страшные глаза вновь окатили его потоком яркого света из иных миров.
     - Я подумаю над этим, - ответила Медуза, как говорят большинство женщин на предложение мужчины быть вместе.
      - А твоя ужасная способность сохранилась разве и в мире теней? – спросил Еврипид, больше потому, что понимал – сейчас, уже просто вот-вот Медуза-Электра умчится от него прочь по своим великим и загадочным делам.
     - Ты сомневаешься? – прошипела бестия, искательно оглянувшись.
    Мимо них как раз шел человек в рваном хитоне, а возле ног его бежала небольшая рыжая собака. Светящийся взгляд пришелицы из ада моментально коснулся обоих – и они уже не шли, не бежали, не подпрыгивали. Зато на дороге возникла групповая каменная статуя – человек и собака.
     - Ого-го! – ужаснулся впечатлительный поэт. – Зачем же так круто? Ладно – собака, но человека нужно срочно оживить!
     Медуза-Электра ответила, что оживить этих несчастных могут отныне лишь боги. И что ей самой, как ни крути, пора лететь дальше.
    - Но ты ещё вернешься ко мне? – спрашивал Еврипид, взгляд которого болезненно бродил с девчонки в его объятиях на статуи – и  обратно.
     - Не знаю, - отвечала его возлюбленная. – Жди. По крайней мере, однажды ты меня уже дождался. Всё в ойкумене под властью богов милосердных.
     Еврипид не знал, не думал такого, что один из этих богов невидимо стоит сейчас рядом с ним и с Электрой-Медузой. И что Арес уже дважды поднимал свой меч в искушении облегчить страдания влюбленного мученика.
     Девчонка с душой и глазами Медузы больше не сказала ни слова. Она высвободилась из объятий Еврипида, раскинула свои кожистые чешуйчатые крылья и плавно взлетела.
     Он долго смотрел вслед маленькой бестии. Замерзшая грудь Еврипида понемногу согревалась… или нет? Еврипид понимал, что вместе с Медузой его сейчас покинуло ещё что-то.
     Домой он шел, тяжко опустив голову, весь в думах о том, что если что-то непостижимое произошло один раз, то вовсе необязательно оно повторится снова. Шел, теряя силы каждые несколько шагов.
     Войдя в свой дом, Еврипид не смог добраться даже до кровати – упал возле порога и потерял сознание.

XII.
      
      Итак, смертоносные сирены мгновенно умерли сами, превратившись в три каменные статуи. Попавший, было, под их чары Архилох  сидел теперь в окружении этих изваяний, но глаза его снова обрели прежнюю осмысленность. Правда, теперь ему грозила судьба его недавних мучительниц. И  защититься от уменьшенного двойника ужасной бестии нужно было ещё успеть. Пока Архилох достанет меч из ножен, пока замахнется… Да и дотянется ли с первого раза? Тем временем он, конечно, мог попасть под злобные чары с безопасного для маленькой Медузы расстояния.
     Он был бы обречен, если бы Медуза не вела себя довольно странно. Она с усилием направляла собственный взор вниз, к земле, крутя и тряся головой, почти как осел, который не хочет идти в ту сторону, куда его гонит хозяин. Упиралась против своего же заклятия изо всех сил, и при этом что-то шипела.
     - Ударь меня, Архилох! – разобрала её слова подлетавшая к бестии сзади Горгофона на Пегасе. – Ударь плашшш-шшмя. По башшш-шшке!
     Эта просьба Медузы тоже не была выполнена. Архилох ещё не был готов к бою, а между Медузой и дочерью Персея возник высокорослый воин в полном красно-черном доспехе с золотою чеканкой, вооруженный до зубов.
    Горгофона скрестила клинки с этим мощным противником, долго не размышляя. И так же скоро  почувствовала, что обречена тут на поражение. Ни один её удар не доходил до цели, не мог даже поцарапать богатыря. Вдобавок к этому осложнению, летучий конь взбрыкнул, скинул с себя Горгофону, и та жалко растянулась по земле.
    А дальше Пегас неожиданно стремительным и яростным вихрем обрушился на раззолоченного воина. В один миг умное животное обезоружило могучего гиганта, а потом оба некоторое время пристально смотрели друг на друга, будто тоже пытаясь один другого окаменить. Кончились  переглядки тем, что Арес (это был он) покорно склонил голову и произнес:
     - Ладно, хватит тратить силы впустую. Пора лететь на Пелопоннес.
     Но что же маленькая Медуза? Она сотворила некое, поистине нечеловеческое над собой усилие, и… как будто сбросила с себя образ Горгоны. Смертоносные глаза её стали быстро тускнеть и погасли почти совсем. Змеи на её голове тоже сделались обычными волосами, сплетенными, правда, в толстые пряди. Теперь и дочь Персея увидела перед собой совсем другую девчонку.
     - Электра! – воскликнула Горгофона, не веря своим глазам.
    Да, то была Электра, заключенная в тело страшного мифического чудовища. Теперь она словно стряхнула с себя кошмарную маску, и на личико была сама собой. Только это личико было сильно измучено и даже немного перекошено.
     - Арес прав! – воскликнула девчонка. – Хватит сидеть и препираться без толку. Даже сама Медуза Горгона поделилась со мной силой ради спасения Персея. Вперед же!
    - А где Медуза-то? – никуда не спеша, спросил Электру шустрый что-то на язык Пегас, - Только что она была здесь.
     - Она тут и осталась, - ответила коню Электра, истекая холодным потом. Она указала себе на грудь. – Медуза здесь, внутри меня, и всё время рвется наружу.
     Зеленые глаза поэтического коня смотрели на несчастную девочку с такой пронзительной человечьей мудростью, что даже Аресу, наверное, стало бы от них не по себе.
     - А ты уверена, что Медуза внедрила в тебя свою душу, чтобы помочь тебе, Персею и его дочке? – проржал-произнес Пегас. – Если кто Персея и любил, то ясно, что не Медуза Горгона!
     Сказано было разумно, основательно. Любить своего убийцу? Но ведь проклятие Афины сильно мучило когда-то Медузу и, скорее всего, бестия даже мечтала умереть. Но сама с собой покончить не могла.
    Эти мысли одна за другой понеслись в мозгу Электры.
    - А тебе, - Пегас оглянулся теперь на Горгофону, - не говорила ли твоя мать Андромеда, что одним из тех, кто поджидал Персея для решающей битвы в Тиринфе, был Арес? Или она сама не знала?..
    - Молчи-ка, же… животное! – процедил сквозь зубы Арес Пегасу злобно, не дав тому договорить. – Ты-то всё знаешь, не пойми, откуда! А тебя кто-нибудь спрашивает?
     И сейчас же после этих слов, как по приказу, Пегас исчез. Пропал, будто его здесь и не бывало.
     - А вы, трое, что уставились на меня, словно на злейшего врага? – раздраженно принялся оправдываться Арес перед Горгофоной, Электрой и Архилохом, всё ещё рассеянным, – Я был не один, кто собирался вызвать Персея на бой в Тиринфе. И личной ненависти к нему я не питал.
     Все трое, по-прежнему, похоже, относились к богу войны с недоверием. Да и мог ли он, Арес, не испытывать к кому-нибудь ненависти? Разве что к своей жене – Афродите?
    - Заманила Персея в Тиринф сама Афина, - рассказывал бог войны далее. – Убить его также хотела сестра Медузы – Эвриала – моя любовница, а ещё сын Медузы – Хрисаор, великан-циклоп с золотым мечом вместо руки. А я уж – так, почти ни при чем…
    - Ты, наверное, хотел выслужиться перед этой Эвриалой, - возмутилась Электра. – Завел любовницу, хотя у тебя есть законная жена!
     - Да, да, любовницу! Ничего тут такого! – занервничал Арес, - Жена тоже порой надоедает… Чего нам, богам нельзя?
    Какая-то смутная, но горячая мысль пронеслась в детском мозгу Электры, заставив её щечки вспыхнуть, но быстро угасла.
    - А, кстати – на чем вы полетите дальше, если ваше негодное животное решило сбежать? – склонил голову набок Арес.
     И то был не праздный вопрос. Действительно – на чем? На ком? Пегас исчез.
     - Но мои Фобос и Деймос никуда не делись, - продолжал Арес. – И в доказательство моей невиновности по отношению к вашему Персею, я разрешаю вам проехаться верхом на моих конях.
     Сейчас же после этих слов Горгофона и Архилох увидели и красно-черную колесницу Ареса, и его двоих злобных жеребцов, запряженных в неё. Дочери Персея и поэту ничего не оставалось, как приблизиться к страшным коням и прыгнуть к ним на спины. Путники распрощались с нереидой Галатеей, в помощи которой они, вероятно, более не нуждались.
     - Значит, вы решили, больше не пригожусь? – грустно подмигнула она, - Сомневаюсь. Не плюйте в море, говорю я вам! Думаю, что мы ещё встретимся.
      И уплыла разочарованная.
      Арес и Электра расположились в самой повозке, и полёт был продолжен.
     Теперь этот полёт ускорился, всё так и замелькало вокруг. Медленного движения, свойственного земным людишкам, бог войны не признавал. Стоя в колеснице, Арес то и дело хищно оглядывался вокруг, словно ища – кого бы ткнуть копьем, или куда бы пустить стрелу – видимо, повсюду ожидал встретить каких-нибудь врагов.
     Бедный Архилох с немалым трудом удерживался на бесседельной спине огромного Деймоса. Чудовищный конь раз за разом норовил сбросить поэта. Стремясь хоть как-то осадить зверюгу, Архилох ударил его своим обычным мечом – и лишь сломал клинок. Огрел тем, что был выкован из стихов – и тоже сломал надвое. Деймос продолжал неистово биться, и Архилох был уже мертвенно-бледен, его тошнило. Конечно, поэт-воин не сдавался, держался на лошадиной спине изо всех сил.
    Успокоило Деймоса легкое, как показалось со стороны, касание рожном копья его крупа, каковое скучающим жестом сделал хозяин – Арес. Бесившийся жеребец немедленно присмирел, и измученный Архилох начал постепенно приходить в себя.
     Фобос нес на себе легонькую Горгофону намного более покладисто – он вообще не проявлял никакой злобы. Дочь Персея с неподдельным участием наблюдала, как борется Архилох со своим конем, а когда всё успокоилось, она спросила:
     - Чем же ты теперь станешь сражаться в Тиринфе, если твоё оружие поломано?
     - Нетрудно отковать новый меч, - предположил Архилох, помня, что на Парнасе мечи ковали из стихов, а уж этого добра у него имелось в достатке – и все свои стихи, как было тогда принято, Архилох носил в  уме.
     Поэт сейчас же начал декламировать:
Мне не мил стратег высокий, с гордой поступью стратег,
С дивно-пышными кудрями, с гладко выбритым лицом!
Пусть он будет низок ростом, пусть он будет кривоног,
Лишь бы шел он твердым шагом, лишь бы мощь в душе таил,
Своей Родины границы чтоб отважно охранял,
На детей иных народов сгоряча не нападал,
Зря войны не разжигал бы, горы трупов не плодил…
     Звон божественных молотов раздался поблизости опять; незримые кузнецы заработали, и очень скоро в руках Архилоха оказался длинный прозрачный зеленоватый клинок. Он был значительно шире предыдущих, возможно – крепче их, а казался изготовленным из стекла.
    Разглядывая его, Архилох попробовал меч и на размах, и так вышло, что он махнул в сторону Ареса. Бесстрашный бог войны неожиданно отшатнулся.
     - Это ты, что же – против меня?! – прорычал он угрюмо.
   - Почему – против тебя? – не понял Архилох. – Да, разумеется, никаких теплых чувств я к тебе не испытываю, но и сражаться с тобой не собираюсь. Пока ещё я, вроде бы, в своем уме.
     - Этот меч у тебя в руке откован, как будто на меня самого, - объяснил Арес ещё более мрачно.
     Такое можно было предположить – ведь материалом для волшебного оружия послужили антивоенные стихи.
    - Отдай его мне, - прибавил Арес тут же. – Отдай его мне, чтобы меч, способный уничтожить меня, у меня бы и хранился. Взамен ты получишь клинок, мало уступающий этому, которым сможешь победить любого, хоть самого могущественного врага – но не будешь опасен для меня самого.
      Архилох молча продолжал рассматривать новоприобретенный меч, но больше уже не махал им.
     - Отдай, - настаивал Арес, - Отдай, если ты намерен сохранить дружбу со мной.
     «Какая может быть дружба с богом войны?» – мысленно засмеялся Архилох. Но ответил иначе:
     - Возможно, он достанется тебе – но только тогда, когда наш поход будет завершен, и отец Горгофоны окажется спасен. Если я правильно понимаю тебя, этому мечу нет равных в ойкумене и в космосе?
    - Равные – есть, а бывают мечи и получше, - лицо Ареса нервно подергивалось, - Но весьма немного таких. До сих пор вызвать меня на поединок могли только мои ненаглядные братцы – Гермес и Аполлон, да сестричка Афина.
    - Вот и хорошо, что я не собираюсь драться ни с ними, ни с тобой, - заключил поэт-воин, - Можешь быть уверен, Арес, что пока этот меч в моих руках, он не станет грозить тебе, а затем к тебе и перейдет.
     - Многие люди в ойкумене мечтают убить меня, и вряд ли кто из них отказался бы осуществить это честно, или подлостью, - объяснял Арес поэту. – Ты должен расписаться под своим обещанием. Кровью.
     И Арес вытащил откуда-то из-под своих доспехов небольшой кожаный свиток, испещренный письменами ярко-красного цвета. Приглядевшись, поэт увидел, что непонятные слова и фразы в свитке состоят не то, что из букв, а из переплетенных между собою маленьких рисунков мечей, копий, луков, стрел, щитов, боевых колесниц, запряженных конями, облаченными в военную сбрую, сражающихся, раненых и убитых бойцов.
    - Но мне, все равно, непонятно, что тут написано, - запротестовал Архилох. – Я поэт, человек, как будто, грамотный, но таких букв не знаю, а, скорее всего, и таких слов…
    - Язык войны – самое древнее наречие на Земле и в космосе, - сказал Арес. – Ты не хочешь понимать – потому не понимаешь. Если не подпишешь это – значит, ты таишь намерение убить меня, чтобы прекратить все войны. Тогда я сам вынужден буду уничтожить тебя здесь и прямо сейчас.
     Пристально и твердо глядя прямо в глаза Аресу, Архилох поранил указательный палец своей левой руки новым таинственным клинком. Закапала кровь, и поэт попробовал вывести ею на свитке хоть одну знакомую букву «альфа», с которой начиналось и его имя. Но вместо этого капля растеклась некрасивым пятном, а дальше из неё на свитке образовалась живая картинка – воин убивает мечом кого-то в спину, а после этого клинок вырывается из руки воина и мгновенно поражает его самого в грудь.
    - Здесь тебе всё понятно? – уточнил горько Арес, - Перевод не требуется?
    Да, разобрать суть этой «буквы» оказалось немудрено. При попытке нанести вред Аресу Архилох неминуемо погибнет и сам, скорее всего – не достигнув успеха.
     Теперь, судя по всему, можно было лететь дальше.
     На юго-востоке Пелопоннес очертаниями напоминает огромную бухту, а может быть, пасть колоссального дракона. И на самом дне этой воображаемой пасти, в самой глотке дракона, очень близко к берегу был когда-то расположен город Тиринф.
     Однако, достигнув этого места, путники обнаружили его пустынным и унылым. Мрачные руины, над которыми летали, время от времени, птицы, питавшиеся мертвечиной. Неясно, где они даже её здесь и находили. Город-кладбище, над останками которого гордо возвышался целехонький белый храм.
    - Не знаю, что и кого вы здесь найдете, - сказал Арес, когда все четверо спешились, и его кони пропали, неведомо, куда, как недавно – Пегас, - Но храм Афины – вот он, и там могут сохраниться какие-нибудь следы вашего великого воина.
    Эти слова были бы неприятны для Горгофоны, только она не слушала. С мечом наготове, девушка была уже на подступе к храму. Архилох крался впереди неё, готовый первым встретить любого врага. Электра-Медуза так зыркала во мраке своими смертоносными глазами, что любому врагу, пожалуй, лучше было бы спрятаться куда-нибудь и сидеть, не высовываясь.
     Может быть, предполагаемые враги именно так себя и вели. По крайней мере, видно их нигде не было.
    «Бывают, конечно, и невидимые враги, - думала сейчас Электра, благо – душа Медузы не мешала ей мыслить самой за себя, - И эти враги страшны особенно. Ведь не увидеть, не узнать, откуда невидимый враг нанесет удар, пока он не ударит. И кто знает, способны ли причинить невидимке окаменение даже чудовищные глаза Медузы?».
    Но никто не препятствовал им приблизиться к храму, и вход в него не был ничем закрыт или загорожен. Возможно, заклятие, наложенное когда-то на алтарь Афины, давно уже было снято? И удалось это как раз Персею? И теперь даже не узнать, в чем это заклятие состояло?
     Никто не попытался атаковать их и в самом храме, где было так же темно, как и вокруг. Никакие факелы не горели и даже не были прикреплены к колоннам. Безжизнен и пуст был храм Афины. Только над алтарем возвышалась гипсовая статуя богини ростом до потолка. Никаких костей в храме тоже не валялось – ни звериных, ни человечьих, каковые последние могли бы остаться в худшем случае от Персея. На алтаре возлежал ещё один пергаментный свиток. Может быть, заклятие было начертано на нем?
     Грамотный Архилох смело взял свиток в руки, даже не прося разрешения у статуи богини – хозяйки храма.
     В тот же миг свет, какой бы ни был тусклый и рассеянный, окончательно померк не только в очах поэта, но и во всех остальных глазах, какие были здесь. Будто дракон распахнул свою пасть и проглотил пришедших сюда людей. Тьма обступила их, окутала, поймала, понесла куда-то…
    Неужели, в Тартар?
     Даже, если и туда, то, когда тьма хоть немного рассеялась, все четверо обнаружили себя снова на какой-то земле, и уже не в храме. Земля была черной, как сажа, и ночь тут была непроглядной, вязкой, как будто живой.

XIII.
       От любви до ненависти – один шаг. В какую эпоху это было впервые сказано? Не изрекла ли это сама Афина – богиня мудрости, когда разочаровалась в своей влюбленности в Персея и возжелала ему смерти?
     И от привычной, спокойной, размеренной жизни до того самого смертельного мгновения, порою путь короток. Лесенка, ведущая казнимого на помост, называемый плахой, насчитывает совсем немного ступенек. Кто знает, чего хочет человек, восходящий по ней?
     Конечно же, спасения. Перед смертью желание жить бывает особенно острым. Но если того спасения ждать неоткуда – точно известно?
     Хочет ли он добраться до плахи, как можно быстрее, чтобы всё уже закончилось? Или желает, чтобы его последний путь длился подольше, дабы оттянуть ужас последнего мига? Наверное, кто – как. Людей, переживающих этот грустный последний промежуток своего бытия, много, и все они разные.
     Персей смерти не боялся. Он вообще никогда прежде, а равно и теперь не испытывал страха, не знал, как это – бояться. Хотя Персею было известно, что он летит именно навстречу верной смерти.
    «Лети, Персей, лети!» - так напутствовала героя Андромеда, его супруга. Да, он отправлялся снимать заклятие с тиринфского храма Афины – по просьбе, или по приказу самой богини. Но Андромеда знала, что больше не увидит своего мужа Персея долго. Может быть, на Земле – совсем никогда.
     Но вступившего на дорогу Судьбы редко удается повернуть вспять. Даже, если он сам вдруг устрашится и захочет отступить – то поймет, что не несут его обратно ни ноги, ни крылья. А Персей, повторю, ничуть не страшился.
     Когда ты паришь в высоком, ясном небе, под жарким сияющим солнцем, несомый волшебными крылатыми сандалиями, ты неминуемо должен почувствовать себя свободным, как птица. Кто может грозить тебе на такой высоте?
      Персей старался не думать ни о чем плохом. У него теперь не было головы Медузы Горгоны в мешке из козлиного меха – с которой многие враги сами Персея страшились и считали непобедимым. Теперь голова эта красовалась на эгиде Афины, зовущей сейчас Персея к себе. У него не было меча Гермеса, выкованного из чистой любви, и его же зеркального щита. Всё это Гермес забрал себе обратно. Из волшебного скарба у Персея остались лишь летающие сандалии, каковыми вряд ли можно было бы отбиться в сражении с тем или другим мифическим чудовищем.
      Но Персей-Разрушитель взял с собой другие меч и щит, и складывать их в вероятном бою не собирался до своего последнего вздоха.
     Он даже сам не знал, куда точно нужно лететь. Может быть, об этом знала его крылатая обувь? А может, поискать какого-нибудь мудреца или чародея, который подскажет Разрушителю верное направление? Ведь ему предстоит, по условию, снять заклятие. Тогда, как Персей – не маг, не чернокнижник, и даже не поэт, как его друг Еврипид. Персей – воин.
      Но есть надежда, что именно воинское дело ему и предстоит на Тиринфе. Никто другой, а именно воин нужен Афине.
     Надежда всегда есть, даже если она слаба.
     В некий момент одинокому в лазурных воздушных краях Персею показалось, что вместе с ним летит ещё кто-то. Убежденность в этом Персея со временем только росла, но никого ему видно не было. Впрочем, разве подобного не бывает?
    - Кто ты? – спросил в пустоту Персей.
    - Я – Эол, хозяин ветров, - ответил Разрушителю невидимка совсем рядом.
    - Ты – бог? – уточнил Персей.
    - Не бог, но я – сын бога Посейдона. Как и ты – сын Зевса. Мне предначертано повелевать всеми ветрами, что я и делаю. И сам я невидимый – как мои ветра.
    - Ты знаешь всё и про всех, и что происходит в любом уголке ойкумены? – продолжал расспрашивать Персей.
     - Мои ветра бывают везде, способны проникнуть в любую, самую незаметную щель, - отвечал Эол не без гордости. – От них ничто не укроется. Ну, и от меня – тоже. А любопытства мне хватает, чтобы всем поинтересоваться.
     - Ты бывал в пелопонесском Тиринфе? – по спине Персея побежали мурашки, какие всегда чувствовал он, когда очередной подвиг был близок.
    - Помню, как его ещё только строили, - прошелестел Эол. – Но сейчас этого города уже давно нет.
    - И храм Афины там разрушен?
    - Храм цел. Богиня не позволила уничтожить свой алтарь.
    - Говорят, храм под заклятием. Ты знаешь, под каким?
    - Суть заклятия в том, что всякий, вошедший в храм, куда-то пропадает. Это повторяется всякий раз, если кто-то проникает к алтарю. Впрочем, последние десятилетия на руины Тиринфа почти никто не приходит…
    - Но ты, разумеется, знаешь, куда и почему они пропадают? Ты и сам проникал к алтарю?
    - Я был внутри этого храма, но никуда не пропал. И ничего не смог понять, - прошелестел Эол недовольно.
     «Может статься, те, кто невидим, просто не способны пропасть, потому, что неясно до конца, существуют ли невидимки вообще», - подумал Персей и снова спросил:
     - Ну, а проводить меня в руины Тиринфа, к храму Афины, тебе нетрудно?
     - Конечно, для меня это очень легко! – обрадовался Эол. И сейчас же сильнейший ветер порывом дунул куда-то в сторону, подхватил Персея и кувырком потащил его в неведомую даль.
     Передвигаясь так, Разрушитель всё время крутился в воздухи и переворачивался с большой скоростью. Ему не только невозможно было определить направление полета, но даже перевести дух удавалось нечасто.
     Бешеный ветер утих в единый миг лишь в нескольких шагах от храма. Персея больно бросило к подножью из белого мрамора, из какового материала выстроено было и всё святилище.
  Не так уж и быстро он сюда добрался, совсем не почувствовав времени. Только что был яркий солнечный день, а сейчас уже опускался  вечер в багровых тонах.
    - Эол! – позвал Персей. – Ты ещё здесь?
   Ответа не было. Конечно, легкомысленный повелитель ветров не мог долго оставаться на одном месте и уже умчался куда-то.
     Святилище возвышалось над Персеем, как сама Смерть.
     Вот и продлил свободный полёт к месту своей казни! Вот и разыскал по пути мудреца или чародея в помощь себе для того, чтобы снять заклятие!
    Ладно. Никого сюда со мной не приглашали. Иди, Персей, и бейся дальше! Чуть что – наноси удар! Длани твои крепки, и меч в них присутствует.
     Сын Зевса поднялся на ноги и стал подкрадываться к святилищу, как когда-то крался по острову Ночи к Медузе.
     Осторожность казалась излишней. Никто не препятствовал герою. Да ведь и ветрогон-Эол сказал ему, что заклятие действует не снаружи храма, а внутри.
     А там, под крышей, за колоннами оказалось темно и пусто – если не считать гигантского изваяния Афины над алтарем.
     - Привет тебе, Афина, - довольно громко произнес Персей, зная, что она там, на Олимпе может и услышать. А способна и быть сейчас тут, воплотившись в свою статую. – Вот, я прибыл на твой зов, куда ты указала. Теперь хотел бы узнать, что именно мне делать дальше.
     Ответа он не дождался. Поворачивать обратно смысла сейчас тоже не было. Что-то следовало для разгадки и снятия заклятия предпринять самому.
    Впрочем, пока что он жив и никуда не пропал. Заклятие не подействовало на Персея, так же, как и на Эола? Это должно было Разрушителя приободрить.
    Что делают в обычном храме, в незачарованном? Молятся и приносят жертвы. Молиться Персей пробовал… Да что молиться – он разговаривал с Афиной, пусть не совсем, как с равной себе, но как человек с человеком. Наверное, слов ей хватит. Неизвестны Персею слова такой силы, чтобы они могли исполнить приказ Афины.
     Принести ей жертву? Но что? Или кого? Последнее волшебство, какое оставалось у Персея – крылатые сандалии. Герой разулся и положил их на алтарь.
     Сандалии не исчезли, не вспыхнули божьим пламенем. Просто лежали на почти пустом алтаре. Рядом с ними был, правда, ещё небольшой пергамент с какими-то письменами.
     - Не хочешь жертвы, Афина? – спросил герой статую. – Или тебе нужно в жертву что-то другое? Ответь, прибавь мне мудрости.
     Строго взирала на него неживая Афина. И – молча.
    На левой руке статуи висел круглый мраморный щит. Не просто щит, и даже не совсем то же, что волшебный щит, а совершенная и непробиваемая божественная защита – эгида. Эту эгиду украшало собою рельефное изображение головы Медузы Горгоны – боевой трофей Персея. Голова тихо таращила глаза – когда-то смертоносные для многих. Но уже не теперь, скорее всего…
     - Привет и тебе, Медуза, - молвил Персей на всякий случай этой голове.
     Натурально сделанные божественным скульптором глаза бестии смотрели будто не на него, а куда-то вниз. На алтарь? На тот самый свиток с письменами – вот куда.
     Буквы и слова на свитке пропали. Превратились в рисунок. Воин в доспехах, выведенный чем-то красным (охрой?), сидит на некоем постаменте (на этом же алтаре?) и вонзает меч самому себе в грудь. На лице воина застыла мука боли.
     Он приносит в жертву себя. Чтобы снять несчастное заклятие.
     Это не какой-то посторонний воин. На рисунке Персей. Картинка – указание Персею, что Разрушитель должен сделать. Она выведена не чем-то иным, а кровью.
    Персей был сыном бога, а среди людей – кем-то, вроде царевича. Сын царевны Данаи. Приемный воспитанник царя Полидекта. Словом, хоть он и был воином, но никогда – солдатом. Приказ, который не выполнить нельзя, он получил впервые в своей недолгой жизни. И какой приказ!
     Значит, вот что за смерть ждала его тут, в Тиринфе. Без сражений, без эпической славы после. Никто не увидит, как умрет Персей от своей же руки. Нет хрониста, чтобы внести это в историю. Да и заслуживает ли?
    Приказ выполнять, однако, необходимо. И Разрушитель прилег на алтарь с мечом в правой руке и свитком – в левой. Он сделает всё, как нарисовано на пергаменте. И последней мыслью Персея будет та, что на Земле от него останется дочка – Горгофона…
     Герой не почувствовал боли в тот миг, когда острие меча вошло в его грудь. Может оттого, что ударил он сам себя точно в сердце?
     Тьма поглотила Персея. Непроглядная черная тьма.
     В этой черноте, похоже, не было совсем ничего. И даже время в ней не шло.
     А как же Тартар, где обитают многочисленные тени эллинов – героев, гениев, лиходеев и простых греков – таких, чей след на поверхности Земли оказался не многими замеченным, либо скоро изгладился? Разве Персей не окажется там, куда в итоге жизни попадают все?
     Что идёт там, где нет отсчета времени?
      Размышляя над этой вереницей вопросов, Персей не испытывал страха, как и прежде. Глаза он держал открытыми. И вот его глаза снова стали различать ночное небо над головой и звезды с планетами в этом небе.
     Немного нерешительно пошевелившись, Персей ощутил под собою уже не мраморный алтарь, но землю.
     Значит, или Разрушитель всё же перенесся после смерти в Тартар, став тенью… либо он жив и просто попал в какую-то иную точку Земли.
     Лежать беспомощно, подобно трупу, ему совсем не хотелось. И Персей вскочил, понимая, что и меч по-прежнему в его правой руке, и круглый щит привешен к локтю руки левой.
     Впереди, а также справа и слева спокойно плескалось бескрайнее море. Во тьме, еле рассеиваемой звездами, море казалось таким же черным, как и земля.
    Оттуда, из моря, по воде, как посуху, в направлении Персея двигалась, поблескивая золотом, фигура гигантского воина – ростом локтей в тридцать. Фигура держала в левой руке длинный меч, светившийся таким же золотом и, похоже, из него откованный.
     Не очень-то и давно вот так же, прямо из моря, только в солнечный, погожий вечер, приближалась к Персею богиня Афина – обнаженная и в него влюбленная. Что же – и теперь он не останется один!
     - Эй, друг! – обрадовался Персей. – Подходи сюда!
     Великан шел уверенно и неотвратимо. Вскоре Персей смог различить, что на лице гиганта сверкает один-единственный глаз. Это был циклоп.
     Нет, никакой он не друг. Единственный глаз светился жестокой ненавистью.
    Боковым зрением Персей видел, что справа и слева к нему тоже подходили. Мужчина и женщина вполне обычного, хоть и высокого человеческого роста оба. У обоих клинки наизготовку.
    Девушку он точно знал. Это Эвриала, сестра Медузы Горгоны. Лишь недавно Эвриала сражалась с Персеем на острове ночи, защищая свою родственницу-бестию. В последний миг драки Эвриалу сморил сон, который наслал на неё Гипнос, сын Никту – богини ночи – покровитель снов. Только из-за этого Персей смог победить. Воина в красным с золотой чеканкой доспехах, подбиравшегося слева, Персей видел, пожалуй, впервые
     Оглянувшись назад, герой убедился, что и оттуда идет кто-то – хрупкого женского телосложения, но, несомненно, с той же целью – убить его.  Таким образом, Персей оказался окружен с четырех сторон. И даже сверху, с неба над Персеем как будто кто-то нависал. Сама ночь казалась живым существом. Так могло быть, поскольку и у ночи есть свое божество-покровительница по имени Никту. Персей виделся с ней раньше на острове Ночи. И с её сыновьями Гипносом и Танатом – духами сна и смерти.
     Неужто, теперь все эти духи тоже ополчились на него?
     Шаги одноглазого великана были громадны, поэтому он, хоть и не спешил, но приближался скорее прочих. Именно от него Персей приготовился защищаться прежде всего. Вот уже стало видно, что длинный золотой меч прямо растет у великана от локтя левой руки. Наверное, так хорошо, как этот циклоп, мечом не владеет никто в ойкумене.
     Ударить в сердце я его, пожалуй, не смогу – циклоп слишком высок, а сандалии где-то остались в храме. А если по ногам? Наверное, из этого будет прок. Следующим ударом поражу того, кто подходит справа… а затем – посмотрим.
     Но не приблизившись на расстояние удара своего длинного, растущего из локтя руки меча, циклоп замедлился и проревел трубным гласом:
     - О Персей! Зачем ты убил мою мать?
    За всю свою недолгую, пока ещё, жизнь Персей убил всего одно существо женского рода – бестию, читатель знает её имя. Разрушитель видел рожденного Медузой Пегаса, но не знал ничего о втором её детище. Но ничьим более сыном, кроме Горгоны, этот циклоп быть не мог.
     Одноглазый великан ничего ответить Персею успеть не позволил, никак оправдаться. Сблизившись достаточно, циклоп сразу ударил. Золотой его клинок, звеня, скрестился с простым, но крепким мечом, который Разрушитель тоже держал отнюдь не впервые. Однако, юному герою пришлось защищаться. И вряд ли он продержался бы долго, если бы Персея принялись бить ещё с трех сторон. Но, видя приближение других ненавистников своего врага, Хрисаор (это был он) сердито взревел:
    - Клянусь Посейдоном, моим отцом, не смейте мешать мне! Убийцу моей матери отправить в Тартар должен я сам!
     Подходившие справа и слева замели на местах. Только девушка, шедшая к нему сзади, не замеляла шагов, и видны уже были её длинные рыжие волосы.
     Разглядывать хорошенько любых девушек, сколь бы ни были они прекрасны и даже грозны, победителю драконов было некогда. Поединок с великаном продолжался. Как ни грустно, Персей всё больше уступал в нем. Циклоп оказался намного сильнее Разрушителя. И не собирался его щадить.
     «А если бы мою мать, Андромеду кто-то убил, и я бы встретил этого человека?» - была последняя мысль Персея прежде, чем последовал решающий удар, и исчезло вообще всё…
* * *
      Уродливое лицо одноглазого великана расплылось в отвратительной улыбке. Самый ненавистный враг Хрисаора, убийца его матери Медузы Горгоны, с каковым циклоп вожделел жестоко расправиться долгое время, Персей сейчас лежал бездыханным у его ног. Месть состоялась.
     Хрисаор сам не помнил свою мать. Циклоп родился у Медузы Горгоны здесь же, на острове Ночи, а Посейдон, его отец, смыл детеныша в море волной во время шторма, когда Хрисаор был ещё совсем мал и только-только научился ходить. Читатель, может быть, помнит, что у Хрисаора был ещё и родной брат, явившийся на свет одновременно с циклопом – летающий конь Пегас. Его морской бог на воспитание не взял.
    А Хрисаора Посейдон вырастил в морской стихии, в презрении к людишкам, населявшим сушу и в лютой ненависти к Персею. Циклоп рос очень быстро: за три года он вымахал в тридцать локтей и набрал громадную силу в мерзком теле. Умственно Хрисаор тоже развивался не по годам. В трехлетнем возрасте разум у него был схож с разумом обычного десятилетнего  ребенка человека. Но только на этом этапе он и остановился.
     Выучиться чему-то доброму и хорошему Хрисаору мешал золотой меч, росший, как мы помним, у него с рождения от локтя левой руки. Сделавшись длиною с охотничий нож, меч принялся нещадно у него зудеть, не давать спокойно спать, будто бы что-то прося. Требовал меч не чего-то иного, конечно, а убивать. Крошить же мелкую и крупную рыбу, и даже всяких морских животных для меча оказалось недостаточно. На третьем году жизни Хрисаор являлся из пучины вод перед мирно плывущим куда-то кораблем, безразлично из каких краев, и принимался рубить его мечом в щепки. Он яростно сек любое судно, убивая и всех людей («людишек» - как они оба с Посейдоном выражались), что плыли на корабле.  После такой ужасной расправы зуд в меченосной его руке стихал и даже прекращался, но через некоторое время возобновлялся снова, требуя очередных жертв. Зуд мучил Хрисаора, и циклоп думал, что, когда ему посчастливится убить ненавистного Персея, мерзкое ощущение уйдет от великана навсегда, и ему станет так хорошо!
    И вот, долгожданный миг настал. Персей пал от его золотого меча.
   Циклоп стоял, любуясь самой желанной своей жертвой, и локоть его не чесался более. А поблизости от Хрисаора застыли угрюмо его тетушка по покойной маме – Эвриала  и родной дядюшка по бессмертному папочке – Арес. У обоих лица были сумрачны. Недовольны тем, что не они собственноручно оборвали эту проклятую жизнь?
     Где-то в небе ещё висели другие циклоповы родственники – богиня Никту и её сыновья – Гипнос и Танат. Они были хозяевами этого мрачного клочка суши, затерянного среди бурных волн.
     А из глубины острова Ночи надвигалась к месту казни Персея грозная тетушка Хрисаора – Афина. Глаза её были полны слез и при этом норовили  выметнуть молнии.
    - Бейте его теперь сами! – утробно зарычал кровожадный Хрисаор. – Разрубите и размечите его труп – пускай проклятое мясо Персея клюют птицы!
     Эвриала и Арес молчали, косясь на почти плачущую Афину.
     - Любой, кто ударит это тело ещё хоть раз, сам сейчас же узнает, что такое смерть, - холодно и тихо произнесла Афина, – Вы убили того, кого я полюбила впервые за долгие века.
     - Ты винишь нас, а ведь завлекла его сюда сама, - оправдался Арес, - Призвала, чтобы казнить. Но я не успел сразиться с Персеем. Эвриала – тоже.
     - Он – виновник твоего несчастья в любви, - добавила Эвриала.
     - Молчать! – сердито крикнула Афина. – Я презираю вас двоих ещё больше, чем вот этого проклятого ублюдка невинной страдалицы, - она указала на Хрисаора таким жестом, будто собиралась пальцем раздавить его, как таракана. – Потому что, если хоть кто-то имел право убить Персея – это была только я!
     Афина была мрачна, как никогда. Такого не наблюдалось у неё даже, когда богиня участвовала в боях за Трою. И даже облако – всегда легонькое и светлое, на каком Афина перемещалась по ойкумене, в этот раз прилетело за ней грозовое. Богиня уложила на него неостывший труп своего несчастного возлюбленного и стремительно умчалась куда-то в глубины Мироздания.
     Оставшиеся на острове Ночи существа проводили богиню разочарованными взглядами. После чего Хрисаор безразлично махнул своей правой рукой, которая была без клинка, и большими шагами побрел назад в море. Арес же приблизился к Эвриале и протянул к ней руку. Но красавица от этого в восторг отнюдь не пришла.
     - Что – отомстил ты за мою сестру? – сурово спросила она и сама же ответила, - Нет! Ну, и теперь между нами всё кончено. Убирайся к своей жене.
    - Я не успел… - несмело начал бесстрашный бог войны. Да любовница не слушала его. Эвриала медленно удалялась куда-то по песку. Если бывало нужно, сестра Медузы могла и летать без всяких крыльев. Преследовать его было бы ниже достоинства Ареса.
    - Даже я – Ночь не способна скрыть темнотою все мерзости человеческие, - изрекла Никту в черном небе.
    По мнению Ареса, скрывать сейчас ей было нечего – если убитого Персея умчали с места казни неведомо, куда.
    - Ничего ужасного в Смерти нет, - отозвался Танат, - Смерть подобна сну.
   - А сон подобен жизни – скучной и тоскливой, - продолжил его брат Гипнос.
   - Значит, Смерть и жизнь – почти одно и то же, - заключил Арес.
    Ну, а война – просто один из образов жизни. Арес это знал.
    С острова Ночи он полетел совсем не на Венеру, к супруге, и не на Олимп, а к себе домой, на Марс. Ему хотелось побыть одному. Всё интересное здесь окончилось.
* * *
     Афина летела на облаке тоже к себе домой – туда, где никто её не тревожил, к малюсенькой планетке по имени Паллада.
     Лежавший пред богиней бездыханный Персей, похожий на большую куклу, не разлагался и не коченел. Даже ран каких-нибудь на нем не было заметно. Возможно, тлен не  сужден сыну Зевса. Тело Персея оставалось теплым и гибким. И румянец с его щек не ушел. Только глаза Разрушителя были закрыты.
    Смерть одного из величайших героев Эллады оказалась подобна сну…
   Афина прилегла рядом с ненавистным своим возлюбленным. Вся ненависть к нему ушла от богини. А Персей от неё не уйдет уже никогда... Она склонила свою голову на его богатырское плечо.
    Вот бы всё тоже самое – только он остался бы жив!
    Но вернуть биение сердца Персею, вернуть ток крови в его жилы мог, наверное, только Зевс, главный из олимпийских богов. А он до сих пор никак не проявил свое отношение к тому, что случилось. Но ведь Зевсу всегда всё известно сразу. Часто бывает, что он ведает о том или ином происшествии заранее.
    Что ж, пусть Персей лежит на моей планете – как памятник самому себе… а также моей любви, величию и жестокости, подумала Афина. По щекам у неё катились крупные слёзы.
     На такой же малой планете, как Паллада находил уединение и Асклепий – бог врачевания. Наверняка, он способен как-то помочь. И Афина заглянула на планету своего доброго брата.
     - Нет, - покачал головой Асклепий, - Мертвых я не оживляю. Это промысел Зевса. Или можешь попытаться уговорить о помощи Посейдона.
    Да, вся жизнь на Земле зародилась в Океане – Афина знала это. Но вряд ли диковатый, часто впадающий в ярость Посейдон захочет помочь ей. Афина понимала, что, скорее всего, водяное божество только громко захохочет, булькая и пуская пузыри, ответит, что богиня мудрости сама виновата, что сделала глупость.
     Ну, а Зевс ответил ей так:
     - Не я убивал Персея, не мне его и оживлять. Каждый проживет столько, сколько ему отпущено.
    - Да ведь Персей – твой сын! - воскликнула Афина.
    - У меня много детей, и не все из них бессмертны. Геракл уже сделался тенью, а ведь он был лучшим из моих детей, - сказал главный из эллинских богов и лениво зевнул.
     И ничего Афине более не осталось, как только разместить драгоценное для неё, по-прежнему теплое, гибкое и свежее тело будто бы спящего героя на своей Палладе. Только сердце его не билось, и глаза были закрыты. Да и открывши глаза, вряд ли Персей согрел бы Афину жаром любви…
     Куда бы она ни мчалась отныне, что бы ни делала, Афину влекло обратно, в свой отдаленный и уединенный край темного космоса, чтобы сидеть над простертым Разрушителем, прикасаться к нему, целовать его, гладить, говорить с Персеем, не получая ответов, и плакать.
     Это продолжалось восемь дней и ночей. Уже и сама Афина стала понимать, что она стремительно сходит с ума.
     На девятый день тело Персея исчезло.

XIV.
     Хрисаор вернулся в неизмеримые океанские глубины очень довольный. Мучивший его все годы зуд в левой руке, по временам ослабевавший, но неизменно возвращавшийся с новой силой, сейчас утих, возможно – даже навсегда.
     - О чем теперь и мечтать будешь, сын? – спросил его Посейдон, гоняя взад-вперед сверкающих в лучах Гелиоса многочисленных мелких цветных рыбок.
    - Мечта у меня снова есть! – скалил длинные клыки Хрисаор. – И она появилась только что. Теперь я хотел бы убивать Персея, спустя некоторое время, снова и снова! Пока мне не надоест. Это было бы так потрясающе здорово!
     Ну и мечты у молодого поколения!
     Посейдон за века и века своей жизни убил уже немало врагов. Но не додумался до того, что любого из них можно приканчивать и неоднократно!
    А мечту сына бог воды поклялся исполнить.
    Не то, чтобы Посейдон хоть сколько-то любил Хрисаора. Он и Медузу-то не любил, а всего лишь вожделел – и взял её силой в храме Афины, с чего всё и началось.
     Но исполнение мечты Хрисаора сулило новые тяжкие страдания тому, кто отстрадал уже, вроде бы, навсегда. Такое Посейдон не мог упустить.
* * *
      Персей открыл глаза. Черное Ничто развеялось. Осязаемый мир вернулся.
      От исчезновения этого привычного мира до возвращения прошло, как показалось Персею всего одно мгновение. Он помнил, как лег на алтарь в тиринфском храме. Помнил, как направил клинок себе в сердце. И более не помнил ничего.
     Но сейчас он был не в храме, а где-то на открытом воздухе. И моря поблизости не было. И звезды на ночном небе были какие-то другие – ни одного знакомого созвездия.
     Персей обнаружил себя на серебристом песке, на каком-то просторном и мягком ложе из бараньей шерсти, покрытом нежным шелком. Рядом с ним лежала богиня Афина.
     Она все же добилась от Разрушителя своего? Неизвестно. Оба они были не голые – в боевых доспехах. Богиня уютно расположила свою голову на его плече. А на щите-эгиде Афины, который богиня даже сейчас, во сне держала при себе, красовалась голова Медузы Горгоны – знаменитый трофей Персея. Она была как живая – глаза широко распахнуты, губы искривлены в подобии улыбки, змеи, из которых состояла прическа бестии, шевелились. Но для Персея голова Медузы не представляла опасности ни сейчас, ни прежде.
    Значит, вот как исчезают из её заклятого храма! Но куда он теперь попал? Наверное, снять заклятие Персею тоже не удалось? А может, всё получилось? Разбудить Афину и спросить?
     Не решился. Всё же, она – богиня, а Разрушитель – только человек, хотя и сын бога. Тревожить сон Афины – нехорошо. Просто из уважения, это надо понимать.
     Над лежавшим Персеем возвышался огромный конь, будто весь состоявший из воды, но при этом – живой. Волнистая грива его переливалась зелеными и синими струями. Из ноздрей лезли пузыри.
    - Вставай, Персей! – повелительно произнес он грозным булькающим басом. – Садись верхом и лети навстречу битве!
    Да, разумеется, Персей помнит – его всегда где-то близко ждет битва, караулит враг. И ничего нет важнее этого сражения. Нужно торопиться!
     Не думая более ни мгновения Персей вскочил на спину этого водяного коня, прихватив свой меч и щит. И конь бросился вверх, в небеса, ближе к звездам и планетам.
     Неизвестно, с какой скоростью мчался конь – ведь время на земле и среди звезд идет по-разному. Персей не знал, впрочем, и не думал о таких вещах. Он не наслаждался полетом, не любовался красотою звезд вокруг. Где-то ждал его враг и сражение…
     Вот водяной конь уже снизился куда-то на темный, каменистый   берег моря, и Персей опять отчетливо увидел того самого своего врага – великана-циклопа тридцати локтей ростом, с золотым мечом вместо левой руки.
      На Персея посыпались удары, и он сам не замедлил с ответом.
     Обоим бойцам сражение было, явно, в радость. Но Персей, хоть как его пытай, не смог бы кому-нибудь ответить: за что он должен ненавидеть этого врага. Просто, перед ним был враг, который не пощадит.
     Так и вышло. Один из ударов Хрисаора попал Персею точно в голову. И снова Разрушителя  охватило  черное Ничто…
* * *
     Афина проснулась немного погодя. И убедилась, что недвижный, бездыханный Персей исчез. Откуда-то ей было сразу и заранее понятно, что на Палладе его искать напрасно.
     И кто похитил дорогое для Афины тело – ей, мудрейшей олимпийке, догадаться было возможно. Кто-то, знавший о том, как Персей недавно сражался на острове Ночи. Ещё точнее – один или несколько из тех, кто были там во время этой драки. Кто же? Конечно, не глупейший Хрисаор. Он свою месть совершил – больше циклопу ничего не надо. Эвриала? С какой целью? Тоже не очень ясно. А вот Арес – мог похитить. Чтобы что-то ещё сотворить с трупом. Ради Эвриалы – этой ненавистницы Персея. Пока Афина остановилась на этом предположении.
     Разыскать бога войны было не очень легко, но вполне возможно. Арес мог пировать в компании других богов на Олимпе. Мог отдыхать в собственных чертогах на Марсе. Мог исполнять супружеский долг на Венере. В конце концов, он мог пребывать в любом месте на Земле, где шла сейчас война, и даже там, где пока было тихо – с целью разжечь войну.
     Афина настигла кровожадного своего братца именно в прибежище богини любви – и просто схватила с яростью его за горло.
     - Где Персей?! – завопила она, - Что ты сделал с его трупом, негодяй?!
    Бог войны мог бы ответить сестре на грубость и мечом, и копьем. Но не только Диомед под крепкостенной Троей когда-то ранил Ареса. От Афины ему тоже попадало раньше – и довольно чувствительно.
     - Давай сразимся позже? – предложил Арес, - И уж, конечно, не здесь. Тем более, что я не крал твоего мертвеца. Я не так боготворю его, как ты.
     - Кто же другой мог это сотворить?
    - Кто-то, ревнующий Персея, даже мертвого. Кто-то, кому мало того, что твой Разрушитель погиб.
     «Аид! – молнией промелькнула мысль у Афины, - Наверное, это сделал Аид, заждавшись тени Персея в Тартаре».
     - И я думаю, твой ненаглядный скоро ещё вернется к тебе, - произнес Арес вслед Афине, метнувшейся стремительно в царство теней. Впрочем, она этого не расслышала.
     Оказалось, что темнейший из богов и вовсе не знал, что с Персеем что-то случилось, и был удивлен, когда разъяренная Афина ворвалась в его, Аида, обитель.
     - У меня Персей числится живым, - молвил Аид, как будто вздохнул печально.
     Тут пришел черед удивляться богине мудрости. Конечно, она помнила, что недвижное и бездыханное тело героя странно отличалось от других покойников теплотой и гибкостью, но в том, что Персей отныне неживой, у Афины сомнений не было.
      Проскитавшись по космосу до изнеможения, она печальная и растерянная, приплелась обратно к себе на Палладу. На Олимпе она, пребывая в таком состоянии духа, просто никого не хотела видеть…
      И – о чудо! Тело Персея лежало на её планете, на том самом месте, куда именно Афина его положила раньше – на серебристом ложе из шерсти и шелка. Как будто Персей никуда не отлучался. 
    Афина была удивлена очень. Кто, как и зачем ухитрился выкрасть его? Почему вернул?
   Думая об этом, богиня не могла наглядеться на Персея. Она то сидела, то лежала рядом с благородным мертвецом, и ей не приходили мысли, что необходимо куда-то пойти, полететь на облаке, кому-то помочь, кого-то наказать. У неё не было времени писать свитки по геометрии, философии или географии, чтобы потом передать их земным ученым – будто бы те сами всё придумали, открыли, сочинили…
     Всё больше походило на то, что она, сама мудрость, сошла с ума от любви. Или заживо умерла – первой из вечно живущих.
     А может быть, и впрямь, Любовь и Смерть – две стороны одной монеты?
    Так продолжалось ещё пять дней и пять ночей. Затем, когда Афину опять сморил сон, Персей снова исчез.
    И Афина опять крепко спала рядом с ним. Правда, в этот раз она услышала сквозь сон, как в тумане, приглушенное конское ржание, но вовсе не была уверена – может быть оно только приснилось? Когда же богиня открыла глаза, то Персея не было нигде, а равно и того, кто его снова похитил.
     Снова метаться по Олимпу и планетам, вытрясая из каждого встречного, где Персей? Нет, Афина так позориться больше не захотела. Подышав глубоко и успокоившись, она решила не спать и дождаться, каким образом и в каком состоянии Персей вернется на этот раз. Если же его не будет долго – тогда следует начать поиски, но е так, как раньше, а тихо и осторожно.
     И что же говорил там Аид, что Разрушитель числится у него в черных книгах живым? Не бредил ли владыка Преисподней?
     Персей вернулся к ней – бездыханный, как прежде. Только понять, как и откуда он явился, богине снова оказалось не дано. Потому что её опять сморил крепкий сон.
     Рассматривая своего возлюбленного, лежащего ровно в той же позе, что и до исчезновения, Афина теперь заметила на шее у него быстро затягивающиеся узкие раны от необычайно длинного клинка – такой не носили воины ни Эллады, ни Рима, ни Египта, ни Персии, либо Эфиопии. Афина знала, что подобные мечи бывают далеко на севере, у германцев, например, и у скифов…
     Кому понадобился мертвый великий греческий герой в такой отдаленной области? Какая-то муть и чепуха!
     Позвольте, но почему же я сплю всякий раз, как его похищают? Выжидает ли враг такой миг, или сам наводит на меня сон? Если правда – второе, то этим врагом можно считать богиню Никту, или кого-то из её детей. Таната, который любит смерть и повелевает ею – значит, может смертью играться, как кошка – мышью? Или Гипноса – духа сна? А может, они действуют сообща?
     После третьего исчезновения тела, Афина помчалась именно на остров Ночи.
     Картина, которую она там увидела, очень напоминала час первой казни Персея. Совершенно живой, полный боевого задора герой в который раз скрестил мечи с гигантским циклопом. Оба оглашали темноту воинственными криками, от обоих, казалось, летели искры.
      С громким криком «Персей!» Афина стремглав бросилась на помощь, но не успела. Как раз в этот миг Хрисаор нанес противнику ужасный удар посередине туловища. Разрушитель рухнул наземь, как бревно – и пропал уже тут!
     Циклоп-меченосец развернулся к Афине спиной, не обращая на растерявшуюся богиню внимания, и спокойно, шаг за шагом, убрел в океан.
     В этот раз Афина нисколько не сомневалась, где он теперь возникнет – весь целый, только немного поцарапанный. В туманной круговерти исчезновений что-то начало проясняться. Все-таки, виновником был Хрисаор?
      Вновь и вновь убивал Персея он – это Афина видела собственными глазами. А кто же тогда всякий раз оживлял? Догадаться и до этого было, пожалуй, нетрудно.
     Посейдон – вот кто.
     Весьма возможно, если помнить, что жизнь на Земле зародилась в океане.
     Но сном Посейдон управлять не умеет – значит, это недочет самой Афины. Если только бог морей не сговорился с Гипносом…
    Что ж, и Гипноса ведь можно одолеть, в таком случае.
    Известно, что он боится шума и света. Первого и сама Афина не любит (шум ужасно мешает думать), но второго – света – она способна обеспечить в достатке. Пусть до следующей попытки украсть Персея солнце над Палладой никогда не уходит за горизонт. Ну, а шум – он ведь может быть приятным и гармоничным. Пусть птицы поют, не умолкая, как можно громче!
     Обустроив это всё, по-прежнему лежа головой на плече неподвижного Персея, Афина теперь слушала пение птиц и размышляла. Да уж, ту ещё забаву придумал себе Хрисаор – убивать убитого врага снова и снова! Надо же уродиться настолько жестоким!
      Богиня мудрости и справедливой войны сама участвовала в боях не раз. Из убитых, кроме Персея, она ярко помнила ещё только одного – юношу Палланта, подсмотревшего когда-то за обнаженной Афиной во время её купания. Если бы Афина могла – она бы теперь Палланта оживила – чтобы он прожил ещё много лет, а не для нового убийства…
     Представляя прекрасные и нежные черты лица того прежнего мальчишки, Афина снова откуда-то издалека чуть расслышала ржание коня, какие-то хлюпающие шаги, и… опять проснулась…
      Персея вновь украли с Паллады!
      Впору было отчаяться. Конечно, благодаря этой глупой, нелепой и жестокой прихоти человекоподобного гиганта и его злого отца, Персей ненадолго оживает и сражается. Но победить циклопа он не может. А кто знает, как скоро и Посейдону, и самому циклопу это надоест? Они ведь могут изрубить тело Персея в куски и куда-нибудь зарыть… нет, скорее, утопить в своих пучинах.
      Возьми же себя в руки, воплощенная мудрость, и сделай что-нибудь полезное!
     Щит Афины, по-эллински называемый эгидой, имел, кроме прочих, и свойство давнишнего щита Гермеса, которым также владел Персей. Эгида эта была зеркальной, но помимо отражения всего вокруг себя могла показывать по просьбе своей хозяйки, где и что происходит в разных уголках ойкумены. С некоторых пор на поверхности щита красовался рельеф головы Медузы – мы помним об этом – но смотреть на мир такая добавка не мешала.
    В поверхности щита она увидела, как Персей верхом на огромном морском коне приближается опять, в который раз к острову Ночи. Сейчас всё повторится – увы…
    И первый-то раз наблюдать его убийство, организованное самой же богиней, Афине было неприятно. И вот, это повторяется опять, и ещё будет… Не хочу, не хочу это видеть!
     Внезапно мысль её перенеслась в другую точку Земли. Ведь в Эфиопии у Разрушителя осталась беременная жена. Если здесь, в мирах богов, прошли какие-то декады, пусть – месяцы, это просто время тут идет иначе. На Земле же промчались годы и годы. Какая она теперь, Горгофона дочь Персея?
     Глядя на юную красавицу Горгофону, как она взрослеет, мечтает спасти отца, учится для этого владеть оружием, Афина не могла не залюбоваться. Вылитая мать. А красавица-Андромеда, в свою очередь, сильно похожа на Афину.
    А если бы Персей тогда повел себя иначе, Горгофона была бы дочерью самой Афины…
    Архилох понравился богине мудрости более, чем раньше – Еврипид. Ныне великий поэт-драматург в молодости тоже помахивал, бывало, мечом, если очень нужно. Только судорожно, неумело. Сам себе мог по пальцу хватить (Афина, вспомнив это, засмеялась). А этот – настоящий воин. Архилох, пожалуй, способен помочь Горгофоне разыскать и спасти её отца…
    Разыскать и спасти? Чтобы ЭТА (презренная Андромеда) опять была счастлива?
     Гордая богиня так и не определилась окончательно до сих пор, как она относится к Горгофоне, но на Андромеду она смотреть не желала совсем.
     Она перевела своё внимание с помощью всевидящего щита на остров Ночи. Никаких сомнений, Хрисаор опять утолил свою месть. Персей лежал на песке убитый и прекрасный. А над ним возвышался мерзко улыбавшийся циклоп вместе со своим отцом – Посейдоном.
     - Не надоело тебе играться всё одинаково? – спрашивал сына бог морей, скучно глядя на труп.
    - Надоело, - кивнул Хрисаор, глупо моргая единственным оком, - Ну его совсем, проклятого убийцу мамы! Изрубить его в мелкие куски, чтобы ни могилы, никакого следа от него нигде не осталось?
    Нет! Нет! Этого нельзя допустить! – мысленно всполошилась Афина, - Что угодно – только не в куски!
      Она собрала в кулак всю свою силу воли. Сделать что-то, как-то воздействовать на мерзавца-племянничка было необходимо. И что-то ей удалось. Неожиданно Хрисаор переменил решение.
     - Искрошить всегда успеется. Как мне надоело его убивать, так и тебе, наверное, наскучило оживлять. Подними его в последний раз. Пусть ходит пока живой, но пусть прислуживает мне. Одевает-раздевает, кормит, чистит мне меч, бегает, плавает, летает куда-то по моему приказу… да мало ли что можно ещё заставить делать этого мерзавца!
    - Ох, вот так месть! – обрадовался Посейдон. – Такое унижение врага мне нравится! Молодец ты, сын!
    Откуда Посейдону было знать, что такую мысль поспешно внушила Хрисаору его тетка далеко из космоса?
    Эта тетка пронаблюдала, как труп в очередной раз поднялся и медленными, деревянными движениями пошел за своими мучителями в океан, чтобы сделаться их слугой. Выражение лица у Персея было довольно бессмысленное.
     Может, Афина нашла далеко не лучший выход. Но ведь она очень спешила с решением, да и гордость олимпийки никуда не делась. Пусть мучается изменник!  Всё же, Персей теперь перестанет то и дело гибнуть. Будет жив, пока ЭТИМ не наскучит…
    Мы видим, что Афина всё ещё сама не знала точно, чего хотела от Разрушителя.
    А пока она продолжила следить за Горгофоной, собиравшейся в путь.
    Желание дочери героя воспользоваться на этом пути услугами поэтического коня Пегаса показалось Афине логичным.
     Тот Пегас, рожденный Медузой, на котором первым летал Еврипид, единственным оставался недолго. Чтобы наплодить ещё крылатых коньков, ему вовсе необязательно было находить такую же, как он, летучую кобылку. Обычных оказалось достаточно. И вот уже между Землей и Парнасом летают больше сотни Пегасов. Правда, умом они не блистали, и все, как один, не владели человеческой речью.
     Не туда тебя, дочь Персея, завезет эта глупая скотина, - рассудила богиня мудрости.
     А вот если я стану руководить им, направлять его, разговаривать с тобой через него – тогда, пожалуй, что-нибудь у тебя и получится.
     И тотчас один из Пегасов приобрел выразительный взгляд зеленых и мудрых человечьих глаз, начал говорить по-эллински звонким женским голосом и отправился к Архилоху и Горгофоне.
      Девочке Электре Афина не уделяла особого внимания, пока та не переведалась с Аресом и не снизошла в Тартар. С этого момента голова Медузы Горгоны, естественно, пропала с эгиды Афины – дух Медузы вселился в Электру, и теперь нежная малышка время от времени меняла сущность – становилась то ужасной бестией, а то обратно самою собой. И обрела чудовищную силу.
     Неизвестно, поняла ли Электра, для чего Медуза после перевоплощения летала к страдальцу-Еврипиду. Когда Афина смотрела, как они стояли в тумане, прижавшись лбами друг к дружке, то у неё самой по щекам покатились слёзы. Если бы Персей полюбил её, богиню, как Еврипид вон ту, недостойную!..
     Что бы то ни было, а с этого момента в помощь Электре добавилась ещё и сила таланта Еврипида. Сам же гениальный драматург оказался в состоянии среднем между смертью и сном.
     При встрече с Горгофоной и Архилохом Аресу не составило никакого труда распознать гостящую в Пегасе Афину. Тут летающему коню пришлось ретироваться от них, поскольку возник риск богине потерять честь в глазах недостойных людей.
     Но продвижения Горгофоны, Электры и Архилоха к заклятому храму это не остановило. Да и не хотела их останавливать Афина. Не хотела и сама решать их судьбу. Ей сделалось интересно, чем всё  закончится, если отпустить происходящее на волю случая?
                XV.
    Горгофона и Архилох недоуменно переглядывались меж собой. Искомый храм так и пропал неведомо, куда, лишь только найдясь. Вместе с ним пропал отчего-то и Арес.
     - Где же мы теперь? – пробормотал Архилох. Ждал ли он откуда-нибудь ответа?
     Лицо Электры, исполненной таинственных побочных сил, таким растерянным не выглядело. Глаза её светились по-Медузьи ярче звезд.
     - Я знаю, где мы, - сказала она слабым и хриплым, но мужским, низким голосом, что заставило Архилоха удивиться ещё больше. – Это снова остров Ночи. Я тут уже бывал.
      - Конечно, ты бывал тут, Еврипид, когда ещё был в своем, мужском теле. Привет тебе! – раздался сверху (с неба, что ли) тихий и холодный голос.
     - Привет и тебе, дух смерти Танат,
       Но я этой встрече не слишком рад, -
       Произнес всё тот же слабый мужской голос из уст Электры.
       Да, девочке выпало несчастье сделаться небывалым чудом эллинского бестиария – тремя существами в одном довольно хрупком девичьем теле. Из них один – Еврипид – был мужчина и поэт. И порой он говорил стихами, как сейчас.
      - Ха-ха! Я тоже не забыл, как твой дружочек Персей когда-то изловил меня в мешочек и там веревочкой завязал, - подсмеивался Танат.
     - А где Персей находится теперь? – спросила Горгофона, предчувствуя нечто нехорошее, - Ты знаешь?
    - Да, он был здесь, - ответил Танат, придавая своему голосу как можно большую загадочность, - Но был он, всё равно, что мертвый…
    - Не мертвый, а сонный, - перебил брата Гипнос, тоже откуда-то сверху, - Ваш Персей двигался – шел и спал одновременно.
      - Он был под заклятием, - снова провещал Танат, - И Разрушителя то и дело пытались убивать…
    У Горгофоны похолодел от ужаса нос и кончики ушей. А духи в ночном черном небе продолжали рассказывать, постоянно переча один другому.
     - Он находился где-то между сном и смертью, - говорил Танат, — Вот так же, как ты, Еврипид, сейчас. То ли спишь, а то ли умер. Тело твоё дома – в Афинах, а душа гуляет там, где гулять неразумно…
      - Еврипиду снится новый сладкий сон, - немедленно возразил брату Гипнос, - Наш стихотворец всегда был неудачным поклонником женщин. А сейчас ему примечталось, будто дух его попал в тела двух девушек одновременно… Ох, и шалун же ты, Еврипид!
     - Где-то я раньше слыхал спор – вот, примерно, такой:
       Между Дейно и Кето, бывшей моею женой, -
Произнес голос Еврипида устами Электры. –
       Духи же Смерти и Сна – порождения Ночи –
       Никту, что ясное всё сделать пугающим хочет…
       Всё же, кто-то из вас может открыть нам секрет:
       Где Разрушитель сейчас? Жив до сих пор, или нет?
       Горгофона глядела на свою подружку, снова немало удивляясь. Прежняя Электра со страшными глазами Медузы, мужским голосом говорила стихами, казалось, так же просто, как дышала.
       - Любой из нас, кто укажет вам нынешнее обиталище Персея, наживет себе на Олимпе немало могущественных врагов, - сказала на это богиня Никту, - Кажется, мои сыновья и так поведали вам слишком много. Ищите, раз уж попали на мой остров, а когда отчаетесь – просто убирайтесь, откуда пришли.
     Так неласково принимали гостей странные хозяева острова Ночи.
     Темно на этом острове бывает, однако, не всё время. Иногда Ночь тоже уходит отдохнуть. Когда в прошлый раз сюда ступила нога Еврипида – он сопровождал Персея – над островом блистал яркий день.
     Сейчас сюда явилась Еврипидова душа. И она узнавала тут знакомые места. Её тянуло сюда уже много лет.
     Вот здесь, в окружении высоких каменных глыб спала Медуза, когда поэт и герой крались к ней. Поблизости тогда бродил, ища редкую траву в этом неплодородном месте малютка-Пегас. Медузу охраняла её сестра – Эвриала, амазонка. Но Еврипид не собирался сражаться ни с ней, ни с кем-то ещё. Он просто заглянул в тот раз в лицо проснувшейся Медузы – и сразу умер, окаменел.
     Ныне же, ещё вдали от острова Ночи, задолго до прибытия сюда, душа Еврипида чувствовала, что его любимая вот, где-то совсем рядом с ним – просто слита с поэтом воедино – однако, где же Медуза, он никак не мог понять. Слова Гипноса привели душу поэта в смятение.
     Можно было спросить кого-нибудь – хоть того же Архилоха: где Медуза? Но Еврипид боялся выглядеть сумасшедшим.
    Архилоху же вдруг сделалось не до разговоров. О его плечо, защищенное бронзовым доспехом, чиркнула отточенная медная стрела-не стрела, но как будто бы птичье перо.
      Спустя ещё мгновение такое же перо Архилох успел поймать на щит.
      - Ложись! – закричал он, видя, что Горгофона выдергивает ещё одно медное перо из своего окровавленного локтя.
     В тусклом свете звезд все увидели, что вблизи на небольшой высоте кружат несколько крупных хищных, отвратительного вида птиц, поблескивая красноватым медным оперением и издавая далеко не приветственные крики, пронзавшие слух путников, не хуже медных перьев-стрел.
      - Стимфалиды… откуда они здесь? – забормотала душа Еврипида внутри Электры.
      Таких птиц в своё время легендарный Геракл, охотясь на них в Аркадии по приказу царя Эврисфея, частично перестрелял, частично выгнал за пределы Эллады. Позже с ними встречались и аргонавты. И вот теперь эти птицы встали на пути дочери Персея.
     Электра, активировав себя саму внутри собственного тела, перебросила Горгофоне лук, чтобы та могла отстреливаться. На Горгофону перьев сыпалось больше всего.
     - Где ж ты, Арес? – досадливо подумала Электра вслух, - Сбежал, как последний трус, когда самое страшное только начинается. Что тебе стоило бы сейчас топнуть ногой, и из-под камней сразу выросло бы войско солдат, у каждого лук, они перестреляли бы этих милых пичужек.
     И только Медуза Горгона – третья из душ, гостивших в нежном теле Электры – ничего не подумала и не сказала. Она просто взмыла на своих кожистых крыльях и бросилась на стимфалийских птиц. Лучи её беспощадных глаз принялись разить  пернатых убийц, одну за другой. Те в ответ атаковали Медузу-Электру своею острой медью, но большинство перьев отскакивало от металлической чешуи, покрывавшей Медузу от плеч до пяток.
     Даже и воплощенная бестия не знала, что за всем этим сейчас следит в свой щит Афина, сидя на своей планете Палладе и приговаривает себе под неотразимо-прекрасный нос:
 
      - Убирайся-ка, доченька, по-хорошему, или по-плохому, и свиту свою уводи. Персей, конечно, твой отец, вот только будет он моим любовником, или мужем. И ни ты, ни мамаша твоя обратно его не получите.
      Настроение у Афины, как видим, изменялось, будто вешний ветер. Всё-таки, любовь – великий Разрушитель!
      Битва, хоть и была неравной, завершилась почти победой Медузы. Но когда последние три стимфалиды, наскучив сражением, уже улепетывали вдаль, перо одной из них угодило Медузе-Электре прямо в середину лба.
     Тотчас глаза её угасли. Обливаясь кровью, странная девушка упала на землю и хрипло, предсмертно задышала.
      Архилох и Горгофона бросились к ней, позабыв о собственных ранах, полученных от жестоких перьев. Электра-Медуза корчилась в последних судорогах.
     И одновременно с ней происходило невиданное чудо. Умирающая девушка превращалась в мужчину – это был Еврипид. Он бредил.
     - На этом острове, - бормотал он, давясь словами, - Видимо, доживают те чудовища, которых боги и люди недоистребили в прошлом. Стимфалиды – одни из таковых. Но их не перебить всех без остатка. Они будут летать и в будущих веках. Изрыгая не только стрелы, но огонь, дым, пепел…
     Кто знает – может быть, лишь поэтам дано прозревать далекое будущее человечества незадолго до своего отхождения в мир теней…
     - Зато, - еле выдыхал он слова, - Перед смертью я сумел соединиться с моею любимой в единое существо.
     Судороги кончились, Еврипид утих. И произошло обратное чудо.
    На песке и камнях лежал теперь не знаменитый поэт-драматург, а снова Электра-Медуза. И глаза её страшно светились, и лоб был чист, без признаков раны со стрелою в ней. Девушка была жива.
     - Умоляю вас! – бредила уже она, - Стукните меня чем-нибудь по башке!.. Не острым…
     - Это для того, - поняла Горгофона, - Чтобы на время выгнать из тебя Медузу? Или наоборот – загнать её ещё глубже внутрь? Но постой-ка! Нам ведь сейчас с Медузой и надо поговорить.
     - Слушшшаю вассс! – прошипела бестия изнутри Электры.
     - Ты, Медуза должна хорошо знать остров Ночи, раз прожила на нем несколько лет, - уверенно сказала Горгофона, - Кто жил здесь в твоё время, кроме тебя, твоей сестры и детей?
     - Кроме нас – лишь сама Никту и её сыновья. Большшше никого я не видала. Но за пятнадцать лет многое могло измениться.
     - Хотя бы то, что у Никту за это время могли появиться ещё дети, - подал мысль Архилох. – Я вот читал, что и День, и сам Свет – это также её порождения.
    - Значит, и они тут бывают, - измученно молвила Электра, по-прежнему лежа на земле, - Скорее бы кто-нибудь из них пришел. Надоел мрак.
     Неизвестно, долго ли было ещё до рассвета (хотя он не являлся детищем Никту и мог сюда не приходить), но в повсеместном мраке к путникам приближался кто-то ещё. Высокий, уродливый, похожий на скелет с тускло мерцающими желтыми искрами глазницами и с длинным копьем в костлявой деснице.
    - Кто перебил моих стрелоперых птиц? – то ли спросил, то ли скрипнул костями этот скелет, - Я – дух Насильственной Смерти, дитя Ночи. И я сейчас зол, как никогда прежде!
     - Ну я! – бесстрашно ответила Электра, - Я разорила твой курятник. Теперь меня непременно нужно убить?
     - Не ты, а я! – возразила ей Медуза. Крылья на спине странного существа зашевелились, и девушка с тремя… нет, уже с двумя душами поднялась на ноги.
      - Что бы ты смогла, если бы я не отдала тебе собственную душу? – шипела Медуза изнутри Электры.
     - Сначала я рассчитывала не на тебя, а на Ареса, - упорствовала Электра, препираясь, как будто сама с собой, – Ах, если бы он не сбежал в самый нужный момент!
     - Не спорьте! – попытался вмешаться Архилох, - Дух Раздора тоже сын Ночи. Я читал. Он обязан быть здесь.
     Но странный спор длился бы и дальше, но копье духа Насильственной Смерти помешало этому. Электре пришлось применить меч.
     Сколь ни сердилась она на Ареса, всё же оказалось, бог войны чему-то успел девчонку научить в смысле драки. Насильственная Смерть не смогла убить её своим копьем ни с первого удара, ни со второго, ни с третьего. И, конечно, Арес видел всё это со своего места на Олимпе, и был своей воспитанницей доволен.
     Спустя малое время, невзирая и на вмешательство в бой Архилоха и Горгофоны, Насильственная Смерть стала одолевать всю компанию. Заряды же Медузьих глаз не причиняли скелету никакого вреда, поскольку летели в просветы между его костями.
     Рожон копья поразил именно Медузу. С печальным шипением она снова упала на мокрую каменисто-песчаную землю и очень скоро затихла.
     Совершив это, Насильственная Смерть больше никого убивать не стала. Мерзкий скелет, не говоря ни слова, отделился от поверхности острова и плавно понесся вверх. Наверное, полетел к своей матери – Никту-Ночи.
      Огорченные и растерянные, немного пораненные, но почти здоровые Архилох и Горгофона склонились над Медузой-Электрой. Совсем ведь недавно, она упала почти так же – и тогда от неё отделилась гибнущая душа Еврипида.
     И теперь получилось нечто похожее. Сама Электра опять осталась жива. А сущность Медузы Горгоны в ней пропала, похоже, сгинула безвозвратно. Не было уже ни страшных глаз, ни волос-змей на голове, ни металлической чешуи на теле. Осталась Электра – такая, как была до схождения в Тартар, до знакомства с Медузой, до визита к Еврипиду. Но вид у девчонки, ещё недавно бывшей настолько боевой, стал печальным и напуганным.
     - С добрым утром, - поприветствовала свою подружку Горгофона, стараясь выглядеть повеселее, - Больше не попросишь стукать тебя по башке?
    - Нет, - ответила Электра, вставая, - Кажется, поэт и чудище покинули меня. Или они оба, по очереди, умерли за меня?
    Архилох и Горгофона сочувствующе молчали.
    - Они затем и отдали мне свои души, чтобы умереть вместо меня, - грустно продолжала Электра, - А теперь, значит, настала моя очередь?.. Но я не готова к этому! Я очень мала, а хотела бы вырасти большая, встретить жениха…
    Встав на ноги, Электра двинулась прочь, куда-то в сторону от своих друзей, но не вглубь острова, а к самой кромке воды. При этом она твердила себе под нос одну стихотворную строку:
     - В комнату входит жених, ростом подобный Аресу…
    Неизвестно, знала ли Электра, что это стих великой Сапфо, или думала, что сочинила его сейчас сама. Но что-то от чудаковатого поэта Еврипида в девочке, явно, угнездилось.
     Горгофона понимала, что, рано или поздно Электра так себя и поведет. Всё-таки, она девчонка, ребенок, сколь бы ни храбрилась.
     - Куда ты? Пропадешь! – окликали её, но Электра не обращала внимания на зов.
    - Ареееес! – закричала девчонка, подняв своё милое личико кверху, - Где ты, Арес?!
   И вдруг исчезла из виду.
   Шло время, а она не появлялась обратно. И как бы то ни было, именно Электру вернуть прямо сейчас было важней, чем отыскать Персея. Правда, также – если вернуть её было вообще возможно.
     Горгофона и Архилох обшарили всё близлежащее пространство. Они призывали на помощь саму богиню Никту и всех её детей, каких знали по имени. Но ответа ни от кого не дождались.
     Зато у самой воды перед Горгофоной вдруг выросла очередная гигантская фигура, вылепленная, похоже, из песка, и при этом живая. Фигура изображала сфинкса – лежащее тело льва с человеческой, женской головой.
     По крайней мере, пасти с клыками, алчущей горячего живого мяса, у сфинкса не было. Но на огромных лапах красовались длиннейшие загнутые острые когти с синеватым отблеском. И одну из этих лап бестия подняла над Горгофоной.
    В ответ дочь Персея бесстрашно обнажила меч.

XVI.
     - Где ты, Арес?! – воскликнула Электра. И лишь до её ушей донесся ответ с Олимпа:
     - Я здесь!
     Кроме неё голоса бога войны на острове Ночи никто не услышал. А вскоре перед девочкой предстал и сам повелитель сражений во всем своем великолепии, сверкая доспехами и оружием.
     Он неотрывно следил вот уже несколько дней за каждым шагом своей маленькой воспитанницы, но сейчас решил, что бездеятельно следить больше не годится, и в мгновение ока спрыгнул на Землю.
     - А! Вот и ты! – молвила девочка сердито, - Куда пропадал? Зачем бросил нас в беде? Из-за тебя я чуть не умерла! И ещё погибли…
    - Я не обязан докладывать тебе, куда отлучаюсь, - перебил её Арес, не то, чтобы сердито, или надменно – попросту строго, - Уничтожить тебя я никому бы не позволил, ибо отчего-то привязался к тебе…
     - Ой, правда?.. – зарделась малолетняя кокетка.
     - А насчет погибших вместо тебя – одна из них двоих была и так уже пятнадцать лет мертва, а другой… Но ты не поймешь.
     - Правда ли, что ты можешь, раз топнув ногой, вызвать из-под земли целое войско? – спросила Электра.
    - Не всякий раз. А зависит от того, давно ли я засевал зубами дракона своё поле на Марсе, или здесь, и много ли воинов успело вырасти, - ответил он.
     Арес повернул Электру лицом вправо, слегка взяв её за плечо, и девушка увидела поблизости большой прямоугольный участок вспаханной земли. На нём было пусто. Но Арес топнул ногой – и земля содрогнулась, из  неё показались блестящие кончики копейных рожнов – больше сотни штук.
     Скоро вылезут. Но Электре совсем не было страшно.
     - А я слышала, что поле Ареса было когда-то в Колхиде, - вспомнила она, - А ещё там была и роща твоя.
    - Прежде всего, это расположено у меня на Марсе, - уточнил бог войны, - Но может по моей воле оказаться и где угодно ещё. Ты подумай сама – разве на Земле одно пахотное поле? Одна роща?
     Электра была согласна с ним.
     Пока Арес так рассуждал, воины в его поле сидели в земле уже только до лодыжек.
    - Как только вылезут – пусть все разом нападают вот на это чудовище, - Электра, обернувшись, посмотрела на сфинкса.
     Этот зверь уже опустил свою лапу, никого не ударив, и теперь что-то мурлыкал Архилоху и Горгофоне довольно мирно. Те оба тоже вложили клинки в ножны.
     Электра видела и новое их живое препятствие, и самих своих друзей, и себя, и Ареса, и поле, засеянное солдатами, у которых лица оказались какими-то дурацкими и бессмысленными. Растительные солдаты стояли в бороздах, замерев, будто ожидая приказа.
     Дочь Океана бесстрашно подошла к одному из стоявших в первой шеренге воинов и приказала:
     - Вперед! На помощь моим друзьям! Атакуйте сфинкса!
     Выражение лица этого солдата, а равно и всех остальных, ничуть не изменилось.
     - Убить. Всех убить. Уничтожить врагов, - произнес этот солдат холодным и тусклым голосом и попытался двинуть копьем в грудь Электры. Но не успел. Она перерубила копье быстрым ударом своего меча. Пока же вялый, только на свет народившийся воин обнажал висевший у него на поясе клинок, Электра успела поразить его в сердце. Солдат просто свалился, как сноп колосьев.
     - Умница, - похвалил её Арес, - Правда, это здорово? Давай, бей ещё одного.
     Девчонка растерянно взглянула на свежеубитого ею самой латного недоумка и подошла к следующему точно такому же солдату.
     - Ну, а ты?- спросила она этого второго.
     - Убить всех. До одного, - бесцветно процедил второй, чуть шевеля синими сухими и жесткими губами. И тоже выставил копье.
    Электра сердилась отчего-то всё больше на этих болванов.
     - А ну, вперед! – кричала она, - Бейте кошку, спасайте моих друзей!
    И солдаты двинулись в бой. Все разом.
    Горгофона рассмотрела, как из тьмы один за другим стали появляться рослые воины, вооруженные до зубов. Их становилось всё больше. С застывшей беспощадной угрозой на одеревенелых лицах, воины шли прямо на неё и на Архилоха, выставив копья.
    Принимать бой казалось делом безнадежным, а отступать можно было, только бросившись в море.
     И друзья решили не сдаваться и не бежать от лютой угрозы. Мечи заскрежетали о рожна и древки.
     Электра видела завязавшийся бой и была в ужасе. Она пыталась сама броситься к ним на помощь, старалась остановить атакующих их солдат, и даже убила ещё одного. Но всякий раз, делая несколько бегущих шагов к друзьям, она упиралась словно в незримую стену. Отступала немного и бросалась опять – и ударялась всем телом о непонятную и невидимую преграду. Арес неподвижно стоял с самым равнодушным видом, опершись на меч.
      Архилох и Горгофона оказались вдвоем против почти сотни странных врагов.
      Однако, дело у них отчего-то ладилось. Оба сражались очень хорошо. Дочь Персея крутилась с мечом, как небольшой ураган, и свежевыращенные солдаты гибли у неё один за другим. Мало было, разумеется, того, что и Архилох проявил себя великолепным воином; девушке казалось, что им помогает кто-то ещё – кто не дает жестоким копьям серьезно ранить её и вообще убить.
     - Ладно, хватит, - поднял руку Арес, когда воинов его поля убыло больше, чем наполовину, - Эти солдаты мне пригодятся. Я сейчас же отправлю их в Бактрию. И там начнется война.
      Электра была на него просто в бешенстве.
     - Что же ты хотел сотворить, паршивая собака, лупоглазый ишак, дракон полудохлый?! – кричала она, - Ты натравил этих болванов на Горгофону и Архилоха, чтобы убить их обоих?!.
     - Успокойся, - посмеивался Арес, - Кабы я хотел этого, так они бы уже и умерли. Просто люблю смотреть на всякие сражения.
     Бог войны сделал шаг к одному из убитых солдат поблизости и надменно пхнул его латным сапогом прямо в зубы.
     - Дрянь, - равнодушно обругал Арес мертвеца и плюнул ему в лицо, - Неудачный вырос урожай. Кому такие нужны, скажи? Только бактриан  ими стращать, на которых глянь погрознее – уже трепещут.
     - Они у тебя все такие? – спросила Электра, быстро успокаиваясь. Напирать на Ареса было совсем бессмысленно и очень рискованно.
    - Нет, конечно, не все. Этим просто чего-то не хватило. Дождей, может, мало послал в этом году Громовержец. Или зубы дракона пошли на посев гнилые. Те же солдаты, что приходят из народа служить мне – из них и получаются настоящие герои.
     Он помолчал.
     - Впрочем, рано или поздно любой солдат становится таким.  Безразличным к убийству и к смерти. Иначе, как бы они воевали?
     «Значит, когда-то и я стану такой же», - подумала Электра с отвращением.
     Арес топнул ногой, и все солдаты исчезли. И оставшиеся в живых, и мертвецы.
      Между тем, Горгофона и Архилох – странное дело! – ни её, ни бога войны до сих пор так и не замечали.
     Электре было слышно всё, что они говорят, и то, что отвечал им сфинкс. На время боя он замер, как будто сделался совершенно безжизненным, а вскоре после того, как пропал последний враг, сфинкс опять зашевелился и обрел дар речи.
     - Я не стану вас убивать, - вкрадчиво заговорила человекоголовая львица, - Но только задам загадку. Если вы её не отгадаете – не сможете сдвинуться с этого места.
     - Ну, - сосредоточенно кивнул сфинксу Архилох. Ладонь поэт-воин всё ещё держал на рукояти меча.
     - Вам, конечно, известно, что является самым прекрасным в ойкумене? – промурлыкал сфинкс таким тоном, в котором не слышалось сомнений.
    - Люди считают самым прекрасным – любовь, - ответил Архилох, судя по голосу, какие-то сомнения в этом допускавший.
    - Так, так, - сфинкс сощурил большие зеленые свои глаза – не кошачьи, а женские, - Теперь, зная это, слушайте загадку. Что является самым ужасным во всём мире?
     Какие-то ответы пришли на ум обоим немедленно, только сфинкс не дал им сразу отвечать, вновь подняв лапу.
     - Вас двое, и я приму ответ от каждого. Если же угораздит и мужчину, и девчонку ответить неверно – они сами знают, что будет дальше.
    Зверь сказал довольно странно – сначала обратившись к ним, а уже следующей фразой – будто к кому-то другому.
     - Ненависть? – попытался выдать ответ Архилох, спустя некоторое время, - Она – противоположность любви. Ненависть порождает месть, войну, убийство, смерть…
     - Нет, - ответил сфинкс весьма сурово, но очень звонким и приятным женским голосом, притом, кажется, знакомым, – Есть что-то и похуже ненависти. Намного!
     «Верно, - подумала Горгофона (и Электра удивительнейшим образом увидела её мысли!) – Даже ненависть оставляет место надежде. А вот смерть…»
     «Я знаю, - услышала сейчас же Электра очень знакомый тихий мужской голос где-то совсем близко, - Самым ужасным на свете чудом является… тоже любовь. Она сметает со своего пути сначала всё плохое и злое, но не останавливается на этом, а принимается за хорошее и доброе. И там, где проходит это чудовище, часто остается одна лишь безжизненная пустыня. Так говорил мой друг Персей».
     Это мог знать, разве что, Еврипид. Похоже, что душа его всё ещё блуждала где-то здесь близко.
     - Стой! – воскликнула Электра, видя, что Горгофона собирается что-то произнести, - Скажи, что самое ужасное – тоже любовь. Таков верный ответ. Так думал твой отец – бесстрашный Персей…
     Но…
     - Это смерть, - сказала Горгофона, похоже, снова не услышав подружку. И сфинкс отрицательно покачал головой.
     - Нет. Вы оба ответили неправильно. Вы недостойны того, к чему так стремитесь.
    Его невероятно огромное тело грузно поднялось на лапы, величественно шагнуло к воде и вскоре пропало в море.
     Что было делать дальше Горгофоне и Архилоху? По поведению сфинкса им стало ясно, что или Персея здесь, на острове просто нет, или искать его им отчего-то бесполезно. И не верить ему, казалось, не было никаких оснований. Проклятый сфинкс, подобно смерти, истреблял в них надежду.
     А по морским волнам к острову пешком двигался кто-то ещё. Кто-то ярко, даже ослепительно светившийся. Чем ближе подходил этот незнакомец, тем светлее становилось вокруг.
     Оказывается, хозяйка-ночь заканчивалась тут мгновенно. И сразу наступал яркий день.
     - Привет тебе, юноша, - сказал Архилох человеческому существу, источавшему свет. Ибо этот человек был молод, высокого роста, атлетического телосложения, с длинными светлыми волосами, серыми, прозрачными, добрыми глазами, совершенно обнаженный.
     - Привет вам, - с улыбкой ответил тот, - Я Эфир – дух света. Несу день сюда, в эту обитель тьмы.
     Архилох и Горгофона тоже представились Эфиру. Внимательно и с интересом Эфир выслушал их историю. В заключение Архилох и ему посетовал на то, что сфинкс как будто убил в них с Горгофоной надежду на лучшее.
    - Ну нет, - ласково улыбнулся Эфир, - Надежда не может умереть там, где появляюсь я. Ведь я – Свет – и есть образ этой надежды, по рассуждениям некоторых философов.
     - Ты можешь помочь нам в поисках Персея? – обрадовалась Горгофона, - Ты должен был видеть его и Еврипида здесь раньше…
     - Вам кажется, что вы остались тут только вдвоем? – спросил Эфир вместо ответа ей, - А вон там -кто такие стоят?
     Он указал пальцем куда-то влево, и Электра с Аресом предстали их глазам.
     - Привет вам, - поздоровалась с ними Горгофона, и не думая сердиться. Может быть, именно Арес и помогал им в недавнем бою?
     Но Архилох думал иначе. Он послал в Ареса ненавидящий взгляд, а в ответ от него получил взгляд уничижительный.
    - От Света укрыться трудно, почти невозможно, - изрек Эфир, - Только, если с ним – то есть, со мной – договориться как-то заранее.
    - Так знаешь ли ты хоть что-нибудь о Персее, моем отце? – настоятельно выспрашивала у Эфира Горгофона.
   Всевидящий дух отрицательно покачал головой. Последний раз он видел Разрушителя именно пятнадцать лет назад.
    Но было всем ясно, как день: Персей на острове Ночи отсутствовал. Здесь бродило полным-полно всяких существ. Только его не было. И плескались вокруг бесконечные сине-зеленые теплые волны – то бурные, а то тихие – как сейчас.
     Хоть утопись в этих волнах. Или проси бога войны, чтобы он отвез на своей колеснице всех обратно, несолоно хлебавши.
    - Если уж моя прелестная и умная сестрица впервые в жизни влюбилась в кого-то – тому несчастному от Афины никак не отвертеться. И перечить ей бесполезно, - сказал Арес равнодушно.
    Выход из положения отыскался в морских волнах. Одна из них оказалась нереидой Галатеей. Знакомая всем нимфа вынырнула у самого берега.
    - Думали, что я вам больше не понадоблюсь? – хитро подмигнула она, - А оказалось, не плюйте в море… Я знаю, где Персей!

* * *
     Немного пришедшая в себя от любовного угара Афина следила за нашими путниками так же внимательно, как Арес. Когда они оказались на острове Ночи, богиня мудрости вмешалась в действие снова.
     Знакомый голос, которым говорил сфинкс, и прекрасные зеленые глаза, которыми он смотрел на спасателей Персея – были голосом и глазами Афины. Понятно, что и сфинксом этим была она сама.
     Когда же ни Горгофона, ни Архилох не смогли верно ответить на загадку, Афине пришла в голову следующая мысль:
     «А не навестить ли мне Персея самой? Доберутся ли эти голубчики до него, нет – не всё ли равно, если я там буду первая?»
     И тогда огромный лев с женской головой величественно прошествовал в стихию Посейдона. Потому, что Персей – мы знаем – был там.

XVII.
     «Я – воин, и моя суть – сражение!», - думал Персей всякий раз, опять и опять прилетая на остров Ночи верхом на морском коне и вступая в поединок с одним и тем же противником – циклопом с золотым мечом. Исход этого сражения всегда был один и тот же – смерть Персея…
    «Я – раб, - подумал тот же Разрушитель, оказавшись на океанском дне, в царстве Посейдона, в услужении у того самого циклопа Хрисаора, убившего его, гордого когда-то Персея, уже много раз. – И я всегда был ничтожным рабом».
     Он с готовностью начищал до блеска и меч Хрисаора, не раз отведавший его крови и трезубец Посейдона. Чья-то ещё бурая кровь зачастую так сильно пачкала их оружие, что горько-соленая морская вода не могла отмыть. Приходилось отскребать. Он запрягал морских коней в их повозку и сопровождал своих повелителей во время их прогулок по океанской глади. Помогал топить неугодные им галеры и триеры. Всё равно, римские ли, финикийские, или даже греческие. Все люди равно ничтожны во власти Посейдона. Не жалко… Подавал господам еду и вино, прислуживая за столом. Был расторопен и безотказен. И ему здесь нравилось.
     Хрисаор любил поединки с разными морскими чудовищами – так, чтобы всегда побеждать и убивать их. Но Персей в этих драках его не сопровождал. У бывшего великого героя отныне не было ни меча, ни щита, ни копья – словом, никакого оружия. Кроме священных золотого меча и трезубца, Персей оружия не видал, доступа к нему не имел, и даже не мечтал о таковом.
     Вскоре Посейдон решил женить сына на океаниде Каллирое. Всяческих нереид и океанид в пучинах было очень много, но Персей о том, чтобы жениться на одной из них, или сделать какую-либо своей любовницей, и не задумывался. Ему кругом было всё равно. Он осознавал себя рабом, живой вещью.
    Если бы вдруг кто-нибудь решился напомнить Персею, что там, наверху, на суше у него остались мать и беременная жена, которая должна была родить дочь – бывший герой не то, что удивился бы – просто пожал бы плечами, не помня и не зная, кто это такие. Конечно, Персей не помнил и то, что он – сын Зевса. И вообще – ничего о своем прошлом, кроме имени. От победителя дракона и Медузы Горгоны осталась одна живая оболочка, на вид точно такая же, как прежде. У Разрушителя даже не вырос рыбий хвост – у него оставались человеческие ноги, не нужные в пучинах моря.
     Персей находился за золотым сиденьем Хрисаора, прислуживая циклопу и во время его свадьбы.
    Может быть, хватив на празднике лишка горького подводного вина, или просто от радости, Хрисаор вдруг обратился к рабу:
     - А что же ты, Персей, счастливый раб милостивого господина, никогда в своей жизни не резвился с женщиной?
     - Я недостоин, о господин мой, носитель Золотого Меча, - покачал головой Персей.
    - Это при таком-то могучем, красивом теле ты ни разу не дал воли своим желаниям?
   - Воля? Что  значит воля? – вздрогнул Разрушитель. 
   - А если я, твой милостивый господин, прикажу тебе немедля взять любую из незамужних океанид и овладеть ею здесь же, на моих глазах? – поднял бровь пьяный Хрисаор.
     - О милостивый господин мой! Посмею ли я ослушаться тебя?
    Именно в этот миг Афина поняла, что её время пришло. У одной из наполнявших подводные чертоги бледных нереид глаза загорелись зеленым. А волосы порыжели.
    Эту нереиду по-прежнему звали Нессия. И, кроме небольших изменений, снаружи она была вся та же, что и раньше. А внутри – другая. Почти как Персей. К ней Разрушитель и подошел.
    Ещё немного – и частично поглупевшая от любви богиня мудрости точно добьется своего. И даже позора избежит. Пьяный негодяй Хрисаор увидит непристойности нереиды Нессии – никого иного.
     И это случилось между ними. И было для Афины чудесно, подобно самому восторгу, счастью.
     - О, Персей, как ты прекрасен! – кричала она через день, во время того же самого. А он молчал равнодушно, даже не стонал и дышал размеренно. Он просто выполнял прихоть милостивого господина.
     - Прости меня, ибо это я виновна, что ты теперь стал рабом, - говорила Афина изнутри нереиды Нессии.
     - Я всегда был рабом, -говорил он бесцветным шепотом, - И рад, что служу милостивому господину. Да ты и сама – рабыня.
     - Нет-нет! И я, и ты всегда были свободными. Я – великой богиней, ты – полубогом…
     - Что? Ты сошла с ума!
     - Да, Персей, я сошла с ума от любви к тебе – а любовь и ненависть очень близки и сильно походят одна на другую. Это я виновата, что ты здесь и что ты – раб. И в том, что тебя много раз безнадежно и жестоко убивали… Я сейчас не та, кому ты… доставляешь радость… Я – другая…
     Пустяки, что здесь, рядом с ними был отпрыск грязного насильника и чудовища – Хрисаор. Богиня легко сделала его на время глухим.
     - …Если только ты захочешь, то завтра же снова будешь самим собой. И теперь ты мой, и поселишься со мной… На Палладе, вдали от всех болванов, ублюдков и негодяев ойкумены. Мы будем только вдвоем… любимый, оооо!..
     Там, на Палладе, Персей будет ей нужен прежний. Не трепещущий по-рабски, храбрый безгранично. Помнящий все свои подвиги и своё божественное происхождение. Только, чтобы не помнил этой Андромеды. И про Горгофону, тоже, незачем ему помнить. Да, тем более, что дочку свою Персей не видал никогда. А от Афины у него может появиться другая дочка…
     - Как можно быть, Нессия, такой прекрасной и такой злой одновременно? – бормотал он, переводя дух.
     Пока что он и Афину не помнил. Но всё поправимо, если Разрушитель будет хорошо себя вести…
     В этот миг за прозрачными стенами подводных чертогов послышались чьи-то приглушенные голоса. Подумав еще миг, Афина оставила послушного раба и поспешила на выход – встречать незваных гостей.
* * *
     - Я знаю, где сейчас ваш Персей, - хитро подмигнула Горгофоне нереида Галатея, - И Афина там, с ним.
    Было уже понятно, что Персей, скорее всего, находится под водой. Глубоко, на целые многие стадии. Плавать они умели. Но туда им не нырнуть, не выжить там без рыбьих жабр, плавников и хвоста.
     - Нам туда не попасть, - молвила Горгофона Галатее, - Только, если ты как-то поможешь. Но зачем ты станешь нам помогать?
    - Правильно, - хмыкнула Галатея, - У нас под водой никаких чувств не испытывают. Ни любви, ни дружбы. Ненависти и злости, правда, тоже нет. И людям мы в этом не завидуем, поскольку зависть – это тоже чувство. У нас под водой кровь – прохладная; каждому на каждого – всё равно.
    - Ну вот… - разочарованно протянула Горгофона.
    Надеяться было больше не на кого. Не на Ареса же, который стоял безучастно, никакой помощи больше не предлагал. Он не боится никого, кроме своего отца Зевса и премудрой своей сестры – Афины, о чем, конечно, прямо не скажет, но и под воду, препираться с сестричкой не полезет. И ещё он никого не любит. Даже Афродиту. Тем более – маленькую Электру, которая сама теперь начинала бояться его и не знала, что дальше делать.
    - Но я нереида не такая, как все остальные, - вдруг продолжила Галатея, - Вы помните, что я превращалась когда-то в земную женщину, жила на суще, у меня был муж. Не простой человек, а чудак. Если у простых людей довольно всяких чувств, то у чудаков их ещё больше, и эти чувства острее, горячее. И что-то от Пигмалиона осталось во мне.
     Горгофона и Архилох навострили уши. Электра колотила кулачками Ареса всюду, куда могла дотянуться, но ему было совершенно всё равно. И куда-то отдалиться, отбежать от бога войны девчонка не могла, словно приросла к месту.
     - Ты дочка Персея, Горгофона? Где-то по поверхности Земли ходят сейчас две мои дочки – Пафо и Мефарма. Они вообще про меня ничего не знают, но я их… наверное, люблю. И радовалась бы, если бы они любили меня. И во имя своего материнства я помогу тебе добраться до твоего отца, за которого ты готова даже погибнуть.
     Так говорила нереида Галатея и, похоже, кровь текла в её жилах не прохладная, рыбья, а другая – теплее и человечнее.
     - Не бойтесь, ныряйте в море, - продолжала она, - Вы не задохнетесь там и не утонете, если я этого не захочу. Провожу вас до самых чертогов Посейдона. Знайте только, что охраны там очень много, а я драться не умею.
    — Вот, кто умеет! – кричала им Электра, снова ударяя кулачком в грудь и в живот Ареса, - И он может послать вам на помочь целое войско солдат!
    Толку от её криков не было совсем никакого. Арес будто бы ушел в себя, а то и окаменел. Ведь недавно жило в Электре что-то от Медузы Горгоны.
    Не верить же Галатее у них не было причин.  Дочь Персея вместе с поэтом-воином прыгнули в воду и пропали в ней так же, как недавно пропал величественный сфинкс.
    - Хочу туда! – кричала Электра, - Хочу драться за Персея рядом с ними!
    - Это без меня, - Арес даже зевнул с досады. – Ныряй, великая воительница. А я плавать не умею. Но могу доставить тебя обратно домой, хоть я не извозчик. Или на Марс – домой ко мне…
    - А кто учил меня сражаться, чтобы спасти Персея?! И я ведь ничего не испугалась, и сейчас не боюсь. Не то, что ты!
    - Я не знал, что его туда занесет!
   Врет, поняла Электра, всё он знал.
   - Всё ты знал! Просто не любишь делать добро… Слушай, а убить меня сейчас не желаешь? В бою, по всем правилам? Я могу некоторое время сопротивляться. Научил – на свою же голову!
     - Послушай, девочка, ты стала совсем взрослой! – воскликнул Арес, - Сама не замечаешь? Рассуждаешь совсем, как взрослая… Ну не готов я нырнуть в бездну за ними, не готов!.. – замямлил он сызнова. – Полетим же в Эфиопию? Или на Марс? На Олимп? Или будем так и стоять здесь до Новой эры? И нам не помогут ни Ночь, ни Дневной Свет – я молчу уже о Сне и о Смерти…
     - Но помочь готова я! –  раздался голос, похожий на громкое и грозное шипение, за их спинами. Голос был очень знакомый. Совсем недавно он доносился изнутри самой Электры.
       - Медуза? – на суровом лице Ареса, раньше озаряемом в основном лишь яростью да злорадством, промелькнуло что-то, вроде удивления, - Ты же умерла.
     - Это случилось очень давно, пятнадцать лет назад, - проговорила тень Медузы Горгоны, - И потому не может и не могло повториться ещё раз. Я вернулась в мир, пообещав помочь Электре, и пойду с ней до конца.
    - А Еврипид? – начала было Электра, но закончить вопрос не успела.
    И не успела Электра ни обрадоваться, ни удивиться, ни испугаться, как тень Медузы снова проникла в неё. И преобразила на время внешность девушки в уменьшенную копию легендарного чудовища. Заново перевоплощенная Медуза взмахнула крыльями, вспарила не очень высоко и с разгона врезалась в набегающие морские волны.
     Вспомни, Электра, что ты – дочь Океана. И в Океане этом ничего не бойся.
     Арес остался на темнеющем снова берегу острова Ночи в одиночестве и глубокой задумчивости.
XVIII.
      Архилох и Горгофона плыли теперь на огромной глубине так же легко, как если бы шли по сухой земле, по проторенной дороге. Как им это удавалось? Спросить следовало нереиду Галатею, что смутно мерцала впереди них своей рыбьей чешуей. Но у самой Галатеи был роскошный хвост от какой-то очень большой рыбины и дополнительные плавники на нем. У дочери Персея и поэта-воина ничего такого для плавания не выросло. И однако они плыли легко и свободно, и видели всё вокруг себя, как видят в мрачной глубине многие существа, которые тут вылупились из икры, либо родились, и здесь же провели всю свою темную жизнь
     Иногда им навстречу попадались те самые подводные существа, одно другого больше и страшнее. Чудовищные осьминоги, спруты с огромным количеством длинных щупалец; сущности, почти целиком состоящие из громадной пасти, наполненной длинными ядовитыми зубами; сущности, напоминавшие видом человечий глаз. Разноцветные подводные драконы («а не с таким ли когда-то сразился мой отец?» - подумала Горгофона). Проплыла очень красивая большая медуза… Когда-то, не так давно у последней и всего её рода не было человеческого названия. Теперь появилось. В честь всем известной ужасной головы…
     Мысли теснились в уме Горгофоны. Начитанный Архилох думал о том, что, помимо видимых страшилищ, тут в океане полно созданий невидимых, как маленьких, так же и гигантских, и они тоже следуют сейчас мимо путников, и любое может внезапно напасть. И как тогда отобьешься? А вон тот, похожий снова на глаз, и вот этот, напоминавший ухо – не глаза ли это и уши самого Посейдона? Он следит и слушает, он всё про них – Архилоха и Горгофону – знает. И не убил их до сих пор лишь потому, что пока никуда не торопится.
     Среди человекообразных обитателей океана стали всё чаще попадаться тритоны – атлетичные хвостатые мужчины, вооруженные клинками разной формы, копьями и дротиками. Похоже, чертог Посейдона был уже довольно близко отсюда.
     Вот и он, чертог, окруженный плотным кольцом стражи с мечами, зубами, щупальцами, рогами, один урод страшнее другого.
     - Привет тебе, Галатея! – сказала звонким голосом очень красивая молодая океанида с искрящимся зеленым хвостом, изумрудными умными глазами и рыжими волосами, - А кого это ты сюда привела?
     Наша нереида не знала эту девушку, впервые видела её сейчас. Но, наверное, рыжая воительница была капитаном стражи.
     - Они хотят встретиться с Персеем. Говорят, Персей где-то здесь, - честно объяснила Галатея.
    - В свите хозяина океанов нет никого с таким именем, - ответила рыжая красавица строго, - А рабов – множество. Может быть, даже одного или нескольких из них зовут Персеями. Ну и что? Рабам никто не нужен. И войти сюда у вас права нет.
     - Персей, победивший дракона и обезглавивший Медузу Горгону, такой один в ойкумене – и это мой отец! – гордо произнесла Горгофона, - И, если он здесь, то войти сюда мне никто не помешает. Войти, или погибнуть.
     - Дочь Персея? Так близко!
     Рыжая вперила в Горгофону свой изумрудный взгляд. Чем-то её лицо было похоже на Андромеду. Вот, если сейчас Горгофона ударит – у нее такое чувство, будто поднимет руку на собственную мать.
    Да и что она да Архилох могут против целого войска? И сколько ещё причудливой стражи внутри чертога?
     Но отступать было поздно, даже если бы Горгофона струсила и задумала сбежать. Она подняла меч. Прорваться или умереть!
     Ненависти в лице рыжей стражницы Горгофона не углядела. Только любопытство к ней и надменность, казалось, ко всей ойкумене. Стражница ли она вообще?
     Океанида встретила её удар, поставив свой клинок накрест. Отбила второй, третий. Архилох тоже звенел мечами с одним бородатым тритоном. Никто из прочих стражников не двигался с места.
     Но вмешательства большого количества охраны и не понадобилось. Когда Архилох почти одолел своего супостата и вскоре грозил тоже напасть на рыжую, случилось то, чего поэт опасался ещё по дороге сюда. Невидимая сила подхватила и его, и Горгофону, легко отобрала их оружие, обездвижила и куда-то повлекла.
     Наверное, их упрячут в самый глубокий подводный грот, какой только можно себе представить. В самую мрачную впадину океана, там, где не разглядеть вообще ничего, и голод с холодом убьют обоих не сразу, но тем и мучительнее.
    Но яркая серебряная молния, не сопровождаемая громом, стремительно ворвалась в подводный мир. Свет исходил из её страшных и по-своему прекрасных глаз.
    Волочение Горгофоны и Архилоха остановилось так же внезапно, как и началось. Невидимые руки (а может, клешни или щупальца) ослабили хватку, словно исчезли.
    Им, казалось, можно было даже подобрать свои упавшие мечи. Горгофона видела, как новоявленная Медуза Горгона (это была она) обегала глазами всю стражу, и чудища, а равно и человекоподобные, целыми шеренгами замирали на местах каменными изваяниями. На дочь Персея и Архилоха взгляд Медузы не попадал. Чудовище росточком с двенадцатилетнюю девочку, явно не желало им вреда.
    - Это Электра, - поняла Горгофона.
    Взгляд бестии не повлиял и на эту рыжую. Но последняя осталась теперь тут одна против троих и пребывала в нерешительности.
    Хорошо, если она подольше ни на что не решится. Сейчас они втроем ворвутся в чертог и победят. Теперь-то уж отчего не победить?
    «Да и пусть ребята идут в палаты Посейдона, - думала рыжая предводительница водяной стражи, которая, как вы догадались, на самом деле была Афиной, - Я легко бы могла их остановить и даже вообще уничтожить. Я могу это сделать с ними и позже в любое время. Только я не хочу. Очень уж они хотят победить и верят в свой успех, кажущийся совсем близким.
     Да я ведь и добилась от Персея того, чего хотела. Теперь даже не ведаю – стоило ли оно того?»
* * *
     Острые и сладкие ощущения, которые испытывал ничтожный раб, не каждый раз даже вспоминавший собственное имя, ублажая океаниду Нессию – да и не столько её, сколько изощренную прихоть своего милостивого господина Хрисаора – эти ощущения быстро угасли. Внезапная любовница куда-то девалась, и рабу сейчас же стало на неё всё равно.
    Зато Хрисаор остался весьма доволен. Даже мурлыкал от удовольствия, подобно большому коту.
    - Молодец, раб! Что казнить, что полюбить кого-нибудь – ты всё можешь по моему приказу.
   Циклоп сидел, развалившись на своем золотом престоле, что был немного ниже, чем у Посейдона. Его отец занимал собственный трон и всё подмигивал сыну. Какую злую шутку они выдумают в следующий раз?
    Вдруг на одну из многих арочных дверей в зал, накрепко закрытую посыпались тяжелые удары. Не звенело железо, не скрежетал камень, а просто неслось неопределенное «бух-бух-бух!». Но сомнений в том, что она вот сейчас окажется выломанной, не было никаких.
    Больше десятка разнообразных стражников сейчас же бросились к атакуемой двери, направляя туда мечи и копья.
     Но когда тяжелая дверь с грохотом рухнула, низкорослый враг, что влетел в пролом, оказался чудовищам не по клинкам и не по рожнам. Страшные глаза известной нам бестии будто бы рассыпали по залу смертоносные искры.
     - Медуза? – невозмутимо спросил Посейдон, словно не замечая, как гибнет очень быстро множество его слуг.
    - Медуза? – эхом отозвался Хрисаор и, вздрогнув, добавил, - Мама?
    Она очень изменилась, намного уменьшилась в росте, сильно похудела, от неё прежней осталась едва ли четверть. Как будто вместилась в чужое детское тельце. И всё же, это была она – Медуза Горгона.
     Хрисаор видел свою мать лишь, когда был совсем младенцем. Знал её только по рассказам своего сурового отца. Но отдал бы всё, что имел, чтобы хоть раз увидеть Медузу живою. И вот, это случилось.
     Что делать дальше, Хрисаор не понимал. Заключить Медузу в объятия ему помешал бы золотой клинок, росший у него от локтя левой руки.
     На неприятном водянистом лице Посейдона промелькнуло что-то, вроде судороги. Любовниц у бога воды было очень много всяких, не считая жены. Медузу он когда-то взял силой прямо на алтаре храма Афины в Аргосе. За это ни в чем не повинная Медуза и была наказана богиней мудрости, потому что Афина разозлилась, как никогда раньше, а наказать Посейдона толком не имела возможности.
     Из многочисленного потомства Посейдона где-то по Земле бродили и разбойник Прокруст (а всякий настоящий мужчина должен быть хоть немного, хотя бы в душе – разбойником), и ещё один циклоп – Полифем. Но к себе Посейдон отчего-то забрал только Хрисаора – плод грязной связи с Медузой Горгоной.
      Наличествовала ли у бога морей совесть? Не уверен. Но вот сейчас, при виде изменившейся Медузы, ему отчего-то сильно хотелось провалиться сквозь морское дно.
    А Электра-Медуза стояла посреди зала, и сама не ведала, что делать ей дальше. Поразить окаменением ни Посейдона, ни Хрисаора она не могла.
    Зато Персея – вполне…


* * *
    Вслед за маленькой Медузой в подводный чертог проникли ещё двое – молодой мужчина с начавшими, однако, седеть волосами и девушка. Оба держали наготове узкие светящиеся клинки и водили ими во все стороны. Девушка сосредоточенно искала кого-то глазами.
    Когда нашла, оказалось – поздно. Персей застыл на своем месте каменным столбом. Электра не смогла воспротивиться хищному Медузьему взгляду. А душе бестии из Тартара, может быть, только одного и хотелось все эти прошедшие пятнадцать лет – отомстить. И даже, когда она ещё раз умерла недавно – вместо самой Электры – эта потребность в мести не позволила духу Медузы угомониться.
     Теперь её потребность нашла себе выход и удовлетворение.

* * *
     Раб Посейдона и Хрисаора, не всегда вспоминавший собственное-то имя,  откуда-то знал бестию, внезапно представшую перед ним.
     Черный, мрачный остров Ночи, покрытый серыми камнями и населенный недобрыми духами. Не очень далеко в глубине острова тревожным сном дремлет она – Медуза Горгона. Рядом с тем, кто сейчас является рабом Посейдона – его друг, поэт… его имя раб тоже не помнит. Стишки какие-то выдумывал – да. Или не стишки…
    Но оба они прилетели сюда за одним трофеем – за самой Медузой. Но зачем это было нужно ему самому, раб не помнил.
     А зачем Медуза понадобилась стихоплету?
    Именно поэт подобрался к ней первым.  Вот он совсем уже близко. Бестия спит.
   - Медуза! – пробормотал смятенный стихоплет, – Я нашел тебя… Как же ты прекрасна!
   У тебя даже… выросли крылья!..
   Тогда она была, пожалуй, даже отвратительнее, чем сейчас.
   Но этому сочинителю стишков она казалась, похоже, несравненной красавицей. Вот чудак подползает к Медузе и касается своей рукой её плеча. Она зевает.
    - А-аах!.. Кто это?
    - Это я – твой друг Еврипид. Я очень соскучился и пришел за тобой. Проснись!
    Вот, значит, как его звали, вспомнилось. Еврипид!
    - Зачем ты пришел? – спросила она, - Сюда нельзя приходить.
    Этот Еврипид смотрит на неё в зеркальную поверхность щита, который и держит-то неумело. У него руки трясутся.
     - Уйди от меня! – шепотом требует Медуза, - Если я взгляну на тебя, с тобою случится беда.

             И она открыла глаза – две черные, втягивающие бездны с искрами бледного и яркого света в глубине.
             Так Еврипид глядит на неё, или же я?..
            Кто бы ни глядел, у того стремительно пропадает чувствительность. В руках, ногах, во всем теле.
          - Персей! - доносится до моего слуха звонкий девичий голос откуда-то со стороны, - Отец!
         И это были последние слова, что суждено Еврипиду, а может быть, мне услышать в светлом мире. Ибо следом сразу же наступило темное НИЧТО.
* * *
    Оказавшись внутри подводного чертога, Горгофона скоро обнаружила того, кого так мечтала отыскать. Персей стоял неподалеку от двух золотых престолов, на которых восседали: здешний владыка – величественный и в чем-то отвратный бог Посейдон и высокий циклоп с золотым мечом вместо левой руки. Хрисаор, кажется?
     Разрушитель был полностью голым и в глубочайшей задумчивости – полностью ушел в себя. Но ведь он живой! Во что Горгофона верила все эти долгие годы, и сама себе не позволяла усомниться.
    - Персей! – позвала она, как можно громче, - Отец!
    Что это? Вот сей миг он был жив и невредим – и уже нет! На его месте возвышалось теперь проклятое каменное изваяние – такое же, каких много появилось недавно здесь и снаружи, и внутри.  Плод работы чьих-то глаз.
    Ну – ладно уж всех этих уродов окаменить – поделом им, каждому! И даже вон тем двоим бы – что на тронах… Но отец!.. Как же ты его-то?! Эй!..
     При виде такой кошмарной несправедливости, Горгофона уже не могла больше думать, рассуждать, кто здесь виновник, кто – безвольная жертва. Горе-подружка со всеми своими впитанными черными, белыми, серыми, зелеными, фиолетовыми, голубыми неведомыми силами, только что убила её отца – которого все эти пятнадцать лет ни одно чудище убить не сподобилось. Это было видно и неоспоримо. И требовало немедленного возмездия! 
     С глухим утробным криком: «Ааааа!..» Горгофона бросилась на Электру-Медузу и зарубила бы её с одного взмаха, если бы предыдущие события хоть на каком-то этапе сложились немного иначе. Но воздействие Ареса на девчонку не прошло для неё бесследно. И если до этого Электра готова была пожертвовать своей жизнью ради счастья подружки, то прямо сейчас ей умирать вдруг расхотелось. И вооружена Электра была не только взглядом Медузы, не сработавшим почему-то в отношении дочери Персея. Но и мечом.
     Завязался поединок, выглядевший весьма неожиданным. Девчонки сцепились яростно. Каждый из хлестких ударов мог стать последним в жизни любой из них.
     Первым порывом Архилоха было – схватить Горгофону за руки и держать, не давая ей сражаться, а меж тем выяснить у Электры-Медузы, что с последнею случилось.
    Но словно ещё одна стрела – на этот раз светившаяся красным – прорезав гладь морской воды, влетела в чертог Посейдона и превратилась в Ареса. Бог войны тоже с мечом занял в бою строну своей воспитанницы. Тогда Архилох поспешил уравновесить противостояние.
     «Лязг! Лязг! Лязг!» - сыпались со звоном удары.
     Посейдону и Хрисаору, глядя на этот бой, было настолько весело, что даже надоело лениться. И тогда Архилох и Горгофона оказались в сражении снова в численном меньшинстве. Почти без шансов на победу.

XIX.
     Всё-таки, Земля населена не людьми – людишками, - думала Афина, следя за этим сражением из-за поврежденных прозрачных стен чертога Посейдона. Тех людишек создали боги по образу своему. Но не могли мы, боги, создать просто копии себя на Земле – а то бы утратили собственную значимость. Они слабее нас и намного глупее – потому молятся нам и поклоняются. Зачем бы стали молиться, если бы были людьми и нам равными? Людишки они.
    Быть героями, совершать настоящие подвиги способны лишь те из них, кто рождены от нас, богов. Тех, скорее всего, и можно именовать людьми. Но в нашей, олимпийской воле и этих низвести до людишек. А людишек убивать уже совсем не жалко.
     Вот Персей был рожден от Зевса и женщины человечьего происхождения. Потому совершал настоящие подвиги. Таковыми ведь можно считать только те, которые завершены, доведены до конца. Он победил дракона и Медузу Горгону. После этого я позвала его наверх, на Олимп, чтобы он, соединившись со мною, тоже стал богом.
    Не понял, не принял. И вскоре сам сделался человечишкой. А теперь он мертв. Вон – стоит бесполезной глыбой. А дочка его до сих пор сражается, мечом машет. За что? Не удался твой подвиг, Горгофона. Ведь окаменевшего Разрушителя тебе не оживить. А Зевсу ты не дочь – всего  лишь внучка. Это уже не то. Не человек ты, а человечишка.
     Если бы не потянулась за тобою маленькая твоя подружка Электра, связавшись для такой необходимости с силами, не менее темными, чем сам Аид, - куда бы ты делась без неё? Да никуда. Погибла бы ещё у сирен. 
     Ну, а чего ждать в случае, когда маленький ребенок завладевает страшным оружием, которым можно легко убить сразу большое количество… людишек, людей… людищ… безразлично, как их различать меж собою. Так чего ждать? Да того самого. Многих и многих смертей. Потому, что рано или поздно ребенок сам испугается, растеряется, лютая сила вырвется у него на полную волю.
     Что мы и имеем теперь.
     Я подумывала раньше убить Горгофону. Чтобы Персей от меня никуда не ушел; чтобы эта Андромеда там погоревала. Ещё управляя Пегасом, соблазнительно мне было скинуть её в море, да и покончить с этим…  Сейчас уже можно не вмешиваться. Само, по инерции всё случится. Можно считать и так, что я вовсе ни при чем. И без Афины вышло бы всё примерно так же.
     Никакой Архилох ей, конечно, не поможет. Меч поэта из антивоенных стихов откован против самого Ареса. И братец мой – тот, что в красных доспехах – это помнит, не приближается к Архилоху, бьется с Горгофоной. Вот уже подсек он девчонке ноги, та упала, истекает кровью. Напоследок оборачивается к поэту и шепчет: «Я любила тебя, Архилох!» И уже занесся над ней золотой меч Хрисаора.
    Да и поэту осталось совсем недолго. Сейчас Посейдон замахнется своим трезубцем посильнее…
     «Будем любить друг друга и в царстве Аида!» - скажет Архилох дочери Персея на прощание.
      И вдруг Афине стало очень грустно. Так, как не бывало ей печально ещё никогда за целые века.
     Персей умер. Покорился ей, Афине, но ушел к Аиду. Сейчас туда уйдут и девчонка Горгофона с поэтом. Что будет дальше с Электрой? После того, как все духи и божества оставят малышку, она сделается опять сама собой и задумается о том, что стало с друзьями, вспомнит… а дальше? Совесть отправит Электру туда же, где будут и остальные.
     В общем, все умрут.
    И даже Еврипид, который тут, действительно, был ни при чем, и телом своим остался в стороне – даже он, вроде, умер. За что?
    А разве я хотела, чтобы они все умерли?
   Позвольте! Но я ведь богиня мудрости, а не смерти.
   В смерти, конечно, есть своя определенная мудрость. Человек, доживший до глубокой старости, до дряхлости, изнемогает от изношенности собственного тела, мечтает потерять чувствительность и утрачивает её на время во сне, и в конце концов освобождается от тягот утлого тела – в смерти.
    Но эти-то все молоды. Даже Архилох, несмотря на седину в его волосах. Какая мудрость, какое благо может быть в смерти молодого бойца в двадцать пять лет? А что сказать о двух девчонках пятнадцати и тринадцати вёсен от роду?
    На что мне их смерть? Особенно – той, младшей – храброй до безрассудства!
   А для чего мне смерть Персея?
   Афина уже не одно столетие сокрушалась тем, что убила когда-то Палланта – эллинского юношу, однажды подсмотревшего за тем, как она купалась в море, конечно же, полностью обнаженная. Со смерти этого паренька прошли столетия, и ничего там уже было не исправить. Увы!..
     Но здесь-то, если всё случилось вот только что, если кованый металл ещё не затвердел…
     Отыграем мрачные события назад, отсчитаем обратно немного времени. Я не Кронос, веками не ворочаю, но минутами…
     Последних пятнадцати минут как будто бы не было. Всё случившееся просто могло случиться. А на самом деле…
     Итак, раскидав, обездвижив проклятыми глазами Медузы стражу у чертога, Электра врывается сюда первой. И внутри охрана тоже начинает гибнуть десятками. Но отличить от водяных чудовищ Персея девчонке не столь уж сложно. Электра удерживает смертоносный взгляд, опускает его.
     Посейдон и Хрисаор со своим вооружением – трезубцем и мечом – не расстаются никогда, и даже во сне. Любого количества окаменевших придворных им не жаль – наберут новых, сколько угодно. Тем не менее, оба понимают, что происходит не очень хорошее что-то. Вскочив на свой трон, бог морей бросает в Электру трезубцем. Промахивается. Оружие летит в Горгофону, вбежавшую следом за подружкой. Та отбивает его клинком и вскрикивает:
     - Персей! Отец!
    И раб, равнодушно, безвольно стоящий возле своих господ, каждый миг готовый им служить, хоть стелиться пред ними тряпкой, вздрагивает, встречается с Горгофоной взглядами. В его лице возникает какая-то осмысленность и эмоция.
    Персей – Разрушитель. Кто это? Где раб слышал такое имя?
    Раб слышал имя Персей очень часто – постоянно. Раб имел к этому имени какое-то отношение. Какое?
     Отец? Чьим отцом был этот Персей?
     И что-то родное было лице, представшей перед рабом молодой девушки-красавицы с обнаженным мечом в крепкой руке. «Персей! Отец!» — это крикнула она.
     Размазня-автор имеет неприятную склонность рассказывать тебе, читатель, происходящие события как-то длинно-предлинно. А между тем, ничто в мире, освещаемом Солнцем и Луной, не движется быстрее человеческой мысли. Хватило несколько мгновений рабу смотреть в глаза этой меченосной красавицы, чтобы вспомнить многое.
    Точнее, вспомнить всё.
     Персей – Разрушитель – это он, победитель двух страшных чудовищ. Например, вон той змееголовой и змееглазой бестии, что пытается спрятать сейчас свой взор. Правда, тогда – давно – она побольше была. И ещё – дракона-людоеда.
     А вот рабом Персей не был никогда – по крайней мере, до тех пор, пока не очутился на руинах древнего Тиринфа, не вошел в проклятый храм, не пронзил сам себя. Это было убийство вольного Персея, того, который сын Зевса и зять эфиопского царя Цефея.
     Ну, а если зять царя – значит, муж царевны. И – отец…
     Персей – отец вот этой девушки, у которой такой родной взгляд. Это она ему кричала два слова, способные вновь пронзить и оживить окаменелое сердце.
     Вслед за Горгофоной в зал ворвался Архилох. Он скоро понял, разобрался в происходящем, хотя ему почти сразу пришлось схлестнуться со здоровенным Хрисаором. Как вы, возможно, не забыли, за время путешествия сюда, Архилох накопил целых два клинка. Одним он сейчас отбивал удары грозного золотого меча, а второй перебросил Персею.
     Самое время, потому что Разрушитель едва успел отбить этим клинком очередной удар трезубца, который мог продырявить его, как обычная вилка – жареного кролика. Но и могучая сила вернулась к Персею сразу же, как только он вооружился. И вдохнул эту силу в Персея, скорее всего, всемогущий отец его – Зевс.
    Но может, и не Зевс. Главный эллинский бог, если бы ему не было всё равно, не допустил бы позора своего сына-человека здесь, в подводном мире. Нет, похоже, блаженный громовержец потерял к Персею интерес. Отпрысков и Зевса достаточно. За всеми следить ему, возможно, лень.
    Значит, не придется Персею уповать на помощь отца и вот сейчас – в поединке с родным дядькой – Посейдоном.
    Дядька – силен и зол. И трезубцем своим владеет неплохо. Но не поддастся Персей. И умирать сейчас, вот здесь, впервые увидя собственную дочку – не собирается.
     Он бился снова так же, как пятнадцать лет назад. Персей создан для подвигов и сражений. Он – герой, всегда был и останется героем. Его не могла видеть здесь жена – Андромеда, но Афина смотрела на Персея сейчас, восхищаясь, что он опять живой, что он снова прежний.
    Дочка – Горгофона – разумеется, пришла на помощь отцу, и вдвоем они принялись сильно теснить Посейдона, несмотря на его божественность. 
    Архилоху на помощь пришла Медуза-Электра, и там тоже образовался двукратный перевес против темных сил.  С этой поддержкой поэт-воин сумел одержать верх над циклопом. Хрисаор упал и распластался перед ним, вялый, сдавшийся. Циклоп не мог по-настоящему сражаться с тенью собственной матери, пусть и заметно и странно изменившейся. Мать – есть мать, а Хрисаор мечтал увидеть её всю жизнь.
      И Архилох не слишком решительно занес меч над головой великана.
    - Нееет! – раздался громкий, высокий голос, и прекрасная океанида Каллироя бросилась к лежащему Хрисаору, заслонив мужа от меча своим хрупким, полупрозрачным, почти рыбьим телом, - Не убивай его! Он ещё совсем, как ребенок, всё кругом считает за игру, настоящей жизни не видел.
     - Ребенок! – проворчал Персей, успевший, при помощи Горгофоны, выбить трезубец из рук Посейдона и загнать того в угол, - Этот ребенок много раз убивал меня, рубил мой труп, затем оживлял и заставлял при нем заниматься непотребством… Но мы останемся людьми… Мы ведь победили? Живи, Хрисаор, тем более что ты недавно женился. Но не досаждай мне отныне!
     После снятия зловредных чар, в Персея вселилась какая-то неимоверная и несокрушимая сила, не хуже Геракловой. Может быть, его отец Зевс, всё-таки усовестился и не остался в стороне?
     Завладев оружием бога воды, Персей перестал обращать внимание на поверженного Посейдона, а смотрел теперь на уменьшенное воплощение Медузы Горгоны, поселившееся в Электре.
     Медуза из тела Электры смотрела на своего великана-сына, потерпевшего поражение в бою. Она жалела Хрисаора, и была как будто готова обнять его, приласкать, вообще забрать с собою на вечное прозябание в мир теней.
    - Ты до сих пор жива? – спросил он, будто бы немного удивленно.
    - Жива – не жива – не знаю даже… - ответила она, шипя и подсвистывая, - Так же, как и ты. Я вернулась на время, чтобы повидать Хрисаора, Пегаса, Еврипида, тебя; может быть – увидеть, как ты отомстишь вот этому моему грязному насильнику… Всё так и свершилось. Я очень рада! Известно ли тебе, Персей, что ты останешься жив, даже, когда умрешь по-настоящему? И проживешь в виде легенды, мифа, идеала ещё тысячи лет. Пока тебя, так же, как и меня, будут помнить люди. И будем мы неразделимы с тобой. Когда вспомнят тебя – тут же сразу и меня – и наоборот. Словно братьев Диоскуров – Кастора и Поллукса. Как Дедала и Икара. Как…
    С кем бы ещё сравнить, Медуза Горгона не знала.
    Пройдет время, и Медуза вспыхнет на небе яркой звездой Алголь в сияющей руке Персея.
     А пока она проживет ещё одну земную судьбу где-то в самых глубоких закоулках души вот этой молодой девушки, по временам выглядывая из неё. И не приближайтесь к Электре отныне никакие враги – Зевс вас упаси, либо же, пеняйте на себя!
     Унылый Еврипид снова дождется своей любимой – ему теперь необязательно будет смотреть на неё в зеркальный щит – и, возможно, поймет – жизнь, всё-таки, прекрасна.
* * *
     Когда Горгофона, Архилох, Электра и Персей вышли из вод океанских снова на берег острова Ночи, их там ждали, как ни в чем не бывало, боги – Афина и Арес.
    Первым делом Персей поклонился своей госпоже – богине мудрости. Он понимал, что без её помощи никто из них не вернулся бы оттуда.
    «Могу ли я считать долг выполненным, твой храм – расколдованным, а самого себя отныне свободным?» - спросил он тихо и повторил вопрос взглядом.
     - О да, Персей! Ты сделал всё, что я просила, и даже умер для этого. Но вот, ты снова жив и свободен уже навсегда!
    Так ответила ему Афина вслух. А строгие изумрудные глаза рыжей богини промолвили неслышно: «Как знать? Как знать?»
    Персей, конечно, всё теперь помнил. И то, как сблизился с какой-то подводной жительницей по приказу пьяного Хрисаора, там – на дне… Но Персей не ведал, кем на самом деле  она была, и что из этого могло произойти дальше.
     Электра сначала побывала в крепких объятиях Горгофоны, а затем хотела обнять Ареса и прижаться носом к его груди. Но бог войны холодно отстранил юную красавицу, ставшую ещё прекраснее после того, как Медуза в ней спряталась глубоко, до полной незаметности..
    - Но ты поможешь нам вернуться домой? – спросила Ареса Электра тоном повелительницы.
     - Сразу после того, как Архилох вернет мне меч, откованный против меня самого, - ответил Арес ещё более сурово.
     Поэт снова оглядел меч, который был у него в руках.
     Хорош. И не столько тем, что остер, закален и красив. Больше Архилоху никогда такого клинка не раздобыть. А только этим мечом можно убить бога войны. А что будет, если такое случится?
    Закончатся войны. Все войны, сколько их идёт сейчас на Земле. И новые уже никогда не начнутся.
    Наверное, это будет хорошо? Скорее всего, люди о таком мечтают уже целые века. И вдруг у одного-единственного человека – да, мужчины и воина, но не обладающего ни гигантским ростом, ни исполинской силой, ни каким-то великим умом – появилась возможность быстро решить эту величайшую проблему. Да, ради этого придется нарушить слово, данное Аресу. Да, это бесчестно, это предательство. Но по отношению к кому? Сколько людей во всей ойкумене ненавидят войну и самого Ареса – за то, что он её постоянно разжигает? Сколько людей останутся живы, если войн больше не будет – ни сейчас, ни в грядущих веках? Ради этого стоит один раз нарушить слово?
    Да, наверное, одолеть Ареса почти невозможно – он, все равно, сильнее Архилоха намного. Но почему бы не попробовать?
    - Ты не получишь меча, - произнес Архилох решительно, - Он мой. Он выкован из моих стихов. Я оставлю его себе.
     Арес был спокоен и невозмутим. Он ожидал чего-то, вроде этого и точно знал, как поступит в таком случае.
    - Дурак! – молвил бог войны и махнул своим мечом, - Ты просто дурак!
    Но Архилох бывал в боях и в поединках далеко не раз. Сейчас он отбивал, как мог, удары Ареса и наносил свои.
    - Что будет, даже если тебе меня посчастливиться сейчас здесь убить? Знаешь? – спрашивал его Арес, продолжая схватку.
    - Будет хорошо, - отвечал Архилох, не сомневаясь, что  ему сейчас попросту заговаривают зубы, чтобы пробить защиту неожиданно, - Настанет бесконечный мир везде и повсюду.
     - Но разве я один бог войны во Вселенной? Разве существуют из людей только греки и римляне? Военные боги других народов когда-то обрушатся на тебя, даже если сейчас ты окажешься победителем – и уничтожат, и меч отберут.  А войны и не подумают прерваться – ни на день, ни на миг. Всё равно, где-то на Земле будет греметь война.
      Нечего его слушать, даже если он и прав, - думал Архилох, - Его надо бить. Бить насмерть – а там увидим, что получится. Да, пусть я обречен. Я готов к смерти – и умру, спасая многие тысячи нынешних и будущих жизней. Сохраняя хрупкую надежду на победу и их спасение. Хоть чего-нибудь это, да стоит?
      - А если вдруг, каким-то чудом клинок этот останется у людей, - продолжал Арес, не переставая биться, - Тот, кто будет им владеть, почувствует собственную неуязвимость и безнаказанность перед всеми прочими людьми в любых сражениях. И сам начнет разжигать войны снова и снова. Чтобы брать всё, что хочется силой, а не работать в поте лица. И этот человек сделается мировым тираном – сам будет грозить всем и каждому, а ему угрожать не сможет никто. Он завоюет всю Землю…
    Удары Архилоха слабели. Никто не пытался прийти к нему на помощь. Мечи у всех были обычные, не способные причинить ущерб Аресу.
    В Тартаре, наверное, не до стихов, - думал поэт. Одни муки там. Даже, если в Тартаре кто-то и сочиняет  стихи – люди их никогда не услышат.
    Он все равно меня убьет. Скоро, сейчас. Но пока я ещё здесь, пока я не тень, пусть звучат мои стихи!
    Архилох тут вспомнил довольно давнюю уже битву под Евбеей, после которой сочинил такие строчки:
В новичках буди отвагу. А победа — от богов.
Мы настигли и убили каждый ровно семерых:
Целых тысяча нас было… Но Арес для всех один.
Если ярость он вселяет, то прибудет много сил.
Всюду войны зажигает – а его бы кто убил?

     - Врешь! – воскликнул Арес, - Не так ты сочинял под Евбеей! Последние две строки ты прямо сейчас и выдумал!
     Но снова, откуда ни возьмись, послышался звук работы невидимых кузнецов – и на каменистую почву со звоном упал ещё один длинный, светящийся красным клинок.
     Стихи опять были антивоенные. И клинок, без сомнения – тоже на самого Ареса.
     - Ого! Ну, держись! – завопил Персей, хватая этот новый меч.
     Но как раз в этот миг Архилох пропустил-таки – не мог же не пропустить от бога войны – тяжелый роковой удар. Меч Ареса с хрустом вошел ему в грудь, прямо посередине. Поэт рухнул на спину.
    Арес подхватил, было, меч, который Архилох выпустил из рук, но тут раздался голос, покрывший все остальные звуки, словно раскатистый гром в небесах. Оба клинка исчезли – из рук Ареса и Разрушителя – тоже.
    - Ну, хватит! – это говорила Афина, - Судьба свершилась. Кто искал здесь смерть – тот умрет. Прочие останутся жить.
     - Нет! – закричала Горгофона, бросаясь к лежащему Архилоху, - Не умирай! Я люблю тебя!
     - Благодарю тебя за это, - сказал Архилох тяжелым шепотом, - но я уже старый. Совсем седой. Мне пора. Но приятно, что ты будешь помнить мои стихи.
    - Их запомнят многие, - плакала Горгофона, - Они останутся живы, когда уже не станет меня, моих ещё нерожденных детей и внуков. Но в стихах ли дело? Я люблю тебя, Архилох! Не умирай!
      - Мы не вправе распоряжаться своей судьбой, - слова причиняли Архилоху мучения, — Это во власти только богов. Радуйся, девушка, тому, что твой отец вернулся к тебе. А обо мне – не грусти. Я не любил тебя. Для меня ты была не более, чем ребенком.
      Танат уже протягивал Архилоху руку. Глаза поэта закрылись навсегда. Горгофона почувствовала, а может, даже увидела, как легкая тень прянула ввысь от его лица, сделавшегося серым.
     Горгофона продолжала плакать над трупом. Персей подошел к своей дочке и легонько обнял её за плечи.
     - Мужчины рождаются для войны, - сказал он сурово, - И даже всё то, что мы создаем, превращается в оружие. Всё, кроме дочерей. Поэтому, живи в мире. И не горюй.  Теперь у тебя буду ещё и я.
    Дочь уткнулась в грудь отцу, пытаясь удержать рыдания. Радость обретения у Горгофоны перекрывалась болью от потери.
     - А где мечи, выкованные против меня? – спросил Арес, которому, кроме себя, на прочих, видимо, было всё равно, - Куда они делись?
    - Эти мечи появятся снова и снова на Земле, - ответила Афина, - Они – оружие будущего. Ты не сможешь, милейший братец, ни уничтожить их, ни забрать себе. Когда-нибудь их станет намного больше, чем два, чем двести, чем две тысячи… Выглядеть они, конечно, станут по-другому. Эти «мечи против Ареса»  сами по себе заполучат настолько разрушительную силу, что применять их станет просто нельзя.   Цари и вожди, выбранные народами, владеющие таким оружием, будут защищены от любых войн и начнут пугать им вояк из других стран, чтобы помешать распространению войны по Земле. Но будет это ещё нескоро.
    - Никогда не будет! – гневно возразил занервничавший Арес, - Ни один царь не откажется от завоевательной войны, если у него хватает ума готовиться к ней. Война – это выгодное дело.
    «И, конечно, я найду все такие клинки и спрячу их у себя, - подумал он, но не проговорил этого, - И никто не будет помнить, что Ареса тоже чем-то можно убить».
     - Посмотрим, - сказала Афина, - Теперь же, думаю, нам пора расставаться.
     Это было не совсем так. Кому суждено было расстаться здесь – те уже расстались. Остальные трое о разлуке и не думали.
     Андромеда дождется свою дочку – и мужа, от которого произведет на свет ещё ни много, ни мало, а четверых детей. Следующим у них с Персеем будет сын по имени Элей, который тоже станет героем – пусть и не таким знаменитым, как его отец.
    Времена царей, конечно, пройдут. Но Персей ещё успеет поцарствовать и будет монархом далеко не худшим. Его черные эфиопские солдаты наголову разобьют непобедимую армию Ганнибала, перед которым, в свою очередь, трепетал воинственный Рим.
    Горгофону выдадут замуж и, когда её муж умрет, она первой из гречанок не последует за ним в гроб, а выйдет замуж снова, и этим смелым поступком освободит последующие поколения женщин от более чем печальной повинности.
     В маленькой Электре – дочери Океана – что-то от Медузы Горгоны сохранится навсегда. Через несколько лет Электра станет последней женой великого эллинского поэта – Еврипида, который вот прямо в этот миг пришел в себя где-то дома, в городе Афины.
      Во сне ли, в болезненном бреду Еврипид видел новые похождения своего великого друга Персея, или сам побывал опять рядом с ним?
      И опять поэт мечтательно смотрит в небеса и бормочет новые стихи о своей Медузе…

      …Ну, а богине мудрости Афине теперь сделается вовсе не до Персея. Пройдет положенный срок, и Афина родит дочку. И назовет её Софией – что означает, конечно же, Мудрость.


(В повести использованы настоящие стихи Архилоха в переводе Викентия Вересаева, иногда с моими дополнениями)

16.10.2024 г.