Право быть собою только

Эссе опубликовано в №1 (109) журнала «ОТЧИЙ КРАЙ» за 2021 год.
Эссе о роли личности, исключительности и преемственности в искусстве, наконец, о нашем разном восприятии и понимании живописи.


Художник, будь художник только.
Не умещай в себе дельца,
Не раздробляй себя нисколько.
Художник, будь собою только, —
Пусть ни одна иная ролька
Не исказит тебе лица.
(Игорь Северянин)


***
Каждый человек по-своему видит живописное творение. И видение это зависит от многих факторов: детского опыта, воспитания, среды обитания, разнообразных влияний, импульсов, образования, случайных встреч. Наконец, от особенностей зрения человека. «Норма» нашего цветового восприятия очень условна: человеческий глаз в обычных условиях может различать до 100 оттенков по цветовому фону. А художники могут различать около 150 оттенков по цветовым тонам, порядка 25 по насыщенности и до 64 по уровню света. И это не предел! Все знают про дальтоников, но есть еще и трихроматы, и тетрахроматы. Удивительно, насколько по-разному все мы можем видеть мир.

Среди моих друзей есть такие, которых в художественный музей не заманишь (потому что не интересно), особенно на выставки современной живописи (потому что там «каляки-маляки» или «так любой сумеет»). Это, само собой, не мешает нам общаться, выпивать-закусывать. Ну, в общем, дружить. Что можно плодотворно делать и без общности художественных интересов. Хотя, признаюсь, по моим наблюдениям, общее видение дружбу укрепляет.
 
Конечно, многое произрастает из детства. Мои родители приобщили меня к музыке и чтению достойных книжек, но вот сфера изобразительных искусств осталась совсем без внимания, и мне пришлось пробираться через её тернии самостоятельно, полагаясь на интуицию и случайные открытия.
Некоторые их них были пугающими и даже шокирующими. В большой комнате нашей квартиры стоял письменный стол красного дерева, а на нём обретался радиоприёмник «Мир» с зелёным зрачком индикатора настройки и красиво подсвеченными вертикальными шкалами. Будучи совсем юным мальчиком, я частенько взбирался на стол, крутил приятно податливый верньер и «ловил» разноязычные радиостанции, всяческую музыку, удивляясь разнообразию звуков этого тогда ещё виртуального мира.  Но однажды вечером, я на стол не полез, а потянул за бронзовую ручку центрального ящика стола и… выдвинул его. В открывшемся узком пространстве обнаружились синие «сталеварские» очки в прямоугольнике деревянной оправы, перочинный ножичек с перламутровыми накладками  и сборник «Полихроматических таблиц» Рабкина для проверки зрения водителей автотранспорта (отец, работавший в горячем цеху завода «Красный Октябрь», «посадил» зрение и имел искаженное восприятие ряда цветов спектра).
   
А вот из глубины ящика торчал цветной уголок бумажного листа, который я подцепил и вытянул. Он был сложен пополам – это была цветная вкладка из журнала «Огонёк». Я развернул её, и был подвержен сильнейшему приступу хтонического страха. На вкладке изображалась картина, от которой кровь стыла в жилах: старик с безумными  выпученными глазами сжимает в пароксизме отчаяния тело молодого человека. Голова его залита кровью, взгляд пока открытых глаз безучастен и почти лишён жизни. Вид этой драматической картины привёл меня в гипнотическое оцепенение.
Как вы уже поняли, моему взору предстала репродукция картины Ильи Репина «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года.

Это было моё первое причастие, первое потрясение художественным произведением, пусть и в облегченной полиграфической версии. Теперь, дождавшись момента, когда я оставался в квартире один, я выдвигал жуткий ящик, разворачивал журнальную иллюстрацию, впивался взглядом в истекающего кровью сына Ивана, затем переводил взгляд на кошмарного папулю, содрогался от сладкого ужаса сцены, проворно складывал разворот и задвигал ящик с чувством облегчения.
   
В общем, моё приобщение к миру изящного шло случайным образом.
В журнале «Америка» я наткнулся на круги и стрелы Василия Кандинского и был очарован их вроде бы простецким изяществом. Прочитал сопроводительную статью о том, какую великую революцию он совершил в живописном искусстве. В голове моей сформировалась крамольная мысль: «А чем я хуже?!».
По моей настойчивой просьбе родителями были приобретены несколько пузырьков цветной туши, набор чертёжных перьев, перьев для орнамента с такими круглыми нашлёпками на конце и стопка мелованной бумаги. И тем же вечером нимало не сомневаясь в успехе, я отважно продолжил революционное искусство Кандинского. Вначале я поглядывал на журнальные иллюстрации, но постепенно почувствовал самобытность своих творений, вошёл в раж и довольно быстро исчиркал всю стопку дорогой мелованной бумаги. Отец посмотрел на венец моих трудов, хмыкнул и никаких комментариев не предложил. Его равнодушие поколебало веру в исключительность моего дара, и на некоторое время я к абстрактному искусству охладел.
    
С годами багаж художественных впечатлений рос. Свою, собранную значительными усилиями, коллекцию марок испанских колоний – Испанской Сахары, Ифни, Фернандо По – я в малообъяснимом порыве обменял на потрёпанную немецкую библию с гравюрами Дюрера и полный восторга от их неповторимой филигранности изучил биографию мастера и технику создания гравюр.
Далее мои художественные интересы смешались в какой-то спорадический и фрагментарный коллаж: пугающие капричос  Гойи после знакомства с художником-реставратором  Региной,  открытка от французского друга  с репродукцией картины Эдуарда Мане «Завтрак на траве», побудившей почитать об импрессионистах и т.д.

Некоторое знание искусства импрессионистов, которое я при случае демонстрировал, подтолкнула мою преподавательницу английского языка в Университете Дружбы народов предложить мне разработать экскурсию для англоговорящих посетителей музея имени Пушкина, что я с готовностью и сделал. И несколько экскурсий с успехом провел. После этого стал самонадеянно считать себя знатоком этого направления, и вставлял к месту и не к месту замечания, типа «вспомните «Салон отверженных», «не путайте Клода Моне и Эдуарда Мане, как живописцы они очень  разные» и тому подобные банальности.

Затем «покатились» фовисты, кубисты, сюрреалисты, абстракционисты. В какой-то момент я попал в круг московских ребят, которых называли нон-конформистами. Они проводили Бульдозерные выставки, тусовались на квартирах, где вывешивали свои странные, но любопытные для меня работы. Там я узнал творчество Оскара Рабина, Вячеслава Калинина, Олега Целкова, Виталия Комара, Александра Меламида и многих прочих. У меня появилась потребность сверять себя с «другим видением мира», испытывать новые художественные впечатления – что для писателя сродни прочтению книги нового автора.
 
Именно поэтому я так подробно и рассказываю о своем пути к восприятию изобразительного искусства. Путь «к видению» у каждого свой, и он не прекращается всю жизнь. Можно даже развить, существенно расширить восприятие цвета, оттенков, тонов и полутонов. Но самое важное другое: открытие иной – зрительной – образности эмоционально обогащает твое восприятие мира.

В восьмидесятых я вернулся в родной  Волгоград. Круг моих знакомств рос. Я с удивлением обнаружил немалое количество самобытных, талантливых художников, которые в других городах (столицах, странах) могли бы быть прославлены, но здесь им с трудом удавалось отстаивать даже свое право на персональные выставки. Так сложилось в силу определенных обстоятельств,  и принципиально не хочу называть сейчас каких-то имен – это тема для отдельной статьи.

Но странным образом недавно выяснилось, что с творчеством одного неординарного волгоградского художника – Станислава Урмаева – я не был знаком. Не пересеклись в мастерских, где я часто бывал, не встретились на выставках. О чем очень теперь сожалею! Быть может потому, что жизненный уклад Станислава Степановича не подразумевал обширного общения, даже с собратьями по кисти.
   
Седьмой год как художник ушёл в мир иной, но живопись его, подобно волшебным семенам, вдруг проросла в мою жизнь и наполнила её разнообразными чувствами и вибрациями: удивления, изумления, чудного прозрения, и, наконец, восторга.
Началось это с появлением в моем доме картины «Дорога в лесу», подаренной на мой 70-летний юбилей Анатолием Ивановым. Увидев мою восторженную реакцию на картину, освещённую в тот момент солнечным пятном, он сам радовался как ребёнок:
– Какие краски, какой мазок! Великий художник!
   
Любопытен рассказ Анатолия Михайловича Иванова, заслуженного тренера России, о встрече со Станиславом Степановичем Урмаевым: 
  – В Волгоград я приехал из Омска для тренерской работы с городской гандбольной командой. И в первый же день после занятий в спортивном зале Красноармейского Дворца пионеров, проходя по зданию, уловил за приоткрытой дверью тихую классическую музыку… Заглянул в комнату и заслушался: учитель рассказывал о музыкальных ассоциациях, вдохновляющих художников.  Мольберты, кисти, краски, творческая атмосфера – мир, к которому меня так тянуло с детства… Я ведь окончил художественную  школу, был очень увлечен живописью и даже намеревался учиться дальше, но профессиональный спорт в какой-то момент перевесил… Когда же спустя пару дней после первого знакомства я увидел картины, которые сам пишет учитель-художник, просто был загипнотизирован.  Ранее я не видел ничего похожего! И чем больше я узнавал художника, тем глубже  меня затягивало его творчество. Я был безмерно счастлив возможности отправляться вместе с таким мастером «на этюды», наблюдать за рождением картин.

 Так, из рассказов Иванова я всё больше узнавал о художнике Урмаеве:
– Станислав Степанович был человеком одиноким, замкнутым. Своей семьи не создал, жил один. О себе  рассказывал скупо. В детстве они с матерью и сестрой жили в станице Филоновская. Мать хотела учить его музыке – у него были музыкальные способности – но его привлекало исключительно рисование. После войны поступил в Саратовское художественное училище. Потом работал на Волгоградском судостроительном заводе художником-оформителем, позднее руководил изостудией Красноармейского Дворца пионеров. О  живописи информацию черпал из малоформатных изданий о европейских художниках (Гоген, Пикассо, Ван Гог и т.д.).
 
Живопись Урмаева поражает колористическим разнообразием при том, что его творческий полигон ограничивался Сарептскими холмами, Чапурниковской балкой, видами Заканалья. Однажды Пётр Ефимович Зверховский стал уговаривать Урмаева поехать вместе с ним в Суздаль на пленэр. На это предложение художник ответил, что находит природу вокруг нас неисчерпаемой для своих мотивов, и что он будет работать только здесь. Самые же красивые мотивы в других местах кажутся ему чужими и не найдут отклика в его душе.
На ум приходят строки Уильяма Блейка:

"Увидеть мир в одной песчинке
И Космос весь - в лесной травинке!
Вместить в ладони бесконечность
И в миге мимолетном вечность!"

На пленэрах художник очень долго выбирал место, мог по три часа ходить  и… вдруг замереть, что-то увидев. Тогда он очень быстро пристраивал картонку  (мольберт  не брал:  тяжело!), стремительно наносил мазки, спешил поймать момент, движение, настроение.  После чувствовал эмоциональную опустошенность, сильную усталость, руки дрожали... Говорил: «Каждая работа так высасывает…».
 
Круг общения Урмаева был хоть и не велик, но высочайшего качества. В частности, его  другом и соседом по мастерской в течение 40 лет(!) был Пётр Зверховский, «маэстро цвета» и человек энциклопедических знаний в области истории и изобразительного искусства.
Как «благословенные моменты» вспоминает Иванов встречи с Урмаевым и Зверховским у него дома, за обеденным столом. Шли разговоры о живописи, об известных художниках. Зверховский рассказывал об Италии, где он довольно много работал вместе с Глебом Вяткиным (тот тоже порой присоединялся к посиделкам у Иванова). Смотрели и обсуждали фильмы о художниках, которые Иванов привозил из поездок за границу с гандбольной командой.
   
Одинокий по жизни (так сложилось), Урмаев жил исключительно творчеством. Говорил: «Моя любовь единственная – это живопись».  Но признавался, что в какой-то момент разочаровался в себе, хотел бросить писать…  Можно понять это отчаянье художника, учителя рисования в Дворце пионеров: долгое время он не был признан местным официальным сообществом художников.  «Вопрос о вступлении» Урмаева в Союз художников России был решён лишь в 1991 году, когда тому было 64 года, и он уже имел огромную живописную коллекцию своих произведений. Надо сказать, члены секретариата Союза художников в Москве высоко оценили нестандартный живописный язык Урмаева и были очень удивлены тому, что региональное отделение не рекомендовало его раньше.
В чем-то судьба Урмаева сходна с судьбой Виктора Лосева (кстати, они с разницей в один год окончили Саратовское художественное училище), работы которого при жизни не ценили, а спустя годы поставили памятник на центральной набережной…  Памятник Станиславу Урмаеву надо открыть в Заканалье  – он этот район прославил на века.
 
Станислав Урмаев оставил после себя большое количество работ, художественную ценность которых его сестра (единственная наследница) не могла оценить, и не знала, куда деть картины. Наследие принял Анатолий Иванов: «одел» в рамы, устроил в Волгограде и Волжском несколько выставок памяти художника.
Когда Анатолий Михайлович поделился со мной мыслью увековечить память об Урмаеве изданием художественного альбома и предложил мне принять в этом участие, я с радостью принялся развивать эту идею: «Конечно, такой художник заслуживает солидного академического издания!».

Вскоре у меня дома для подготовки репродукций появилось около 50 работ Урмаева. Это было особое переживание! Некоторыми из них я был сразу и бесповоротно очарован. Другие требовали определённого эстетического усилия для их понимания. Но когда есть возможность возвращаться к картинам несколько дней подряд, видеть в разном освещении и при разном настроении, ты проницаешь замысел живописца до глубины, до мурашек по коже, и в полной мере наслаждаешься  чудом его искусства.

Неожиданно работа над альбомом Станислава Урмаева стала обрастать новыми встречами: обнаружились коллекционеры, которые трепетно любили картины художника. И они тоже с одобрением подхватили идею издания альбома, привозили для фотосъемки  «свои» урмаевские работы, рассказывали о своем открытии и восприятии художника (Николай Малыгин, Светлана Туркина, Николай Пачкалов, Вячеслав Юшин, Светлана Загоруйко). Деятельное участие приняли друзья-художники Глеб Вяткин и Петр Зверховский, написавшие свои воспоминания. В коллекции музея Машкова обнаружились две картины Урмаева, приобретённые в 90-е годы благодаря вкусу искусствоведа Инны Непокупной.
   
Когда работа над альбомом уже шла полным ходом, произведениями Урмаева заинтересовался профессор искусствоведения, академик ЕАЕН Григорий Николаевич Гинзбург. Он-то и написал вступительную статью к готовящемуся изданию под названием «Рыцарь живописного образа». Эта статья – блестящий образец краткого и внятного искусствоведческого исследования.
 
Позволю себе несколько цитат из этого труда:
   «Удивительно, как, благодаря своей интуиции, …вдалеке от бурных дебатов парижских и мюнхенских авангардистов Станислав Урмаев проложил путь становления своего уникального авторского письма, приближённо сравнимого со стилистикой фовизма и получившего дальнейшее развитие до трагического экспрессивного абстракционизма. …Урмаевский авторский стиль, расширил понимание жанра: не только живопись, но и рисунок одновременно! Современная искусствоведческая наука назвала бы работу Станислава Урмаева на пленэре «интегрированной формой записи информационного потока», когда художник демонстрирует технику мгновенной фиксации художественно-эмоционального впечатления».
   
Описания картин, которые искусствовед приводит в качестве иллюстраций к творческой эволюции художника, очень выразительны,  поэтичны и одновременно «математически» точны: «Наибольшую часть творческого наследия Станислава Урмаева составляют пейзажи. Его художественный метод вызывает в сознании зрителя крушение привычных шаблонов иллюстративного изображения пейзажного жанра. Художнику удалось выйти за пределы визуального копирования ландшафта, применив авторскую трактовку понимания формы и ритма».

Усиливая роль цветового массива, художник переходит к живописному языку экспрессионизма, не отвлекаясь на фигуративную похожесть изображаемых объектов.
Любимое время года Станислава Урмаева ;  поздняя осень, ведь именно она позволяет смотреть на пышное многоцветие созревшей природы сквозь конструктивную сетку мудрости голых стволов деревьев и причудливые узоры возрастных морщин мокрых ветвей.
Очаровательна картина «Вишня» 1987 года, на которой стеклом оконной рамы в плоскости холста как бы разделены и в тоже время соединены первый и второй планы картины ; живые ветви вишни и ягоды, лежащие на подоконнике».
 
Среди моих личных предпочтений – картины, которые тронули моё сердце сразу, при первой же встрече с ними. Это наполненный знойным томлением и одновременно  экспрессивный пейзаж «Краски лета» 2002 года. Отражение деревьев в зеркале водоёма  создают некий перевёрнутый мир – сдержанный в тонах, прохладный, уравновешивающий яркие краски летнего полудня. Полотно «Отражения» продолжает тему перевёрнутого мира в водном зеркале. Но здесь краски отражения густые, напряжённые, почти драматические. Картина надолго задерживает взгляд зрителя, как бы требуя понимания обстоятельств их встречи и внимания к деталям. Вот такие непростые переживания у меня вызвало это полотно.

Некоторые картины Урмаева – и эта в особенности – сродни ореховому дереву. Они «подавляли» живописную привлекательность соседних картин, как орех угнетает растущие рядом деревья. Хотя рядом висели полотна известных художников, весьма достойные. Тем не менее: имеет место такой удивительный феномен.
Картина «Виолончелистка» 1985 года вызвала у меня естественный сердечный отклик: люблю виолончель: и её звук, и её образ. И саму художественную идею девушки, играющей на виолончели. Да ещё воплощённую в такой чудной композиции и в таких  непререкаемо точных тонах. Впрочем, и в жизни этот образ всегда прекрасен!

Изысканная психоделия холста «Лесная сказка», полная прелести одетых в пурпур, багрянец и золото дерев, ещё не готовых расстаться со своим многоцветным убранством, как волшебная машина времени переносит меня в годы, когда мой мир был совсем молод и облачён в наряды такой же безудержной палитры. Когда из всех радиоприёмников мира доносилось: «All you need is love!»
Нашли в моей душе особые, тонкие резонансы урмаевские «Тюльпаны»: с их сдержанной цветовой гаммой, частично уже трогательно поникающие, частично ещё полные весенней силы. Мир спокойного жизненного баланса, мир мудрой гармонии.

И, конечно же, «Молчание» 2008 года, одна из последних картин Урмаева. Человеческая фигура, условно обозначена красной краской. Этот человек тотально одинок, и собеседник ему не нужен. Всё в жизни сказано. Это символизирует разномастный лес на заднем плане, поданный в абстрактной стилистике. Нагромождение всего сказанного в жизни. По большей части просто слова, не несущие какого-то смысла.
 
Последние годы жизни художника были омрачены проблемами со зрением: он стал слепнуть. Но, несмотря на это продолжал писать, чувствуя красочную палитру по интуиции, а позднее по необъяснимому наитию. Писал, потому что не писать не мог…
 
Станислав Степанович Урмаев, тонкий, скромный человек, в своём творчестве оказался стойким бескомпромиссным бойцом за право художника на личное живописное высказывание.  И не потому, что не мог писать картины как все, – мог, и лучше многих!  Но гораздо важнее для него было сохранить верность своим художественным идеалам.   Надеюсь, художественный альбом «Станислав Урмаев» появится раньше этой статьи, и тогда любителям живописи удастся познакомиться с творчеством этого большого Мастера во всей его полноте и разнообразии.
   
Настоящее искусство пробьётся всегда. Так зелёный росток подорожника взламывает асфальт и выходит к свету. Это происходит рано или поздно. «Художник, будь собою только…»

***


На фото запечатлён момент получения Альбома из типографии. Его заслуженно держит в руках Анатолий Иванов. Петр Таращенко, как понимаете, рядом - тоже усилия приложил к появлению этого художественного издания во славу незаурядного художника. Фото сделано Ириной Стародумовой, редактором Альбома "Станислав Урмаев".

***
Увы, формат ресурса ПРОЗА.ру не дает возможности показать «картинки» - если после прочтения текста вас заинтересует творчество Урмаева, можно набрать в поиске Яндекса его имя. Разумеется, никакое электронное средство просмотра не даст вам возможности получить настоящее впечатление от оригинальных работ, но всё же.